Текст книги "Низкий вид литературы"

К 25-летию

 
карьера дом машина мебель
женитьба деньги слава власть
хватаешься за каждый стебель
чтоб в той же пропасти пропасть
как сладко любоваться бездной
и быть никем и быть нигде
звездой раскинувшись в уездной
хрестоматийной лебеде
андреем при аустерлице
лежать впадая в небеса
как в отрицание но лица
и голоса и голоса
любимых заполняют стержень
уже исписанный на треть
который жизнь который держит
не позволяя улететь.
 

И. Зеленцов

Парафраза

 
И потому вновь дом и мебель,
женитьба, деньги, слава, власть…
И в «Самиздате», как констеб (е) ль,
гоняю в душу-бога-мать
тех, кто склоняется над бездной,
кто был никем, а хочет – всем,
кто свары учинял помпезно,
а должен быть и глух, и нем,
как инвалид Аустерлица.
Для избранных лишь – небеса,
и всюду радостные лица,
вакханок всюду голоса.
Помчусь к цыганам в русской тройке
я, по-панарински широк,
лобзаясь с Музою на койке…
Знать должен каждый свой шесток.
Очередную треть кубышки
пополнит новый гонорар,
а самиздатские мартышки
погрязнут в бездне новых свар.
И все меня признают примы
сетературною звездой.
Ну, не кормить же мне любимых
хрестоматийной лебедой.
 

Корни любви

 
В созерцании мерцаний
Путь проводишь тихо ты.
Нас навек уносят сани
В лоно снежной пустоты.
Мы бежим из стана Зверя,
Но еще и не в Раю.
Вспоминаю и, не веря,
Ничего не узнаю:
Мы другие – рыба с мясом.
Ты на блюде, я в печи.
Беззаботно точим лясы,
И перчи нас, не перчи…
Я закрыт. Ко мне нет входа,
На запросы только ноль,
И швейцар белобородый
Чинит «аусвайс контроль»,
Но ты входишь беспарольно…
На руках тебя таскал,
И со страхом я невольно
«Среди скал искал оскал»…
Все в обрывках и лохмотьях
Память в кадрах – не поймешь:
Стук стаканов, хлеб в ломотьях…
Ну, в ломтях, ядрена вошь!
Ночь. Пищим с тобой привычно,
Облетая с потолка.
Присосались. Как отлично!..
Чья-то плющит нас рука.
Бал покинут. Снег искрится.
Ты смеешься, я с тобой.
Шрам заныл возле ключицы:
«Помнишь смерть свою, герой?»
Ты с утеса, я на плаху,
Ты в бою, а я во сне, —
Мы с тобой давали маху
В старости и по весне,
Но я помню, как беспечно
Был с тобой остаться рад
И считал, что все навечно…
Ровно жизнь тому назад.
 

Сергей Панарин

Пародия

 
Присосались мы друг к другу
много лет тому назад.
Я любил тебя, подруга,
той любви был страшно рад.
Мы могли устроить шорох,
и тряхнуть, блин, стариной.
Так зажечь гормонов порох —
пар дымился над спиной.
Но судьба сменила вектор,
я уже не тот герой:
заржавел кинопроектор,
пожелтел картинок строй.
Слышу шорох перфораций,
кадры в прошлое манят,
мы лежим среди простраций:
ты сестра мне, я твой брат.
Ты – к коллеге, я – к соседке,
ты – домой и я – назад,
ты с утра сидишь в беседке,
я же вышел в «Самиздат».
Пусть, порой, сознанье глючит,
пусть грозит судьба клюкой.
Графоманов я расплющу
этой твердою рукой.
Мой поклон тебе, Создатель,
рою тексты, словно крот.
Я теперь обозреватель
или «анти» – один черт.
Графоман кричит: «Мне больно,
я средь скал искал оскал», —
но вхожу я беспарольно,
и всех плющу наповал.
«Стук стаканов, хлеб в лохмотьях…
Ну, в ломтях, ядрена вошь!»
А душа в лохмотьях плоти —
с графомана, что возьмешь?!
В созерцании мерцаний,
завершаю трудный век.
В отрицанье отрицаний,
Фейсконтроль, я – человек!
 

Божественный чертеж

 
1
Давно, на птичьих маленьких правах
весенних лет, когда во сне – леталось,
но каждый шаг зелёнкою пропах,
а в чудо легче верилось, чем в старость,
мечта была стрелой. Натянешь лук,
пройдёшь по краю шервудского леса,
отпустишь, и – за тридевять разлук
убит дракон, похищена принцесса…
Когда топили истину в вине
и белый свет, что твой кефир с похмелья,
глотали жадно, на абсентном дне
и жжёный сахар мнился карамелью,
и потому продрогшие рубли
руками греть и в грязь не падать духом
(уж если не директором Земли
судьба назначит, то хотя б – главбухом)
мы научились. Не считать потерь,
не верить, не просить, стоять в сторонке
когда кого-то бьют…
Ну а теперь,
пытаясь выжить в их безумной гонке,
на этой трассе (сколько ни кружись,
на скорость мысли умножая почерк)
я, как и ты, не вписываюсь в жизнь,
и оттого – на виражах – заносчив,
не догоняя время, что ползёт
ползёт и лжёт, и прячет шею в панцирь…
…Куда нас так с тобою не везёт,
танцор на битых стёклах, ДК-дансер?!
 
 
2
Весь этот мир – божественный чертёж,
где каждый штрих другим уравновешен,
реальный морок, искренняя ложь
и косточки любви внутри черешен
добра и зла. Петляет вверх и вниз
из ниоткуда – в никуда дорога…
…Весь этот мир уместит чистый лист.
Взгляни в него – и ты увидишь Бога.
Так на пустой доске – любой гамбит,
Так тишина колоколам созвучна…
…А знаешь, я подумал: Богом быть,
наверное, не трудно. Просто скучно.
Отчасти он подобен той звезде,
что дарит свет, хотя давно погасла,
ведь для того, кто вечность и везде,
не только жест – любая мысль напрасна
и, будучи известной наперёд,
теряет всякий смысл. Но, может статься,
есть путь, которым он осознаёт
себя, один единственный – рождаться
(в ушко иглы нашёптывая нить)
в тебе, во мне, в любом из нас, в попытке
в сознании людей овеществить
себя – от всей Вселенной до улитки.
Творение – осознанный отказ
Как от всевластья, равного бессилью,
так и всезнанья. Просыпаясь в нас,
песком сомнений, золотистой пылью
и, прорастив весь мир сквозь пустоту,
как собственный побег от идеала,
Господь сродни молочному листу
и тишине, ни много и ни мало.
 
 
3
И счастье в том, мой друг, что счастья нет.
Являясь нехватающей запчастью
души, нас гонит по ухабам бед
и в зеркалах маячит ежечасно,
как некий вечный двигатель, исстарь
ревёт о жизни, и сама дорога —
оно и есть. Как мыслящая тварь —
глаза и слух слепоглухого Бога.
 

Иван Зеленцов

Парафраза-триптих

Антибожественный проект

Посвящается дочернему предприятию «Годовые Кольца. Ловцы Жемчуга»: Поэтический конкурс «Жемчужная Нитка» (координаторы: Иван Зеленцов и Сергей Панарин) проекта «ГОДОВЫЕ КОЛЬЦА. ВИЗИТКИ»

«Это ты говоришь про её высказывание:

«На это я скажу так: пусть во главе государства стоят кто и что угодно, но только – русские. Русский – богатый или бедный – это человек, у которого есть зачатки совести: хоть в минимальной степени, но он обладает ею, и к ней можно апеллировать. К такому человеку можно найти подход. Его совесть лежит в том же культурологическом ареале, что и совесть говорящего с ним».

Бонч-Осмоловская

Во-первых, не запрещает. М. А. у нас не Конституционный суд. Она высказывает точку зрения.

Во-вторых, почему-то ни один немец, алеут или мордвин не прибежал ко мне жаловаться на антинемцизм, антиалеутизм или антимордвизм М. А. Видимо, означенные товарищи не видят большой беды в её рассуждениях.

В-третьих, было бы действительно неплохо, если бы в России управление было в руках выходцев из «титульного народа». В Китае, насколько я в курсе, правят китайцы. И ничего.

В-четвёртых, Михаил, увы, тебя страна не выберет и без М. А. И дело не в том, что ты не будешь баллотироваться, а в том, что в нашей стране _выбирают_ традиционно не-евреев. Причины придумай сам.

В-пятых, подскажу ПРАВИЛЬНЫЙ ответ на пункт четыре. Речь в высказывании М. А. идёт о том, что совесть – вещь не абсолютная и у разных народов она имеет разные оттенки. Человек с «русской» совестью будет понят и одновременно обязан русскому народу, а значит, в конечном итоге, и всей России. Т. е. фактически речь не ведётся о том, что, например, еврей Михаил Гарцев – существо беспринципное, бессовестное и аморальное. Просто мораль, совесть и принципы Михаила Гарцева лежат в несколько иной исторически сложившейся плоскости. В частности, одержимость означенного кандидата вопросами антисемитизма сильно повлияет на качество его управленческих решений. А ведь он не в Самиздате будет выступать, а представлять 1/6 часть суши.

В-шестых, всё вышеизложенное вовсе не означает, что М. Гарцев совсем уж не может попасть в госаппарат. Главное, чтобы этот аппарат был укомплектован в большей степени русскими, чем кем-либо ещё.

Вот так я понял высказывание М. А. Если ты его понимаешь по-своему – не требуй того же от других и не объявляй свою насквозь обиженную трактовку единственно верной».

Сергей Панарин

 
1
Диалог
– Ты знаешь, друг Панарин, от чего-то,
когда гляжу на наше поколенье —
то чувствую усталость, и забота
охватит вдруг, я чувствую волненье.
– Ванюша, что за сплин, достань рюмашки,
пропустим парочку, закусим и продолжим.
Пусть копошатся самиздатские букашки,
и пусть их зависть к избранным – нам – гложет.
– Давно, Сереж, когда гулял, балдея,
я маленьким по шервудскому лесу,
ко мне явилась типа дева-фея,
представившись небесною невестой.
«Когда ты станешь вьюношей, Ванюша, —
она мне, улыбаясь, прошептала, —
топи в вине свою большую душу
и девочек тащи под одеяло.
Когда кого-то бьют, постой в сторонке,
не падай ниже плинтуса, а впрочем,
ты обойдешь всех в этой адской гонке,
я покажу к победе путь короче.
Бог очень стар и к миру равнодушен.
Иди по трупам павших графоманов.
Панарин будет друг тебе, Ванюша,
он в нашем деле станет капитаном.
Он проводник идей Бонч-Осмоловской,
как культуролог метит ареалы
культурной жизни от икон до Босха,
так наш Панарин видит идеалы
в исповедальных актах биовласти,
где символы в оковах эпистемы,
где совесть человека, даже страсти —
рабы, царящей в этот миг мифологемы.
Пусть ты, порой, не вписываясь в тему
на виражах становишься заносчив,
средь самиздатовской, отобранной богемы
твой имидж, Ваня, мы в момент упрочим».
 
 
2
Монолог
Пусть жизнь трусливо прячет шею в панцирь,
я, Ваня Зеленцов, пророчу вслух:
танцор на битых стеклах ДК-дансер
везет нас в КВД – кожвендиспансер,
затем наркологи…
Наш мир давно протух.
Коль каждый миг другим уравновешен,
коль всюду правда переходит плавно в ложь —
ты можешь свят быть или даже грешен,
ты можешь конным быть иль даже пешим,
но нашего, святого, друг, не трожь.
А попадешь ты в избранные, парень,
я говорю тебе без лишних слов,
вмиг станешь тоже славой отоварен,
как я или как кореш мой Панарин,
ты станешь наш с Панариным улов.
Бог светит, но давно уже не греет —
далекая, уставшая звезда.
Ну что нам ждать от бывшего еврея,
займем вакансию с Серегой поскорее,
ведь кто-то должен, раз пришла беда.
Пусть нас поносит Гарцев, провокатор,
от зависти совсем, блин, озверев,
теперь я стал, друзья, координатор,
а может быть, уже и прокуратор…
На лапе – козыри и туз красавец треф.
Бог обучал апостолов на суше
и на воде, да и в других местах,
как грамотно ловить людские души,
но вы меня послушайте, Ванюшу,
с печатью Бога, что ли, на устах.
Мое всевластье равное бессилью,
мое творение – осознанный отказ
от ловли душ, пыля жемчужной пылью,
порою, глаз себе и вам замылю,
но выполню божественный наказ
идти с Панариным – пусть тяжела дорога —
не веря, не прося и не боясь.
Глаза и уши мы беспомощного Бога,
во имя цели, упираясь рогом
и с жемчугов соскабливая грязь.
 
 
3
Мой ответ координаторам
Наш «Самиздат» – божественный чертеж,
он матрица людского интеллекта,
а не какая-нибудь замкнутая секта,
разнонаправленный, многосторонний вектор,
и каждый автор в этот город вхож.
На свете счастья нет, но сей закон
совсем не повод, чтобы строить касты.
Тогда вам лучше сразу склеить ласты,
избавив нас от лишнего балласта,
и свой создать журнал, а-ля «ВеГон».
На свете счастья нет, но есть любовь
к любой разумной добродушной твари,
в любом, нам данном Богом ареале,
и чтобы там не пел Сергей Панарин —
я повторяю это вновь и вновь.
На свете счастья нет, но есть борьба,
благословленная далекую звездою,
быть может, еще очень молодою,
и даже если ты рожден изгоем —
знай, под тобою «дышат почва и судьба».
 

«– Отчего досада?»

 
– Отчего досада?
Вроде, старику
радоваться надо
каждому деньку!
Выбирать дорогу
Предоставь судьбе
И доверься Богу,
Сущему в тебе!
 

Л. Бондаревский

Парафраза

 
Бытие от сущего
отделять привык.
Хлебушку насущному
радуйся, старик.
Все чадишь да пукаешь…
Новый день настал,
разъяренной сукою
просвистит металл.
Салютуя взрывами
новому деньку,
нашпигует «сливами»
сердце пареньку.
Молодь, кто под пулями,
кто баланду жрет…
А ты все сутулишься,
скорбно скалишь рот.
Писанул в пробирочку
и пошлепал в сквер,
а с тобой в обнимочку
Мартин Хайдеггер.
 

«Мольбы не угадать в губах твоих усталых…»

 
Мольбы не угадать в губах твоих усталых,
уступчива вода в ладонях маеты,
не ведая стыда, проносятся составы,
и уголь наших звезд, и пламени цветы.
Нам времени не жаль, все возродится снова,
и камерная соль симфонии светлей,
не выдержит эмаль свечения ночного,
когда приходит сон на крыльях журавлей.
Ни слова не узнав, ни мысли осторожной,
взлетаем, зеркала, как крылья распустив,
холодная весна инъекцией подкожной
нас вылечит, игла нам выберет мотив.
И наших тел винил, картона пряча ножны,
вращаясь, забывал о скорости своей,
и кто кого винил в любви неосторожной,
безумно целовал случайный суховей.
Не торопись, остынь, все сбудется зеркально,
бумага наших снов сгорает без потерь.
Цветет моя полынь, твои целуя камни,
поет твоя душа, мою минуя дверь.
 

Давид Паташинский

Отклик на стихотворение Паташинского

 
И камень будет сбит подошвами до мяса,
И выход не найдут, поскольку нет дверей
И, миновав расцвет, свой дом покинет раса,
Подобием песка, в случайный суховей.
Не дорожи цветком, но помни его пламень,
На острие иглы семь ангелов и дэв.
И вот они во сне меняются местами,
И вместо них орёл и огнегривый лев…
И каждая печать отбрасывает тени —
Судьба играет туш, ты делаешь шаги.
И кажется – легко ведёт по жизни гений —
Да только в зеркалах не разглядеть ни зги.
Устойчива вода, неразделима ноша,
Картонная страна уносится во мглу,
Я не вернусь туда, где мы с тобой похожи,
А там сидит судьба и смотрит на иглу.
 

И. Будницкий

Парафраза

 
Ликуй же, постмодерн, к тебе спешат пииты,
стилистика игры в словесных казино:
сюжет размыт, а где сокровища зарыты
узнать нам до поры, увы, не суждено.
Нам времени не жаль, все возродится снова:
на острие иглы семь ангелов и дев,
и наших тел печаль – картонная основа
к нам выползет из мглы, звучит иной припев.
Припев звучит иной, но мысли осторожной,
не ведая стыда, проносится состав.
И мир наш под луной мы ночью прячем в ножны,
уступчива вода, впитав бальзам из трав.
И камень будет сбит подошвами до мяса,
Поет, поет душа, минуя чью-то дверь.
И кожу наш пиит, сменив, уйдет из расы,
спокойно, не спеша, возможно, без потерь.
Как огнегривый лев, взлетит над зеркалами,
ширнувшись дозой слов – инъекцией своей.
В игре возможен блеф, подмена слов словами,
кровь на игле – улов развеет суховей.
 

Чёрная река

 
Ты идешь к своей черной реке,
Где отнимут и разум, и волю,
Без припасов и грез, налегке,
Там краюшку слезами посолят,
Напоследок дадут – откуси,
Чтобы вспенилась горечью радость
От достигнутого, чтоб не просил
Наказания или награды.
Сквозь редеющий рваный туман
По полям – их давно не пахали-
Под ногами – пырей и дурман,
Липнет грязь на обувку нахально.
К темным водам спешить? Не спешить?
Если время закончилось прежде?
Растранжирил без пользы гроши
Веры, мудрости, даже надежды.
И поэтому сердце не рви,
Пусть дорога подольше петляет.
Только зов незабытой любви
Хоть немного шаги замедляет.
 

Э. Эстерис

Пародия

 
Я иду к Чёрной речке, как когда-то к ней шёл гордый Пушкин…
Это смертью чревато, но на то я, друзья, и поэт.
Под ногами пищат, мной прижатые к тверди зверюшки…
И я вижу воочию наведённый на нас пистолет.
Напоследок дадут причаститься солёным и горьким…
И спеши-не спеши, но твой срок на планете истёк.
Растранжирил гроши, так послушай хоть пение сойки,
и под трели природы рок спускает нахально курок.
Мою душу попарив, вспенят горечью злобную радость
тех дантесов, кто тащит мою музу-вдову в кабинет,
где сидят комиссары, и останется самая малость
чёрным водам меня навсегда поселить в Интернет.
Здесь поля не поля – их вообще никогда не пахали.
Здесь и водка не водка – виртуальная патока лжи…
Здесь останусь навечно: оцифрован, забыт, виртуален…
Ни о чём не моля… Словно пропасть разверзлась во ржи.
 

Позапрошлая песня

 
Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны —
угодники.
Полстраны —
доносчики.
На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны —
этапники.
Полстраны —
конвойные.
Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны —
преступники.
Полстраны —
охранники.
Лейтенант в окно глядит.
Пьет – не остановится…
Полстраны
уже сидит.
Полстраны
готовится.
 

Роберт Рождественский

Пародия

 
Надо верить в традицию
и провиденье классиков…
Полстраны – заграницею.
Полстраны верит басенкам.
На помойках посудина
впрок бомжами затарена…
Полстраны верит Путину.
Полстраны любит Сталина.
На красивую маечку
надевают передничек…
Полстраны любит мальчиков.
Полстраны любит девочек.
«Где ты ходишь, мой родненький?
Где ты бегаешь, серенький…?»
Полстраны любит черненьких.
Полстраны любит беленьких.
Олигархи упорные
тянут массы к созвездиям…
Полстраны – отреформлено.
Полстраны – за возмездие.
Ах, какие мы страстные.
Ах, какие мы смелые…
Полстраны типа красные.
Полстраны типа белые.
Да негоже грамматике
ударятся в статистику —
где бал правят прагматики
и абсурдная мистика.
Но поэту так хочется
слыть пророком и циником…
Полстраны не поморщится.
Полстраны обессилено.
 

«Мужчины женщинам не отдаются…»

 
Мужчины женщинам не отдаются
а их, как водку, судорожно пьют,
и если, прости Господи, упьются,
то под руку горячую их бьют.
Мужская нежность выглядит как слабость?
Отдаться – как по-рабски шею гнуть?
Играя в силу, любят хапать, лапать,
грабастать даже душу, словно грудь.
Успел и я за жизнь поистаскаться,
но я, наверно, женщинам сестра,
и так люблю к ним просто приласкаться,
и гладить их во сне или со сна.
Во всех грехах я ласковостью каюсь,
а женщинам грехи со мной сойдут,
и мои пальцы, нежно спотыкаясь,
по позвонкам и родинкам бредут.
Поднимут меня женщины из мёртвых,
на свете никому не изменя,
когда в лицо моё бесстрашно смотрят
и просят чуда жизни из меня.
Спасён я ими, когда было туго,
и бережно привык не без причин
выслушивать, как тайная подруга,
их горькие обиды на мужчин.
Мужчин, чтобы других мужчин мочили,
не сотворили ни Господь, ни Русь.
Как женщина, сокрытая в мужчине,
я женщине любимой отдаюсь.
 

Евгений Евтушенко

Парафраза

Исповедь опального поэта

 
Однажды с женщиной в годах шестидесятых
встречался как-то, дело сделав уж,
как в комнату свирепый и рогатый
ворвался… Кто вы думаете… Муж.
Я тут же пал на пол и стал виниться:
«Супружнице я вашей словно брат.
Она мне ближе даже, чем сестрица,
мы с ней болтали пять часов подряд.
Пусть даже это мне и не по чину,
как исповедник, я ей чем-то мил,
во мне она не видела мужчину,
я только душу, душу ей лечил».
Мужик стоял и слушал бред поэта,
а я лежал – лежачих, знал, не бьют.
Цинично сплюнув, затянувшись сигаретой,
он навсегда покинул мой приют.
Чтобы меня лежачего мочили!
Такого не допустят Бог и Русь.
Я не люблю банальных водевилей,
но, вспоминая тот денек, смеюсь.
Ах, мужики, вам лапать все да хапать,
грабастать даже душу, словно грудь…
…А за окном капель, весна, да слякоть…
Так постигал я этой жизни суть.
Над мужиками с имиджем тирана
всю жизнь смеялся и глумился всласть.
Используя повадки Дон Жуана,
нападками я проверял на вшивость власть.
Ведь власть, как правило, коварна, андрогинна,
порой – свирепый и разнузданный самец,
а то, как шлюха, притворясь невинной,
ласкаясь, тащит жертву под венец.
И я резвился, каясь и ласкаясь,
её грехи ей за мои сойдут,
мои же строчки, нежно спотыкаясь,
по точкам болевым страны ползут.
Одною лаской людям мил не будешь:
ни публике, ни власти, никому.
Пока ты в них страсть к слову не разбудишь,
твои слова канают лишь во тьму.
И, вот, тогда, играя в силу страсти,
по зонам эрогенным пробежав,
я возбуждаю публику и власти,
как втягивает кролика удав.
Но зоны эрогенные не зоны,
где фраеров замочат, как пить дать,
и потому я строю оборону,
чтобы удобней было отступать.
Власть отчитает, а потом целует,
когда я с ней – как истый Дон Жуан:
на два протеста – сотня «аллилуйя»,
на резкий выпад – сотни две «осанн».
А, вот, мужицкий норов – песнь из шрамов,
и у него особенный, свой стиль.
И так колымский зэк Варлам Шаламов,
на кон поставив слово, пыль месил,
пыль лагерную. Это был поступок
за слово – делом, телом, жизнью всей…
И с урками прожить немало суток,
как с египтянами провидец Моисей.
Здесь все равны: плебей или патриций,
на чужаков смотрящий сквозь лорнет…
Славянофил известный Солженицын
держал за слово по-мужски ответ.
Мне наплевать на имидж их геройский,
хоть в нем видны достоинство и стать,
и мне смешон романтик Ходорковский,
честь на свободу отказавшийся менять.
Ну что безумцы эти изменили?
Сатрап в чести, а чернь вопит: «Распни!»
И мужиков нормальных как мочили,
так их и мочат снова на Руси.
И если вдруг на нашу Русь святую
обрушатся, как встарь, сума, тюрьма,
я заграницею, друзья, перекантуюсь,
пока другие доведут все до ума.
Пусть я за жизнь свою поистаскался,
но публика, себе не изменя,
и понимая, что я, в общем, исписался,
опять ждет чуда слова из меня.
Мужчин, чтобы таких, как я, мочили
не сотворили ни Господь, ни Русь.
Пусть не совсем я соответствую мужчине,
зато, как женщина, умело отдаюсь.