Текст книги "Воспоминание о будущем"

Глава 3
Экономические загадки Древнего Рима

Разумеется, точного ответа на эти вопросы нам получить не удалось, по поводу каждого из них написаны книги, из которых можно составить библиотеки. Но некоторое направление мысли они нам дали. И состояло это направление в том, что мы поняли, что в античном Риме теоретически мануфактур не должно было быть! По очень простой причине – там не могло быть спроса, в современном его понимании!

То есть сами мануфактуры, производительность труда на которых была выше, чем у рядовых граждан (напомним, рабовладельческий строй, натуральное хозяйство!), быть могли. Но вот куда они могли девать свою продукцию? Кто ее должен был покупать? Мне на это возразят, что Рим был миллионным городом (кстати, в Европе через 1000 лет город в 20 000 человек населением считался очень крупным), в котором были крупнейшие рынки, и я соглашусь, но откуда у римских жителей были деньги? Что они такое делали, что производители пшеницы из Северной Африки и украшений из Греции и с Востока, пряностей и шелка из Китая соглашались обменивать свою продукцию на это что-то? И вообще, производить что-то в таких колоссальных объемах, намного превышающих их собственные потребности?

Еще раз повторю, речь идет о рабовладельческом строе, при котором большая часть населения жила в рамках натурального хозяйства!

Собственно, тут нужно привести некоторое количество цифр и фактов. Просто, чтобы оценить масштаб стихийного бедствия.

Но начнем мы с цитаты одного очень известного автора.

«Что делал нормальный, классический грек римской эпохи? Или римлянин, или сириец? Как он проводил свой день? Утром он вставал с головной болью от вчерашней попойки. Причем это и люди богатые, и люди среднего состояния, и даже бедные, потому что они норовили где-нибудь приспособиться к богатым в виде подхалимов таких – они назывались клиенты (специальное название было) – и попользоваться от них. Ну, он, значит, пил легкое вино, разведенное водой, закусывал чем-нибудь и, пользуясь утренней прохладой, шел на базар, чтобы узнать новости. (Агора – рынок, а я говорю по-русски – „базар“.) Ну, там, конечно, он узнавал все нужные ему сплетни, пока не становилось жарко. Потом он шел к себе домой, устраивался где-нибудь в тенечке, ел, пил и ложился спать-отдыхать до вечера. Вечером он вставал снова, купался в своем атриуме (это были какие-нибудь, я не знаю, бани поблизости) – он ходил туда, тоже новости узнавал. Взбодренный, он шел развлекаться. А в какой-нибудь Антиохии, в Александрии, в Тарсе, в Селевкии, уж не говоря о Риме, – было где поразвлечься. Там были специальные сады, где танцевали танец осы. Это древний стриптиз, и все это было очень интересно, и выпить было можно. И после этого танца тоже было можно най ти себе полное удовольствие за весьма недорогую плату. Потом его доставляли, уже совершенно расслабленного и пьяного, домой, где он отсыпался. А на следующий день что делать? – То же самое. И так, пока не надоест»

[Л. Гумилев].

Не правда ли, это описание больше напоминает коммунизм (от каждого по способностям – вот, пить умею! – каждому по потребностям), нежели нищету Древнего мира? Но не преувеличил ли Гумилев благосостояние граждан Римской империи? Что говорят об их доходах экономические историки (рис. 2)?

По меркам 2017 г. примерно 1100 долларов по покупательной способности 1990 года, не очень много (уровень современных Монголии и Северной Кореи). Но если взять относительно близкий 1820 г. (когда уже изобретены паровые машины и вовсю развивается Промышленная революция), то обнаружится, что в тогдашней Франции этот доход был 1135, в Италии – 1117, в Германии – 1077 [Maddison]. В Римской империи (не в столице, а во всей многомиллионной империи) люди жили на уровне, или даже богаче, чем в самых богатых странах Европы начала XIX в.!

Рис. 2. Подушевой доход по паритету покупательной способности в долларах 1990 г. в ранней Римской империи («Ancient and Pre-Modern Economies»)

На этом месте любой человек, получивший стандартное экономическое образование, начинает бурно возражать: не может быть! Мы ведь знаем как «Отче наш», что экономика всегда растет, и если в 1820 г. подушевой доход был 1000 долларов, то за 2000 лет до этого он должен быть значительно меньше! С тем большим удивлением он узнает, что экономика умеет не только расти, но и рушиться в пыль (рис. 3).

Рис. 3. Относительное количество кораблей, затонувших в Средиземном море, по векам (The cambridge economic history of the greco-roman world)

Вот график обнаруженных в Средиземном море затонувших судов по векам их гибели. Разница между I в. (Римская империя) и XV (позднее Средневековье) – в 10 раз, ине в пользу Средневековья. Римская империя производила на порядок больше морских судов, чем Европа 15 веков спустя! Тут, правда, можно сослаться на то, что суда становились все лучше и лучше. Но аргументацию можно продолжить (рис. 4).

Рис. 4. Количество обнаруженных костей домашнего скота по векам (The cambridge economic history of the greco-roman world)

А как обстояло дело с животноводством? Да точно так же – вот график обнаруженных костей домашнего скота по векам их датировки. Снова кратное, в разы (!) уменьшение поголовья начиная с V в. нашей эры. Уж казалось бы, трава растет независимо от экономических передряг – однако в Римской империи удавалось содержать огромные стада, а с ее развалом они стали никому не нужны.

Но лучше всего уникальность римской цивилизации отражает график (рис. 5).

Вверху оценка мирового производства свинца, внизу – концентрация свинца в наслоениях гренландского ледника, послужившая основой для этой оценки. Римская империя оставила значимый след в леднике (!), а уровень производства свинца, достигнутый в I в. нашей эры, упал в 10 раз уже через пару веков и восстановился до римского уровня только с началом промышленной революции в XIX в.! В современной геологической науке есть разные взгляды на причины такого роста количества свинца в ледниках Гренландии в период античной Римской империи. Но поскольку есть и другие данные по масштабу выплавки металлов (просто они не такие наглядные) в этот период и с учетом всех остальных данных, для нас вопрос о высоком индустриальном уровне Римской империи и последующем тысячелетнем спаде представляется очевидным.

Рис. 5. Оценка мирового производства свинца

Так что невероятное на первый взгляд равенство подушевого дохода в 20 и 1820 гг. н. э. подтверждается различными независимыми измерениями. Римская империя действительно достигла выдающегося уровня сельскохозяйственного и промышленного производства – и этот уровень действительно упал в разы вместе с ее гибелью.

Следовательно, по-настоящему правильной экономической теорией будет не та, которая рассуждает о «гарантированном экономическом росте», а та, которая объяснит этот величайший экономический факт в истории человечества. Почему Римская империя за два тысячелетия до промышленной революции достигла тех же уровней производства – а потом (в отличие от Европы XVIII в.) рассыпалась в прах, не оставив после себя никаких следов развитой промышленной (см. добычу свинца) экономики?!

И вот тут история ответа не дает. Ничего «такого» граждане Рима и других крупных городов империи не производили. И даже продукция мануфактур тут особой роли не играла, поскольку ее владельцами были незначительные и довольно богатые граждане. Они, конечно, свои ткани на хлеб обменять могли, но откуда тогда хлеб у рядовых граждан Рима? И почему, например, мануфактуры не возникли в других обществах того же периода, например, в Парфянской империи или Китайской. Что такого сделал Рим уникального, что принципиально изменило его экономику, обеспечило построение уникальной по длительности и устойчивости империи? И кстати, почему ее западная часть (восточная во многом жила по общим для того времени экономическим законам и пережила свою соседку на 1000 лет) рухнула?

Так как же у Рима получилось сначала создать экономику XIX в., а потом ее полностью потерять? Если в поисках ответа на этот вопрос мы обратимся к современным учебникам, то обнаружим там примерно следующее: «…если проследить рост ВВП на душу населения на протяжении всей истории человечества, то можно сделать вывод, что он является феноменом недавнего времени…» [Бланшар, Макроэкономика].

Феномен Римской империи такие учебники попросту не рассматривают, а современный экономический рост объясняют из простейшей математической модели: «Отправной точкой любой теории экономического роста должна быть совокупная производственная функция, устанавливающая соотношение между совокупным выпуском и факторами производства – Y=F(K,N)» [Бланшар, Макроэкономика].

Факторами производства в современной экономике принято считать «капитал» (дороги, здания, станки и инструменты, а также человеческий капитал – библиотеки, университеты в общем, все, что не является трудом) и «труд» – количество работников в экономике. Начав мыслить в рамках этой модели, можно сразу же предложить сколько угодно объяснений «экономическому росту».

Например, можно предположить, что прирост «капитала» обеспечивает пропорциональный прирост «выпуска» (поставил два станка вместо одного – стал делать вдвое больше деталей). Тогда экономический рост будет пропорционален «инвестициям» – части ВВП, направленной на увеличение совокупного «капитала». При всей своей простоте и очевидной неправильности (сделать вдвое больше деталей всегда можно, а вот продать их – далеко не всегда; проблема заключается не в том, чтобы что-то произвести, а в том, чтобы продукция оказалась востребованной экономикой в целом) эта теория (Харрода – Домара) уже полвека используется в практике международных организаций. Об этом написана прекрасная книга – Истерли, «В поисках роста»; никакие инвестиции на протяжении десятилетий не смогли запустить экономический рост в многочисленных странах третьего мира, но зато обогатили целое полчище международных чиновников.

Можно добавить к числу факторов производства «технологии» (поставил более современный станок вместо старого – стал делать вдвое больше деталей), и мы получим теорию роста Солоу (именно ее обычно и излагают в современных учебниках). Можно добавить еще и «человеческий капитал» (образованность или квалификация работников, поскольку сильно сложный станок требует соответствующего оператора) и получить самую современную теорию – Лукаса – Ромера. Однако практика стимулирования экономического роста, описанная Истерли, показывает, что все эти теории работают только на объяснение уже имеющегося роста, но бесполезны при попытке запустить новый (в развивающихся странах).

Понятно, почему рост и падение Рима обходятся молчанием в современных учебниках. Следуя производственной модели, пришлось бы признать, что римляне сначала двести лет, словно сговорившись, тратили все свои ресурсы на наращивание капитала, создание новых технологий и строительство университетов (чего, вообще-то, не было), а потом столь же дружно начали разрушать капитал, забывать технологии и сжигать книги. Теория, неспособная самостоятельно объяснить самые главные события в своем собственном предмете, не заслуживает особого доверия; так что теории роста предпочитают обходить стороной казус Римской империи.

Чтобы получить ответ на наш вопрос (что случилось с экономикой Римской империи), нужно воспользоваться другой теорией роста, продолжающей традиции Адама Смита и Карла Маркса, одним из принципиальных следствий которой является конечность капитализма (вместе с экономическим ростом). В современном экономическом мейнстриме она отсутствует по вполне понятной причине, которую я опишу позже, в главе, посвященной отличиям политэкономии Смита – Маркса от экономикс.

И здесь я еще раз немножко забегу вперед, что позволительно в начале книги, приведя цитату из одного из первых меркантилистов, Антонио Серра: «Если вы хотите понять, какой из двух городов богаче, посмотрите на количество профессий, которыми владеют его жители: чем больше профессий, тем богаче город». Или в переводе на современный экономический язык: чем глубже уровень разделения труда в экономической системе, тем больше добавленная стоимость, которая в ней образуется.

Собственно, разделение труда играет ничуть не меньшую роль, чем у нас, у Адама Смита, и, кстати, где у Серра капитал? Идея разделения труда основывается на фундаментальном экономическом факте – «экономии на масштабе». Если человеку приходится самостоятельно (в условиях натурального хозяйства) обеспечивать себя всем необходимым, он производит (условно) одну домотканую рубашку в год, то рубашка эта обходится в десятки рабочих часов. Если же он займется только производством рубашек – выпуск увеличится в сотни раз, и найдется сотня идей, как усовершенствовать каждую отдельную операцию. Одна рубашка из сотни – намного дешевле, чем единственная рубашка. Но чтобы производить сотни рубашек, необходимо, чтобы кто-то еще производил для нашего работника все остальные потребительские блага. Необходимо разделение труда.

Теперь становится понятно, куда подевался капитал. Пока наш работник не получит общеэкономической возможности обменять свои 100 рубашек на еду, обувь, домашний скарб и все такое прочее, самый передовой «рубашкоделательный» станок будет для него не капиталом, а никчемной железкой. Материальные ресурсы делает капиталом только конкретная система разделения труда (попадите в Древний Рим с чемоданом долларов и попробуйте пожить там на этот капитал). Ключевой вопрос здесь – спрос, причем как с точки зрения производителя (кто купит сделанные мною рубашки?), так и с точки зрения потребителя (где я достану то, что нужно мне для жизни, и что я не произвел, занимаясь рубашками).

Как же обстояло дело с разделением труда в Римской империи? Как ни странно, экономические историки подсчитали и это (сложность экономики – это и есть количество профессий, т. е. разделение труда) (рис. 6).

Получается, что разделение труда тесно связано в кризисом Римской империи! И в нашей теории источником феноменального роста является как раз увеличение уровня разделения труда, т. е. усложнение экономики. Но откуда берется само это усложнение? Римляне сговорились и устроили себе разделение труда? А потом, надо думать, передумали? Разумеется, нет! Для разделения труда необходимы определенные экономические предпосылки, и самая главная из них – объем экономики, исчисляемый в количестве людей (рис. 7).

Если размер экономики – одна деревня (вполне типичный случай в странах третьего мира), то никаких фабрик в ней существовать не может, максимум – кузнец и плотник, да и то если деревня большая. А вот если размер экономики – целая страна, с десятками миллионов «фермеров», т. е. конечных потребителей, и есть возможность (римские дороги и римские корабли, которых было в десять раз больше, чем европейских, а также отсутствие таможенных барьеров) доставить фабричные товары в любое место, и у фермеров есть возможность за них заплатить – то фабрики не просто могут, а обязаны появиться. Они становятся экономически выгодными.

Рис. 6. «Сложность» экономики региона Средиземного моря с 300 по 700 г. н. э. (Bryan Ward-Perkins, «The Fall of Rome»)

Рис. 7. Зависимость глубины разделения труда от объема экономики (из книги Олега Григорьева «Эпоха роста»)

Проверим наши рассуждения (пока – только рассуждения) фактами. Что произошло с территорией (а значит, и населением) Римской империи в эпоху ее бурного роста (II–I вв. до н. э.) (рис. 8, 9, 10)?

Территория увеличилась в десятки раз, и это по большей части территория с отличной доступностью – побережье Средиземного моря. Границ и таможен не существует, все выделенное на карте – одно государство с единым рынком.

А как много людей жило в те годы в империи? Чаще всего в исследованиях упоминается значение в 60 млн человек. Много это или мало? Вот численность населения европейских стран 1820 г.: Франция – 30 млн, Италия – 20, Англия – 20. Вместе – больше, но это разные страны, с весьма жесткими (вплоть до общеевропейских войн) ограничениями на взаимную торговлю. Так стоит ли удивляться, что, несмотря на две тысячи лет технического прогресса, подушевой ВВП в этих странах едва дотягивал до римского? Так и должно быть – не тот масштаб экономики!

Рис. 8. Рим в 212 г. до н. э.

Рис. 9. Рим через век, в 86 г. до н. э.

Рис. 10. Рим еще через век, в 8 г. н. э.

Нам осталось выяснить, как обстояло дело с последним из факторов роста – возможностью рядовых потребителей заплатить за производимые где-то далеко товары. Сложную экономику без денег не построишь (в обмен на рубашку нашему портному требуется список из сотни товаров, бартер тут не поможет); значит, в Римской империи должно было присутствовать развитое денежное обращение?

Совершенно верно: одновременно с приростом территории (II–I вв. до н. э.) в Риме происходил аналогичный рост денежной массы (условно, агрегат М0, поскольку все денарии были наличными, а банковской системы в современном понимании не существовало) – в 10 раз (!) (рис. 11).

Рис. 11. Объем серебра в обращении в Римской империи (Philip Kay, «Rome Economic Revolution»)

450 млн денариев при ВВП в 5 млрд (20 млрд сестерциев, Goldsmith, 1984; сестерций – 1/4 денария) – наличная монетизация практически как в современной России! И это с учетом того, что в деревне сохранялось натуральнее хозяйство, т. е. многие отношения были не монетизированы. Как видите, римлянам было чем платить за производимые на мануфактурах товары.

Итак, для возникновения римского экономического чуда понадобилось сочетание трех факторов: быстрого роста территорий и населения, высокой экономической связности этих территорий и столь же быстрого роста денежной массы.

А откуда взялась информация про денежную массу? Вспоминая историю Древнего мира, которую, напомню, в советской школе проходили в 5-м классе, вспоминая старые книжки на эту тему, которые читал, я вспомнил Вторую Пуническую войну между Римом и Карфагеном (во II в. до н. э., т. е. тогда, когда мануфактур в Риме еще не существовало). Главными ее событиями были не только победы Ганнибала собственно в Италии, но и острая борьба на периферии тогдашнего обитаемого мира – в Испании, точнее, на Пиренейском полуострове, поскольку собственно Испания возникла сильно позже.

Казалось бы, кому интересна Испания, когда речь идет чуть ли не о том, что карфагенский полководец Ганнибал может захватить Рим? Однако на Пиренейском полуострове тоже были интересные вещи, а именно – там были крупнейшие на тот момент в Западной Европе серебряные рудники. А войны без денег, как известно, не бывает, и известно это с глубокой древности.

А вот дальше началось самое интересное, с нашей точки зрения. О том, что было с этими рудниками после войны, в популярных книжках не написано. Понятно только, что они не были частными, принадлежали Римскому государству. Но что оно с этим серебром делало?

Вспоминая и обобщая то, что знал о Древнем Риме, я понял, что Римское государство теми или иными способами давало деньги, которые оно печатало из этого серебра (и военной добычи, но этот ресурс был значительно менее регулярным), своим гражданам. Или, выражаясь современным языком, стимулировало частный спрос! И именно за счет этого спроса, который никак не был (и не мог быть в условиях рабовладельческого общества и доминирующего натурального хозяйства) результатом обычной хозяйственной деятельности, и появились такие сложные для того времени производственные структуры, как мануфактуры.

Действительно, представим себе захват той же территории, но без иберийского серебра. Римская империя покорила бы сотни народов – но им нечем было бы платить (вы ведь помните, что бартер в сложной экономике не работает) за продукцию римских мануфактур. И что дальше? Позвольте, но не дальше, а буквально в двух шагах от Рима уже существовала такая империя (рис. 12).

Рис. 12. Империя Александра Великого и ее распад

В отличие от Римской, империя Александра Македонского распалась сразу же после его смерти. Для запуска экономического роста ей не хватило ни экономической связности (лишь треть империи расположена на удобных побережьях), ни иберийского серебра.

Итак, именно иберийское серебро и стало тем ключевым фактором, который позволил запустить спираль экономического роста Римской империи. Но хорошая теория должна объяснять не только экономический рост, но и экономический крах! Почему же Рим, достигнув невероятного экономического могущества (еще раз повторим: за 2000 лет до XIX в.!), полностью растерял его за какие-то пару веков?

Модель «богатство = сложность» позволяет ответить и на этот вопрос. Чтобы развитая экономика откатилась на прежний уровень производительности труда, достаточно сократиться любому из необходимых условий поддержания ее сложности – численности населения (территории), транспортной связности или монетизации экономики. В случае Рима решающим вновь стал последний фактор: в римской экономике закончились деньги (рис. 13).

Рис. 13. Содержание серебра в денарии поздней Римской империи

Иберийские шахты истощились, а новых месторождений серебра на всей громадной территории империи отыскать не удалось. Между тем выпуск новых монет (эмиссионный доход) составлял существенную часть бюджета империи – именно за счет него, а не за счет собираемых налогов финансировалось содержание римских легионов и спрос римских граждан. В свою очередь, римские легионы поддерживали целостность империи, обеспечивая единое торговое пространство. График показывает, как отреагировали римские императоры на сокращение добычи серебра: они стали портить монету.

Казалось бы, у императоров был и другой вариант: просто увеличить налоги. Однако просто это только на словах; на деле этот шаг привел бы к еще большим проблемам. Во-первых, увеличение налогов увеличило бы и недовольство провинций, а значит, привело бы к необходимости больше платить легионерам, и не факт, что императоры остались бы в плюсе. Во-вторых, сокращение выпуска новых монет означало бы утрату контроля за денежным обращением: основные деньги оказались бы в руках населения, а не государства. А что делает население с деньгами в случае кризисов, хорошо известно: оно их прячет. Так что выбранный императорами путь сокращения реальной денежной массы (в граммах серебра) при росте номинальной (в денариях) был еще относительно мягким, сохранение «серебряного стандарта» могло привести и к куда более резкому кризису (как в случае Великой депрессии в США).

Тем не менее за двести лет «порчи монеты» реальная ценность римских денег упала практически до нуля, общая монетизация экономики сократилась, и поддерживать прежний уровень разделения труда оказалось невозможно. Провинции обособились, сначала экономически, а затем и политически, разделив империю на несколько частей, еще тысячу лет объединявшихся и распадавшихся на новые империи, которые так и не смогли повторить успех Рима. Не смогли, потому что для экономического чуда у них не было одного из необходимых условий – капитала, который тогда существовал только в форме наличных металлических денег.

Избыточный спрос вызвал углубление разделения труда и свойственные этому процессу технические инновации, в результате Рим намного превосходил своих конкурентов по экономической и военной мощи. Да и уровень жизни там был настолько выше, что позволял создать очень мощный демографический «кулак», что в то время, когда мощь армий по большей части определялась численностью, было крайне важно. Хотя и технологически Рим превосходил своих соперников очень серьезно. Но как только серебро в Пиренейских месторождениях было исчерпано, стало понятно, что экономическая система больше не в состоянии себя поддерживать, наступила быстрая деградация империи, в том числе и военная. Рим пал.

Нашелся ответ и еще на один вопрос. Я много читал про Великий шелковый путь, по которому товары (шелк и пряности) двигались с востока на запад. А золото и серебро, соответственно, навстречу. И мне, уже после того как я стал заниматься экономикой, было интересно, как функционировала денежная система стран Западной Европы в условиях постоянного оттока денег, без их видимого (до 1492 г., открытия, скорее всего повторного, Колумбом Америки) притока. Ситуация с пиренейскими рудниками (а в Средние века – с рудниками в Рудных горах в Чехии, до которых римские легионы не дошли совсем чуть-чуть) ситуацию объяснила.

Понятным стало и то, почему в ситуации постоянной эмиссии в Римской империи так долго была достаточно низкая инфляция: выражаясь современным языком, ее внешнеторговый баланс был откровенно дефицитным, золото и серебро по Великому шелковому пути уходило в Индию и Китай. Как следствие, пока шло пополнение запасов серебра, денежная система Римской империи была стабильной. То есть несколько веков.

И за это время постепенно стала выстраиваться модель, которая потом, значительно позже, была распространена и на всю мировую экономику. Суть ее сводится к простой логике: повышение частного спроса создает ресурс для углубления разделения труда, который, в свою очередь, приводит к росту производительности труда. В результате экономика выходит на следующий, более высокий технологический уровень.

Верно и обратное: как только спрос по какой-то причине падает, поддерживать высокотехнологические институты и системы становится для экономической структуры слишком сложно (в следующих главах я более подробно объясню почему), и она начинает быстро деградировать. Как Россия в 90-е годы прошлого века, как Западная Римская империя в III–V вв. н. э. Как, весьма вероятно, США в ближайшие десятилетия. При этом остановить этот процесс на уровне чисто государственных решений обычно не удается, масштаб явления оказывается слишком глубок.

Напомню, что в этой главе я пишу только о направлении наших рассуждений, более или менее детальное описание проблем с углублением разделения труда, научно-техническим прогрессом, производительностью труда и т. д., и т. п. будет приведено ниже. Более того, эти рассуждения для описания экономической теории, в общем, не очень нужны. Но мне кажется, что российская традиция образования требует, чтобы были даны не только «очищенные» описания собственно теории, но и общенаучный контекст, в который вся эта конструкция вписана. Тем более это важно для науки общественной, которая, если уж претендует на хотя бы минимальную универсальность, должна объяснять события самых разных исторических времен и эпох. Поскольку люди, в общем, практически не изменились за последние 10 000 лет.

Для нас же эти рассуждения стали некоторой дополнительной верификацией рассуждений о сути капиталистической теории, поскольку ее элементы, как видно из вышесказанного, можно заметить еще в истории Древнего Рима, т. е. 2000 лет назад. При этом мы вскрыли еще одно очень важное обстоятельство – серьезную ошибку Карла Маркса, который писал о том, что смена общественных формаций идет по пути повышения производительности труда. Как показал опыт Рима, феодальная формация давала значительно меньшую производительность труда и концентрацию производства, чем в позднеантичном Риме, аналогичные показатели были достигнуты в Западной Европе только в XVIII–XIX вв., т. е. через 1500 лет и уже не при феодализме, а при капитализме.

Причина ошибки Маркса понятна – он учился и работал уже в рамках победившей к XIX в. базовой концепции прогресса. Но почему эта концепция появилась только в XVII в., а окончательно сформировалась в следующем, XVIII? Отметим, кстати, что ее элементы были в античном Риме, но затем тоже ослабли, вместе с его упадком. Почему именно в это время, XVII–XVIII вв. культура и наука окончательно победили религиозное мышление? И почему все прогрессистские теории так не любят религию, постоянно используя в ее отношении термин «мракобесие»? По нашему мнению, дело как раз в том, что в XVI в. начался бурный экономический прогресс, который и создал соответствующую общественную среду. Но вот почему он начался именно в это время?..

Здесь опять я перехожу к рассуждениям, описывающим ход мысли, но не являющимся строгими научными построениями.

Вообще, распутывая сложные пути общественного развития, строгими рассуждениями часто приходится пренебрегать, именно по этой причине я попытаюсь дать только общую логику. Но она дает некоторое объяснение, очень серьезно поддержавшее нас в дальнейшем развитии нашей теории.

Итак, Рим пал. Источников поддержания частного спроса больше не было, так что экономическая деградация в рамках «темного Средневековья» была вполне понятной. Но дальше-то что? В конце концов, в Рудных горах нашли месторождения серебра, которые были вполне сравнимы с пиренейскими, однако второй Римской империи (с экономической точки зрения) не получилось, выросла вполне средневековая по сути империя Габсбургов. Что такое случилось с миром, почему на такой длительный срок сломалась машина, обеспечивающая экономическое развитие, прогресс?

Не столкнулись ли мы с какой-то серьезной ошибкой в наших рассуждениях? Действительно, мы (предположительно) вскрыли проблему с экономикой Римской империи, которую либеральная экономическая теория замалчивает, но наш предполагаемый ответ на нее тут же натолкнулся на новую проблему. Если некоторый механизм работает, то он должен работать не в уникальных, а в общих условиях.

Ответ здесь дает концепция глобальных проектов, разработанная нами специально для ответа на этот вопрос. Ее положения формально не связаны с нашей экономической моделью, поскольку это теория общественная. Более того, она, в рамках формальной классификации, не совсем материалистическая, в ней есть серьезные идеалистические моменты. Однако ответ на поставленные в предыдущем абзаце вопросы она дает, и по этой причине мы ее попытаемся применить. Более того, именно она даст ответ на вопрос о том, каким может быть выход из нынешнего кризиса, поскольку с точки зрения исторической аналогии нынешняя ситуация отвечает как раз ситуации IV–VI вв. нашей эры. Впрочем, детали будут в соответствующей главе, а сейчас я буквально скороговоркой поясню основную линию наших рассуждений.

Дело в том, что Рим эпохи быстрого экономического роста это Рим языческий. А Рим эпохи упадка, как и значительная часть варваров, которые его брали (за исключением вандалов), это Рим христианский. А христианство требовало в первую очередь не материального благополучия, а соблюдения базовых принципов человеческого общежития, выраженных через библейские ценности. И это оказало принципиальное влияние на экономическую модель христианского мира, в отличие от мира языческого.