Текст книги "Разворот в никуда. Россия в петле Кудрина"

Время Березовского[18]18
  https://delyagin.ru/articles/183-novosti/58508-istinnye-i-iskrennie-zhemchuzhiny-liberal-nogo-myshlenija-i-mirovosprijatija


[Закрыть]

Истинные – и искренние – жемчужины либерального мышления и мировосприятия

Видный либерал Петр Авен, министр внешнеэкономических связей правительства Гайдара, председатель совета директоров «Альфа-банка», издал под названием «Время Березовского» сборник бесед со своими единомышленниками. Отвечая на вопросы Авена о Березовском, либералы разных мастей через призму его личности весьма красочно и убедительно показали свое восприятие этого проклятого для России времени, демографические последствия которого сопоставимы с последствиями гитлеровского нашествия.

Помимо бесчисленного потока привычного в устах либералов бесстыдства, в этом сборнике интервью блеснул целый ряд подлинных жемчужин, представляющихся исключительно ценными с сугубо познавательной точки зрения.

С глубокой и искренней благодарностью к Авену мы предлагаем их вашему любезному вниманию: не по значимости, чтобы не навязывать вам своего видения, а просто по порядку – с минимальными комментариями.

* [18]18
  https://delyagin.ru/articles/183-novosti/58508-istinnye-i-iskrennie-zhemchuzhiny-liberal-nogo-myshlenija-i-mirovosprijatija


[Закрыть] [18]18
  https://delyagin.ru/articles/183-novosti/58508-istinnye-i-iskrennie-zhemchuzhiny-liberal-nogo-myshlenija-i-mirovosprijatija


[Закрыть]

«К тому времени, когда я стал генеральным директором, ЛогоВАЗ уже существовал несколько лет. И за эти несколько лет накопилось колоссальное количество проблем… Не буду говорить про ситуацию с налогами, которая была просто катастрофической, потому что если копнуть, бюджета Российской Федерации не хватило бы, чтобы заплатить задолженность по налогам».

(Юлий Дубов, один из ближайших друзей Березовского на протяжении длительного времени, стр.172 – яркое свидетельство либерального отношения к налогам даже в то время, когда налоги были совсем невысоки, и в целом уровня либеральной ответственности по отношению к государству и обществу. Напомню, что Березовский рассматривается в книге не как выродок, а именно как символ, как наиболее полное, яркое и целостное выражение сути своего времени).

* * *

«Власть изменилась. И все, абсолютно все люди бывшего Советского Союза считали, что теперь каждый должен стать миллионером. И деньги должны сыпаться миллионами»

(Марк Шейман, ранее Исмаилов Магомед Ужахович, с 1989 по 1994 г. заместитель по безопасности генерального директора СП ЛогоВАЗ, стр.194 – яркое и точное выражение мироощущения момента сразу после распада СССР, разумеется, не «абсолютно всех людей», а их активной предпринимательской части. Далеко не все представители этой части считали людьми тех, кто не был вовлечен в бизнес.)

* * *

Залоговые «аукционы создали класс по-настоящему богатых людей, концентрация огромных ресурсов в руках которых отныне действительно давала им возможность влиять на судьбу страны. Хотя бы просто потому, что теперь на предприятиях каждого работали сотни тысяч человек. А за успех выборов Ельцина власть чувствовала себя благодарной и обязанной тем же крупнейшим бизнесменам… Начал в полной мере складываться симбиоз бизнеса и власти, определивший наше будущее…»

(Петр Авен, стр.210 – полное, хотя и политкорректное, описание механизма создания олигархии).

* * *

Березовский «видел себя особенным…претендовал на особые права и на политическое влияние; а после 1996-го – в явном виде на управление страной. Если, как он считал, большой бизнес обеспечил победу Ельцина, то естественно и участие его в управлении. И компенсации, типа «Сибнефти» и НТВ, тоже естественны» (Петр Авен, стр.211 – стоит отметить, что это относится не только к Березовскому, но и ко многим из тех, кого автор ему противопоставляет. Просто им хватает ума, такта или простого опыта выражать свои претензии на власть менее откровенно).

* * *

Петр Авен: «В начале 1990-х годов директора и губернаторы были еще старой формации, вообще деньги меньше значили…»

Евгений Швидлер: «[Они] просто думали о том, что хорошо их народу, что хорошо их сотрудникам, – а сотрудников 200 тысяч, а жителей региона – 3 миллиона человек. Этими бытовыми копейками они не марались. И таких было много…»

(Евгений Швидлер, в 1995–2005 – вице-президент, президент «Сибнефти», стр.284 – стоит вспомнить признание бессменного ректора Высшей школы экономики либерала Кузьминова и мужа председателя Банка России Набиуллиной: «Чтобы выдавить «красных директоров»…в начале 1990-х годов… породили класс «малиновых пиджаков», которые благодаря своему животному интересу выдавили предшественников». «Красные директора» – это те самые близкие к святости люди, которыми после их истребления восхищаются либералы Авен и Швидлер, «малиновые пиджаки» – бандиты, «выдавливавшие» этих честных директоров физическим уничтожением, а «порождали» бандитов либералы, как можно понять даже из слов Кузьминова, вполне осознанно).

* * *

«Наш бизнес просто не созрел…, чтобы мы взяли ответственность за свою страну. Каждый преследовал свои корпоративные интересы на более высоком уровне. Когда все стали богатые, появилось больше инструментов в руках, и все начали друг друга рвать, используя государственный ресурс. Мы теряли лицо перед обществом, в котором живем… Вся страна… понимала, что у бизнеса нет ничего святого. И мы получили… страну… без закона, без права, где есть только установки и понятия. То же самое произошло на Украине – их олигархи разорвали страну. Нет никакого порядочного отношения к своей стране, к своей власти».

(Юрий Шефлер, бизнесмен, живет в Великобритании с 2002 года, когда Генпрокуратура возбудила против него уголовное дело, стр.345 – четкое, хотя и крайне сдержанное описание ситуации 1990-х, воспринимаемых либералами как святое, идеальное время, в которое надо опять запихнуть Россию).

* * *

«У Чубайса всегда была такая позиция, что… он задавал правила, которые предоставляли возможность нечестно играть. С другой стороны, сам он пытался при этом остаться честным.»

(Петр Авен, стр.392 – математически точное описание противоречия, из-за которого сверхуспешная блистательная карьера Чубайса гармонично и без каких бы то ни было видимых потрясений увенчалась полным личным жизненным крахом.)

* * *

«Копеечные гонорары за книжку. По 50 тысяч долларов за брата».

(Петр Авен, стр.397 – о «книжном скандале» 1997 года, из-за которого правительство очистили от Чубайса и части его группы. В полностью нищей благодаря их деятельности, разоренной стране с массово недоедающим населением, пресловутым «русским крестом» – двукратным падением рождаемости и ростом смертности – для жирующих и наслаждающихся этим адом либералов 50 тыс. тогдашних долларов, действительно, были копейками.)

* * *

«Еженедельные совещания в администрации по телевидению – о том, что должны показывать Первый и Второй канал, – начал отнюдь не Березовский и отнюдь не Путин. Их начал проводить Чубайс».

(Петр Авен, стр.415 – истинная правда: еще одна демонстрация того, что в России – да и в мире, наверное, – нет носителей боле тоталитарного сознания, чем либералы, и нет более лживых людей, ибо они постоянно и повсеместно отрицают свою тоталитарную природу, обвиняя в ней своих противников.

Но нельзя исключить, что упоминание этого и ряда других фактов, – на фоне умалчивания других фактов в отношении других людей, – аккуратная форма мести Чубайсу за несогласие с Авеном по ряду вопросов, которые будут раскрыты ниже.)

* * *

«По мне, так лучше контроль легитимной власти, чем группы богатеев».

(Петр Авен, стр.416 – едва ли не кощунственная для либерала мысль, но не переживайте: думаю, если уточнить, то «легитимной» властью даже для самого совестливого либерала окажется не та, которую поддерживает народ России, а та, которую признает таковой госдепартамент США как страны базирования основной части глобального бизнеса или власти иной западной страны. Ведь либерал со времен Керенского – это тот, кто считает, что государство должно служить не своему народу, а глобальному бизнесу против своего народа.)

* * *

«…Евгений Максимович был человек совсем не коррумпированный… Поэтому…, безусловно, Примаков – это была большая угроза завоеваниям 90-х.»

(Петр Авен, стр.447 – исчерпывающе точно о коррупционной сущности как «завоеваний 90-х», так и поклоняющихся этому времени либералов).

* * *

«Березовский держался на аморальности общества в целом. На том, что никакие нормы не являются незыблемыми, все является вопросом переговоров».

(Михаил Фридман, председатель наблюдательного совета «Альфа-Групп», стр.452 – точнее, не общества, а «власти»: но олигархи, по-видимому, и воспринимают как «общество» то, что для народа является «властью». И сказанное относится и к большинству либералов: Березовский был просто наиболее ярким и полным выражением общей тенденции, о чем, собственно, и написана вся книга Авена.)

* * *

Демьян Кудрявцев, в 2006–2012 генеральный директор ИД «Коммерсант»: – [В 1996 году, после 1990 года в Москве поразило] странное ощущение постоянного риска, постоянного страха, огромного количества никогда не виданных мною советских бедных людей, которых я замечал, в отличие от тех, кто жил здесь в 1991-м и 1993-м. С их точки зрения, бабушек, которые торгуют вязаными носками у метро, к 1996 году даже стало меньше. А я сравнивал с 1988-м, например, и сам тот факт, что они были, все время заставлял меня оборачиваться.

Петр Авен: – На самом деле в 1988 году было еще беднее, просто бабушек гоняли с улиц.

Демьян Кудрявцев: – …Моя бабушка получала пенсию-28 рублей… С другой стороны, совершенно все было можно. Когда никаких правил нет…кроме первых трех заповедей ничего тебя не интересует. Я не говорю «десяти».

(Стр. 456. Для понимания морального облика российских либералов 90-х стоит напомнить эти три заповеди, которые единственные действовали для Кудрявцева, – и далеко не только для него одного (заповеди общие для иудаизма и христианства): «да не будет у тебя других богов», «не сотвори себе кумира», «не произноси имени Господа всуе». «Почитай отца твоего и мать твою» – пятая, «Не убий» – шестая, «не укради» – восьмая, «не произноси ложного свидетельства» (то есть не клевещи) «на ближнего своего» – девятая. Даже «чти субботу» (у христиан воскресенье) – четвертая.

Таким образом, либералы с ностальгией и восторгом вспоминают 1990-е годы в том числе потому, что в то время вполне искренне считали (по крайней мере, некоторые из них) себя вправе убивать, красть, клеветать и пренебрегать родителями, – оставаясь при этом в своих глазах глубоко верующими и моральными людьми.

Ощущение разлитого в воздухе в 1990-е страха и неуверенности передано Кудрявцевым фотографически точно. Какую жизнь прожила его бабушка, что на излете Советской власти ее пенсия была 28 руб./мес., было бы интересно узнать (скажем, моя мама, не выработавшая полностью необходимый трудовой стаж из-за моих болезней и работавшая младшим научным сотрудником с небольшой зарплатой, получала пенсию в 94 рубля, что было даже с учетом лекарств достаточно для скромной, но вполне нормальной жизни даже в 1990 году, уже после краха потребительского рынка СССР), – но жизни бывают разные.

А вот фраза Авена о том, что в 1988 году люди жили беднее, чем в 1996, – прямая, явная и по-либеральному любующаяся своей наглостью ложь. Возможно, он бессознательно переносит на бабушек свою биографию: он действительно жил в 1988 году значительно беднее, чем в 1996, когда 50 тыс. долл, были для него «копейками», и думает, что так было со всей страной.

Бедные и даже нищие, конечно, были и при Советской власти, – однако их было мало, и кромешную нищету, которой грохнули по стране Авен и его либеральные подельники, никто не мог вообразить не только в 1988, но даже и после 1 июля 1991, когда уже заморозили вклады в Сбербанке. В 1988 году торговать на улицах было нельзя просто потому, что «бабушек», не выживших бы без этого, было исключительно мало. А в 1992 году Гайдар и его команда поставили на грань выживания почти весь народ. Просто либералы отлично заработали на этом, – и до сих пор, прикрываясь по-западному бредовыми мантрами в стиле «дела Скрипалей», не хотят даже думать о чудовищных муках, на которые они обрекли десятки миллионов людей, и об уничтожении, на которое они обрекли миллионы.)

* * *

«Однажды Потанин и Фридман вошли в столовую, и люди начали вставать при появлении Потанина. Потанин сказал Фридману: «Они должны чувствовать мою биологическую исключительность»».

(Петр Авен, стр.472 – это характерно для российских реформаторов. Авен уточняет: «Человек, который это сказал, в принципе не может быть либералом», – явно имея в виду либералов времен Вольтера, а не времен Березовского, потому что с другим отношением к людям невозможно уничтожать их так, как делали и делают это своей политикой российские либералы. Сейчас столь же современное либеральное отношение к, например, детям «простолюдинов» демонстрирует новая икона либерального клана К.Собчак.)

* * *

«Беспринципность, возведенная в принцип, – это вот он [Березовский]».

(Евгений Швидлер, стр.703 – и то же, пусть и в меньшей степени, можно сказать и обо всем либеральном клане в целом. Исключений – и по отдельно взятым людям, и по отдельно взятым принципам, – не так уж и много. Березовский лишь гротескно, предельно выпукло обозначил главные свойства либерального клана.)

* * *

«У нас модель российская, она не может быть американской. Потому что нам на тысячу лет больше, потому что Россия в другом месте расположена и имеет другую историю. И не надо считать, что у нас должно быть так же, как их взаимоотношения между CNN и NBC: эти поют за демократов, а эти за республиканцев. Нет. У нас по-другому».

(Анатолий Чубайс – человек, который своей личностью дискредитирует любые истины, которые произносит; вполне как Березовский компрометировал патриотизм и демократию своими пламенными патриотическими и демократическими статьями из Лондона. Стр.712).

* * *

«Мы были не по размеру той задачи, за которую взялись».

(Анатолий Чубайс, стр.715.Но, думаю, если у него появится шанс еще раз взяться за уничтожение страны, этот человек его не упустит.)

* * *

«Для меня идеологема о том, что свобода больше родины и что родина – это не территория, – не обсуждается…»

(Петр Авен, стр.717 – и из разговора дальше следует, что, если люди его страны не согласны с Авеном, то тот их будет перевоспитывать, априори считая несогласных и инакомыслящих «вертухаями лагерей» и не интересуясь их мнением. Судя по тону его беседы с Чубайсом, выглядящим на его фоне относительным гуманистом, не поддающиеся принудительному перевоспитанию подлежат для Авена уничтожению, как насекомые, – и при этом он без тени сомнения, вполне искренне считает себя гуманистом и демократом, либералом в стиле Вольтера!)

* * *

«Березовский заказал убийство Юлии Владимировны Тимошенко… Эту информацию… я получил… из генеральной прокуратуры Украины».

(Станислав Белковский, политолог, стр.749 – Белковский, разумеется, не настаивает на точности этой информации, но, судя по контексту разговора, не сомневается в ней. И, зная это, он продолжал общаться с Березовским и учиться у него. Хотя, с другой стороны, если даже для чувствующих себя высокоморальными верующими либералов действительны только три первые заповеди, – в чем проблема?)

«В 90-е меня едва не уволили за слова «национальные интересы России»

Гость «Антикризисного клуба» «БИЗНЕС Online» о своей работе в Кремле и правительстве с Ельциным, Немцовым, Примаковым и Касьяновым[19]19
  https://www.business-gazeta.ru/article/379001


[Закрыть]

«Если вы хотите что-то сделать, то вам к Березовскому, но могут убить», – так когда-то консультировал Бориса Немцова его тогдашний советник Михаил Делягин. В интервью он впервые подробно рассказал, как начинал свою карьеру в 90-е в группе экспертов Ельцина, как, работая у главы МВД Куликова, мечтал посадить всех либералов и за что Путин прогнал Касьянова.

– Михаил Геннадьевич, я помню, как в одном из ваших старых интервью вы признавались, что в 1990 году были вполне «правоверным либералом», а разочарование в либерализме пришло к вам несколько позже. Более того, США вы тогда воспринимали примерно так, как жители Европы в 1945 году советскую армию, – как освободителей.

– В среде демократической интеллигенции, в которой я варился, такое чувство действительно было распространено. Нельзя сказать, чтобы его испытывало большинство, однако оно было очень заметным и очень интенсивно пропагандировалось, в том числе самим ельцинским государством.

Студенческая среда на экономическом факультете МГУ, где я учился с 1985 года, была очень разнородной. Там были и ребята-рабфаковцы, которые на жизнь смотрели уже очень рационально и трезво. Были карьеристы. Но была и романтическая молодежь, – пару раз ребята приходили на лекции после митингов с головами, перебинтованными окровавленным бинтом. Были выходцы из национальных республик, включая Прибалтику.

– Со стороны прибалтов уже ощущалось негативное отношение к русским?

– Нет, русофобию тогда у нас невозможно было себе представить. В общении они выглядели вполне нормальными. Но помню, как прибалтийская девушка делилась своей проблемой: «Я связалась с русским – и зачем? И что мне теперь с этим делать?» Тогда это казалось легкой эпатажной шуткой, но потом события показали, что это была совсем не шутка: у нее дома это уже было неприемлемым.

В ноябре, по-моему, 1987 года я приехал в Москву в отпуск из армии (служил с 1986 по 1988 год – прим. ред.) и написал открытое письмо в защиту только что попавшего тогда в опалу Бориса Ельцина. Народ это письмо с удовольствием подписывал, после чего оно ушло по назначению. Я уехал обратно в армию, и тут начался цирк: на факультете стали искать организатора. Собрали у всех студентов образцы почерка и поняли, что никто из них этого письма не писал: имело место загадочное внешнее воздействие. Стали трясти людей, но меня не выдал ни один человек из двух-трех групп как минимум! Ни один из нескольких десятков, большинству которых я был совершенно безразличен! Если бы выдали, меня точно бы отчислили задним числом. Так ребята, подготовившие аналогичное письмо на истфаке, вылетели из МГУ с «волчьим билетом».

– Судя по вашей официальной биографии, в околоправительственные круги вас ввел ваш научный руководитель в университете Игорь Нит.

– На третьем курсе я написал у Игоря Васильевича Нита исследование советских монополий. Действительно хорошая работа: придумал, как оценивать показатели советских монополий, по открытым источникам классифицировал их, выявил и проанализировал их конкуренцию, причем даже в динамике, и объяснил эту динамику. Теорию административного рынка я тогда не знал, но описал его значимый фрагмент, причем даже количественно. Как раз когда я над ней корпел, к нам на факультет приехал Лев Суханов, помощник Ельцина, трепетно выступал, предлагал сотрудничать и записываться в сторонники. Но мне было лень, и я не пошел записываться. А вот Игорь Васильевич пошел и записался, и в итоге стал самым первым помощником Ельцина по экономике. Когда Ниту понадобились люди для работы, в июле 1990 года он набрал своих аспирантов и одного студента – меня, за хорошую курсовую работу.

Борис Ельцин в тот момент был председателем Верховного Совета РСФСР, и Нит возглавлял группу его экспертов. Во всем аппарате Ельцина, включая охрану, было тогда 27 человек. Правда, нас на двух или трех ставках было семь человек – может, с другими ставками была та же история.

Общение с журналистами было категорически запрещено: тот, о ком из нас узнали бы журналисты, был бы уволен сразу. Потом это смягчилось, так что, когда в декабре у меня вышла первая статья, я с трудом, но удержался на работе…

С самим Ельциным я не сталкивался, напрямую с ним общался Игорь Васильевич. Один раз был на его встрече с Геннадием Бурбулисом.

Будучи студентом, я сначала был в экспертной группе техническим сотрудником – «подай, принеси». Но учился и читал все, что носил: с точки зрения изучения экономики, да еще после армейского опыта, это был лучший университет. Демократическая научная атмосфера позволяла слушать дискуссии старших и участвовать в них, а огромный объем работы заставлял давать ее всем, кто был надежен и теоретически мог справиться. Меня быстро посадили на изучение писем граждан, шедших огромным потоком, их сортировку, извлечение из них ценных идей и важных проблем, ответы на них. Затем стали доверять и составление бумаг – вплоть до участия в подготовке разгромной рецензии на программу Григория Явлинского «500 дней» (программа перехода от плановой экономики СССР к рыночной экономике, разработанная Явлинским и Шаталиным – прим. ред.). Вначале предлагалась программа «400 дней», которую пытались двигать через директора кирпичного завода Михаила Бочарова (был такой широко известный тогда «прораб перестройки»), потом Явлинский дописал последние 100 дней – описание всеобщего счастья после реализации программы – и стал двигать ее уже от своего имени. Основной причиной отказа отпрограммы было противоборство союзных и российских властей – Горбачева и Николая Ивановича Рыжкова с Ельциным, – но и наше отрицательное заключение сыграло тогда свою роль. И было не очень забавно, когда либеральные реформаторы, работавшие на Явлинского, написали на нас в «Аргументах и фактах» коллективный пафосный донос в стиле 1937 года. Из всех его соавторов перед Игорем Васильевичем потом извинился, по-моему, только Евгений Григорьевич Ясин – при том, что они были идеологическими и даже житейскими антагонистами.

– От чего, как вы думаете, вам тогда удалось уберечь Россию, блокировав программу Явлинского?

– От экономического и политического краха страны, который наступил бы на год раньше. Но не факт, что «500 дней» были бы реализованы, даже если власти захотели бы претворить их в жизнь: программа была слишком безумной, причем безумной откровенно. Тогда, осенью 1990 года, государственность все-таки еще существовала. Гайдар стал возможен лишь тогда, когда государство было уничтожено, и любые сложные действия стали уже невозможными. А в 1990 году безумие еще представлялось нереальным, и все еще видели, что это безумие. Мы – в качестве не главного, но все равно важного фактора – остановили программу Явлинского и этим спасли хотя бы год жизни для людей.

– Это был последний год жизни СССР. Распад Советского Союза вы встретили, будучи в ельцинской экспертной группе?

– Да, я даже был еще студентом (МГУ Делягин закончил с отличием в 1992 году – прим. ред.). Мы видели, что советская система умирает, что она обречена. Потребительский рынок Союза рухнул в ноябре 1987 года: из армии я вернулся в другую страну. Но было ощущение огромных возможностей, мы действительно имели влияние и остановили много глупостей. А стрельба пошла позже. Было ощущение, что старый мир кончается, и была надежда, что получится создать новый мир лучше старого. Советская бюрократия показала полную недееспособность. ГКЧП стало символом этого. Люди, которые взяли власть, чтобы провести пресс-конференцию и оказаться на ней посмешищами, а потом броситься спасаться к вроде бы отстраненному ими же от власти Горбачеву, свидетельствовали об этом вопреки своей воле, самим своим поведением. Было ясно: советская система умерла. Я не понимал тогда важных деталей и того, как горбачевская партийная номенклатура убивала Советской Союз, я не видел столкновения КГБ с КПСС. Но, принося до ГКЧП документы на Старую площадь (комплекс зданий ЦК КПСС), я общался там с теми, кого уничижительно именовали «партократами». И видел, что это милые, приятные, добрые люди, которые страшно боятся обидеть народ, – и которые совершенно беспомощны и могут только разводить руками и бормотать что-то несуразное. Умирало то, что не могло жить.

Мы тогда были совершенно романтично настроены. Группа Нита еще в конце 1980-х участвовала в подготовке регионального хозрасчета, я подрабатывал в их проектах, это было совершенно официально. Помню, как мои товарищи ездили в Азербайджан и куда-то еще, и представить себе, что из этого вырастет распад страны, тогда было невозможно. Но сразу после распада Союза ощущение его враждебности было абсолютным. Показательный случай: в середине 1992 года обсуждался какой-то проект, высказывались мнения за и против, и один из нас категорично заявил, что проект «будет экономическим возрождением Советского Союза». Это был приговор – он означал, что проект нельзя продвигать ни при каких обстоятельствах. Но мироощущение изменилась быстро: уже году в 1994-м, еще до войны, я чуть не сцепился в очереди в Сбербанк с каким-то ухоженным азербайджанцем – и вдруг он сказал что-то хорошее про Союз. И мы сразу почувствовали себя братьями. Тезис о необходимости «реинтеграции постсоветского пространства с участием России» я вбросил в медиа где-то во второй половине 1995-го – и не был наказан.

Но вначале романтизм был сильный. Еще при Советской власти, в 1991 году, когда все уже рушилось, при мне обсуждали, что депутаты Верховного Совета РСФСР получают квартиры. Это было шоком: «Как же так? Мы строим демократию – какие могут быть привилегии?» Мы были очень нетипичным элементом в госсистеме. Служебной машины на группу экспертов не предоставляли никогда. Над теми, кто пользовался «членовозами», все откровенно глумились. У кого были автомобили, ездили на своих. Один из наших руководителей, Павел Медведев (экс-депутат Госдумы пяти созывов и экс-финансовый омбудсмен – прим. ред.), даже как-то подвозил Ельцина на личной машине. А о том, что можно отдохнуть в санатории, я узнал только году в 1994-м уже на другой работе. Да, можно было по льготным условиям, по списку и с небольшой очередью купить продукты. Рабочий день был ненормированный, помню, как-то ночью все страшно проголодались, а купить еду было уже негде, и какая-то женщина буквально со слезами отдала ораве мужиков пачку сосисок. На каждого пришлось по половине, мы съели их сырыми. Зарплата была поначалу хорошей – я получал одну пятую ставки, 110 рублей, для студента со стипендией в 40 рублей это были огромные деньги. Конечно, те, кто начинал бизнес, порой зарабатывали десятки тысяч, но в их мире уже начинали постреливать. А здесь было государство, здесь ты определял будущее мира и своих близких. Мысль, что можно ездить не на метро или троллейбусе, просто физически отсутствовала.

– В 1993 году вы ушли из группы экспертов по идеологическим соображениям или по каким-то иным причинам? Ведь к тому времени вы числились уже главным специалистом?

– Группу потихонечку отодвигали, ее влияние заканчивалось. С другой стороны, в стране была уже абсолютная нищета, а я окончил университет и понимал, что нужно кормить себя и маму. Можно было продолжать нищую жизнь, но при этом надо было понимать, ради чего. Цели уже не было, и я пошел в малый бизнес.

– Фирма «Коминвест»?

– Да, это была посредническая контора. Я вначале ушел в отпуск на основной работе, чтобы посмотреть, что это такое – малый бизнес. Из отпуска я вернулся в ноябре – как раз расстреляли Белый дом, я был при его расстреле, при мне погибали люди, мой сослуживец спасся от пулеметов в «Останкино». Все казалось безысходным, надежды кончились, и я уволился.

– То есть в политике постреливали, как и в бизнесе. А там, куда вы ушли, как обстояли дела?

– Там было понятно. Да, иногда приходилось общаться с людьми, сильно пугающими, но при этом были представления о правилах. Пока говоришь «нет» при серьезных людях – ты живой. Сказал «да» – возникли обязательства.

Я спокойно работал, но где-то в апреле 1994 года, когда пробегал по делам мимо Старой площади, меня чуть ли не за галстук поймал Ясин: «Чем занимаешься?» Я объяснил. «Не хочешь вернуться на госслужбу?» – «А сколько платят?» Ясин спросил, сколько я получаю в долларах. Я ответил. Он пообещал: «Ровно столько же, но в рублях».

Коммерция была эмоционально насыщенным, но после армии и работы в Кремле – довольно скучным занятием, и перспектив видно не было. Малый бизнес в классическом понимании умер через несколько месяцев после моего ухода. А я в мае 1994 года вышел на работу в Аналитический центр при администрации президента РФ – на Старой площади.

Ясин меня ценил как человека, способного писать и думать, и помогал очень сильно. Он мудрый человек; надеюсь, кое-чему у него научился. Когда он уходил на должность министра экономики РФ, обещал забрать меня на хорошую позицию, но потом не срослось, и он предложил работу на ступеньку ниже. Мне в принципе было все равно, я исследовал агонизирующую под руками страну, но, воспитанный коммерцией и армией, ухудшения согласованных условий принять не мог.

Помню «черный вторник» октября 1994 года. Хотели сделать девальвацию на 20 процентов, поддержав экономику, но, поскольку почти каждый кристально честный реформатор слил информацию всем своим банкирам, то вместо 20 процентов получилось 38. Тогда слетели почти все реформаторы, в отставку отправили председателя Центробанка Виктора Владимировича Геращенко. Ушел Шохин, а Чубайс стал первым вице-премьером. До этого он был главой Госкомимущества – это была значимая должность, но не ключевая. Так, бегал по коридорам с тощей шеей. А став первым вице-премьером, превратился в крупную политическую фигуру, наиболее высокопоставленного либерала. Думаю, Ясин уговаривал тогдашнего премьера Виктора Черномырдина назначить Чубайса не менее трех дней. Когда он возвращался в кабинет, казалось, на нем даже пиджак был мокрым.

– Почему, кстати, этот выходец из ленинградского клуба «Перестройка», Анатолий Чубайс, получил такой вертикальный старт в Москве? Что этому способствовало?

– До клуба «Перестройка» товарищ Чубайс вступил в КПСС – то ли в 22 года, то ли в 25 (в 1977 году, по одним данным, по другим – в 1980-м – прим. ред.). Интеллигенту вступить в партию было крайне сложно, в Питере – особенно. Но у Чубайса это получилось легко. По очень простой причине. Юрий Андропов готовил проект по переводу Советского Союза на рыночные рельсы и лишению КПСС власти. Многоуровневый проект включал в себя подготовку кадров. И в плеяду молодых экономистов Чубайс вошел в первых рядах. В первом призыве участвовал в работе Международного института прикладного системного анализа под Веной (International Institute for Applied Systems Analysis, – прим. ред.) Там были Петр Авен, Егор Гайдар и многие другие. Чуть меньше половины из них отсеялась, а половина составила первую команду будущих реформаторов. Гайдара, кстати, взяли уже после смерти Андропова, потому что никогда при Андропове его не взяли бы в эту команду по его морально-волевым качествам. Что касается Чубайса, то он, как ее член, уже где-то в конце 1983 года был «в обойме» Политбюро, участвовал в подготовке знаменитого доклада, из которого потом выросли горбачевские реформы. Это и обеспечило ему хороший старт в Москве. Плюс он всегда умел организовать процесс так, чтобы этот процесс приносил прибыль какой-то группе людей. Она сплачивалась вокруг прибыли и признавала Чубайса, которому всем была обязана, своим сюзереном, становилась его политической опорой. Так он проводил успешную часть своих реформ.