Текст книги "Собрание сочинений в шести томах. Т. 6. Наука и просветительство"

Идея в литературном произведении – как мораль в басне. Есть игра: из слова «муха», меняя по одной букве, сделать слово «слон». Точно так же и из «Гамлета» при желании можно вывести идею о вреде табака, только для этого потребуется больше переходных ступеней, чем для иного вывода. Научиться выделять и подсчитывать эти переходные ступени – это и будет формализацией правил выведения идеи из текста.

«Известное известно немногим» Видимо, и неизвестное неизвестно немногим? Это обнадеживает.

Изнанка «Я всегда считал, что у каждой оборотной стороны есть своя медаль», – сказал В. Е. Холшевников.

Изувер, букв. «фанатик», все чаще употребляется (по созвучию) в значении «изверг»: «в Ростове судят изувера…» Уже у Цветаевой встречается: «изувер белому делу», хотя тут, скорее, имеется в виду «изменник».

Импортный Так называется списанный или компилятивный комментарий к переводному автору.

Имя Булгарин был Фаддей в честь Костюшки (Греч).

Имя Тынянов написал в рецензии на Слонимского: «Под рассказом „Актриса“ подписался бы Куприн», но оказалось, что Слонимский уважает Куприна; тогда Тынянов исправил: «…подписался бы Потапенко». Слонимский обиделся, но поздно.

Имя Когда в бурсе, чтобы согреться, устраивались драки стенка на стенку, то становились по фамилиям: с одной стороны на -ов, с другой на -ский, а редкие на -ин присоединялись к -ским (Гиляров-Платонов).

Имя Покойного Г. М. Фридлендера звали Георг-Гастон-Эдгар Михайлович – так написано было в его заявке в РФФИ.

Индивидуальность Это когда каждое «а» в строке не хочет быть похоже на другое.

Интеллигент «У подлинного джентльмена могут быть скверные манеры, и настоящий интеллигент может не знать Мопассана и Гегеля – дело тут не в реальных признаках, а в какой-то внутренней пропудренности культурой вообще» (В. Жаботинский, «Пятеро»). Теперь я знаю, почему я не интеллигент: я не пропудрен, я пропылен культурой вообще.

Интеллигентность Склонение «Спартакóм, Бальзакóм» не новость, у Дмитриева в пер. из Пóпа: «…целый том / Ругательств, на него написанных Попóм…», а «у Исайи Берлинá», слышал я от очень крупного филолога. И, наоборот, изысканное «в нынешнем бардáке…».

Интерпретация «Мы знаем, что с течением времени понимание произведений не усыхает, а обогащается», т. е. растет наше собственное творчество по их поводу. («А к подножию уже понанесли…» – писал Маяковский.) Колумб огорчился бы, что вместо Индии авторского замысла он нашел Америку собственного сочинения, а мы этим гордимся.

Ирония Как трудно пародировать философию! Все кажется, что она сама себе пародия. Пародическая философия обэриутов более всего похожа на философию Кифы Мокиевича, но этот подтекст почему-то ускользает от интерпретаторов. В то же время исходить из этого при анализе нельзя, потому что ирония, за редчайшими исключениями, – вещь недоказуемая.

Ирония Н. Гр. сказала: таково же неразрешимое колебание филологов: учение Платона о вдохновении (или о чем угодно) – всерьез или ирония? После веков серьезного понимания любое учение кажется пародией на копящуюся литературу о нем – и филология начинает рубить сук, на котором сама сидит.

Искренность «И. Сельвинский любил говорить, что талантливый поэт искренен, большой – откровенен» (выписано из кн. под загл. «Как бы там ни было», имя автора забыл).

Искренность М. М. Гиршман: монолог Печорина – это искренний рассказ о том, как Печорин неискренним образом высказывал свою искреннюю правду. Трехступенчатое преломление.

Искусство для искусства Маргарита Австрийская, плывя замуж в Испанию, в смертельную бурю сочинила себе эпитафию, хоть с погибшею эпитафия тоже утонула бы, а для спасшейся она была бы не нужна.

Искусствоиспытателем, а не искусствоведом называл М. Алпатов А. Габричевского; вернее бы это сказать о Б. И. Ярхо.

История «Надобно найти смысл и в бессмыслице, в этом неприятная обязанность историка – в умном деле найти смысл сумеет всякий философ» (Ключевский). Его любимая сентенция: «История не учит, она только наказывает тех, кто не хочет учиться».

Как поживаете? Вера Любомировна ответила: «Если бы я была американкой, то сказала бы: прекрасно!»

Африканская сказка. Встретил кот курицу с мешком проса. «Откуда просо?» – «От людей: отрубили мне одну ногу и дали проса». – «Пожалуй, и я пойду». Пошел, попросил; отрубили ему ногу и дали проса. Идет назад на трех ногах, опять видит курицу и замечает: а ноги-то у нее обе целы. «Ах, обманщица!» – «Вовсе не обманщица: как сказала, так ты и получил твое просо». Кто прав?

Калека «Спортивные оды Пиндара должен изучать атлет», – сказала М. Е. Грабарь-Пассек. «Или калека», – ответил я, и она согласилась. Может быть, всякий филолог – калека от поэзии? Я переводил Овидия и Пиндара именно как калека.

Каламбур «Охотнорядцы с Проспекта Маркса», – сказал С. Ав. еще до переименования; теперь каламбур пропал.

«Если кажется – то перекрестись». Я пишу не о том, что мне кажется, а о том, почему мне кажется.

Каннитферштан (см. Жуковский, «Две были…»). На картах для маньчжурской войны значились селения: Бутунды I, Бутунды II, Бутунды III, потому что «бутунды» значит «не понимаю». Так и воевали (В. Алексеев. В старом Китае).

Канонизация Николая II. А вот в Англии почему-то канонизировали не Карла I, а Томаса Мора. Мы ведь не считаем святым моряка за то, что он утонул в море. У каждой профессии есть свой профессиональный риск; для королей это гильотина или бомба. Канонизируйте сначала Льва Толстого.

Карты Бертон от меланхолии рекомендовал рассматривание географических карт. А мне они помогли понять, что такое символизм. Лет в десять я спросил об этом мать, она ответила: «Ну вот если нужно обозначить на карте лес, а изображают елочку или художник нарисует трубу вместо целого завода, это и будет символизм».

«В Кельне считают, что на восточном берегу Рейна уже начинается Сибирь», – сказал С. Ав.

Кириллов Радищев у Лотмана, желающий пробудить человечество не книгой, так самоубийством, удивительно похож на Кириллова. Даже заиканием.

 
Сам сижу я за столом,
Как всегда, угрюмый,
И невесело пером
Выражаю думы.
 

Дрожжин

Классики, или Диалог культур. Перс сказал Вамбери: как же наша культура не выше вашей, если вы наших классиков переводите, а мы вас нет?

Классическое образование Президент Гардинг умел одновременно писать одной рукой по-гречески, другой по-латыни.

Клирос Чаадаев имел между дамами крылошанок и неофиток (Вяземский).

Книга «Он сорок лет назад сочинил книгу ума своего и доселе читает по ней», – говорил Батюшков об А. С. Хвостове.

Книги с полок обступают меня, и каждая спрашивает: где брат мой Авель? почему ты меня так мало использовал?

Книги как вехи воспоминаний. Зимой в углу пестрого коврового дивана при свете лампы (абажур с цветной бисерной бахромой) читаю книгу про Баженова, болонского лауреата; помню даже опечатку: Жакнетта вместо Жаннетта. Темно-красный том Хемингуэя почему-то вижу на вагонном столике отъезжающего поезда (серый движущийся перрон, серое небо за окном) – хотя ни в какой дороге я его не читал: смешанное чувство восторга и непонимания.

Книги Когда монголы взяли Багдад и бросили книги в реку, Евфрат несколько дней тек чернилами.

Ковчег Точно ли Ной строил ковчег один с сыновьями? а если у них были работники, как на старых гравюрах, то знали ли они, что их на борт не возьмут? или их обманули в последний миг?

Козьма Прутков «Ласкательство подобно написанному на картине оружию, которое служит только к увеселению и ни к чему другому не годится». «Как порожные сосуды легко можно, за рукоятки взяв, подъимать, так легкомысленных людей за нос водить». «Жизнь наша бывает приятна, когда ее строим так, как мусикийское некое орудие, т. е. иногда натягиваем, а иногда отпускаем» («Трудолюбивая пчела», 1759: Димофила врачевания жития, или Подобия, собранные из Пифагоровых последователей).

Козьма Прутков «Это еще не начало конца, но, быть может, уже конец начала», – сказал Черчилль об Эль-Аламейне.

Колодезь Я пересохший колодец, которому не дают наполниться водой и торопливо вычерпывают придонную жижу, а мне совестно.

Командировка. Я возвращался, опасаясь: вдруг за полгода история ушла так далеко вперед, что я вернусь совсем в другую страну? Но, оглядевшись, увидел: нет, все изменилось лишь в пределах предсказуемого. «Так ли? – сказал В. См. – По-моему, история ушла очень далеко, но по очень однообразной местности».

Комаринский Размер Полонского в поэме «Анна Галдина»:

 
Бесподобное местечко, господа!
Не угодно ли пожаловать сюда?..
 

был подсказан ему ритмом молитвы «Отче наш, иже еси на небеси» (Андреевский. Лит. очерки, 1902).

Комментарий Перед текстом (и перед человеком) я чувствую себя немым и ненужным, а перед текстом с комментарием (и перед разговором двоих) – понимающим и соучаствующим. Мне совестно быть первобеспокоящим. Потому я и на кладбища не хожу; а текст для меня – тоже покойник. «Это пир гробовскрывателей – дальше, дальше поскорей!»

Конгениальность Говорят, когда переводчик конгениален автору, то можно дать ему волю. Но, следуя этой логике, когда один студент лицом похож на другого, то он может сдавать зачет по его зачетке.

Корни Жить корнями – это чтобы Чехов никогда не уезжал из Таганрога?

Косорецким назывался поросенок к новогоднему застолью – в честь Василия Кесарийского.

Кофейни в Вене появились после того, как в 1683 году в турецком стане было захвачено очень много кофе.

Краткость У индийских грамматиков считалось: изложить правило короче на одну лишь краткую гласную – такая же радость, как родить сына (Robins).

Критик Бывало, придет Д. Жаров к Разоренову, завалится за прилавок и заснет, а лавочку закрывать пора. Крикнешь: «Критик идет!» – ну он и проснется (Белоусов).

Критика отвечает на вопросы, задаваемые произведением, литературоведение восстанавливает вопросы, на которые отвечало произведение. Задача критики – организация вкуса (единства ответов): «Кто еще из читателей „Задушевного слова“ любит играть в солдатики?» Симонид открыл науку помнить, критика – науку забывать: именно она умеет восхищаться каждой метафорой как первой метафорой на свете. Белинский начинал каждую новую рецензию с Гомера и Шекспира, потому что ему нужно было всякий раз перестроить историю мировой литературы с учетом нового романа Жорж Занд. Чехов поминал Стасова, которому природа дала драгоценную способность пьянеть даже от помоев; послушав НН, я подумал, что эта способность не личная, а профессиональная.

Критика Смысл всякой критики: «Если бы я был Господом Богом, я бы создал этого автора иначе».

Круг «Думали, что революция повернет на 180 градусов, а она повернула на 360».

К сожалению Бонди говорил: «Ранние стихотворения Лермонтова, к сожалению, дошли до нас».

Кувшин Я сказал: «Как мы далеки от народа: вот оказалось, что главный народный герой – всеоплакиваемый Листьев, а я о нем и не слышал». А. объяснила: «А плакали не о нем. Это как в сказке, где искали родню казненного: выставили голову на площади и смотрели, кто из прохожих заплачет. Вышла мать, нарочно разбила кувшин и заплакала, будто бы о кувшине. Вот и Листьев был как тот кувшин».

Кукушка и петух Альбова Шмелев считал русским Прустом. Бунин говорил: «Толстой, если бы захотел, мог бы писать, как Пруст, но он бы не захотел».

Культура Погибает русская культура? Погибают не Пушкин и Гоголь, а мы с вами. И положа руку на сердце: разве нам не поделом?

Кухарка Ключевский описывал Елизавету: обычная русская баба, с таким же кругозором, добродушием и здравым смыслом, – а ничего, получилось. Вот что значит «кухарке управлять государством».

Лабиринт Сыну-школьнику: да, алгебра страшна, как лабиринт: ходить по лабиринту – научиться можно и даже интересно, но ведь чем лучше этому научишься, тем быстрее попадешь к Минотавру. XIX век на том и пострадал: он думал, что научиться ходить по лабиринту – это уже и значит победить Минотавра.

Лай Ремизов писал: «В России кошачий мех – печелазый, а собачий – лаялый».

Лекции: «два часа в неделю читать кое-что по тетрадке, списанной с печатной книги» (Греч. Черная женщина. Это источник фразы Толстого в «Воскресении»).

Лень «Не результат главное, а полнота приложения сил». – «А как ее угадать?» – «По угрызениям: это недовольство своей ленью маскируется в недовольство результатом».

Лесть Бартенев говорил: «Я не льстец, я льстивец».

Литературовед не может быть писателем и вместо этого реконструирует исследуемого писателя. Но, сказав А, нужно сказать Б (впрочем, см. А): чтобы он не хотел быть читателем и вместо этого тоже реконструировал читателя. А это ему дается гораздо хуже: ему очень хочется, вопреки логике, остаться читателем, хотя бы и незаконным.

Литературоведение «Если вы занимаетесь одним автором, то это история литературы, а если двумя, то это теория?» – спросила Н. Брагинская.

Личность как точка пересечения Живут шесть мужчин: семьянин, патриот, блондин, химик, спортсмен и мерзавец – и шесть женщин с такими же характеристиками. Все друг с другом связаны: супруги, любовники, приятели, сотрудники. Отношения запутываются, семьянин ревнует жену к спортсмену, по наущению мерзавца добывает у химика отраву и губит соперника. Начинается следствие, и скоро обнаруживается, что все шестеро были одним и тем же лицом. Больше того, не исключена возможность, что и следователь то же самое лицо. Но что же, стало быть, произошло: самоубийство? или все-таки нет? Не разобрался.

Личность как половина: я знаю, что она составлена из напластований; что они случайны; что они такого-то происхождения; что среди них нет того-то и того-то; отсюда тоска по тому, чего во мне нет, не менее сильная, чем по платоновой дополняющей половине.

Все, что во мне есть, дано мне лишь на подержание (как детские деньги на покупку хлеба). Талант – это как подаренный мне паровозик (не богом, а обществом, наслоившимся в меня), гордиться им так же смешно. «Это не твой мир! – говорили мне с детства. – Его дали тебе подержать-поиграть в пользование: ничего не испорть!» И вы удивляетесь моему характеру? Я что-то улучшаю и порчу только в себе.

Личность Начало ненаписанной книги о римских поэтах: «Все эти стихи были бы написаны на тех же силовых линиях и без этих поэтов, но явление этих поэтов стягивало эти линии в такие-то пучки, и натяжение это было болезненно и для нитей, и для скрепок – эта боль и составляет предмет нашего дальнейшего рассмотрения» и т. д.

Логика «Как атеист смеет комментировать Достоевского?» – мысль И. Золотусского в «Лит. газете», 17.6.1992. А как нам комментировать Эсхила?

Логика «Парфянский народ весьма лживым почитался для того, что, по свидетельству Геродотову, учреждены были у них жесточайшие законы против лжецов» (Кантемир).

Логика У Блока Смерть говорит: «Я отворю. Пускай немного / Еще помучается он», – хотя по смыслу, кажется, надо бы: «Я подожду. Пускай…» и т. д.

Ложе «Ложепеременное спанье» – переводил Лесков слово «адюльтер».

Ложь Спрашивали ребенка: «Зачем ты солгал? Тебе же не было никакой выгоды». Он ответил: «Я боялся, что, если скажу правду, мне не поверят».

Ложь «Если для тебя все вокруг – враздроб и единично, то понятно, почему ты не чувствуешь, когда тебе лгут: у единичного всегда может найтись своя правда». А мне и неинтересно знать, врет человек или не врет, мне интересно знать, что есть на самом деле, а этого ни один отдельный человек все равно не знает. Зато, кажется, я никогда и не верю тому, что мне говорят, а откладываю для проверки. Разочаровываться приходится редко – только в самом себе.

Лотман был против философии вообще – не только Маркса, но и Гегеля. Философия кончилась на Канте, точнее – на Шиллере: Шиллер внес в нее свободу. Какую свободу? Неопределимую: не ту, которая от, а ту, которая для. Вместо истины–добра–красоты для него главным, пожалуй, были свобода–творчество–любовь – вы ведь не сможете определить, что такое любовь? Под конец жизни задумывался о религии, но говорил: ум понимает, что она нужна, а сердце противится. Как Пестель. (И как Пушкин, добавил бы Мирский.) Его стоицизму казалось: потребность в Боге – это какая-то внутренняя слабина.

Любовь «Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломен» (Платон). Любовь – это когда мучишь ближнего не случайно, а сосредоточенно.

Любовь Великую любовь Пушкина каждый сочинял по своему вкусу: Щеголев – Раевскую, Брюсов – Ризнич, Цявловские – Воронцову, Ахматова – Собаньскую, Тынянов – Карамзину. Психоанализ Пушкина – дело сомнительное, но психоанализ пушкиноведения – вполне реальное.

Любовь Ключевский называл Бартенева посмертным любовником Екатерины II.

Любовь Люблю старшего племянника за то, что умен, а младшего за то, что глуп (Вяземский).

Любовь Нельзя возлюбить другого, как себя, но можно невзлюбить себя, как другого.

Любовь Шершеневич о Есенине: деревня его раздражала, а он боялся ее разлюбить.

Любовь Я разбирал перед американскими аспирантами «Антония» Брюсова: «страсть» – понятие родовое, «любовь» – видовое, происходит семантическое сужение и т. д. Меня переспросили, не наоборот ли. Я удивился. Потом мне объяснили: для них love – общий случай приятного занятия (love-making), а passion – это досадное отягчающее частное обстоятельство, от которого нужно как можно скорее избавиться.

«Любовь – это не тогда, когда люди смотрят друг на друга, а когда они смотрят на одно и то же» («в телевизор», добавляют циники). Может быть, мне оттого легче говорить с людьми, что я смотрю не на них, а на их предметы; и оттого тяжелее, что эти предметы мне безразличны.

Любовь и смерть

 
Она любила только розы,
       А я любил – левкой.
Она любила шум и грозы,
       А я любил – покой.
 
 
Мы разошлись. Она увяла
       От вздохов и – от слез.
Меня судьба уж та-ак ломала —
       Но – все я пе – ре – нес.
 

П. В. Жадовский, брат своей сестры

Мазохизм Бог, создавший мир с человеческой свободной волей, был мазохистом. «И садистом», – добавил И. О. «Это он играет нами сам с собою в кошки-мышки», – сказал третий.

Маневр В «Русской старине» 1888 года было написано, что бухарцы перед боем падали на спину и болтали ногами в воздухе, увидев, что так делали штурмующие русские после брода (чтобы вытекла вода из сапог). Такое вот культурное взаимовлияние.

Мария «В микроколлективе двух близнецов одна больше рисует, другая больше шьет – естественное распределение функций. Не были ли Марфа и Мария близнецами?» (К. А. Славская).

Мария Марию-Терезию звали Мария-Терезия-Вальпургия. А дочерей ее, сестер Иосифа II, – Мария-Анна-Жозефина-Антуанетта-Иоанна, Мария-Христина-Иоанна-Жозефина-Антуанетта Саксонская, Мария-Каролина-Луиза-Иоанна Неаполитанская, Мария-Амелия-Жозефина Пармская, Мария-Елизавета и Мария-Антуанетта Французская.

Мария Панин велел Топильскому составить экстракты из житий всех Марий и после этого даже по имениям запретил крестить во имя непотребных (восп. К. Головина).

Маркс НН преподавала латынь в группе, где были студенты Брежнев и Хрущева; одна из начальниц остановила ее в коридоре и сказала: «Вы не думайте, это чистая случайность, не делайте никаких выводов». А на психологическом факультете, когда училась моя дочь, на одном курсе были студент Энгельс и студентка Маркс. «И их не поженили?» – спросил сын. – «Нет». – «А вдруг у них родился бы маленький Ленин…»

Матерный «Приемлю дерзновение всеподданнейше просить подвергнуть меня высокоматерному Вашего Величества милосердию» («Рус. старина», 1886).

Матизмы В немецко-русском купеческом разговорнике Марпергера 1723 года русские фразы непременно включали несколько слов непристойной брани, в переводе опускаемых («Рус. старина», 1896). Наивный издатель пишет, что это какой-то шутник подсмеялся, диктуя немцу.

Матизмы Говорят, было заседание – давно-давно! – и кто-то смело сказал: «Как интересна для исследования матерная лексика». Вдруг послышался голос (чей?): «А что интересного? 17 корней, остальные производные!» – и наступила мертвая тишина, только было слышно, как шуршали мозги, подсчитывая знакомое. Будто бы до 17 так никто и не досчитал, а спросить – стеснялись невежества: так тогда и осталось это неизвестным. А теперь-то!

Упражнения Давида Самойлова: «Замените одно неприличное слово двумя приличными. Замените все приличные слова одним неприличным».

Митирогнозия (термин Щедрина). Muttersprache – называл Пастернак русский мат. В шествии 18 октября 1905 года «даже извозчики не ругались, хотя ругань есть красивый лиризм ремесла», – писал Вяч. Иванов в письме Брюсову.

Медиевальность «Как известно, Византия ни в одном жанре не достигла полной медиевальности, а только сделала первые шаги к ней» (С. Полякова о византийских сатирических диалогах). Я вспомнил анекдот об исторической пьесе, где оппонент героя будто бы говорил: «Мы, люди средних веков…»

Меню Царю Алексею Михайловичу с Натальей на свадьбу подавали «лебединый папорок с шафранным взваром, ряб, окрашиван под лимоны, и гусиный потрох». Для патриарха в пост: «четь хлебца, папошник сладкий, взвар с рысом, ягодами, перцем и шафраном, хрен-греночки, капусту топаную холодную, горошек-зобанец холодный, кашку тертую с маковым сочком, кубок романеи, кубок мальвазии, хлебец крупичатый, полосу арбузную, горшечек патоки с имбирем, горшечек мазули с имбирем и три шишки ядер» (Терещенко. Быт рус. народа).

Мера Вы не заблуждайтесь, в больших количествах я даже очень неприятен: знаю по долгому знакомству с собой.

Мертвые души Цензоры-азиатцы говорили: нельзя, теперь все начнут скупать мертвые души. Цензоры-европейцы говорили: нельзя, два с полтиной за душу – унижает человеческое достоинство, что подумают о нас иностранцы? (Гоголь в письме Плетневу 7 янв. 1842 г.).

Мир Сборник статей бывших верующих назывался «Как прекрасен этот мир, посмотри!» (строчка из популярной песни); я второпях прочитал «как прекрасен этот мир, несмотря».

Мировая литература А. В. Михайлов говорил: изобретение этого понятия ввело филологию в соблазн судить о книгах, которых она не читала, и тогда-то филология перестала быть собой.

Мистика «Что значит мистик? Немножко мистики, и человеку уже полегче жить на свете!» – отвечает Сема-переплетчик Янкелю-музыканту в пародии на пьесы О. Дымова.

Мнение «Многие признаны злонамеренными единственно потому, что им не было известно: какое мнение угодно высшему начальству?» (Козьма Прутков).

Мнение Гримм говорил о Франкфуртском парламенте: когда сойдутся три профессора, то неминуемо явятся четыре мнения.

Мнимые образы Словарь Морье: «метонимия благородной крови = от благородных предков объясняется тем, что формула крови наследуется». Но сложилась эта метонимия тогда, когда ни о какой формуле крови не знали. Когда мы читаем у Пастернака про Кавказ «Он правильно, как автомат, / Вздымал, как залпы перестрелки, / Злорадство ледяных громад», то нам нужно усилие, чтобы не представлять себе автомат Калашникова, потому что стреляющих автоматов в 1930 году не было. (У Жуковского «Пришла судьба, свирепый истребитель», кажется, воспринимается легче – почему?) А когда мы читаем про героев Пушкина или Расина, то нам лень делать усилие, чтобы не вкладывать в них наш собственный душевный опыт. Маршак переводил Шекспира: «Как маятник, остановив рукою…», хотя часы с маятником были изобретены Гюйгенсом уже после смерти Шекспира, а Мандельштам в переводах сонетов Петрарки писал: «О семицветный мир лживых явлений!» – хотя Петрарка не знал Ньютона.

Сон о Блоке . Мы с товарищем пришли к нему взять книг почитать. На лестничной площадке, ярко освещенной, стояла большая ломаная журнальная полка. Мы вытащили комплект «Вестника друзей Козьмы Пруткова»; серию в серых обложках с первым изданием «Двенадцати» (идут серые Двенадцать, а на первом плане сидит, свесив ноги, мерзкий Пан, вроде сатириконовского); сборник рассказов под инициалами Н. Щ. Ь. О. Ф.; книгу с надорванным титулом «Новый роман писателя-извозчика Н. Тимковского» и еще что-то. Несем Блоку для разрешения. Он молодой, в сером стройном костюме, на Тимковском указывает нам дату: 1923, говорит: «Какие широкие стали поля делать». Идет записывать выданное в тетрадь, комната забита книгами с французскими старыми корешками. «А вы знаете, что мне одна дама подарила за глоток воды из стакана?» – я, не видя, угадываю: Вольтер, «История Петра Великого». – «Да». – «По-французски или по-русски?» – «Все равно». Выходим, я вспоминаю стихи Борхеса: «Среди этих книг есть, которые я уже не прочту; От меня уходят время, пространство и Борхес». Думаю: нужно успеть вот так же раздать и свои книги; любит ли НН Эпиктета? А на лестничной площадке мать и тетка Блока снаряжают двух белых кур в подарок ребятам: нужно только привязать к спинам ярлычки: «Для ребят Нарвской заставы», а там куры сами добегут.

Молодой человек был похож на штопор концом вверх.

Молодые переводчицы строем сидели вдоль стен с напряженной собранностью недокормленных хищниц.

Мощи Были две династии сахарозаводчиков, Харитоненко и Терещенко. Харитоненко благодетельствовал городу Сумы, за это его там похоронили на главной площади, как греческого героя-хранителя, и поставили памятник работы Матвеева. После революции памятник убрали, а вместо него поставили Ленина.

Мы «Ну, вот уж мы, поляки, начинаем немножечко бить нас, евреев» – писал Ходасевич Садовскому в 1914 году. Будто бы В. Стенич на Гражданской войне тоже говорил: «Вот как мы на нас ударим…» А великий князь Константин Павлович в 1831 году: «Как мои поляки бьют наших русских!»

«Мы», – пишет в воспоминаниях Ахматова, имея в виду то пространство, в середине которого – Я. «Мы и весь свет», – говорили крот и мышь в сказке Андерсена.

 
И знает: за окном висит звезда,
Ее отнять у города забыли.
 

А. Ромм

Мысль «Люди думают, как отцы их думали, а отцы – как деды, а деды – как прадеды, а прадеды, они совсем не думали» (Л. Толстой, по Н. Гусеву).

Мысль «Недозволенной мысли он не скажет, но дозволенную скажет непременно соблазнительным образом» (Лесков).

Мысль «Последние две фразы дописаны при редактировании, чтобы ярче выразить мысль, которой у автора не было» (из редакторского заключения о рукописи).

«Мыслю – следовательно, сосуществую».

Мышь родила гору, и гора чувствует себя мышью.

Интеллигентский разговор

– Как вы себе представляете Пушкина, если бы он убил Дантеса, а не Дантес его?

– Представляю по Вл .Соловьеву, ничего лучше не могу придумать.

– Ведь Дантес вряд ли хотел его убивать. Почему он попал ему в живот? Скверная мысль: может быть, целился в пах?

– Исключено: ниже пояса не целились, дуэльный этикет не позволял.

– А если бы попал?

– Очень повредил бы своей репутации.

– Совсем трудно стало представлять себе, что такое честь. Сдержанность: оскорбление от низшего не ощущается оскорблением. В коммунальной квартире так прожить трудно. У Ахматовой было очень дворянское поведение.

– Это она писала: для кого дуэль предрассудок, тот не должен заниматься Пушкиным?

– Да.

– О себе она думала, что понимает дуэль, хотя в ее время дуэли были совсем не те.

– Как Евг. Иванов писал Блоку по поводу секундантства, помните? «Помилуй, что ты затеял: что, если, избави Боже, не Боря тебя убьет, а ты Борю, – как ты тогда ему в глаза смотреть будешь? И потом, мне неясны некоторые технические подробности, например: куда девать труп…». Вот это по Соловьеву.

– Отчего Пастернак обратился к Христу?

– А отчего Ахматова стала ощущать себя дворянкой? Когда отступаешь, то уже не разбираешь, что принимать, а что нет.

– Ахматова смолоду верующая.

– Пастернак, вероятно, тоже: бытовая религиозность, елки из «Живаго».

– Нет, у Пастернака сложнее: была память о еврействе.

– А я думаю, просто оттого, что стихи перестали получаться.

– А почему перестали?

– Он не мог отделаться от двух противоестественных желаний: хотел жить и хотел, чтобы мир имел смысл. Второе даже противоестественней.

– Не смог отгородиться от среды: дача была фикцией, все равно варился в общем писательском соку.

– Ему навязывали репутацию лучшего советского поэта, а он долго не решался ее отбросить, только в 37-м.

– Когда он родился? Да, в 1890‐м, удобно считать: 50 лет перед войной, 55 после войны [«Это он на собственный возраст примеривает», – сказал потом Ф.], война ослабила гайки режима, мир опять затянул их. О том, как он отзывался на антисемитские гонения и дело врачей, нет ни единого свидетельства, но в самый разгар их он писал «В больнице»: «Какое счастье умирать».

– Не люблю позднего Пастернака [оказалось: никто из собеседников не любит]. Исключения есть: про птичку на суку, «Август», даже «Не спи, не спи, художник». Но вы слышали, как он их читает? Бессмысленно: я ручаюсь, что он не понимал написанного.

– Ну, не понимать самого себя – это единственное неотъемлемое право поэта.

– И сравните, как он живо читал фальстафовскую сцену из «Генриха IV» и сам смеялся.

– Он читал ее мхатовским актерам и очень старался читать по-актерски.

– И потом, любоваться собою ему, вероятно, было совестно, а Шекспиром – нет.

– Я стал понимать Пастернака только на «Спекторском», лет в 16.

– Я тоже, хотя к тому времени и знал наизусть половину «Сестры – жизни», не понимая. «Значенье —суета и слово – только шум». А вы?

– Я, пожалуй, на «Темах и вариациях».

– Четыре поэта – Пастернак, Мандельштам, Ахматова и Цветаева – как носители четырех темпераментов: сангвиник, меланхолик, флегматик, холерик. Каждый может выбирать по вкусу. И равнодействующая двух непременно пройдет через третьего.

– А ваше предпочтение?

– Цветаева и Мандельштам.

– Несмотря на Ахматову?

– Цветаева могла бы написать всю Ахматову, а Ахматова Цветаеву не могла бы. Ахматова говорила: «Кто я рядом с Мариной? – телка!»

– Ну, это была провокация.

– Да, конечно, опять дворянская сдержанность и т. д.

– Вы слышали ранние пастернаковские прелюды? Они построены на музыкальных клише.

– Странно: поэтика клише – привилегия Мандельштама.

– Нет: цитата и клише – вещи разные.

– Правда, в музыке он пошел не дальше Скрябина. Харджиев его за это осуждает. Но ведь Скрябин, Шенберг, Стравинский – это как раз и есть три пути музыкального модерна.

Собеседниками были И. Бродский, Л. Флейшман и я.

Над «Она всегда думает над чем-нибудь, а не о чем-нибудь» (Лесков).

Наедине О. Седаковой духовник сказал о ее стихах: «Это не всегда можно понять, нужно остаться с собой далеко наедине». А я давно не могу так, получается только близко наедине, а это самое неприятное место – область угрызений совести и проч.

Наоборот «В службе не рассуждают, а только исполняют, а вне ее – наоборот», – говорил генерал Плещеев в оправдание своих вольных речей на досуге.