Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима"

 
Куда, куда вы валите, преступные,
      Мечи в безумье выхватив?!
Неужто мало и полей, и волн морских
      Залито кровью римскою?.. —
 

и шестнадцатый эпод – скорбные слова о том, что Рим обречен на самоубийственную гибель, и все, что можно сделать, – это бежать, чтобы найти где-нибудь на краю света сказочные Счастливые острова, до которых еще не достигло общее крушение:

 
Слушайте ж мудрый совет: подобно тому как фокейцы,
      Проклявши город, всем народом кинули
Отчие нивы, дома, безжалостно храмы забросив,
      Чтоб в них селились вепри, волки лютые, —
Так же бегите и вы, куда б ни несли ваши ноги,
      Куда бы ветры вас ни гнали по морю!
Это ли вам по душе? Иль кто надоумит иначе?
      К чему же медлить? В добрый час, отчаливай!..
 

(Пер. А. Семенова-Тян-Шанского)

Но Счастливые острова были мечтой, а жить приходилось в Риме, где власть крепко держал в руках Цезарь Октавиан (после битвы при Филиппах он поделил власть с Антонием: Антоний отправился наводить порядок на Востоке, Октавиан – в Риме). Гораций начинает присматриваться к этому человеку и с удивлением открывает за его разрушительной деятельностью созидательное начало. Осторожный, умный, расчетливый и гибкий, Октавиан именно в эти годы закладывал основу своего будущего могущества: на следующий год после Филиппов он был ужасом всего Рима, а десять лет спустя уже казался его спасителем и единственной надеждой. Разделив конфискованные земли богачей между армейской беднотой, он сплотил вокруг себя среднее сословие. Организовав отпор беглым рабам – пиратам Секста Помпея, он сплотил вокруг себя все слои рабовладельческого класса. Выступив против своего бывшего соправителя Антония, шедшего на Италию в союзе с египетской царицей Клеопатрой, он сплотил вокруг себя все свободное население Италии и западных провинций. Победа над Антонием при Акции в 31 году до н. э. была представлена как победа Запада над Востоком, порядка над хаосом, римской республики над восточным деспотизмом. Гораций прославил эту победу в эподе 9 и в оде I, 37. Гораций уже несколько лет как познакомился, а потом подружился с Меценатом, советником Октавиана по дипломатическим и идеологическим вопросам, который собрал вокруг себя талантливейших из молодых римских поэтов во главе с Вергилием и Варием; Гораций уже получил от Мецената в подарок сабинскую усадьбу, и она принесла ему материальный достаток и душевный покой; Гораций уже стал известным писателем, выпустив в 35 году до н. э. первую книгу сатир, а около 30 года – вторую книгу сатир и книгу эподов. Как и для всех его друзей, как и для большинства римского народа, Октавиан был для него спасителем отечества: в его лице для Горация не империя противостояла республике, а республика – анархии. Когда в 29 году до н. э. Октавиан с торжеством возвращается с Востока в Рим, Гораций встречает его одой I, 2 – одой, которая начинается грозной картиной того, как гибнет римский народ, отвечая местью на месть за былые преступления, от времен Ромула до времен Цезаря, а кончается светлой надеждой на то, что теперь эта цепь самоистребительных возмездий наконец кончилась и мир и покой нисходят к римлянам в образе бога благоденствия Меркурия, воплотившегося в Октавиане.

С этих пор образ Октавиана (принявшего два года спустя почетное прозвище Августа) занимает прочное место в мировоззрении Горация. Как человек должен заботиться о золотой середине и равновесии в своей душе, так Август заботится о равновесии и порядке в Римском государстве, а бог Юпитер – во всем мироздании; «вторым после Юпитера» назван Август в оде I, 12, и победа его над хаосом гражданских войн уподобляется победе Юпитера над хаосом бунтующих Гигантов (III, 4). И как Ромул, основатель римского величия, после смерти стал богом, так и Август, восстановитель этого величия, будет причтен потомками к богам (III, 5). Возрождение римского величия – это прежде всего восстановление древней здоровой простоты и нравственности в самом римском обществе, а затем – восстановление могущества римского оружия, после стольких междоусобиц вновь двинутого для распространения римской славы до краев света. В первой идее находит завершение горациевская проповедь довольства малым, горациевское осуждение алчности и тщеславия; теперь оно иллюстрируется могучими образами древних пахарей-воинов (III, 6; II, 15), с которых призвано брать пример римское юношество (III, 2). Во второй идее находит выражение тревожное чувство пространства, звучащее в вечном горациевском нагромождении географических имен: огромный мир уже не пугает поэта, если до самых пределов он покорен римскому порядку. Обе эти идеи роднят Горация с официальной идеологической пропагандой августовской эпохи: Август тоже провозглашал возврат к древним республиканским доблестям, издавал законы против роскоши и разврата, обещал войны (так и не предпринятые) против парфян на Востоке и против британцев на Севере. Но было бы неправильно думать, что эти идеи были прямо подсказаны поэту августовской пропагандой: мы видели, как они естественно вытекали из всей системы мироощущения Горация. В этом и была особенность поэзии краткого литературного расцвета при Августе: ее творили поэты, выросшие в эпоху гражданских войн, идеи нарождающейся империи были не навязаны им, а выстраданы ими, и они воспевали монархические идеалы с республиканской искренностью и страстностью. Таков был и Гораций.

Три книги «Од», этот гимн торжеству порядка и равновесия в мироздании, в обществе и в человеческой душе, были изданы в 23 году до н. э. Горацию было сорок два года. Он понимал, что это – вершина его творчества. Через три года он выпустил сборник посланий (нынешняя книга I), решив на этом проститься с поэзией. Сборник был задуман как последняя книга, с отречением от писательства в первых строках и с любопытным поэтическим автопортретом – в последних («сын отпущенника, я расправил крылья шире гнезда, полюбился лучшим римским вождям в войне и мире…»). Это было неожиданно, но логично. Ведь если цель поэзии – упорядочение мира и установление душевного равновесия, то теперь, когда мир упорядочен и душевное равновесие достигнуто, зачем нужна поэзия? Страсть к сочинительству – такая же опасная страсть, как и другие, и она тоже должна быть исторгнута из души. А кроме того, ведь всякий поэт имеет право (хотя и не всякий имеет решимость), написав свое лучшее, больше ничего не писать: лучше молчание, чем самоповторение. Гораций хотел доживать жизнь спокойно и бестревожно, прогуливаясь по сабинской усадьбе, погруженный в философские раздумья.

Но здесь и подстерегала его самая большая неожиданность. Стройная, с таким трудом созданная система взглядов вдруг оказалась несостоятельной в самом главном пункте. Гораций хотел с помощью Августа достигнуть независимости от мира и судьбы; и он достиг ее, но эта независимость от мира теперь обернулась зависимостью от Августа. Дело в том, что Август вовсе не был доволен тем, что лучший поэт его времени собирается в расцвете сил уйти на покой. Он твердо считал, что стихи пишутся не для таких малопонятных целей, как душевное равновесие, а для таких простых и ясных, как восхваление его, Августа, его политики и его времени. И он потребовал, чтобы Гораций продолжал заниматься своим делом, – потребовал деликатно, но настойчиво. Он предложил Горацию стать своим личным секретарем – Гораций отказался. Тогда он поручил Горацию написать гимн богам для величайшего празднества – «юбилейных игр» 17 года до н. э.; и от этого поручения Гораций отказаться не мог. А потом он потребовал от Горация од в честь побед своих пасынков Тиберия и Друза над альпийскими народами, а потом потребовал послания к самому себе: «Знай, я недоволен, что в стольких произведениях такого рода ты не беседуешь прежде всего со мной. Или ты боишься, что потомки, увидев твою к нам близость, сочтут ее позором для тебя?» Империя начинала накладывать свою тяжелую руку на поэзию. Уход Горация в философию так и не состоялся.

Тяжела участь поэта, который хочет писать и лишен этой возможности; но тяжела и участь поэта, который не хочет писать и должен писать против воли. И юбилейный гимн, и оды 17–13 годов до н. э., составившие отдельно изданную IV книгу од, написаны с прежним совершенным мастерством, язык и стих по-прежнему послушны каждому движению мысли поэта, но содержание их однообразно, построение прямолинейно и пышность холодна. Как будто для того, чтобы смягчить эту необходимость писать о предмете чужом и далеком, Гораций все чаще пишет о том, что ему всего дороже и ближе, – пишет стихи о стихах, стихи о поэзии. В IV книге этой теме посвящено больше од, чем в первых трех; в том послании, которое Гораций был вынужден адресовать Августу (II, 1), он говорит не о политике, как этого, вероятно, хотелось бы адресату, а о поэзии, как этого хочется ему самому; и в эти же последние годы своего творчества он пишет «Науку поэзии», свое поэтическое завещание, обращенное к младшим поэтам.

Слава Горация гремела. Когда он приезжал из своего сабинского поместья в шумный немилый Рим, на улицах показывали пальцами на этого невысокого, толстенького, седого, подслеповатого и вспыльчивого человека. Но Гораций все более чувствовал себя одиноким. Вергилий и Варий были в могиле, кругом шумело новое литературное поколение – молодые люди, не видавшие гражданских войн и республики, считавшие всевластие Августа чем-то само собой разумеющимся. Меценат, давно отстраненный Августом от дел, доживал жизнь в своих эсквилинских садах; измученный нервной болезнью, он терзался бессонницей и забывался недолгой дремотой лишь под плеск садовых фонтанов. Когда-то Гораций обещал мнительному другу умереть вместе с ним (II, 17): «Выступим, выступим с тобою вместе в путь последний, вместе, когда б ты его ни начал!» Меценат умер в сентябре 8 года до н. э.; последними его словами Августу были: «О Горации Флакке помни, как обо мне!» Помнить пришлось недолго: через два месяца умер и Гораций. Его похоронили на Эсквилине рядом с Меценатом.

P. S. Это вступительная статья к изданию Горация в русском переводе (М., 1970): я в нем перевел «Науку поэзии», а переводить оды не решился и только сильно отредактировал все старые переводы. Статья опиралась на недавние тогда работы Э. Френкеля (1957), Н. Коллинджа (1961) и особенно С. Коммеджера (1962), оттуда взяты некоторые примеры. О композиции «Науки поэзии», знаменитой своей прихотливостью, я написал две отдельные статьи (в сб. «Очерки истории римской литературной критики», М., 1961, и в «Вестнике древней истории», 1965, № 4) 4545
  В настоящем издании – т. II, с. 349–403 и 404–414. – Прим. ред.


[Закрыть] . После них я навсегда остался в убеждении, что нет такого хаоса, в котором нельзя было бы найти порядок; с тем потом и работал всю жизнь над любым материалом.

Текст дается по изданию: Гаспаров М. Л. Политический смысл литературных сатир Горация // ВДИ. 1960. № 2. С. 107–111.

Противопоставление сатиры Луцилия и сатиры Горация издавна является общим местом всех курсов латинской литературы. Ни один исследователь не упустит случая упрекнуть Горация в вялости, а Луцилия в грубости. При этом обычно допускаются две ошибки. Во-первых, оба поэта сравниваются как современники, без учета всей разницы эпох; во-вторых, сравнению подвергаются главным образом отдельные высказывания обоих поэтов и совершенно не принимаются во внимание общие идейные основы их творчества. Последнее отчасти понятно: об идейных позициях Луцилия очень трудно составить представление при теперешнем состоянии текста. Однако в самых общих чертах они достаточно ясны4646
  См.: Чернявский М. Сатира Гая Луцилия. Канд. дисс., машинопись. М., 1952.


[Закрыть].

Луцилий был членом сципионовского кружка и разделял либерально-аристократическую позицию этого кружка. Политические взгляды Луцилия были весьма умеренны, он был противником демократического движения Гракхов4747
  Там же. С. 153–155.


[Закрыть], народная комедия видела в нем врага (Rhet. ad Her., II, 13, 19; 14, 24). Философские взгляды Луцилия сводились к проповеди умеренности и золотой середины (фр. 699, 702 М. и др.); к радикальной кинической философии он относился резко отрицательно (фр. 1225–26 М.). Литературные принципы Луцилия также определялись сципионовским либерализмом: он был сторонником изящного языка, свободного и от архаической выспренности, и от народной грубости; изящество его насмешек противостояло резкости низменного комедийного смеха. Моралистический подход к общественному злу, философия золотой середины, изящного слога – это те же самые принципы, какие мы увидим у Горация. Принципиальной идейной разницы между сатирой Луцилия и сатирой Горация нет.

Различия между Луцилием и Горацием заключаются в ином. Во-первых, Луцилий своей сатирой стремится исправить пороки общества, а Гораций – прежде всего свои собственные. Цель сатиры Луцилия – обличение, цель сатиры Горация – нравственное самосовершенствование. Во-вторых, Луцилий пишет свои сатиры для сравнительно широких читательских масс (фр. 592 сл., 595 сл. М.), а Гораций – для узкого аристократического кружка. В‐третьих, Луцилий часто отступает от своих литературных принципов и допускает в свои сатиры народную речь и комедийную резкость, Гораций же строго выдерживает изысканность стиля. Но и эти различия объясняются не тем, что Гораций якобы был бо́льшим филистером, чем Луцилий, а тем, что Луцилий писал в совершенно иной исторической обстановке, чем Гораций. Время Луцилия было временем литературного подъема, когда пропаганда словом представляла реальную политическую силу; сатиры Луцилия и были пропагандой. Время Горация было временем реакции, единственной реальной политической силой стало войско, литературная пропаганда потеряла всякое значение, и сатиры Горация стали моралистическим развлечением узкого аристократического кружка. Гораций только развивал в новых условиях те же самые политические, философские и литературные принципы, каких придерживался Луцилий за сто лет до него. Между этими поэтами больше сходства, чем разницы. Этим объясняются и совпадения многих отдельных мест и целых тем у Горация и Луцилия.

Сам Гораций отлично сознавал свою преемственность. Даже в полемическом ожесточении он ни словом не протестует против идейных позиций Луцилия и старательно ограничивает свою критику вопросами слога; а в 1‐й сатире II книги он безоговорочно объявляет Луцилия своим образцом и недосягаемым идеалом (стк. 29, 34, 74–75). Именно эта сатира является последним свободным от полемических передержек и исторически наиболее справедливым высказыванием Горация о своем отношении к Луцилию.

В таком случае чем же объяснить нападки Горация на устарелость, грубость и многословие Луцилия – нападки, составляющие основу 4‐й и 10‐й сатир I книги? Обычно это объясняется тем, что молодой поэт борется за свое место под солнцем и старается преувеличить собственную оригинальность4848
  Из последних работ см. статьи: Rudd N. Horace’s Poverty // Hermathena. 1954. Vol. 84. P. 16–25; Idem. Had Horace been criticized? // American Journal of Philology. 1955. Vol. 76. P. 165–175; Idem. The poet’s defence // Classical Quarterly. 1955. Vol. 5. P. 142–156; Idem. Libertas et facetus // Mnemosyne. 1957. Vol. 10. P. 318–336.


[Закрыть]. Это правильно, но этого недостаточно; Гораций полемизирует, конечно, не с самим давно умершим Луцилием, а с продолжателями и защитниками его традиции. Для того чтобы вполне понять смысл сатир Горация, нужно хотя бы приблизительно определить, кто были эти поклонники Луцилия и какое место занимали они в идейной борьбе последнего десятилетия республики.

Известно, что Луцилий был в родстве с домом Помпеев. Его племянница была матерью Гнея Помпея и бабкой Секста Помпея. Видный помпеянский офицер Луцилий Гирр был, как кажется, внучатым племянником сатирика4949
  Cichorius C. Römische Studien. Lpz.; B., 1922. S. 67ff.; West A. B. Lucilian genealogy // American Journal of Philology. 1928. Vol. 49. P. 240–253.


[Закрыть]. Помпеи хранили память о Луцилии. Изучавшие творчество писателя Варрон, Леней, Курций Никия были друзьями или клиентами Помпея. Можно не сомневаться, что имя Луцилия ассоциировалось у римского читателя с именами Помпеев5050
  Дафф даже предполагает: «В свои доцезаристские дни сам Гораций был в достаточной степени помпеянцем, чтобы заинтересоваться сочинениями Луцилия, внучатого дяди Помпея» (Duff J. W. H. Roman satire. Berkeley, 1936. P. 61).


[Закрыть].

Гнея Помпея давно не было в живых, но Секст Помпей в эти годы был едва ли не центральной фигурой политической жизни. С 42 года он владел Сицилией и блокировал своим флотом Италию. К нему стекались все недовольные властью триумвиров: с одной стороны, проскрибированные аристократы, с другой – разоренные крестьяне и беглые рабы. Надежда на помощь со стороны Секста объединяла разрозненные силы аристократической и демократической оппозиции в Риме. Городской плебс устраивал бурные демонстрации в его пользу, аристократическая фронда сносилась с ним через Муцию и Скрибония Либона, Антоний вел с ним переговоры. Ради сохранения своей власти Октавиан пошел на брак с дочерью Либона и на переговоры с Секстом: весной 39 года был заключен мирный договор в Путеолах. Но передышка была недолгой: на сторону Октавиана перешел Менодор, командующий флотом Секста Помпея; военные действия возобновились, летом 38 года был предпринят большой морской поход на Сицилию. Положение было предельно напряженным.

Такова была политическая обстановка в то время, когда в римских литературных кругах вспыхнул интерес к имени и творчеству Луцилия.

Мы лишь смутно можем представить себе состояние литературы в Риме в начале 30‐х годов. Вся оппозиционная литература этих лет погибла: уже несколько лет спустя ее злободневность была неинтересна читателю, а ее направленность вредна правительству. Но даже беглые указания историков показывают, что оппозиционные настроения были широко распространены в римских литературных кругах. Мы можем насчитать по крайней мере четыре центра литературной оппозиции того времени5151
  Сводку данных об упоминаемых лицах см.: Schanz M., Hosius C. Geschichte der römischen Literatur. Bd. I. München, 1927.; Bardon H. La litérature latine inconnue. Vol. I. Р., 1952.


[Закрыть]. Первый центр – друзья Цицерона: Варрон, Аттик, Тирон, Лаврей, Корнелий Непот. Второй центр – близкие дому Помпеев: Ампий Бальб, Авл Цецина, Кассий Пармский, Леней, Меций Тарпа. Третий центр – остатки приверженцев Брута: Бибул младший, Волумний, Эмпил, может быть, Танузий Гемин и Акторий Назон. Четвертый центр – поэты-неотерики во главе с Фурием Бибакулом и Валерием Катоном. К этим четырем центрам аристократической оппозиции нужно прибавить рупоры демократической оппозиции – народную комедию (ателлану и мим) и проповеди бродячих философов – стоиков и киников. Так как Антоний давно исподтишка интриговал против своего союзника, то можно предполагать, что его приверженцы в Риме – например, риторы Секст Клодий и Анний Цимбр, мимограф Нукула, трагик Лентон – были также причастны к оппозиционной пропаганде. Несомненно, результатом деятельности этой литературной, сценической и проповеднической оппозиции и явилось то обилие порочащих слухов об Октавиане, его жизни и поведении, отголоски которых мы находим у Светония.

Для этой пестрой литературной оппозиции имя Луцилия должно было стать таким же лозунгом, каким было имя Секста для политической оппозиции. Вокруг сатирической традиции Луцилия можно было объединять аристократическую и демократическую оппозицию в литературе, как вокруг Секста Помпея объединялась аристократическая и демократическая оппозиция в политике. Не случайно именно в это время вождь неотериков Валерий Катон заявил, что готовит исправленное издание сочинений Луцилия (Hor., Sar. I, 10; 1а–8а). Назревал общий поход литературной оппозиции против Октавиана. Необходимость борьбы с внутренней оппозицией сильно осложняла борьбу Октавиана с Секстом Помпеем.

Тот факт, что оживление литературной оппозиции действительно имело место в эти годы, подтверждается тем, что непосредственно после описанных событий Октавиан поручает Меценату организовать литературную группировку, защищающую интересы цезаризма. К этой группировке присоединяется и Гораций.

Эволюция Горация от республиканских убеждений к цезаризму происходит в первые же годы после битвы при Филиппах. Самые ранние из известных нам его стихотворений еще имеют черты оппозиционности: это 7-я сатира с ее каламбурным намеком на цареубийцу – Брута и 16‐й эпод, основное настроение которого – отчаяние беззащитного мелкого собственника, согнанного с земли солдатами. После этого, во 2‐й сатире и 2‐м эподе, уже появляется примиренческая проповедь золотой середины и довольства малым – основная тема зрелого Горация; но во 2‐й сатире она еще заслонена обилием скандальных намеков и эротического материала, во 2‐м эподе она как бы взята в иронические кавычки эпиграммной концовкой.

В 4‐й сатире Гораций впервые открыто провозглашает свою новую программу и противопоставляет свою сатиру, «самую совершенную» и изящно отделанную, старой сатире, обличительной и грубой. Однако он это делает в высшей степени осторожно. Начав сравнивать себя с Луцилием, Гораций быстро подменяет это сравнение с Криспином (стк. 14 сл.), потом с Фаннием (стк. 21 сл.), потом с доносчиками Сульцием и Каприем (стк. 65 сл.) и, наконец, с безымянным клеветником, образ которого лишь тонкими намеками сближен с образом Луцилия5252
  Frank T. Horace’s description of a scene in Licilius // American Journal of Philology. 1925. Vol. 46. P. 72–74.


[Закрыть]. Даже там, где он говорит о самом Луцилии, он предпочитает выражаться двусмысленно: erat quod tollere velles (стк. 11). А в заключении сатиры он неожиданно признает себя принадлежащим к manus poetarum (стк. 141) – тех поэтов, от которых он только что так усердно отмежевывался. Это значит, что Гораций еще не причисляет себя к кружку Мецената и оставляет себе лазейку, чтобы в случае неудачи вернуться к оппозиции.

Тем не менее главным оставался тот факт, что Гораций открыто выступил против Луцилия, имя которого было литературным лозунгом помпеянской оппозиции. Это неизбежно привлекало к нему благосклонное внимание Мецената. Известно, что первая встреча Горация с Меценатом состоялась еще в начале 38 года, но Гораций был принят недружелюбно (Sat., I, 6, 55 сл.). По-видимому, 4-я сатира с ее колебанием между оппозицией и цезаризмом была написана в последующие месяцы, когда Гораций был еще не уверен в своей дальнейшей судьбе5353
  Ср. различные датировки у: Latsch R. Die Chronologie der Satiren und Epoden des Horaz. Würzburg, 1936.


[Закрыть]. Тем временем прошло лето: Октавиан был разбит Секстом, оппозиция ликовала, стало ясно, что, прежде чем предпринимать новый поход, надо подавить оппозицию в тылу. Для идеологической борьбы с оппозицией и создается кружок Мецената как организационное целое. Гораций, автор сатиры против луцилианцев, оказывается желанным союзником и осенью 38 года, десять месяцев спустя после первой встречи с Меценатом, становится членом его кружка. Знаком доверия было участие Горация в дипломатической поездке Мецената в Брундизий следующей весною (Sat., I, 5).

Творчество Горация сразу становится интенсивнее. На протяжении трех лет были написаны семь сатир и несколько эподов. Их основное содержание – проповедь умеренности и аполитизма (моралистическая трилогия: 6-я, 3-я и 1-я сатиры) и борьба против идеологии плебса в ее двух формах: стоико-кинической философии и мистических суеверий. В первую сатиру вкраплены насмешки над стоиками Фабием и Криспином, третья сатира заканчивается высмеиванием основного стоико-кинического положения: мудрец сам себе царь. При этом не случайно объектом насмешек был выбран Фабий, известный как помпеянец (Porph. ad Sat., I, 1, 14); а когда в 3‐й сатире Гораций заставлял своего собеседника-стоика бранить Алфена Вара, юриста из партии Октавиана, это как бы подчеркивало политическую неблагонадежность радикального стоицизма. Наибольшей резкости нападки Горация достигают в 6‐м эподе: Quid immerentes hospites vexas, canis? «Пес» было самоназванием киников, и 6‐й эпод можно без колебаний отнести к этой кампании против них. Другой ряд произведений – 8-я сатира и эподы 5‐й и 7‐й – обращен против суеверий, мистицизма, магии, распространявшихся в народе и направляемых оппозицией против нового режима5454
  Машкин Н. А. Эсхатология и мессианизм в последний период римской республики // Известия АН СССР. Отделение истории и философии. 1946. Т. III. Вып. 5. С. 441–460.


[Закрыть]. Это была как бы подготовительная кампания перед тем официальным изгнанием чернокнижников из Рима, которое предпринял Агриппа через два года после опубликования первой книги сатир. Открытого политического содержания своих сатир Гораций избегает; однако когда в 6‐й сатире он обвиняет народ в том, что тот дарит почести недостойным и цепенеет перед знатными предками (стк. 15 сл.), это можно понять как намек на сочувствие плебса Сексту Помпею. А 4‐й эпод целиком представляет собой политическую эпиграмму на выскочку-вольноотпущенника и заканчивается грозным вопросом: какой толк воевать с беглыми рабами Секста, когда такой же беглый раб командует в нашем войске? Порфирион относит этот эпод к Помпею Мене, т. е. к Менодору: по-видимому, после поражения 38 года сторонники Октавиана попытались выгодно свалить ответственность за неудачу похода на вчерашнего помпеянца Менодора, и эпод Горация был одним из моментов памфлетной травли Менодора, закончившейся возвращением этого флотоводца к Сексту Помпею5555
  Иначе: Cumaniecki C. De epodis quibusdam Horatianis // Commentationes Horatianae. Cracoviae, 1935. P. 139–157.


[Закрыть].

Эту серию произведений 37–36 годов заключает 9-я сатира, в которой Гораций окончательно отмежевывается от своего прежнего окружения – неотерической богемы – и с гордой скромностью сообщает о своей близости с Меценатом.

Тем временем политика Октавиана делала успехи. Было завершено наделение ветеранов землями и деньгами, в Италии возродилась (на недолгое время) прослойка мелкого крестьянства, преданная Октавиану, брак Октавиана с Ливией закрепил его союз с сенатским сословием. В то же время Секст Помпей быстро терял своих политических союзников: знать, напуганная засильем беглых рабов и крестьян в его войске, отшатывалась от него и склонялась к примирению с Октавианом. В литературных кругах Рима все больше распространялись симпатии к цезаризму: надоедливый герой 9‐й сатиры, мечтавший через Горация втереться в кружок Мецената, был, вероятно, не единичным явлением. Оппозиционный блок распался. Теперь Секста Помпея поддерживал только римский плебс и его глашатай – народная комедия. Осенью 36 года Октавиан разгромил Секста и расправился с беглыми рабами. С этого времени его союз с рабовладельческими сословиями утвердился окончательно. Но Секст спасся, бежал на Лесбос и предложил свой союз Антонию. На этот союз римский плебс возлагал свои последние надежды.

В этой обстановке Гораций написал 10-ю сатиру I книги. Это был удар по последним защитникам литературного помпеянца Луцилия. Здесь Гораций гораздо более последователен и резок, чем в 4‐й сатире. Он сразу обрушивается на грубость и беспорядочность поэзии Луцилия, причем попутно сближает Луцилия то с мимографом Лаберием (стк. 6) и другими мастерами народной комедии, руководимыми Тарпой (стк. 38), то с оппозиционными неотериками Тигеллием и Деметрием (стк. 18; судя по стк. 91, они преподавали в актерских школах, т. е. также были близки к народной комедии), то с помпеянским сатириком Пифолеонтом (Пифолаем, стк. 22), то с мистиком Цезием этрусским5656
  Принимаем удачную конъектуру Эрманна вместо рукописного Cassius (Hermann L. Cassius ou Caesius? // Revue des Études Anciennes. 1933. T. 35/1. P. 24.).


[Закрыть] (стк. 62). Эти сближения лучше всего раскрывают политическую сущность борьбы Горация против Луцилия. Далее Гораций развертывает картину деятельности своей литературной группировки: это как бы распределение сил по фронту перед общим наступлением. После этого Гораций пытается отбить у противников их знамя – Луцилия, заявляя, что, живи Луцилий теперь, он писал бы совсем иначе и, пожалуй, был бы союзником новой школы (стк. 68 сл.). В заключение Гораций перечисляет поименно участников кружка Мецената и их знатных ценителей.

Замечено, что почти все эти ценители, упомянутые Горацием, – Поллион, Мессала, Бибул, Фурний – явные сторонники Антония5757
  Frank T. Catullus and Horace. N. Y., 1928. P. 171f.


[Закрыть]. Это вовсе не доказательство либерализма Горация по отношению к Октавиану, наоборот. В это время, зимой 36/35 года, Антоний собирался заключить союз с Секстом Помпеем, а это повлекло бы открытый разрыв с Октавианом и гражданскую войну, к которой Октавиан еще не был готов. Нужно было напомнить о старой близости Антония с Октавианом и убедить не нарушать эту близость ради союза с Секстом. С этой целью Гораций объединяет в конце 10‐й сатиры имена цезарианцев с именами антонианцев; с этой же целью он, готовя к изданию первую книгу сатир, ставит на важное, центральное место 5-ю сатиру, описывающую дипломатическую поездку Мецената к Антонию, и на еще более ответственное, заключительное место – 10-ю сатиру.

Союз Антония с Секстом не состоялся. Секст был убит, его смерть на время обескуражила оппозицию. Луцилианское движение в литературе сошло на нет. И Гораций мог уже вполне открыто объявить Луцилия своим предшественником и образцом, что он и сделал в 1‐й сатире II книги.

Но это не меняло общего отрицательного отношения цезаризма к Луцилию и его традиции. Единственный раз в эпоху Августа вновь всплывает имя Луцилия, когда Юлий Флор предпринимает составление антологии из республиканских сатириков: Энния, Луцилия и Варрона (Porph. ad Epist., I, 3, 1). Очевидно, это была попытка дать такое извлечение из Луцилия, которое раскрыло бы в нем идеологического предшественника поэтов времени Августа. Затем упоминания о Луцилии снова исчезают, и лишь новые волны аристократической оппозиции при Клавдиях и Флавиях возрождают интерес к сатирику.