Текст книги "Два всадника на одном коне"

Глава третья
После боя

Дядя Миша оказался прав. Ещё пару раз ордынцы пытались идти на приступ, но быстро поняли, что проку не будет. По нашим подсчётам, положили мы не меньше полусотни врагов, а у нас был только один, легко раненный стрелой в руку. Я за весь ночной бой успел выстрелить из лука раз пять, но так ни в кого и не попал. Мало, значит, учился. На мечах я ещё куда ни шло, а вот из лука, выходит, не очень. Надо будет заняться. Хорошо бы себе в учителя ордынца получить: вот уж кто умеет стрелять – так это они!

Через пару дней ордынцы ускакали в степь на своих быстрых и выносливых лошадях, унося награбленное и уводя пленников. Дружинники мрачно смотрели со стен, как потянулась за конницей длинная вереница пленных рязанцев. Связаны они были попарно, а на шеи надеты хитрые такие штуковины из палок – видно, чтобы по сторонам головой не вертели. Самые молодые и бойкие из наших хотели броситься вдогонку и освободить их, но боярин Глеб и дядя Миша удержали неразумных. Через три дня после сожжения города последние всадники покинули окрестности Рязани.

Мы вышли из кремля и стали раскапывать пожарища, стараясь спасти тех, кого возможно. Руины ещё дымились, и я вспомнил, как два года назад сидел в подполе, не имея сил откинуть крышку, придавленную чем-то тяжёлым. Эти воспоминания заставляли меня торопиться, раскапывать пепелища быстрее взрослых мужиков. Вдруг там кто-то, как и я тогда, задыхается без воздуха в надежде на помощь?

И, честно говоря, даже удивился, сколько народу убереглось от гибели и ордынского плена. Чуть только начали раскапывать пожарища, люди полезли изо всех щелей, как мураши. Не знаю уж, сколько тысяч спаслось, но очень много! А я уж было подумал, что ордынцы всех увели! Я тоже одну девчушку откопал – малую совсем, годика три, не больше. Белобрысенькая, зарёванная, чумазая. Я её из подпола вытаскиваю, а она головёнкой вертит по сторонам, глазками – луп– луп! – ничего не соображает. А рядом, чуть в стороне, женщина молодая лежит, мать её наверное. Голова балкой разбита. Я тогда эту малышку быстренько из ямы выдернул, чтобы она мать не увидела. Потом оклемается – легче горе переносить будет. Её тотчас какая-то старушка подхватила на руки – родственница видать. Эх!..

Когда растаскивали пожарище на месте постоялого двора, нашли того песельника, что на дудке играл. Не помогли, выходит, ему городские стены! А что сталось с Марфушкой и полосатым Сенечкой, я так и не узнал. Бегают, наверное, сейчас по Рязани, если в живых остались. А может, приютил кто. Потом оказалось, что погиб и тот дьячок, который обещал страшное наказание тем, кто пойдёт на представление. Интересно, а останься он сейчас жив, стал бы вспоминать о своём предупреждении? Вот не послушались его, Бог и покарал… Получается, что помирился он теперь с песельниками. Смерть ведь всех равняет. Нет, не там он врагов искал, не там!

Через день тех, кого можно было, откопали. Мужики сразу взялись отстраивать город заново. Лето ведь уже за половину перевалило, до холодов надо успеть избы поставить. Хорошо ещё, городские стены из дубовых брёвен – не сгорели, а лишь закоптились. Обожжённый дуб только крепче становится.

Меня боярин Глеб отослал к Варсонофию:

– Иди помогай чем скажет.

Но помощь Варсонофию не потребовалась, в кремле ведь всё в целости-сохранности осталось. Почесал он затылок, бороду, а потом махнул рукой:

– Эх, война войной, а учение да грамоту никто не отменял!

И велел мне изучить жизнеописание великого эллина Перикла[18]18
  Пери́кл (около 494–429 гг. до н. э.) – афинский политик и полководец. Его считают отцом афинской демократии, а годы его правления называют золотым («перикловым») веком Афин.


[Закрыть]. Выудил из огромного сундука, на котором спал, большущую книгу с листами из телячьей кожи, в богатом переплёте с застёжками, и, открыв на нужном месте, приказал к завтрему выучить и пересказать. А сам сел в сторонке за стол, свиток какой-то развернул, придавил чернильницей, чтобы обратно не свернулся, и пером черкает – правит что-то.

Уселся я на стульчик, книжку перед собой разложил. А на улице, как назло, день хороший. Мужики топорами стучат – обгоревшие дома разбирают, птички разные чирикают, ласточки туда-сюда носятся. Эх, да что там, всё равно ведь учить надо, не отпустит же!

Рассматриваю я книжку, а там всё не по-нашему, а по-гречески написано. Хорошо, Варсонофий меня и греческому, и латыни научил, и навык я имею хороший, написанное могу свободно читать, только в разговоре сноровки мало: говорить-то, кроме Варсонофия, не с кем.

Читаю я про Перикла, а у самого в голове вертится, что не сделал я чего-то важного. Вроде совсем собрался, да не вышло. И вот когда читал про то, что ваятели древние Перикла всегда изображали в шлеме, потому что голова у него была как луковица – вытянутая кверху, меня словно шилом в бок кольнуло! Да я же за полдня до набега снова, как и два года назад, видел человека, у которого на пальце перстень с печаткой, а на печатке – два всадника на одном коне!

– Варсонофий, – говорю, – а спросить тебя можно?

Дьяк голову поднял, посмотрел на меня внимательно:

– Что, слово незнакомое попалось?

– Да нет, – отвечаю, – вспомнилось кое-что, о чём давно расспросить хотел.

Варсонофий разрешал разговаривать с собой по-простому, без чинопочитания. При князе, правда, всегда важность на себя напускал, да и без князя порой от него мне подзатыльники доставались. Но это он не со зла, а всегда по делу, когда я не особо радел о постижении наук. Правда, в последнее время для подзатыльников повода не было.

– А помнишь, когда два года назад наше село сожгли?

– Помню, – ответил Варсонофий.

– Я тогда ещё князю и боярам рассказал, что незадолго до набега наезжало к нам фряжское посольство.

– И это помню. Я ведь тоже тогда там был, при князе. Только ты не помнишь, с усталости да перепугу.

– Толмач там у них ещё был со странной такой печаткой на железном перстне.

– Два всадника на одном коне?

Тут я удивился. Да что там удивился – я был просто поражён. Надо же: аж два года прошло, целая уйма времени, а он помнит! Наверное, изумление было написано на моём лице, потому что Варсонофий сказал:

– Всё я хорошо помню, Василий. Сейчас кое-что покажу тебе.

Он встал со стула и полез куда-то в угол, где у него было несколько полок с книгами. Покопался несколько минут, достал старый пергаментный свиток, перетянутый шерстяной ниткой. Тщательно сдул с него пыль и, сняв нитку, развернул. Пергамент был испещрён латинскими письменами, а в самом верху стояло:

REGULA

Pauperum commilitonum Christi Templique Solomonici[19]19
  Правила для бедных рыцарей Христа и храма Соломонова (лат.) – устав ордена тамплиеров.


[Закрыть].

А слева – рисунок в круге: два всадника на одном коне.

Как зачарованный смотрел я на этот пергамент. Сколько всего вокруг этого таинственного знака произошло! Сначала тот толмач с перстнем два года назад, потом набег на село и неизвестное слово «нессуно», слышанное мной из подпола. Теперь вот снова – встреча со знакомым иноземцем, на пальце которого был перстень с такой же печаткой, и вслед за тем – опять сожжение, только на этот раз не маленького села, а большого города – гордой Рязани!

– Ещё два года назад хотел поведать тебе, что сам знаю, – задумчиво сказал Варсонофий, – да мал ты тогда был совсем. А потом думаю – пусть науку постигает, военному делу обучается, а там видно будет. А коли сейчас сам об этом заговорил, стало быть, и время пришло. Двенадцать лет, как-никак, возраст отрока. Годика через три тебе в княжьей дружине служить. Если, конечно, к другой службе готов не будешь.

Хотел я было спросить, про какую такую службу он говорит, но побоялся перебить. Вспомнит ещё, что давно я подзатыльника не пробовал!

Варсонофий продолжал бубнить:

– А сейчас, так и быть, расскажу тебе…

В это время на улице загомонили, зашумели. Дьяк остановился на полуслове и подошёл к окну. Мимо его уха метнулась маленькая ласточка, сделала круг по комнате и уселась на оконной створке. Варсонофий выглянул из окна и тут же обернулся ко мне:

– Князь приехал!

Мы вышли из терема. Князь стоял окружённый толпой дружинников, а боярин Глеб докладывал о событиях двух последних дней:

– Пришли скрытно, налетели, как коршуны, поклевали и ушли. Ума не приложу, кто бы это мог быть.

– Арапша это был, – сказал Олег, – он нынче в Орде ханом стал.

– Надо же! – изумился Глеб. – и как с ними дело иметь? Ни один хан долго не сидит. С одним договоришься, придёт другой – и знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Одно слово – великая замятня[20]20
  Великая замя́тня – так в русских летописях называется период в истории Золотой Орды с 1359 по 1380 г., когда на ордынском престоле сменилось 25 ханов.


[Закрыть].

– Ничего, – вполголоса ответил Олег, – вот соберёмся с силами… – Тут он замолк, огляделся зачем-то по сторонам и продолжил, уже громко: – Ладно, чего болтать? Пойдём в кремль, боярин. Там будем говорить.

Олег поднялся на крыльцо. За его спиной сомкнулась стена дружинников. На нас с Варсонофием князь даже и не глянул. Где-то в толпе мелькнуло лицо Родослава. Он заметил меня, улыбнулся, дружески кивнул и махнул рукой. Правда, подходить не стал и за отцом в терем тоже не пошёл, а метнулся куда-то в сторону. Наверное, по своему обыкновению, на кухню – стянуть что-нибудь вкусненькое.

Мы тоже не стали лезть в первые ряды, видели, что князю сейчас не до нас – надо распорядиться насчёт спешной отстройки города. Выбрались из собравшейся толпы и направились обратно в Варсонофиеву обитель при храме. Когда мы вошли, дьяк сказал:

– Пока князь меня не позвал, есть время о деле твоём поговорить. Присаживайся.

Я уселся на скамью. На столике передо мной лежала ненужная теперь книга про афинского стратега Перикла. Варсонофий тоже уселся в кресло и начал рассказ.

Глава четвёртая
Рассказ Варсонофия

– Слышал я всё это от своего отца. Был он родом из-под Серпухова, а родился за год до Дюденевой рати[21]21
  Дю́денева рать. – Имеется в виду поход ордынского царевича Тудана (Дюденя) в 1293 г., во время которого было разорено 14 русских городов.


[Закрыть]. Родителей своих не помнил: сгинули они, когда Дюденевы нукеры[22]22
  Ну́керы – в ордынском войске приближённые военачальника, составляющие его гвардию.


[Закрыть] спалили Серпухов, а жителей кого убили, кого в полон увели. Отцу был годик с небольшим, а ордынцы таких не трогали. Они убивали только тех, кто был ростом выше колеса их повозок. Но и с собой уводить не захотели – кому охота с малышом возиться? Так и бросили на пожарище. На счастье, люди, что спаслись в лесах, подобрали его – отец тогда только-только ходить начал. Приютили, накормили. А потом ушли, от греха подальше, под Киев – он хотя тоже под Ордой числился, но всё от набегов в стороне. Годик там пожили, а потом подались ещё дальше, к закату от Киева, чтобы Орда не достала. Название города, где они обосновались, я запамятовал. Да это и не важно. Люди, которые отца приютили, были хорошими, работящими да рачительными. Хозяйство на новом месте быстро подняли. И жилка торговая у них оказалась. Ездили с товаром к литве, мадьярам да полякам. И отца с малых лет денежку беречь приучали. Только он, видно, к этому расположения не имел. Любил смотреть, как воины упражняются. Сам ещё в пятилетнем возрасте смастерил деревянный меч и воевал на задворках с полынью да крапивой. Учили его и Закону Божьему, благо батюшка там хороший, знающий оказался.

Когда отцу восемь лет исполнилось, решили приёмные родители навестить Прагу – стольный град Чешского королевства. Там тогда торжества намечались по случаю коронации их правителя Вацлава на польское царство. Да, в тех краях порой такое случается, потому что многие правители связаны между собой родственными узами. И если законных наследников у умершего короля нет, то его преемником становится ближайший родственник, пусть даже он уже имеет другое королевство.

Вот и собрались приёмные родители моего отца в дальний путь – на празднике погулять, а заодно разведать, чем там торговать можно? И приёмыша с собой взяли: пусть, мол, привыкает к торговому делу, хватит деревяшкой размахивать. Путь до Праги неблизкий, добирались хотя и долго, но без происшествий.

Не буду уж тебя утомлять, Василий, рассказом обо всём, что там случилось. Для нас с тобой сейчас это не важно. Да только напали на приёмных родителей моего отца злые люди, ограбили, а самих жизни лишили. Хорошо ещё, отца не тронули. Вот так и остался он в чужом царстве, далеко от родной земли. А рядом ни одного не то что родного – знакомого человека нет. И даже слов его понять никто не может. Потому что ни он на их языке не говорит, ни они – на его. Чтобы с голоду не помереть, побирался возле тамошних церквей. Подавали не шибко щедро: народ там прижимистый. Но не окочурился, и то ладно.

Так он три месяца бедствовал, спал где придётся – хорошо ещё, время тёплое было. Неизвестно, что бы дальше с отцом приключилось, если б не появились в Праге новые люди. Их сразу можно было отличить от местных жителей, даже богатых и знатных. Потому что носили белые плащи с большими красными крестами. Пожалели они бездомного мальчика и взяли в услужение. Господином его стал шателен[23]23
  Шателе́н – владелец или смотритель замка (шато)во франкоязычных странах в Средние века.


[Закрыть] замка Гриньян рыцарь Гуго де Адемар.

Тут Варсонофий остановился, чтобы перевести дух. Похоже, произношение чудно́го заморского титула и не менее чудно́го имени далось ему с трудом.

«Интересно, как он его запомнил? Я бы – да ни в жизнь!»

Отдышавшись, дьяк продолжил.

– Эти люди в белых плащах были воинствующими монахами. У католиков ведь всё не как у православных. Там монахи одновременно и рыцари, и объединяются они в особые… как бы это сказать?.. ватаги, что ли? Называются такие ватаги орденами. Вот и рыцари-монахи в белых плащах с красным крестом были из такого ордена. Назывался он орден тамплиеров, или рыцарей храма. Приезжали они в Прагу по каким-то своим делам. В общем, стал отец служить этому самому Гуго Адемарскому. У французов если человек знатного рода, то пишут – де Адемар. Это значит, что происходит он из местности с таким названием или правит ею. Как у нас, например: Олег Рязанский, Дмитрий Московский, Михаил Тверской.

Так вот, вскоре посольство тамплиеров выполнило всё, для чего проделало такой долгий путь, и засобиралось обратно во Францию. И отца с собой забрали. Он и не сопротивлялся. А что ему оставалось делать? Один в чужом королевстве. Язык хоть и начал понимать, благо чешское наречие на русское похоже, но говорил пока не очень хорошо. А в Праге никого из земляков не было, чтобы с ними обратно на Русь отправиться. Вот и пришлось ему собираться в дальнюю дорогу.

А дорога та была действительно дальней. Уж на что Прага от Киева далека, а до французского замка Гриньян было ещё дальше. Ну да ничего, с Божьей помощью прошли и этот путь. Отец мой к тому времени стал по-французски немного понимать. Ну и на стоянках принялся Гуго его ещё и латыни обучать. И очень радовался, что мальчик такой смышлёный попался – схватывает влёт чужую грамоту, и французскую, и латинскую. Когда наконец до замка добрались, отец уже сносно бормотал по-басурмански.

Стоял замок Гриньян на берегу малой речки Рубион, недалеко от того места, где она впадает в большую реку Рону, в сотне вёрст от Средиземного моря. Там и стал жить… Порядки в замке строгие были. Вся служба церковная – как положено, ни на шаг не отступишь, и всё по католическому обряду. Да только отец православный крестик из кипарисового дерева, что на нём был, на латинский крыж[24]24
  Крыж (от пол. krzyz – «крест»). – Речь идёт о четырёхконечном католическом кресте в отличие от восьмиконечного православного.


[Закрыть] не променял. Нет, его, конечно, заставили другой крест надеть, да только он старый, родной, не выбросил. Завязал в тряпицу, чтобы никто не видел, и всегда у сердца носил. Выходит, крепко его в православии наставили. Надо же, такой маленький был, но веру отеческую в душе сохранил! А это очень непросто, Василий.

Учили там отца латинскому обряду, истории, языкам, описанию земному. Он мне потом многое передал. И кое-какие книги и чертежи земные с собой прихватил, когда время пришло. Но об этом немного позже. А пока изучал латинские премудрости да присматривался ко всему, что вокруг. И начинало ему многое не нравиться. Нет, всё, что касается веры Христовой и строгостей сопутствующих, он одобрял. Но занимались рыцари-тамплиеры не только этим.

К ним приезжали порой с полдня или с полуночи какие-то люди в белых плащах с красными крестами или без оных, останавливались в замке, показав рыцарю Гуго какую-то грамоту с хитрой печатью. Некоторые привозили с собой изрядные деньги – серебро или даже золото. И не видно было, чтобы в уплату долга или для какой-то покупки. Привозили, оставляли в замке, получали от Гуго взамен тоже какую-то грамоту и уезжали. Или, наоборот, приезжали порожними, предъявляли грамоту и уезжали с возом серебра. А то и с мешком золота. Понял тогда отец, чем они там занимаются – деньги в рост дают, и очень он в рыцарях разочаровался!

Они ведь всем говорили, что воевали на Святой земле для освобождения Гроба Господня от язычников, а тут вон оно что оказалось! И богатства свои наверняка там и награбили, потом приумножили их ростовщичеством. А ведь это не богоугодное занятие! Что они там ещё с деньгами делали – неизвестно. Только знал отец, что с каждым годом богатства их всё росли и росли. Не раз помогал он носить в подвал полученные от очередного посетителя мешки с золотом. Мешков всегда было много, и Гуго просил отца помочь: тот к тому времени уже подрос и был отроком, как ты сейчас.

А порой бывали в замке ночные службы. Присутствовали там только рыцари, других обитателей замка не пускали. Гуго де Адемар говорил отцу, что, как только тот подрастёт, примет посвящение – вот тогда и будет допущен к ночным бдениям.

Поскольку тамплиеры были не столько монахами, сколько воинами, то и отца учили военному делу, к которому он с детства наклонность имел. Научился он владеть и мечом, и копьём, и луком. Стукнуло ему уже пятнадцать годков, и умел он к тому времени говорить и писать на французском и по-латыни, знал воинский строй и латинское богослужение, описание земное и историю по греческим и римским рукописям.

Возможно, так бы и остался отец навсегда во франкской земле, принял бы посвящение, забыл бы родной язык, если б не один случай и события, что последовали за ним. Потом уже, много лет спустя, отец понял, что всё случившееся рано или поздно должно было произойти. Он-то видел, какие богатства накопили храмовники в одном только Гриньяне. А таких замков у них было видимо-невидимо. И не только во франкской земле, но и в Италии, Испании, в немецкой земле да и во многих других. Замечал отец, как жадно поглядывал на Гуго Адемарского правитель соседнего графства и с какой ехидной усмешечкой Гуго относился к посланникам самого короля… Никому не подчинялись храмовники – признавали только власть Господа Бога да папы римского. Вот так…

А событие, про которое я говорю, произошло осенью. Приехал тогда с полудня, с побережья, важный купчина. Говорил он на неизвестном языке, а родом был, скорее всего, из земель полуночных, немецких. Привёз он золото, но боялся с ним путешествовать через франкское королевство, потому что разбойников там расплодилось много и вполне могли они ограбить удачливого купца на его долгом пути к морю. Хотел тот купчина оставить своё богатство в замке, а взамен получить от Гуго Адемарского грамоту, по которой храмовники земель полуночных выдали бы ему те же деньги за вычетом обычной доли – десятины.

Такое случалось не впервые, да только заподозрил отец, что замыслил Гуго Адемарский недоброе. Изучил он своего наставника вдоль и поперёк и прекрасно знал, когда тот обманывает, а когда говорит правду. Вот и сейчас в елейно-приторном голосе шателена чувствовалось что-то лживое, ненастоящее. И решил отец подглядеть, что же там замышляет рыцарь против богатого гостя?

Подкрался вечером отец к шато, домику для приезжих, и притаился под окном. Рыцарь Гуго как раз разговаривал там с купцом. О чём толковали, отец так и не понял: говорили они на языке гостя. Да только закончилась их беседа самым неожиданным образом. Поставил приезжий свою подпись на каком-то пергаменте, и Гуго тут же налил в бокалы вина – вроде как за удачное завершение дела. Гость не отказался, но, выпив, схватился за горло, посинел и грохнулся прямо посреди горницы. Отец от неожиданности аж отпрянул от окна, зацепившись рукавом за решётку.

Услышал Гуго, что у дома находился кто-то посторонний, выбежал во двор – да не тут-то было. Не стал отец дожидаться, пока Гуго его найдёт. Бывал рыцарь частенько гневлив и на расправу скор. Подозревал отец, что если схватит его шателен, то не дожить ему и до утра. Убьёт его или сам Гуго, или кто-нибудь из его ближайших помощников, а тело скинут в ров с водой, что окружает замок со всех сторон. Вода там проточная, к утру утащит мертвеца из канала в Рубион, из него – в Рону, и дальше – до самого Средиземного моря.

Скорее всего, так бы и случилось, ибо проницателен был рыцарь и виноватых всегда разоблачал, как бы они ни таились. Чтобы скрыть убийство важного купца, Гуго приказал бы, пожалуй, перебить всех, кто находился в замке, кроме своих верных стражей. Да только вмешались в события обстоятельства куда более серьёзные, чем воля шателена Гуго де Адемара. И судьба не только замка, но и всех рыцарей-монахов, да и самой Франции оказалась перевёрнута и скомкана, словно тряпка.

Отец Варсонофий замолчал. Откуда-то сверху донеслось чириканье. Дьяк поднял голову и посмотрел вправо. Вслед за ним взглянул туда и я. На оконной створке сидела давешняя ласточка и весело щебетала.

– Смотри-ка, – удивлённо сказал Варсонофий, – столько времени сидела, не улетала. К хорошим вестям.

Ласточка цвиркнула ещё раз и вылетела в окно. Дьяк проводил её взглядом.