Текст книги "Земля"

– Откуда ты всё это знаешь? – я преждевременно порадовался, что она отвлеклась от своей угрюмой печали… – Прясла эти, кома́ры…

– Закома́ры. Полукруглая форма свода, которым заканчивается наружный участок стены. Откуда знаю? Курсы закончила и работала гидом. – Она снова заговорила с уставшей отрешённостью. – Полгода… Пока в администрацию не устроилась. А до того в Барвихе проживала у одного прекрасного человека. Надеялась на что-то, планы строила. А потом этот любящий мужчина отправил меня домой к папе с мамой, потому что супружниц его партнёров по бизнесу во время барбекю, видишь ли, смущали мои “татуировки разложения” – кажется, он так выразился… Да… Фреска Страшного суда. Сатана на троне, а на руках у него спелёнутый Антихрист. Я вот пока экскурсии водила, рассказывала туристам, что весь двадцатый век обманутые бабёнки из Загорска и окрестностей черкали крохотные записочки с именами своих обидчиков и совали в эти пелёнки. А там реально, пока не отреставрировали фреску, щели между кирпичами были в палец толщиной… И это считалось хуже самого чёрного проклятия. Типа персональная жалоба, которая сразу доходит до Сатаны. И я вот тоже хотела такую записочку написать. Чтоб ёбарь мой барвихинский уже при жизни в аду горел…

От вкрадчивой ненависти в её голосе по моей спине пробежали ледяные мурашки.

– Сунула записочку? – спросил.

– Нет… – сказала удручённо. – Там в соборе есть Иерусалимская икона Божьей Матери. Помню, подошла, чтоб прощения попросить за то, что сделаю… Смотрю на неё и вижу обычную бабу, на коленях у которой сидит безмятежный лилипут. И я подумала: “Да какой, в жопу, ад!”

Мы выехали из города на трассу.

– Зато теперь ты с Никитой, – произнёс я с трудом. – Он тебя любит, поддерживает, понимает.

– А что Никита? – Алина поморщилась. – Мужику за сорок, а ведёт себя как алчный, избалованный ребёнок…

– Ты же сама говорила, что он толковый…

– Поднатаскался за последние годы. Как говорится: не знающий, но осведомлённый… Типа, в курсе про “Тихий Дон”, но не потому, что читал Шолохова, а просто помнит стишок про Деда Мороза: “Кому чё, кому ничё, кому хуй через плечо, кому штопаный гондон, кому книжку «Тихий Дон»…”

Мне вспомнился вчерашний разговор, Алинины мечты о похоронном прожекте “Тихий Дом”.

– Ты вчера говорила, – сказал я поспешно, – что хочешь открыть своё бюро ритуальных услуг нового типа.

Она не слушала:

– Назвала Никиту ребёнком, а ведь сама в сути ничем не отличаюсь. Всё больше напоминаю себе оставленного младенца. Лежит на спине и трясёт с остервенением погремушкой, чтоб развлечь себя, и сам уже понимает, что не помогает эта ёбаная погремушка!.. – и стукнула кулаком по рулю. Машина вильнула. – Да, припоминаю… Были неплохие идеи, но сложно у нас в стране что-то толковое организовать. Бабки нужны, связи. Наступил черёд крупных корпораций, а у средних и мелких похоронных фирм не будет средств и возможностей модернизировать свою чахлую кустарщину. Ты же сам видел этих динозавров.

– Каких?

– Ну, в “Шубуде”! – быстро глянула на меня. – Между нами говоря, Никитин “Реквием” – позавчерашний день по своим технологиям. Не говоря о Мултановском с его дряхлым комбинатом! Нигде в мире так уже не работают. И кладбища давно частные… Знаешь, как ни странно, – она будто сама была удивлена своему случайному открытию, – самый передовой из этой пиздобратии – Гапоненко, которого они все дружно ненавидят! Реально мужичок пытается что-то новое продвинуть. Технологии, инновации, услуги. У Никиты при всей живости ума осталась психология бандоса из девяностых. Понятия какие-то дикие. Залип в бетоне своём… А Гапоненко уже литьевой мрамор потихоньку освоил, сайт сделал, рекламу запустил, холодильник свой в больнице поставил. Дружит с кем надо… Я Никите давно предлагала – давай делать надгробия с жидкокристаллическим экраном. Идея гениальная!.. Хорошо, не гениальная, просто интересная, новая!

– Это как?

– Вместо бетонной или гранитной плиты ставить монитор-плазму. И чтоб там кроме информации о покойном крутилось, допустим, видео о его жизни, музыка играла, которую он любил.

– А не спиздят плазму? – осторожно спросил я. – Или просто разобьют? Бытовой вандализм…

– Не спиздят! – ответила раздосадованно. – Значит, охранять кладбище надо лучше! Или делать закрытый элитный участок!..

Она вдавила педаль газа так, что я влип в спинку кресла. Стрелка спидометра, будто потеряв равновесие, тоже завалилась набок, к ста шестидесяти километрам в час.

Я понял, что опять разозлил Алину. Перевёл взгляд с чёрного летящего шоссе на панель бардачка с буквами Air Bag.

– Подушки там нет, – с весёлой злостью предупредила Алина. – Если что – пиздец по-любому. Так что расслабься…

– Я и не напрягался. А много такой памятник с плазмой стоить будет? – от скорости и тревоги сдавило в груди.

– Да не намного дороже гранита! Чем дальше, тем дешевле!.. Ты вспомни, сколько стоили телевизоры с плоскими экранами, мобильники ещё десять лет назад! А теперь практически каждый себе может позволить… В принципе, не нужно ориентироваться на нищебродов! Надо и другую ценовую аудиторию обслуживать! Короче!.. – она махнула рукой. – Ты такой же тугой, как Никита. Он вот тоже посмеивался…

– Да с чего ты взяла, что я смеюсь? Мне нравится твоя идея.

Алина не слушала, всматриваясь в дорогу:

– Ну, пусть дальше себе смеётся. Только не будет тут через пару лет ни “Реквиема”, ни Мултановского, ни бычары этого Сёмина и прочих. А Гапоненко с “Элизиумом” останется, помяни моё слово! Потому что он просёк, откуда ветер дует. И с Кудашевым они за год-другой загребут под себя весь похоронный бизнес. А если не сейчас, так лет через пять точно…

– Время покажет… – дипломатично сказал я, мельком глянул на спидометр. Алина успокоилась и скинула скорость до неспешной сотни.

Остаток пути мы ехали практически молча – если не считать надсадного Егора Летова, которого Алина слушала, судя по всему, исключительно из-за аббревиатуры “ГрОб” – это было размашисто выведено чёрным маркером на самопальном компакт-диске.

Все полтора часа я переживал, что мы снова в ссоре, но когда Алина вырубила магнитолу, то заговорила как ни в чём ни бывало.

К Москве мы подъехали около одиннадцати вечера. Потом минут сорок мыкались в дорожных заторах, гудящих, словно одичавший духовой оркестр. Широкие проспекты полыхали, переливались золотом, как мириады океанского планктона. Я ошалел от этой величественной ночной иллюминации. Маленький Загорск хоть и высвечивался окнами, фонарями, витринами, в целом оставался тусклым, сумрачным, точно комната с одинокой лампадкой.

“Местом былой боли” оказался ночной клуб в районе Лубянки. Алина чуть покружила по улочкам, прежде чем втиснулась у обочины между других припаркованных машин.

На входе чуть заартачилась охрана – всех троих насторожил мой внешний вид, но один из парней, к счастью, вспомнил Алину, и нас пропустили внутрь. Людей было излишне много – сидящих за столиками, просто блуждающих или же бесновато пляшущих на тесном пятачке танцпола. Громкая музыка басами сжимала рёбра, давила на лёгкие, как, должно быть, давит подводников глубина. Переговариваться было сложно, разве что криком. Свет сполохами метался по потолку и стенам, меняясь от кислотно-зелёного до оттенка крепкого марганцевого раствора. В табачном мареве шныряли вёрткие официанты с загруженными подносами, похожими на кукольные палаццо из фарфора и стекла.

Вопреки моим прогнозам Алина не сторонилась меня, а, наоборот, всячески показывала, что мы вместе, – держала за руку, прижималась, пару раз даже чмокнула в щёку и шею. Меня переполняла ликующая гордость. Я сразу же простил Алине все жестокие выходки минувшей недели. Ведь все, кому было интересно, видели, что эта красавица пришла с высоким бритоголовым очкариком в чёрном бомбере – во-о-он с тем, в штанах “милитари”.

Щуплый клубный служка проводил нас по витой лестнице на балконный этаж к свободному столику. Юркая официанточка принесла два томика меню в переплёте из кожзаменителя. Пока Алина оживлённо вертела во все стороны головой, будто высматривала кого-то, я наскоро полистал плотные, закатанные в пластик страницы и успокоился, что денег мне хватит на любой Алинин каприз. Опасаясь Москвы и её цен, я осмотрительно прихватил все свои сбережения, так что мог щедро тыкать пальцем в самые дорогие позиции меню:

– Это хочешь?! Нет?! А это?! – надсадно перекрикивал я “Персонал Джизус” в перепеве Мэнсона.

Себе я не взял ничего, сказал, что не голоден. Через полчаса принесли заказ: посудину с салатом “Цезарь” и полулитровый стакан, набитый льдом и мятной требухой. Потом стейк и ещё бокал с двумя торчащими трубочками, красиво украшенный апельсиновой долькой.

Я с наслаждением смотрел, как Алина ест, пьёт, как рыщет жадными глазами по лицам. Угостился с её вилки выловленной из “Цезаря” сладкой половинкой черри, ржаным, чуть размякшим от соуса сухариком и похожей на эмбрион креветкой.

Я отлучился всего на несколько минут в туалет, а когда вернулся, вокруг нашего столика увивался модного вида субъект с липкой луковкой пегих, зачёсанных наверх волос и двумя пробитыми мочками. Я подошёл вплотную и услышал кричащие слова Алины:

– Да какая разница, как меня зовут!.. Главное, что тебя звать Всеволод!..

Я похлопал крашеного по плечу. Увидев меня, он отхлынул всем туловищем, растворился в кислотном туманце стробоскопической зелени и марганца. Алину почему-то развеселило его паническое бегство. Она беззвучно смеялась, и её зубы, сияюще-белые, казались мне отлитыми из ртути.

Около трёх часов ночи мы вышли из клубного подвала. Тени на бледном снегу были не чёрными, а синими, точно вырезанными из копирки. Старый пятиэтажный переулок выглядел бы иллюстрацией к дореволюционному роману, если б не грузовой рефрижератор возле украшенной лепниной арки.

Нам повстречался высокий, шаткий мулат, вдребезги пьяный. На нём были осеннее грязное пальтецо, спортивные штаны и домашние тапочки. На голове косо сидела меховая шапка, скисшая, мокрая. Обстоятельно, по-московски акая, мулат доложил:

– Магазин называется “24 часа”! Я пришёл, а там закрыто! Ну не бляди?.. – и поплёлся дальше, торя шаркающую лыжню.

– Как по-русски-то шпарит, – удивлённо сказал я Алине.

– А что? Это ж его родной язык. Привет от Олимпиады-восемьдесят. Опустившийся бастард африканского физкультурника… – Алина полезла в сумочку за сигаретами, долго в ней рылась. – Чёрт, на столике пачку забыла… Володя, спасибо за вечер и ужин. Ты добрый, щедрый. Вообще охуенный…

Я с отвращением ощутил во рту кислый вакуум, потому что заранее знал следующую фразу.

– Но надо сворачиваться, – Алина размеренно говорила, будто заколачивала мне в грудь гвоздь. – Понимаешь? До добра не доведёт…

– Понимаю…

– Я и сама не рада, что всё это затеяла. Поверь, ничего хорошего не будет, если он нас застукает, – усмехнулась, поправила воротник моего бомбера. – Тебя вот до смерти застукает… Я-то мёртвая, мне терять нечего, а ты пока ещё живой.

– Не хочу, чтоб заканчивалось, – выговорил я, едва ворочая внезапно онемевший, точно от наркоза, язык.

– Всё когда-то заканчивается… Прошу, не гляди как умирающий Кинг-Конг! Вот сейчас мы сядем в машину и я тебе сделаю искусственное дыхание, – она коснулась рукой моей ширинки, – вот тут. И тебе сразу станет легче… Хорошо?..

Сделала. А потом мы поехали обратно в Загорск.

*****

Никита появился в мастерской в субботу после обеда, как раз когда на мрачном своём “фиате” прикатили Белинисов и Катрич – Никитины помощники, бог знает по какому делу.

Шервиц вернулся в цех и сказал, что приехал Никита. Я снял запылённую спецовку, накинул бомбер и вышел на воздух. Посреди двора увидел заляпанный грязью Никитин джип и две чёрных дуги на свежем снежке, чуть припудрившем асфальт. Неподалёку оставил похожие следы “фиат” Беленисова.

У брата под нижними веками замшево темнели провалы. На шее красовалась полоска пластыря. Если бы я верил в нечисть, то решил бы, что Никитой поживился вампир – так скверно он выглядел.

– Ну, как Курск? – спросил я с вежливым равнодушием.

Мне уже не нужно было играть, притворяться. Последняя бессонная ночь высосала остатки сил. Я чувствовал себя полностью опустошённым, разве что в груди ныла какая-то фантомная трещина.

– Нормально, – он ответил. – Малость подзаебался, конечно. А ты чего зелёный такой и поцарапанный, братик? – Никита ласково потрепал меня по макушке, приобнял. – Синячищи под глазами. Я-то ладно, неделю бухал как проклятый, а ты же непьющий вроде… Э-э-э… – вдруг потянул он с радостным удивлением. – Шкуру, что ли, нашёл? Признавайся!

– В смысле – шкуру?

– Ну, тёлку, бабу…

– Да ну, – я нахмурился. – Какая баба? Просто бессонница.

– Знаю я вашу бессонницу! – натужно развеселился Никита. – Только про технику безопасности не забывай, гондоны, там, гигиена всякая. Зараза кругом! Даже если просто дал за щёку, не поленись, побрызгай на залупу хлоргексидинчик, чтоб бактерий не осталось. В аптеке купи, он копейки стоит, хлоргексидин… Понял? И не смущайся, ёпт, я ж за тебя отвечаю, как старший брат… Ладно, что у нас по камушкам?

– Десять вертикалок и горизонталка-семейник… Тебе не холодно, Никит, может, внутрь зайдёшь?

– Не, – он отказался, – я всё равно поеду скоро. С пацанами перетру и домой.

– И ещё я накосячил, – я вспомнил, – разбил одну плиту.

– Да и хуй с ней, – Никита цепко проследил за Шервицем, катящим тележку с груженым поддоном к “фиату” Беленисова. Потом посмотрел на меня: – Короче, тему новую нашёл. Небольшую, но бабло можно поднять… Дорожные кенотафы делать будем.

– Что это?

– Замечал, на обочинах стоят небольшие памятнички? Где произошла авария… Да сто процентов видел! Они на любой трассе.

Я припомнил:

– Точно. Кресты или тумбы с табличкой… Я раньше всегда удивлялся: неужели там хоронят?

– Не, хоронить нельзя. Потому памятник и называется “кенотаф”. Я тоже этого слова раньше не знал, Алина объяснила. Переводится как “пустая могила”. Суть в том, что гибнет народу много, а родственники хотят на месте смерти близкого человека поставить опознавательный знак. А это очередная, как ты понимаешь, ниша…

– Сергеич! – зычным армейским голосом крикнул Беленисов, захлопывая багажник “фиата”. – Мы поедем тогда!..

– Щас! Пять минут подождите! – отозвался Никита. Потом сказал мне: – Вот у меня список, – и протянул сложенный вчетверо лист. – На семнадцать позиций. То, что надо сделать за неделю, дополнительно к остальным заказам. По полтора-два косарика уйдёт. Я тут привёз формы…

Он сходил к джипу и вытащил четыре формы – чуть поменьше кладбищенских.

– Дай их Шервицу вместе с листочком, там всё указано… А вот эта, кстати, – он выхватил у меня одну из форм, – на комсомольский значок похожа!.. А-а-а, ты ж не помнишь комсомола! Не застал… Вечером что делаешь? Заходи на ужин, Алинка что-нибудь сготовит. Она умеет, когда хочет…

– Ага, благодарю за приглашение, – сказал я. – По обстоятельствам.

– Ладно, – Никита улыбнулся, – намёк понял.

– Тебе выручку за неделю сейчас отдать?

– Потом заберу…

– Пойду тогда, – сказал я, потом набрался решимости и добавил: – Алине привет передай.

– Передам… – он лукаво прищурился. – Я тебе скажу, Володька. Иногда полезно бабу ненадолго одну оставить. Чтоб соскучилась. Они же в повседневной жизни забывают, кто ебёт и кормит. Я вот утром вернулся – не женщина, а сексуальная феерия! И так, и сяк, и ногу на косяк!.. – Никита глухо рассмеялся.

От самодовольных Никитиных слов внутри у меня всё затрещало от боли. Но я заставил себя улыбнуться.

– Забыл! – воскликнул Никита, полез в карман бушлата и вытащил небольшой свёрток. – Держи. Подарок…

Свёрток был очень лёгким, я разорвал упаковку и достал узкий металлический футляр для очков – такой же, как у Никиты.

– Это для часов твоих. Ну, или сам решишь, для чего, – и заторопился: – Давай, братик, до встречи. Правда, приходи вечером…

– Постараюсь, спасибо. – Я положил футляр в карман и пошагал в цех.

На ужин к Никите я не пошёл, решив, что появление в доме брата было бы циничным бесстыдством. Я не переставая корил себя за паскудство, в бессчётный раз клялся, что доработаю в мастерской декабрь, а за следующий месяц денег брать не буду, уеду в Рыбнинск, где мне и место. Устроюсь куда-нибудь, поступлю на заочный…

Чуть поразмыслив, позвонил матери и после минутного обмена формальностями в лоб спросил, насколько реально, чтобы Тупицын помог мне поступить в свой инженерно-экономический институт. Мать сказала, что уточнит, но думает, что платный формат самый гарантированный, и было бы замечательно, если б я заранее подыскал постоянную работу для будущей оплаты своей учёбы, потому что у неё денег нет.

В общем, не успев даже сбежать из Загорска, я воротился обратно под заботливое Никитино крыло. Наутро я порешил, что уезжать, в общем-то, не обязательно, поскольку точка уже поставлена. И самое время поискать подходящую, как выразился Никита, “шкуру”, чтобы не терзаться мыслями об утраченной Алине.

В моём продуктовом магазинчике я уже вторую неделю ловил взгляды молоденькой продавщицы по имени Инга, пышной и ладной, с выбеленными кудряшками. Мне она понравилась своей уютной пухлостью, личиком, не лишённым некоторой кукольности, но только не в “барби-стайл”, а в целомудренном советском воплощении, когда дебелая кукла распахивает во всю синь шарнирные глаза и, опрокидываясь на спину, издаёт тягучее коровье “М-ма-а”.

Решившись, я зашёл в магазин, купил у Инги развесного печенья и там же возле кассы угостил её. Она заулыбалась, стала отнекиваться, мол, куда мучное, и так полнеет. Я с неожиданной для меня самого развязностью пошутил, что лучше качаться на волнах, чем биться о скалы. Инга, кажется, не поняла шутки, наморщила детский лобик. Я взялся пояснять, что это такой завуалированный комплимент полненьким телесам. Тут по радио Пугачёва затянула про “Жизнь невозможно повернуть назад”. И всё вместе – я, говорящий пошлятину с печеньицем в руке, Алла Пугачёва, ямочки на пухлых щеках Инги, – всё это показалось мне таким абсурдным и постыдным, что я сбежал из магазина, так и не пригласив продавщицу в кино, как собирался.

От тоски по Алине я почти не спал. В мастерской совершил очередную непростительную оплошность. Спросил у Шервица, что такое “литьевой мрамор”.

Он окинул меня хитрым взглядом:

– А зачем тебе?

– Интересно…

– С Алиной, шо ли, тесно пообщался? – спросил насмешливо.

– Вовсе нет! – чуть не закричал я. – С Никитой обсуждали! И вообще, тебе не насрать ли, Шервиц?! – сорвался на грубость.

– А-а-а… – спокойно потянул Шервиц. – С Никитой… Да ничем, в принципе, не отличается от бетонного производства. Просто в составе связующий компонент – не цемент, как у нас, а полиэфирная смола. А в остальном то же самое: смесь на основе мраморной крошки. Или любого другого наполнителя: кварца, гальки. Заполняется форма, потом на вибростол, и готово.

– Что за смола?

– Типа эпоксидки.

– А чем это лучше? Прочнее?

– Не, просто модная технология. Отливка вдвое легче бетонной.

– Это ж хорошо?

– Как сказать… Если делать столешницы для кухни. Но смысл памятника в том, шоб стоял тяжело, монументально, – Шервиц как мог изобразил устойчивость, расставив полусогнутые ноги на ширине плеч. – И, кроме того, непонятно, как материал себя поведёт со временем. Дожди, опять-таки, солнце, снег… – Шервиц снова расцвёл дрянной ухмылкой, от которой у меня сжались кулаки. – Точно с Никитой про мрамор говорил? Я шо-то сомневаюся…

*****

Никита позвонил в пятницу во второй половине дня:

– Буду скоро. Жди во дворе… – чуть ли процедил сквозь зубы и, не дожидаясь моего “да”, отключился.

Я подумал, что если бы Никита о чём-то таком прознал, то, наверное, нагрянул бы в мастерскую без предупреждения. Но всё равно сделалось муторно. Отчаянные думы, как потревоженные летучие мыши, с писком кружили в гулкой моей голове.

Утром состоялась распалубка кенотафов. Один из дорожных обелисков – “комсомольский значок”, – оказывается, предназначался для моего полного тёзки и почти однофамильца: Кротова Владимира Сергеевича.

Дудченко это совпадение показалось забавным. Я для виду поулыбался, но пока слышался цокот скарпеля, выкрашивающего буква за буквой вечную память Владимиру Сергеевичу, испытывал непроходящие томление и беспокойство. А после неприветливого Никитиного звонка кенотаф погибшему в автокатастрофе Кротову окончательно представился мне дурным знаком, мистической чёрной меткой судьбы.

Приехал Никита. Понять, что у него на уме, было сложно. Он не выглядел злым или взбешённым. Может, чуть озабоченным. Из машины не вышел, и голос его, которым он бросил “Садись…” – показался мне остывшим, напрочь лишённым родственных ноток.

Сердце косо стукнуло в грудную кость, но я, стараясь держаться невозмутимо, уселся в кресло, захлопнул дверь. Спросил безучастным тоном:

– Куда?

– В город, – ответил Никита и так резко тронулся, что мой недавний обед взметнулся вверх по пищеводу.

В салоне плавал горклый дух табака. Я чуть приоткрыл окно, и уличный воздух засвистел холодком в открывшуюся щель. Начинало смеркаться. Вечереющее огромное небо было цвета Ледовитого океана – сизое, в мрачных свинцовых тучах.

Никита, словно услышав мои мысли, отозвался, ворочая недобрыми желваками:

– Люблю кладбище. Не конкретное, а вообще. Напоминает океан… Стоишь перед ним и понимаешь, что ты – никто, нахуй! В лучшем случае моряк или рыбак, да и то пока живой…

До самого центра Никита не обмолвился и словом. Какой-то скулящий бес всё подзуживал меня спросить: “Что-то не так, Никита? Скажи прямо!” – но я благоразумно сдерживался. Ведь не я затеял эту дурацкую молчанку.

По большому счёту, мне и не хотелось говорить или слушать. Ещё с раннего утра после душа у меня заложило левое ухо. Как ни прыгал я на одной ноге в надежде вытрясти затёкшую воду, легче не стало. Ковырял в ухе мизинцем, после пытался улучшить ситуацию спичкой, а сделал в итоге только хуже, точно дополнительно утрамбовал глухоту. Такое уже случалось со мной в первый год службы, я тогда отпросился в медпункт, и врачиха в два счёта вымыла мне серную пробку. Я решил, что если само не рассосётся за выходные, то с понедельника поищу поликлинику…

– Ну хорошо, – вдруг сказал Никита, будто принял решение. – Давай чё-нить сожрём, Володька. Ты как? – и впервые за вечер одарил подобием улыбки.

Я вдохнул и выдохнул, затем неспешно ответил:

– Я не голоден…

– Ну, посидишь за компанию тогда. У нас ещё часа полтора. Даже больше. Выйдем возле Гостинки…

При том что исторический центр Загорска всегда казался мне красивым, конкретно Гостиный Двор и его окрестности я недолюбливал. В старом кирпичном здании, напоминающем вокзал, расположился продовольственный рынок, избирательно пахнущий сырым мясом, а снаружи тянулись неопрятные ряды с палатками, где продавали всё сразу – еду, одежду, галантерею, электроприборы, стройматериалы, всевозможный печатный хлам. В конце рядов находился тупичок с двумя голубыми туалетными кабинками, очень похожими на католическую исповедальню. Двери в них были вечно открыты, а продавцы и покупатели совершенно друг друга не стеснялись. По другую сторону от рынка шумела площадь имени Ленина и одноимённая улица – вечно перегруженные рейсовыми автобусами из Москвы и местными маршрутками. А чуть поодаль от Гостиного на месте старого квартала высился новый торговый центр – респектабельный пятиэтажный айсберг с десятками вещевых и продуктовых магазинов, с многочисленными кафе, ресторанами и кинотеатром “Люксор”.

– Может, в “Макдоналдсе”? – наобум предложил я, заметив его жёлтую литеру. – Там кофе вроде нормальный, и не дорого…

– Ты чё?! – Никиту аж передёрнуло. – “Макдоналдс” под чеченами!

– В смысле?

– Сеть им принадлежит. Схавал гамбургер – считай тупо занёс бабла зверью! Ты этого хочешь? Поддерживать рублём ваххабитов?

– Нет, конечно, просто я не знал…

– Зато теперь знаешь! – Никита заехал на тротуар и припарковался возле магазина с вывеской “Автозапчасти”.

Чуть побарабанил пальцами по рулю:

– В “Ивушке” посидим. Место по-своему легендарное. Такой бандитский шалманчик с середины восьмидесятых. В прошлом, конечно. Но ты без меня туда всё равно не суйся…

– Да с чего я туда пойду? Я вообще никуда не хожу.

– И зря, кстати. Сидишь дома как сыч… Да расслабься ты уже! – брат с неожиданным добродушием пихнул меня в плечо. – Всё нормально! Это была небольшая проверка на прочность.

– В смысле?

– Тест-драйв на выдержку. Я ж, типа, забычил неизвестно на что, молчал всю дорогу. А ты не суетился и в окошко смотрел!..

С души точно камень свалился:

– Ну а что тут такого особенного?

– Ничего, – он согласился. – Но, к примеру, у Шервица, помню, случилась истерика через пару минут: “Шо не так?! Шо не так, Никита?”

Я подумал, что на самом деле не очень-то отличаюсь от Шервица даже словарным запасом. Но для Никиты лишь небрежно пожал плечами:

– Чего мне нервничать?

– Тоже верно… Ну, двинули? Это за углом, на Энгельса.

Обогнув кирпичный бок Гостиного Двора, мы свернули на ветхую одноэтажную улицу. Если верить табличке на доме, она называлась не Энгельса, а Монастырская – скорее всего, улицу недавно переименовали.

Уже стемнело, и редкие фонари вдоль приземистых домов сеяли неяркий оранжевый свет. Было довольно холодно, так что я накинул капюшон байковой толстовки, чтоб не задувало в уши.

– Имеются у меня некоторые сомнения, Володька… – сказал Никита. – Насчёт тебя…

Резкий порыв ветра завернул борт его бушлата. Никита запахнулся и прихватил его пуговицей. Я, памятуя, что лучше помалкивать, вопросительно глянул – дескать, какого толка сомнения?

– Тебе как в мастерской работается?

– Нормально… – ответил я. Затем спохватился, что это прозвучало не очень вежливо. – В смысле, хорошо всё, Никит, нравится.

– Тут замес назревает, – брат остановился, чтоб закурить. – Ты ж вроде как не при делах, а я, типа, несу ответственность за твоё благополучие. Бизнес с памятниками у нас чистый… Более-менее…

– Замес в каком смысле?

– В самом простом. Говоря языком криминальных сводок, – он криво улыбнулся, – конфликт профессиональных интересов. И вот я сомневаюсь: насколько тебе это нужно?

Я не совсем понял, кому Никита обращает свой в меру лукавый вопрос – себе или мне? Или он в очередной раз проверял меня на “пацанскую” прочность.

– А что придётся делать?

– Да ничего особенного… – он туманно ответил. – Я днём так загадал: послежу, как ты себя в ситуации поведёшь. Если б начал суетиться, я этот разговор даже не заводил бы. Но, поскольку ты не разочаровал меня… – брат померцал огоньком сигареты. – Короче, у нас “Похоронные войны”, часть вторая – “Империя наносит ответный удар”! Х-хе!.. Расклад, Володька, такой. Районное СМО, ну, то есть отделение судмедэкспертизы, находится на территории Первой городской больницы, в том же помещении, где и больничный морг, – пристроечка. Практически половина покойников Загорска проходит через них. Сразу за анатомичкой корпус детского отделения – заебись соседство, да? – Никита задорно оскалился. – А вот перед ней располагается гапоновское похоронное бюро “Элизиум”, а это ни много ни мало магаз, зал прощания, приватный холодильник. И звонят мне сегодня Мултанчик, а после Шелконогов, оба невменяемые. Потому что Гапон взял и перекрыл доступ к моргу и судмедэкспертизе! Ну, не то чтобы совсем перекрыл, просто денег хочет за проезд по его территории. И просит, я тебе скажу, нехило – по два косарика за транспортировку покойника в одну сторону: в морг или из морга. Речь, понятно, только о тех, что хоронятся через мултановский комбинат, а не “Элизиум”. Водилы послали Гапона в сраку, попробовали сунуться со стороны детского отделения, но тогда главврач Костычев и детский зав на дыбы встали. Тоже по-своему правы – лишнее, чтоб детишки из окошек на катафалки смотрели. Снова пошли ломиться через шлагбаум, а Гапон подогнал ЧОП для охраны. Водиле комбинатовскому пиздянок дали. Понимаешь, что происходит?..

– Ну да, – я покивал. – Отпиздили водилу…

– Это как раз мелочи. А суть в том, что экспертиза реально в блокаде, как город-герой Ленинград.

– Но это ж, наверное, противозаконно? Больница государственная.

– Верно. Но участок, где построили “Элизиум”, в аренде или даже в собственности. Раньше, может, и был самострой, как Мултанчик надеется, но сейчас точно всё по закону. Иначе Гапон бы не залупился. По идее, он обязан обеспечивать доступ к прочим больничным объектам, но только по идее…

– Никак по-другому не подступиться?

– Со стороны не зайти: заборы, охрана. На машине, во всяком случае, не проехать. Разве руками тащить. В данный момент на въезде уже три мултановских труповозки с грузом на борту и две “буханки” Шелконогова. Хорошо ещё, что зима и мороз. А что летом было бы? Какой запашок от трупов?

– И чё делать?

– Херовая ситуация. Времени негусто, по-любому сегодня к ночи нужно проложить к моргу дорогу жизни, то есть дорогу смерти! – Никита усмехнулся. – Завтра у комбината как минимум пять похорон. И у Шелконогова в доставке четыре покойника! А на утро появятся новые пассажиры, будут этих подпирать…

В кармане Никитиного бушлата еле слышный, будто обложенный ватой, зазвонил мобильник.

– Ну, в крайнем случае можно ведь заплатить? Разок.

– Не, Володька, тогда выходит остросюжетный фильм “Раз – не пидарас-2”. Низ-зя!.. – похохатывая, Никита полез за тарахтящим телефоном. – Да, Серёг!.. – в голосе брата ещё играли переливы смеха. – В курсе… Чего весёлый?.. А хуле грустить?.. Чё?! А не нужно было Мултанчику нагибать Гапона с местами на кладбище! Вот и нарвался на алаверды… Часа через полтора-два подъеду… Давай!..

Никита уронил мобильник в карман:

– Чернаков звонил.

– “Гробус”?

– Он самый. Говорит, Мултанчик сильно переживает, и у Шелконогова нервы скоро сдадут, он с водилами на штурм пойдёт. Не дай бог мусорня подтянется, дело выйдет на административный уровень…

Я не услышал повторного звонка, но Никита, тихо матерясь, выхватил телефон из кармана, глянул на высветившийся номер:

– О, граф Мултановский, – поднёс к уху: – Доброго!.. – прокричал. – Да, Андрей Викторович!.. Слышно тебя плохо!.. Вот я только про “Гапон – пидарас” понял! А что такое “публичный сервитут” – мне не ведомо… А-а… Ну, так бы и говорили, я ж не юрист, а просто скромный участник похоронной отрасли… Не раньше чем через полтора часа, Андрей Викторович… Да, подтяну всех пацанов, кого смогу… Смешное слово, – сказал уже мне Никита. – Сервитут, блять… Проститут… Пришли, братик…

Он указал на круглогодичный павильон, втиснувшийся между особнячками, – когда-то белый, а теперь просто обшарпанный, с шиферной крышей, широкими окнами-витринами и зелёным неоновым курсивом “Ивушка”, в котором перегорела половина трубок.