Текст книги "Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления"

Коллектив

Если в педагогике Антона Семеновича Макаренко есть главное слово, то оно, разумеется, – коллектив.

Когда вымолвлено слово «коллектив», то, хочешь или не хочешь, рядом надо поставить другое слово – «личность». И едва сказано второе слово, сразу напрашивается третье – «противо-сопоставление». Коллектив и личность не в ладах между собой, петухами друг на друга наскакивают, никак не могут договориться, кто из них главнее.

Вроде и спорить не о чем. Личность – это кто? Живой человек. Каждый из нас. Или даже не кто-то, а конкретно я сам. А что такое коллектив? Что-то абстрактное, безликое, бестелесное… Слово и только. За ним – что? Какая-то мешанина. Ну, да, тоже люди, но никто конкретно. Лиц не разобрать. И не слить их в одно лицо.

Так вот, если для тебя превыше всего человек, если ты истинный гуманист, то на кого поставишь? На личность. И наоборот, если ставишь на коллектив, то, ясное дело, людей не любишь, не любишь даже самого себя. Ксенофоб.

Так?

Не так.

А что сказал о коллективе Антон Семенович?

Антон Макаренко: «Представьте себе толпу голодных людей, потерявшихся в какой-нибудь пустыне. Представьте себе, что у этих людей нет организации, нет чувства солидарности. Эти люди каждый за свой страх, каждый в меру своих сил ищут пищу. И вот они нашли ее и бросились к ней в общей свирепой свалке, уничтожая друг друга, уничтожая и пищу. И если в этой толпе найдется один, который не полезет в драку, который обречет себя на голодную смерть, но никого не схватит за горло. Все остальные, конечно, обратят на него внимание. Они воззрятся на его умирание глазами, расширенными от удивления. Одни из этих зрителей назовут его подвижником, высоконравственным героем, другие назовут дураком. Между этими двумя суждениями не будет никакого противоречия».

Далее Макаренко берет другой случай – потерялась в пустыне не толпа, а отряд, коллектив голодных людей. Они тоже найдут пищу, но не бросятся к ней, как дикари, а остановятся перед ней, чтобы определить, сколько пищи и как ее поделить на всех. Но среди них найдется один, который бросится к пище, не дожидаясь своей очереди. Его схватят и скажут: «Ты и негодяй, и дурак».

Антон Семенович вопрос ставит так. В первом случае образцом нравственности был один человек, а во втором – все, кроме одного.

Простите за банальности, но приходится пересказывать аксиомы. Коллектив – не просто «много отдельных людей». Не пассажиры в трамвае, не зрители в театре. Коллектив – много людей, но – организованных. А это нечто другое. Коллектив связывает личности друг с другом – воедино. Из многих маленьких «я» создается одно большое «МЫ». Некий – ступенью выше – организм. Общая сила коллектива не равна сумме всех отдельных сил личностей, она – больше. То есть в коллективе человек сильнее, чем в одиночку.

Оркестр колонии им. Дзержинского

Обратимся еще к Макаренко.

Антон Макаренко: «Коллектив должен быть первой целью нашего воспитания».

Антон Макаренко: «Я все свои 16 лет советской педагогической работы главные свои силы тратил на решение вопроса о строении коллектива».

Антон Макаренко: «Социалистическое общество основано на принципе коллективности».

Антон Макаренко: «В Советском Союзе не может быть личности вне коллектива и потому не может быть обособленной личной судьбы и личного пути и счастья, противопоставленных судьбе и счастью коллектива».

Собственно говоря, не советская власть придумала коллектив. Его придумала сама природа. Миллионы лет она испытывала это свое изобретение. В одних случаях принцип общности оказывался весьма эффективным, в других – не очень. Можно подумать, что малым и слабым живым существам он – как раз, а великанам – нет. Львам, например, ни к чему собираться в огромные стада. Но природа не поступает категорично, она дает место всем вариантам.

Да, советская власть предпочла вариант коллективизма. Ее выбор достоин уважения. Если бы не перегибы. Перестаралась она, особенно на первых порах. Может быть, это и простительно: чтобы заявить что-то важное, надо сказать о нем громко. Но есть опасность увлечься и перейти за грань. Как бы то ни было, советская власть подняла коллектив высоко, а личность опустила низко. Помните Владимира Маяковского?

 
Единица! Кому она нужна?
Голос единицы тоньше писка.
Кто ее услышит? – Разве жена!
И то если не на базаре, а близко.
Плохо человеку, когда он один.
Горе одному, один не воин —
каждый дюжий ему господин,
и даже слабые, если двое.
Единица – вздор, единица – ноль,
один – даже очень важный —
не подымет простое пятивершковое бревно,
тем более дом пятиэтажный…
 

Отрицание единицы в стихах Маяковского – всего лишь симптом. Случались и курьезы, причем вполне будто бы искренние. Идеология коллективизма выводилась из экономического учения Маркса. Крупное производство, утверждалось, уничтожает много чего, и в том числе «дух индивидуального творчества и индивидуальной психологии».

М. Лядов, один из теоретиков-перегибщиков: «Когда на заводе выпускается паровоз, ни один рабочий не может указать, что сделано каждым отдельным рабочим в этом общем коллективном труде».

Он же, М. Лядов: «Коллективное творчество гораздо продуктивнее индивидуального во всех видах человеческой деятельности».

Он же: «Все более и более человек начинает коллективно творить и коллективно мыслить. Это идеал».

Он же: «Тогда наступит будущее коммунистическое общество, когда все люди будут совершенно освобождены от власти индивидуальных стремлений, индивидуальных интересов».

Он же: «В будущем обществе даже интеллигентский труд будет коллективным».

Колония им. Горького. Игра в крокет.

Слева – два окна квартиры, в которой жил А. С. Макаренко

Если будущее принадлежит коллективному началу, то каждая отдельная жизнь все более теряет ценность. Нет смысла ею дорожить. Отсюда – пропаганда жертвенности. Выступая в 1926 году в Политехническом музее, Е. Ярославский призывал молодежь – к чему? Абсолютно всерьез он считал, что надо «звать молодежь к старой подпольной морали, к той морали, которая приучила старых подпольщиков жертвовать личной жизнью, интересами семьи во имя интересов рабочего класса, быть спартанцем во всем, уделять очень мало внимания сексуальным мудрствованиям, учиться, читать, работать». А почему? Потому, что впереди новые испытания, жертвы, кровь. «Мы мостки, через которые пройдут грядущие поколения в царство нового мира».

В 1923 году в Челябинске начал было выходить журнал «Сдвиг». Его молодые авторы (М. Голубых, В. Игнатьев и другие) громогласно провозгласили несколько безоговорочных постулатов:

– Что характерно для борьбы рабочего класса? Разрушение личности и утверждение коллектива.

– Масса, а не личность играет первенствующую роль в жизни.

– Новая культура сменяет личность на коллектив.

– Машина должна стать основной производительной силой, а рабочий – ее организатором. Характерным для машины является точность и размеренность ее действий. Ее работа ясна и отчетлива. Это дает возможность ее беспредельного усовершенствования и развития. Культура под знаком машинизма приобретает все относительные свойства машины. Коллективизм и машинизм – вот основные элементы новой культуры.

– Где в наше время быт? У торговца, спекулянта, мещанина. Они ушли в свои покои и устраивают свои берлоги. Есть ли быт в рабочей среде? Нет. Раз нет застоя, нет и быта.

Связисты колонии им. Горького – Володя Зорень (слева) и Ваня Зайченко. 1927

Такие веяния витали над Советской Россией в 20-е годы. В них всего понемногу – и наивности, и самоуверенности, и нетерпения, и категоричности, и невежества. А в общем – безусловная крайность. При желании – простительная. По размышлении – временная.

Нельзя утверждать, что атмосфера тех лет, всеобщий гимн коллективизму никак не повлияли на Макаренко. Допустимо, что и его коснулось повальное увлечение. Ведь он не стоял в стороне от той жизни, наоборот, он стремился пристать к ее шествию, «войти в шеренги». Но что касается педагогики Макаренко, то ее коллективизм имеет более глубокие корни. К счастью педагога так совпало, что коллективизм педагогики «лег» на коллективизм эпохи. Они счастливо встретились. Что, однако, не обеспечило педагогике и педагогу счастливую и безбедную жизнь.

Антон Макаренко: «Воспитывая отдельную личность, мы должны думать о воспитании всего коллектива. На практике эти две задачи будут решаться только совместно и только в одном общем приеме».

Антон Макаренко: «Интересы коллектива выше интересов личности. Казалось бы, вполне понятная для нас, советских граждан, теорема. Однако на практике она далеко не понятна очень многим интеллигентным, образованным, культурным и даже социально культурным людям».

Коммуна им. Дзержинского. Рапорт командиров

Антон Макаренко: «И сейчас я склонен думать, что предпочтение интересов коллектива должно быть доведено до конца, даже до беспощадного конца, и в этом случае будет настоящее воспитание коллектива и отдельной личности».

Нет, Макаренко не отрицает личность, не опускает ее, как теперь говорят, ниже плинтуса, наоборот, именно интерес к личности и сделал его педагогом. В самом деле, какая еще у педагогики цель, если не «лепка» нового человека, не ваяние личности? Коллектив нужен разве что политику, предпринимателю, а не педагогу. Коллектив – не цель педагога, а его средство. Так, по крайней мере, у Макаренко. Средство отнюдь не придуманное Антоном Семеновичем, а взятое им, громко говоря, у истории человечества. Люди стали людьми – через коллектив. Если это всеобщий закон, то и педагогике следует следовать ему.

Кстати, и Макаренко не миновал опасений «вгонять каждую индивидуальность в единую программу, в стандарт». И Макаренко не хотел жертвовать «индивидуальной прелестью, своеобразием, особой красотой личности». И Макаренко не знал, как поступить, «когда подходишь к таким нежным отделам личности, как талант». И Макаренко испытывал страх «остричь всех одним номером, втиснуть человека в стандартный шаблон, воспитать узкую серию человеческих типов». Считать это отступлением от принципа? Не думаю. Тема одинаковости его волновала меньше, чем тема коллективизма. Одинаковость для педагогики тех лет (как и других) – не угроза. И не задача. И не цель. И если Антон Семенович иногда заговаривал о стандартах, то – так положено. Уж если работать в педагогике, то вроде бы надо высказаться по поводу стандартов, шаблонов и талантов. Макаренко и позволял себе это, иногда. Но то был не его конек. А истинная его позиция – такая: нельзя личность «то выпячивать в виде прыща, то размельчать в придорожную пыль».

У Антона Семеновича была и конкретная, актуальная причина прибегнуть к коллективу как средству воспитания. Новая власть взяла на себя задачу охватить воспитанием огромные массы людей, на которые до того государство не распространяло свое воспитательное влияние. Педагогика становилась массовой. Вставал вопрос: а где взять воспитателей – сразу и для всех? Взять негде. Макаренко понимал безнадежность «пассивного следования за каждым индивидуумом, попытки справиться с миллионной массой воспитанников при помощи разрозненной возни с каждым человеком в отдельности». Макаренко и предложил: коллектив. Упрощенно говоря, воспитанники могут воспитывать сами себя – в коллективе. Если, конечно, он есть – коллектив.

Антон Макаренко: «Мне кажется, что будущая теория педагогики особое внимание уделит теории первичного коллектива. Что же нужно разуметь под этим первичным коллективом? Первичным коллективом нужно называть такой коллектив, в котором отдельные его члены оказываются в постоянном деловом, дружеском, бытовом и идеологическом объединении».

Антон Макаренко: «Защищая коллектив во всех точках его соприкосновения с эгоизмом личности, коллектив тем самым защищает и каждую личность и обеспечивает для нее наиболее благоприятные условия развития».

Создание коллектива – вот работа для педагога. Была, есть и будет. Что такое футбольная команда? Коллектив, в котором каждый на своем месте и все звенья укомплектованы и согласованы. Что такое симфонический оркестр? Коллектив, и очень тонко настроенный. Что такое бригада строителей? Коллектив, в котором все рабочие психологически совместимы.

У педагога работа еще сложнее, чем у тренера, бригадира или дирижера – он должен сконструировать коллектив из тех детей, которые ему даны. У него нет выбора. Он не может «капризничать»: этот «пацан» мне не подходит, мне нужен другой.

Как раз в процессе «сколачивания» коллектива воспитатель присматривается к каждому подростку, изучает его, составляет о нем представление и отводит ему место среди других. И впоследствии – в конфликтах, в «тупиковых» ситуациях, при возникновении любых проблем – неизбежно выявляются личности, высвечиваются их характеры, открываются с новой стороны, дают о себе знать их сильные и слабые качества.

Антон Макаренко: «Настоящий коллектив – это очень трудная вещь».

Трудная. И, разумеется, коллектив не создается раз и навсегда. Но когда все-таки его «механизм» собран, когда закрутились «шестеренки», когда «машина» сдвинулась с места и пришла в движение – тогда педагог на некоторое время может отойти в сторону и увидеть, что его детище способно обходиться без него – жить самостоятельно.

Антон Макаренко: Коллектив коммуны жил «в известном смысле самостоятельно. И утром, когда я слышал сигнал „вставать“ и знал, что в моем коллективе нет ни одного взрослого человека, я не беспокоился». И только тогда, когда «они давали сигнал „на работу“, к ним приходили взрослые – инженеры, педагоги и я, которые вели день дальше».

Однако Макаренко понимал и то, что и «методом коллектива» не решить всех задач: педагог, способный выступить в роли организатора коллектива, – большая редкость. Поэтому он торопился из своей практики извлечь свою теорию, следуя которой даже «средний воспитатель» мог бы держать на должном уровне планку воспитания.

Вопрос о том, как воспитывать, – особая и, может быть, самая интересная глава в педагогике Макаренко. А особый интерес в том, что из работы с детьми, из вроде бы очень обособленной сферы жизни, из той сферы, которая вроде бы не должна соприкасаться с миром взрослых, потому что не готова к тому, то есть со «шхуны» педагогики Макаренко берет на абордаж «корабль» производства. В некоторых случаях он элементарно показывает производству, как достигать высшей эффективности. Он буквально стирает грань между педагогикой и производством. Так же, как грань между детьми и взрослыми. Он приближает педагогику к производству и, наоборот, производство – к педагогике. Он если не создает заново, то на новой основе возрождает хозяйственную педагогику.

Фотоаппарат ФЭД

Антон Макаренко: «Я не представляю себе трудового воспитания коммунаров вне условий производства. Во всяком случае, я уверен, что труд, не имеющий в виду создания ценностей, не является положительным элементом воспитания».

Антон Макаренко: «Я и сам, как все педагоги, думал, что ребенку нужно давать легкую работу, то есть шить трусики или чинить обувь, иногда делать табуретки. А проработавши с ними 12 лет, я им предложил заграничные драгоценные станки, сложнейшие, в которых действительно дышит интеграл, предложил делать „Лейки“, советские ФЭД. Что такое „Лейка“? Это 300 деталей, точность которых 0,001 мм. Это производство с заменяемостью частей, точное, сложное, трудное дело. Там, наконец, оптика, которую когда-то знали только немцы».

Коммунар за работой

Антон Макаренко: «Я уже говорил, что здесь надо знать и качество материала, и качество резца, уметь читать чертежи и т. д. Рядом с мальчиком 14–15 лет, который уже сам прекрасный фрезеровщик и руководит группой фрезеровщиков, вы видите мальчика лет 16–17 – начальника цеха, правда, может быть, цеха более простого, а уже в 19 лет юноша руководит сложным цехом. Этот путь, который для взрослого человека, может быть, потребует десяти лет, для мальчика на производстве потребует одного-двух лет. И оказалось, что этот ребенок в течение четырех часов делает полную норму рабочего восьмичасового рабочего дня».

Корпуса завода фотоаппаратов

Антон Макаренко: «Недавно приезжал ко мне врач. Я помню, что он у нас работал шлифовщиком на большом шлифовальном станке, где деталь доводится до последней степени точности, до сотой миллиметра. Он работал так. Ему мастер говорит:

– Пожалуйста, сними на сотую миллиметра – на „сотку“.

Он устанавливает на станке деталь и, не произведя никакой проверки, не работая никакими измерительными приборами, говорит:

– Пожалуйста, вот „сотка“».

Антон Макаренко: «Вопросы промфинплана, технологического процесса, снабжения, работы отдельных деталей, приспособлений, рационализации и контроля, норм и расценок, штатов и качества персонала ежедневно проходят перед коммунарами, проходят не как перед зрителями, а как перед распорядителями, которые не могут отмахнуться ни от одного вопроса».

Коммунар за работой

Антон Макаренко: «Последние годы коммуна имени Дзержинского жила на хозрасчете. Это совсем не пустяк. Вы представляете себе коллектив, который живет на хозрасчете? Это очень важное обстоятельство: он окупал расходы не только по школе, на жалованье учителям, на содержание кабинетов и прочее, но и все расходы на содержание ребят. Кроме того, коммуна давала несколько миллионов рублей чистой прибыли государству. Это удача огромная, потому что хозрасчет – замечательный педагог. Как будто он окончил три педагогических вуза. Он очень хорошо воспитывает».

Антон Макаренко: «Я мог тратить в год 200 тысяч рублей на летние походы, 40 тысяч рублей заплатить за билеты в харьковские театры. Я мог купить автобус, легковую машину, другую легковую машину, грузовую машину»…

Коммуна имени Дзержинского, то есть вчерашние беспризорники и малолетние преступники, показала всей стране, как надо хозяйствовать и что такое индустриализация на деле. Макаренко настаивал: для воспитания пригоден только «настоящий» труд, а не работа «понарошку». Но, с другой стороны, предупреждал: педагогика не должна потеряться в труде.

Если принять во внимание то, что в коммуне к воспитанию привлекались не только специалисты, не только воспитанники, но и все взрослые – инженеры, мастера, чекисты, абсолютно все, вплоть до технических работников, то итог таков: в коммуне все воспитывали всех и воспитывались сами.

В педагогике Макаренко, кроме местоимения «как», есть место-имение «кого». Кого воспитывать? Без ответа на «кого» воспитание невозможно. К выпуску «продукта» воспитания нельзя приступить без заказа общества. Нельзя проектировать «человека вообще». Или просто «хорошего человека»: слово «хороший» весьма растяжимо. У каждой эпохи, у каждого общества – свои представления о хорошем человеке.

Один из последователей Макаренко за рубежом, немец Д. Лаутер утверждает, что они стремятся работать «с ясной целью и перспективой». Какая же у них цель? Лаутер: «Однажды мы сформулировали ее так: воспитывать полезных людей для лучшего мира». А какой он, лучший мир? Он где – в настоящем или будущем? Лаутер: «Мы хотим преобразовать мир, но при этом начинаем с самих себя». Вроде того, что сначала они преобразуют себя, а затем – остальных. Но без цели не «преобразовать» и самих себя. Немецкие коллеги хотели бы «перенести» педагогику Макаренко на немецкую почву, они полны благородных порывов, им опостылел индивидуализм, им наскучила обособленность каждого индивидуума, но приживутся ли макаренковские саженцы на современной немецкой почве, где «жесткий запрет на какие-либо средства объединения… под видом утверждения свободы обрекает молодых людей на одиночество»? Это сказано им же, Лаутером: «Хотя мы живем в относительно богатом обществе, где молодежь имеет неплохие шансы, следует признать, что чаще всего наши дети эгоистичны, не имеют жизненных ориентиров, не видят смысла жизни». Современное немецкое общество воспитывает людей так, чтобы они были противоположностью тем, которых воспитывал Макаренко. Сумеют ли немецкие поклонники Макаренко пойти против общества, в котором живут, и добиться успеха? Вопрос риторический.

Антон Макаренко неотделим от социализма 20-х годов в Советской России. И нам непросто определить, что ему дано социализмом и что в нем «ждало часа» и до социализма. Может быть, совпало «свое» и «от времени». Как бы то ни было, он работал на социализм, на его злобу дня, на его насущные требования, а не в расчете на «вечную» педагогику. Он не признавал педагогики на все времена.

Однако можно ли с этим согласиться? Неужто в педагогике нет каких-то общих принципов, пригодных вчера, сегодня и завтра? Ведь мы продолжаем учиться у великих педагогов прошлого – значит, перенимаем у них нечто такое, что временем не списывается в утиль. А что это?

Я не знаю, что это. Педагогику будто бы Фрэнсис Бэкон отделил от, между прочим, философии в начале XVII века, а Ян Коменский «превратил» в науку – в науку о сущности, закономерностях, принципах, методах и формах обучения и воспитания человека. И что? Какая это сущность, какие закономерности, принципы, методы, формы? И какова цель? В США воспитывают хорошего работника, законопослушного гражданина, разумного потребителя и доброго семьянина. В Европе воспитывают «автономную личность». В СССР воспитывали всесторонне и гармонично развитую личность. Теперь в России воспитывают личность, адаптированную к жизни в обществе. Педагогик – не перечислить: традиционная, авторитарная, гуманная… Кто-то: педагогика – наука, кто-то – искусство, кто-то – философия, кто-то – игра. Одни настаивают на том, что воспитателем может быть только талант, другие на этом не настаивают…

Все педагогики и все педагоги достойны уважения, но они – себе на уме, не поддаются объединению.

Известный педагог Шалва Амонашвили приглашает нас на виртуальный симпозиум, в котором участвуют «выдающиеся мыслители всех времен со всех концов света». «Звучат имена Иисуса Христа и Моисея, Мухаммада и Будды, Квинтилиана и Сухомлинского, Песталоцци и Корчака, Сократа и Фромма, Ломоносова и Выготского, Руссо и Френе, Толстого и Пиаже, Гегеля и Узнадзе, Монтеня и Вентцеля, Коменского и Конфуция, Сергия Радонежского и Блаженного Августина». И что? «Результат этого воображаемого симпозиума есть Антология Гуманной Педагогики». Антология? Ну и что? «Цель в том, чтобы собрать в Чашу современного педагогического мышления Мудрость, не знающую времени и пространства».

Можно все существительные начинать с заглавной буквы, но это не добавляет ясности. Что в той Чаше? Смесь, раствор, коктейль, эликсир? Мудрость – да, а наука – где?

Может быть, из всех научных терминов к педагогике применим один – теория относительности. В ней, действительно, все относительно, как в космосе. Может быть, педагогика – такая наука, в которой невозможны закономерности? Может быть, они, законы, ей вредны?