Текст книги "Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления"

Антон Семенович Макаренко застал ту великую эпоху, когда мир, а СССР – особенно, верил в могущество науки, то есть в могущество человека. Тогда, в первой половине XXвека, люди смотрели на мироздание не так, как теперь. Тогда человек еще противопоставлял себя природе. И признавал еще свою слабость перед ней. Природа все еще представлялась ему темной, таинственной, инертной силой. Но то было время, когда человек настроил себя на победу над слепой природой, грозился покорить ее, поставить себе на службу. Он еще был недоволен тем, как устроена природа, и намеревался изменить ее себе в угоду. Изменить не только «мертвую» природу, но свою собственную, человеческую.

С этой точки зрения наследие Макаренко исследовала Т. Кораблева. «В макаренковском мировоззрении, – пишет она, – нет природы самой по себе, как ценности. Есть только образ преобразованной, облагороженной человеческим гением земли».

А. С. Макаренко, Москва, 1936

И социализм, для Макаренко, – это упорядоченность в противовес хаосу капиталистического рынка. Т. Кораблева цитирует Макаренко: «Идея солидарности захватывает все области жизни: жизнь есть борьба за каждый завтрашний день, борьба с природой, с темнотой, с невежеством, с зоологическим атавизмом, с пережитками варварства, жизнь – это борьба за освоение неисчерпаемых сил земли и неба».

Замысел создания нового человека увлек многих, и отнюдь не только революционеров и политиков. То было время, когда возникла надежда на «улучшенное издание человека». Вслед за Кораблевой я привожу высказывание П. Блонского: «Наряду с растениеводством и животноводством, должна существовать однородная с ними наука – человеководство, и педагогика должна занять свое место рядом с зоотехникой и фитотехникой, заимствуя от последних, как более разработанных родственных наук, свои методы и принципы». Дальше – больше. Л. Выготский удовлетворенно предсказывал, что «переплавка человека» – «это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст сам себя».

Впрочем, Макаренко до такого радикализма не доходил. Он высказывал свои сомнения насчет «переплавки человека». Вообще-то он, в основном, был доволен тем человеком, который уже есть. Он не любил разговоров об идеале человека, о «совершеннейшей личности», о том, что «за три-четыре года можно создать нужный нам тип личности». Он настаивал на том, чтобы не заглядывать так далеко, а «мыслить всегда практически, в пределах практических требований нашего сегодняшнего, завтрашнего дня», удовлетвориться тем, чтобы «подросток был пригоден для жизни в нашем обществе». Макаренко был слишком высокого мнения о человеке, о таком, какой он есть, чтобы допустить для его «усовершенствования» методы «животноводческой селекции». Он понимал, что человек сложен очень «хитро», что для нас он (и мы сами для себя) еще «темный лес», что в «человеководстве» мы еще профаны. Он не разделял скоропостижный оптимизм по поводу животворности огня, в котором можно плавить человека и переплавлять его, как металл. Наконец, он опасался, что поспешное вмешательство в человека может привести к, мягко говоря, неожиданным результатам.

Т. Кораблева приводит и такое высказывание Макаренко: «Коллективизация, может быть, самый яркий в истории случай активного и целеустремленного перевоспитания масс, одно из самых глубоких и смелых по замыслу педагогических явлений человечества».

Может быть, коллективизацию допустимо назвать «педагогическим явлением». Вот именно перевоспитанием масс. Может быть, можно оценивать это явление «по замыслу». Но если это педагогика, то поспешная и насильственная. В том числе и для тех, кто вошел в колхозы.

Не будем слишком строги к Антону Семеновичу. Допустим, что его покорило слово «коллективизация». Легче всего быть умнее задним числом. В конце концов, он был «всего лишь» человеком… Тем не менее коммуна, которую Макаренко создал на окраине Харькова, была, в сущности, детским, а точнее сказать, смешанным детско-взрослым колхозом, правда, не сельским, а городским, не крестьянским, а рабочим, промышленным.

Еще одна тема, которая в педагогической практике Макаренко стоит как бы в стороне, – семья. Откровенно говоря, до какого-то времени у Антона Семеновича не было повода и времени для размышлений о семье. Не было у него и личной семейной практики. Семья-то была, но не совсем обычная. А главное, ей Макаренко уделял значительно меньше времени, чем коммуне.

На первых порах он даже считал преимуществом то, что у его воспитанников не было семей, которые могли бы вмешиваться в воспитательный процесс в коммуне. Вообще он против «фетишизма семьи», против того, чтобы считать ее «однозначно положительным фактором». Тем более что он наблюдал «сильное влияние плохой семьи – обывательской, мещанской, кулацкой». Он видел дефекты и молодой семьи, когда матерью в ней «нынешняя свободная девушка, воспитанная нами в презрении к пеленочной и печной квалификации». Одно время он надеялся на то, что «новые» дети смогут перевоспитывать «старые» семьи. И если не перевоспитывать, то, как представители «государственной школы», нести в семью новые идеи. Короче говоря, в семейном воспитании его настораживал элемент стихийности – оно могло выпускать в большую жизнь не таких людей, какие требовались новому государству.

Позднее Антон Семенович «поправил» свои взгляды на семью. Он не мог не сделать этого, потому что понимал, что «чрезвычайное» коммунарское воспитание было малой частью всеобщего школьного образования. А в школу дети шли «из семьи». Наконец, он не мог не понимать тех особых, обязательных, незаменимых взаимоотношений, которые устанавливаются между родителями и детьми. И однажды он напишет эти проникновенные и пронзительные слова: «Только тот, кто в детстве потерял семью, кто не унес с собою в длинную жизнь никакого запаса тепла, тот хорошо знает, как иногда холодно становится на свете, только тот поймет, как это дорого стоит – забота и ласка большого человека – богатого и щедрого сердцем».

Система

В интервью с Ольгой Сухомлинской В. Полищук спросил дочь известного педагога о его наследии и его последователях: как широко применяется методика Сухомлинского – через годы после его смерти?

Ольга Васильевна отвечала не очень охотно:

– Применяется – в дошкольных учреждениях, – сказала она и добавила: – И в младшей школе.

– А в Павлышской школе?

– Там стараются, но это очень непросто. Повторить или законсервировать его опыт невозможно.

Педагогика Василия Сухомлинского продолжения не имеет. Но, может быть, опыт других педагогов-новаторов получил широкое распространение? Что-то не припомню таких. Имен много, но только имена, без последствий. Педагогический поиск вообще не поощряется, а тот, кто решится испытать какие-то новшества в своей работе, должен быть готовым к трудной судьбе, если к признанию, то «сквозь зубы», к зависти и неприязни коллег и, главное, к тому, что его опыт так и останется его опытом – в единственном экземпляре. Ни при жизни, ни после смерти он не будет осмыслен, подхвачен и повторен. Имя, может быть, останется, останутся пустые славословия, но на практике в самую педагогику опыт так и не проникнет. Не будет допущен. Не будет принят.

А. С. Макаренко, около 1935–1937

Я не знаю случая, чтобы школа одного педагога-новатора была бы растиражирована массово. И это вопрос: почему так?

А с системой Макаренко – то же самое?

То же самое. Дважды он вынужден был уйти – из колонии имени Горького и из коммуны имени Дзержинского. Грубо говоря, его дважды выгнали. И когда? В самом расцвете педагогической деятельности. На пике. В пору высшей эффективности, когда некого было поставить рядом. Когда даже сам детский коллектив, образно говоря, аплодировал своему воспитателю. «Трудных» детей Макаренко покорил, «трудных» педагогов покорить не смог.

За успех именно – не иначе – был наказан Макаренко. Успеха ему не простили. Не простили – индивидуальности.

Допустимо, что, если бы не «Педагогическая поэма», если бы не Максим Горький, мы ничего и не знали бы о Макаренко. Его опыт, его дар, шестнадцать лет его педагогической вахты были бы безвозвратно похоронены в 30-х годах. Но и после «Педагогической поэмы», даже при поддержке Максима Горького – ничего не произошло. Да, нахлынула слава, но только и всего. Педагогика его так и не поняла.

Скажу и эти слова: Макаренко потерпел полное поражение.

Но почему?

Челябинский ученый Виктор Михайлович Опалихин многие годы посвятил изучению двух, друг друга исключающих, феноменов: 1) педагогика Макаренко словесно во всем мире признана великой, но 2) она осталась в прошлом. Система Макаренко изучена – и не раз – вдоль и поперек, вся она разобрана по косточкам и разложена по полочкам, восторги по поводу ее эффективности передаются из поколения в поколение, сама жизнь педагога изложена во всех деталях, прослежена по годам, месяцам и дням, а то и часам, книги его читаны и перечитаны, а в итоге – «реальной отдачи нет». В словах Макаренко – есть, а в делах – нет его.

Виктор Опалихин: «Теоретики воспитания говорят о Макаренко уважительно, когда речь идет о его заслугах в свое время. Когда же разговор заходит о реализации его системы в современных условиях, теоретики скромно воздерживаются от активных рекомендаций».

Виктор Опалихин: «Воспитательная система Макаренко в теории воспитания явно „не ко двору“».

Это ясно. А причины… Они – на виду.

Виктор Опалихин: «Система Макаренко, связанная своим происхождением с советским прошлым, не получит и не может получить поддержки государства, проводящего принципиально иную, чем была в СССР, социально-экономическую политику».

Виктор Опалихин: «В этих условиях нет и не может быть единства интересов общества в деле воспитания детей и в отношении к системе Макаренко».

Да, в современном обществе единого мнения нет. Его нет вообще и, в том числе, – о педагогике. Кто-то считает, что воспитывать детей – дело родителей: пусть как хотят, так и воспитывают. Кто-то все-таки находит необходимым участие государства в воспитании подрастающего поколения – «от дошкольного до вузовского». Кто-то машет рукой – дескать, у нас никто воспитанием не занимается, все отдано телевидению. А государство ограничило себя своим кругом забот – экономика, политика, терроризм, национализм, коррупция, наркомания и пьянство. Воспитание у него если где-то и значится, то неизвестно, на каком месте. То есть оно предпочитает бороться со следствиями, а не с причинами.

Виктор Опалихин: «Российская академия образования пока что не разделяет научных выводов макаренковедов, а потому и не поддерживает исследования по этой тематике ни морально, ни материально».

Такое же равнодушие к Макаренко проявляет и министерство образования и науки.

Другими словами, у нас в наличии такой же «педагогический Олимп», который «царствовал» при Макаренко, и те же «олимпийцы», которые терпеть не могли Макаренко и которым он отвечал тем же.

Всё – не случайно. Сколько ни пытай, у сегодняшнего государства не выпытаешь «признания», каких людей ему теперь воспитывать. Поди, оно само не знает, каких. Ему самому вроде никаких и не надо. Надо бизнесу – пусть и воспитывает.

Виктор Опалихин: «В структуре педагогической науки теория воспитания – самая слабая часть».

И то верно. Какие оценки ставить воспитанию? Нет таких. Какой его результат? Неизвестно. Может быть, и проявится результат, но – когда? Если и заниматься воспитанием, то – попутно с обучением. Когда представится случай. Главное – учеба. Дидактика. Оценки. Баллы. Знания – это практично. А воспитывать… Слишком долгая работа. Работать на перспективу – охотников мало.

Виктор Опалихин: «Тайны успешного воспитания очень трудно поддаются познанию».

В самом деле, если мы допускаем и хотим, чтобы система Макаренко «работала» и сегодня, и завтра, и потом, значит, мы подозреваем в ней, в системе, нечто если не вечное, то долгое.

Виктор Опалихин: «Источник феноменальной эффективности и универсальности системы Макаренко до сих пор остается большой тайной».

Виктор Опалихин: «Как нашел Макаренко эти таинственные законы, которые неведомы и сегодня, в XXI веке, большинству педагогов?»

Виктор Опалихин: «Есть ли вообще такие универсальные законы воспитания? Да, такие законы есть. Заслуга Макаренко перед большой наукой в том, прежде всего, и состоит, что он нашел, нащупал своими руками эти законы».

Настораживает это слово – «нащупал». Значит, и Макаренко знал эти законы не очень внятно – наощупь?

Вопросы – без ответов. И спросить-то не у кого. Кроме как у самого Антона Семеновича. Его и спросим. Что он скажет?

Антон Макаренко: «Нет ничего вечного и абсолютного в наших задачах».

Сказано, однако, яснее ясного. Макаренко волновало не вечное, а актуальное.

Антон Макаренко: «Коммунистическое воспитание – это хорошее воспитание, коммунистическое поведение – это хорошее поведение. Но ведь и до революции было у людей хорошее поведение и плохое».

Мучительный поиск: что же оно такое – коммунистическое воспитание? Что в нем еще – то, чего до сих пор не было?

Антон Макаренко: «Мы говорим, что мальчик должен быть прилежным, развитым, аккуратным, дисциплинированным, смелым, честным, волевым и еще много хороших слов. А в английской школе разве не добиваются, чтобы мальчик был волевым, честным, аккуратным? Тоже говорят. Нет, такая формулировка еще не определяет наших целей. Наши цели особые».

Особые, но – в чем?

Антон Макаренко: «Предположим, раньше говорили, что нужно воспитывать гармоническую личность. Это тоже была какая-то цель, но цель вне времени и пространства, цель вообще идеального человека, а мы должны воспитывать гражданина Советского Союза».

Тут сомневаться не приходится: Антон Семенович не признавал «цель вообще, цель вне времени и пространства». Он не понимал, что это такое – «вообще идеальный человек». Пустые слова – «вне времени и пространства». «Идеальный» – это слишком общо. И слишком далеко. А он ставил перед собой актуальную, злободневную задачу – воспитать советского гражданина. Ему надо было знать именно это – какой он, этот советский гражданин? Что в нем нового и что старого. Что хорошее и что плохое. Что плохое от старого и что плохое – уже от нового.

Антон Макаренко: «А на самом деле некоторые вещи порождены нашей советской жизнью. Возьмите вы горячность, излишнюю самоуверенность, даже удальство, оно у нас сплошь и рядом рождается от нас, от нашего советского патриотизма, пафоса, когда человек прет вперед, стремится к цели и часто разрушает на своем пути».

А теперь – о существе. Проследим за нитью макаренковской мысли. Расспросим его, если что непонятно. Уточним каждую деталь.

Антон Макаренко: «Никто так не учит, как опыт».

Эта фраза – одна из кардинальных в лексиконе Макаренко. Учиться у жизни. У нее искать верные ответы. Она – лучший специалист по верным ответам. Опыт-то и дал ему ответ на его животрепещущий вопрос: как «делать» советского гражданина?

Антон Макаренко: «Воспитывать хорошего советского гражданина – это мне не указывало пути».

Группа колонистов-горьковцев в строю. 1927–1928

– Да, это уже было сказано. Хорошо бы объяснить.

Антон Макаренко: «Я должен был прийти к более развернутой программе человеческой личности».

– Пока ясности нет. Ну, хорошо, развернутая программа. И что?

Антон Макаренко: «И, подходя к программе личности, я встретился с таким вопросом: что, эта программа личности должна быть одинакова для всех? Что же, я должен вгонять каждую индивидуальность в единую программу, в стандарт и этого стандарта добиваться? Тогда я должен пожертвовать индивидуальной прелестью, своеобразием, особой красотой личности, а если не пожертвовать, то какая же у меня может быть программа?»

– И что? Эта дилемма не имеет выбора?

Антон Макаренко: «И я не мог этого вопроса так просто, отвлеченно решить».

– И он остался нерешенным?

Антон Макаренко: «Но он у меня был разрешен практически в течение десяти лет».

– И каков итог? К чему пришел Антон Семенович?

Антон Макаренко: «Я увидел, что в своей воспитательной работе, что да, должна быть и общая программа, „стандартная“, и индивидуальный корректив к ней».

Разберемся. Значит, «отвлеченно» – сколько ни думай – этот вопрос не мог решиться. Он решился практически, в опыте десяти лет. Хорошо. Но тут же – новый вопрос: эта самая «общая программа» не есть ли то вечное или, по крайней мере, долгое, пригодное на все времена и в любых условиях, что так бы хотелось отыскать в педагогике?

Нет, отвечает Макаренко, нет у педагогики вечных и универсальных средств. Педагогу в своей работе надо разрываться между общим, коллективным и частным, индивидуальным. Однако и то, и другое не обладают свойством вечной пригодности, они годны только сегодня и здесь, а не всегда и везде.

Автограф А. С. Макаренко. Страница из «Педагогической поэмы»

Простите, а те коллеги Макаренко, которые обвиняли и до сих пор обвиняют его в том, что он знал только коллектив и ни во что не ставил индивидуальность, – они Макаренко читали? И для них новость, что Антон Семенович на каждого коммунара вел картотеку, то есть следил за его поступью и «вел» его из года в год, а на выпуске каждому давал характеристику, как бы итоговое свидетельство личности? Что, тоже не знали?

Наверное, Антон Семенович и сам искал в педагогике какие-то законы, подобные законам естественных наук. Ведь если педагогика – наука, то и ей вроде бы нельзя без законов. И, может быть, было такое ощущение, что законы воспитания «висят в воздухе», надо только их «поймать» и уложить в фундамент педагогической науки. Однако повседневная жизнь удаляла его от такой иллюзии. Опыт ожиданий не подтверждал, наоборот, уводил в другую сторону.

Антон Макаренко: «Еще одна ошибка – это тип уединенного средства. Очень часто говорят, что такое-то средство обязательно приводит к таким-то результатам. Одно средство. Возьмем как будто бы на первый взгляд самое несомненное утверждение, которое часто высказывалось на страницах педагогической печати, – вопрос о наказании. Наказание воспитывает раба – это точная аксиома, которая не подвергалась никакому сомнению».

– Но разве это не так?

Антон Макаренко: «Наказание может воспитать раба, а иногда может воспитать и очень хорошего человека, и очень свободного и гордого человека».

– Все очень неопределенно?

Антон Макаренко: «Никакая система средств не может быть рекомендована как система постоянная. Одно и то же средство к разным детям дает разные результаты. У меня не было двух случаев совершенно похожих».

– И какое из этого следует заключение?

Антон Макаренко: «Педагогика есть самая диалектическая, подвижная, самая сложная и разнообразная наука. Вот это утверждение и является основным символом моей педагогической веры».

Согласитесь, что Антон Семенович Макаренко высказал свое кредо весьма вразумительно.

Может показаться, что Макаренко любил парадоксы. Например, взять какую-то аксиому и эффектно ее опровергнуть. Дело не в этом. Антон Семенович всякую мысль, пусть и общепризнанную, норовил «проверить» лично, рассмотреть со всех сторон, довести до логического конца, чтобы изучить ее всю, от крайности до крайности. Так он поступил и с аксиомой о наказаниях. И убедился, что наказание вмещает несколько смыслов и нельзя ограничиться только одним из них, очевидным.

Что касается наказаний, то с их полным отрицанием нельзя торопиться хотя бы потому, что без наказаний не обходится сама жизнь. Уже потому их нельзя исключить из воспитания. Ведь никому еще не удавалось оградить своих детей от такой «окружающей среды», как жизнь.

Но все-таки – что система Макаренко? Ведь какой-то порядок устанавливался сам собой, и в нем выстраивалась градация ценностей, перечислялись правила и принципы. Не так ли?

Хоккей на коммунарском катке

Антон Макаренко: «Я – сторонник специальной воспитательной дисциплины, которая еще не создана, но которую именно у нас, в Советском Союзе, создадут. Основные принципы этого воспитания:

1) уважение и требование,

2) искренность и открытость,

3) принципиальность,

4) забота и внимание, знание,

5) упражнение,

6) закалка,

7) труд,

8) коллектив,

9) семья: первое детство, количество любви и мера суровости,

10) детская радость, игра,

11) наказание и награда».

Эти параграфы Макаренко приводит не раз в разных вариантах. Однако перечисленные одиннадцать пунктов, разумеется, никак не претендуют на звание педагогических законов.

Вообще, я против того, чтобы представлять дело так, что Макаренко везде и во всем непогрешим, что все им сказанное – истина. Непогрешимых людей нет и среди великих. И у великого Пушкина не все стихи – великие. В том-то и хитрость, чтобы в кумирах и корифеях увидеть «обычных» людей, а сквозь их обычность различить величие. Непогрешимость всегда фальшива.

Антон Макаренко: «И нам совсем не стыдно сказать, что во многих деталях нашей работы мы еще плаваем, и будем еще плавать, и не можем не плавать. И было бы просто зазнайством утверждать, что за 20 лет мы могли создать, довершить, закончить, оформить большую новейшую педагогическую школу, школу коммунистического воспитания. Мы с вами именно пионеры в этом деле, а пионерам свойственно ошибаться. И самое главное – не бояться ошибок, дерзать».

В своей пионерской работе Макаренко не все успел оформить и довершить. В сущности, у него было время только на то, чтобы разобраться в самых насущных задачах. До «идеалов» у него руки не дошли. Даже как-то о них поразмышлять он отказывался. Схоластики избегал. Претендовать на идеал – на коммунистическое воспитание – он не хотел. Он даже разочаровался в «предложенных идеалах» – «по причине их чрезмерного совершенства». Говорить о них, а тем более замахиваться на них было преждевременно. Будни и идеал – как небо и земля. Он хотел знать, что и как делать сегодня. Он хотел выработать свод правил, проект воспитания – «как чертежи дома в жилищном строительстве: здесь балкон, здесь лестница, кухня». Проект – да, в очертаниях коммунистический, но еще далекий от совершенства.

Современных макаренковедов восхищает невиданная эффективность педагогики Макаренко, ее они считают козырем – его и своим. Да, педагогика Макаренко эффективна и эффектна. Это какой-то фокус: вчера преступник, отшельник и отщепенец, а сегодня – нормальный человек, строитель социализма. Чародей, а не педагог. Превращать преступника в борца с преступниками, воспитанника – в воспитателя, человека-минус исправлять на человека-плюс – кому еще такое удавалось?

Дело в том, что общество пребывало (и пребывает) в том мнении, что перевоспитывать правонарушителей – очень трудно, почти безнадежно. А Макаренко этот процесс демонстрировал не раз и не два, а в массовом порядке. Сложность и даже опасность такой работы – на самых первых шагах, до установления контакта. А когда начинается диалог, тогда воспитывающий и воспитываемый быстро приходят к взаимопониманию. Может быть, так происходит потому, что каждый правонарушитель в глубине души держит надежду на возвращение к людям. Ему надо только показать уголок справедливости и верности.

Другая работа – с детьми, не испачканными криминалом. Здесь эффективность не так бросается в глаза. И уж никакой эффектности. Эта педагогика долгая, спокойная, без особых страстей и перепадов. Когда дети «нормальные», их вроде и воспитывать нечего. Хотя на самом деле процесс воспитания не имеет ни пауз, ни каникул, ни отпусков. И результат работы с «нормальными» детьми не скор и не очевиден.

Группа колонистов и сотрудников колонии. 1926

Педагогика Макаренко, по сути, – «острый» эксперимент, из которого следовало бы извлечь уроки для воспитания обычных детей. Ведь надо было предполагать, что количество беспризорников будет сокращаться, и Макаренко, рано или поздно, вернулся бы в обычную школу, о чем он, кстати, мечтал и к чему готовился.