Текст книги "Воспоминание о будущем"

Важно то, что как только мы отказываемся от консервативного, пассивного подхода к формированию экономической системы, начинаются процессы, контролировать которые очень сложно, если вообще возможно. Если в каком-то месте, городе или феоде, кто-то начал делать колеса лучше и быстрее, чем в других местах, то предложение более дешевого и качественного товара консервативно-цеховую систему взрывает полностью. Грубо говоря, в рамках модели углубления разделения труда более развитая экономическая система разрушает менее развитую.

Эту тему мы здесь особо педалировать не будем, поскольку ее исчерпывающе описал в своей уже упомянутой выше книге Олег Григорьев; отметим только, что здесь мы уже можем более или менее четко объяснить феномен XVI в., да и античного Рима. Тогда дело было в том, что был создан внутренний спрос, который стимулировал процессы разделения труда. А в XVI в. в силу объективных проблем на севере Европы был сломан механизм, который запрещал разрушать внутрирыночные барьеры. То есть спрос был найден за пределами закрытых экономических систем.

Посмотрим на эту ситуацию еще с одной стороны. Приток испанского серебра (в фильмах о пиратах испанские галеоны перевозят исключительно золото, но на деле везли они по большей части серебро) из Южной Америки (300 т в год против 5 т, добываемых всей Европой до этого времени) вызвал, как мы уже отмечали в первой главе, в течение одного века шестикратный рост цен. По современным меркам это опять-таки была низкая инфляция – всего 1,8 % в год, – но для общества, тысячу лет (!) жившего в условиях стабильных цен, произошедшее действительно оказалось революцией. Но революцией цен, а не испанским экономическим чудом. Как же так получилось, что Рим смог конвертировать рост денежной массы в рост ВВП, а Испания умудрилась устроить только общеевропейскую инфляцию (согласно Мэддисону, подушевой ВВП Испании с 1500 по 1600 г. вырос только на 30 %) (рис. 15)?!

Динамика цен в Англии (не в Испании!) – хорошо видна революция цен с 1520 по 1650 г., цены выросли примерно в 6 раз; и что особенно существенно для наших рассуждений – видно начало промышленной революции (рост цен с 1780 г. примерно) и ее результат – снижение цен после Наполеоновских войн (с 1820 г.).

Рис. 15. Рост цен в Англии (совокупный и по отдельным агрегатам) в XIII–XIX вв.

Вот тут-то самое время вспомнить, что денежная масса – хотя и необходимый, но не достаточный фактор увеличения разделения труда. Рим тратил свой эмиссионный доход на содержание легионов, захватывавших все новые провинции и включавший в римский рынок все новые миллионы людей. А на что тратила свое серебро Испания (рис. 16, 17)?

Население Испании в 1600 г. составляло около 8 млн человек, население всех латиноамериканских колоний – не больше 5 млн, Южной Италии и Голландии – еще около 5 млн; в сумме – намного меньше Римской империи. Но что самое главное, экономическая связность этих территорий невысока (океанские перевозки еще слишком рискованны, в колонии отправлялись не пожить, а на всю жизнь), и единого экономического пространства они не образуют – в Испании свои законы, в Голландии свои, в колониях и вовсе приходится говорить о законах с большой натяжкой. Свое серебро Испания потратила на потребление и захват готовых ресурсов, а не на увеличение рынка и вместо роста ВВП получила рост цен.

Теперь нужно определить одно важное понятие. Придумал его О. Григорьев, а приведенная ниже формулировка принадлежит мне. Итак, воспроизводственный контур – это такой набор производств, технологий и ресурсов (в том числе трудовых и природных) в рамках фиксированной в географических рамках экономической системы, который позволяет ей, во-первых, самовоспроизводиться, а во-вторых, обеспечивать более или менее стабильный уровень жизни для большей части населения.

Рис. 16. Испания после путешествий Колумба

Рис. 17. Испанская империя через 100 лет – захвачена почти вся Латинская Америка и совсем чуть-чуть европейских стран

Отметим, из этого определения следует, что в рамках произвольно взятых границ экономической системы (например, в рамках политических границ конкретного государства) воспроизводственный контур может вообще отсутствовать, что означает, что эта система включена в какую-то большую, несамостоятельной частью которой она является. Теоретически даже очень слабая в экономическом плане страна может накопить ресурс и в рамках чрезвычайного положения существовать достаточно долго, в том числе без внешней помощи. Однако такая ситуация вряд ли может считаться нормальной, не говоря уже о том, что выживать – это не значит воспроизводиться.

Далее, очень многие экономические системы, у которых был или есть такой воспроизводственный контур, используют внешние для нее источники для того, чтобы повышать жизненный уровень населения и/или ускорять развитие. Типичный пример – США, которые могут производить и нефть, и разный ширпотреб, но предпочитают закупать его в других странах для снижения издержек (сейчас, впрочем, их политика меняется), тем самым увеличивая реальный уровень жизни населения. Кроме того, эта страна предпочитает покупать специалистов из-за пределов своего воспроизводственного контура (включающего в современных условиях и систему образования).

Можно представить себе ситуацию, при которой каждое конкретное импортное заимствование некоторого воспроизводственного контура может быть компенсировано за счет внутренних ресурсов, однако общий их объем при этом превысит возможности экономики самовоспроизводиться без внешнего участия – так что воспроизводственный контур фактически ликвидируется. Есть варианты, при которых технологическая часть воспроизводственного контура существует, а вот природных ресурсов не хватает (типичный пример – Германия 30-х годов ХХ в.). В общем, говорить о том, каков воспроизводственный контур в той или иной экономической системе, априори сложно, необходимо ее тщательно исследовать. Но несколько примеров привести можно.

Например, современная Россия. В ней воспроизводственный контур отсутствует – даже сложное технологическое производство, которое еще существует (например, строительство атомных станций или космические полеты), использует и станки иностранного производства, и электронную элементную базу и т. д., причем собственное производство по целому ряду направлений принципиально отсутствует. В СССР все было иначе – приблизительно с 50-х годов прошлого века до конца 80-х, хотя доля импорта была зачастую велика, он мог быть компенсирован за счет внутреннего производства, замещение производилось либо ради повышения уровня жизни населения, либо для повышения эффективности и ускорения технологического развития предприятий.

Очень интересный вопрос – есть ли воспроизводственный контур в современных экономиках ряда стран, например Японии и Германии, и каков его масштаб. Сложность здесь связана как раз с упомянутым выше фактором, большой долей экспортных доходов. Какая их часть категорически необходима для нормального внутреннего воспроизводства – большой вопрос, который требует серьезного изучения. Кроме того, эти страны явно зависят от импорта природных ресурсов и, как показал опыт Второй мировой войны, в случае серьезных изменений в режиме мировой торговли их воспроизводственный контур может серьезно пострадать. Отсюда, кстати, еще одно важное следствие: масштабы и параметры воспроизводственного контура могут существенно зависеть от состояния дел в мировой экономике. Но сам факт его существования от нее зависеть не должен.

Есть еще один очень важный экономический вопрос, существующий уже более 200 лет и так и не получивший удовлетворительного объяснения, который легко находит объяснение в рамках понятия воспроизводственного контура. Это вопрос о стоимости товаров. Есть теория стоимости, построенная на полезности, есть трудовая теория стоимости, есть объединяющая их в локальной точке теория Маршалла… И все они одинаково неубедительны… Но только в рамках локального подхода, при котором стоимость соотносится с одним-единственным товаром.

Концепция воспроизводственного контура эту проблему решает. Правильный ответ состоит в том, что вопрос о стоимости в приложении к конкретному товару не имеет смысла, говорить о нем можно только в рамках того места, которое занимает товар (услуга, рынок) в рамках конкретного воспроизводственного контура. При этом чем большее значение в рамках этого контура играет соответствующий товар, тем меньше тот люфт, в пределах которого может колебаться его стоимость.

Стоимость и цена (как и базовый спрос на товары или услуги) определяется в рамках возникновения и развития соответствующего воспроизводственного контура, и говорить о них вне этого контура бессмысленно! При этом один и тот же товар и даже технология могут иметь совершенно разные стоимости в разных воспроизводственных контурах. Типичный пример – разница в стоимости в американской и советской технологических зонах в 60-70-х годах прошлого века. И исходя из этого понимания, изучать отдельные локальные рынки для определения стоимости конкретных товаров или услуг осмысленно примерно так же, как пытаться понять свойства матрицы (например, знак ее определителя), изучая отдельную ее строчку или столбец!

Отметим, что это очень хорошо понимали специалисты, которые в СССР балансировали межотраслевой баланс (я еще их застал и с ними разговаривал на эти темы). Статистические данные от разных отраслей довольно сильно разнились (мне запомнилась цифра в 18 % – отличия такого масштаба иногда возникали при первичной прикидке МОБ для одного и того же показателя, полученного из разных источников), но специалисты точно знали, что для балансировки всей модели МОБ он должен быть где-то в окрестности некой конкретной цифры. И те, кто эти цифры знал, выполняли соответствующую работу быстро и без проблем. А все остальные страшно мучились…

Примерно такая же ситуация со стоимостью того или иного товара. Это только кажется, что некая цифра возникла как баланс спроса и предложения. А если попытаться ее изменить на практике, то будет запущен сложный механизм обратных связей (взаимодействия отраслей внутри воспроизводственного контура) и все-таки прежняя цифра, пусть и за счет других механизмов, будет достигнута вновь. В полном соответствии с концепцией равновесия.

Тем не менее понимание формирования стоимости как комплексного и системного процесса в рамках воспроизводственного комплекса позволяет влиять на конкретную стоимость в рамках конкретной отрасли. Для этого нужно посмотреть на динамику основных отраслевых групп и попытаться немножко перераспределить структуру их взаимодействия и относительных объемов. Только так можно добиться устойчивого изменения ценовых пропорций.

В качестве примера можно привести экономическую реформу Обамы, смысл которой был в снижении энергетических издержек американских компаний. Казалось бы, результат по итогам должен был дать явный прирост ВВП страны, поскольку издержки действительно сократились. Но оказалось, что с учетом внутреннего мультипликатора в рамках межотраслевого баланса не меньший вклад в ВВП вносили инвестиционные программы самих энергетических компаний! Как следствие, сокращение их доходов снизило инвестиционные бюджеты – и совокупный рост ВВП не состоялся.

Добавим еще, что из сказанного следует, что чем менее тот или иной товар встроен в воспроизводственный контур (не межотраслевой баланс!), тем легче влиять на его стоимость и цену. Бриллианты (поскольку по большому счету они никому не нужны) можно поднять в цене в два раза и опустить в пять, и экономика этого даже не заметит. Для металла или зерна такие операции куда сложнее. А если еще добавить, что есть базовый спрос (на то же зерно), который соответствует его минимально необходимому объему в воспроизводственном контуре, а есть дополнительный, который можно направить на экспорт или еще куда, то картина становится еще более сложной…

Отметим, что с точки зрения такого подхода структура воспроизводственного контура является базовой по отношению к отдельным ресурсам. Я как-то исследовал вопрос, как изменится современная мировая экономика, если стоимость нефти станет сравнима со стоимостью воды. Ответ: принципиально никак. Одни отрасли исчезнут, другие – станут более весомыми в рамках воспроизводственного контура, одни люди разорятся, другие станут богаче, но если речь пойдет только о нефти, то принципиальных изменений не произойдет.

Отдельно нужно сказать о частном спросе. Он составляет важную часть воспроизводственного контура, поскольку замыкает финансовые потоки, возвращает их в реальный сектор экономики. При этом часть спроса реализуется в рамках тех товаров и услуг, которые относятся к собственному воспроизводственному контуру, а часть – нет. Например, в нашей стране значительная часть доходов населения получается за счет перераспределения экспортных доходов от продажи нефти и в этом смысле они не могут быть учтены для расчета воспроизводственного контура для России. Впрочем, мы уже отмечали, что у нас он фактически не существует.

Продолжу объяснение смысла понятия «воспроизводственный контур». Дело в том, что валовый внутренний продукт (ВВП), как и все его аналоги, – это фактически добавленная стоимость, произведенная в экономике. А вот вопрос о том, кто эту стоимость потребляет, точнее, откуда берутся доходы, за счет которых происходит потребление, задается обычно сильно реже. Но если эти доходы имеют какие-то внесистемные источники, т. е. они создаются вне рамок внутренней экономической деятельности (как этой было в Римской империи), если они не создаются в рамках воспроизводственного контура, то в случае их исчерпания экономическая система может быстро рухнуть. И по этой причине понятие воспроизводственного контура я ввел для того, чтобы показать, насколько принципиально важно понимать, в какой мере та или иная экономическая система самодостаточна.

Забегая намного вперед, отметим, например, что нынешняя политика президента США Д. Трампа направлена как раз на то, чтобы восстановить воспроизводственный контур в рамках США. Как будет видно из дальнейшего, это возможно только в случае существенного сокращения масштаба американской экономики, но поскольку сокращение все равно практически неизбежно, данная цель, с точки зрения патриотов США, вполне осмысленна.

Так вот, если посмотреть на экономическую империю нашего феодала с точки зрения этого понятия, то можно отметить, что на первом этапе истории у каждой из деревень имелся свой собственный воспроизводственный контур, а затем, по мере углубления разделения труда, они объединились в единый контур, причем каждая конкретная деревня его лишилась. И теперь мы можем сформулировать проблемы углубления разделения труда в новых терминах: они не просто требуют расширения рынка и разрушения экономики в других регионах, они приводят к постоянному процессу объединения нескольких воспроизводственных контуров или же к захвату более крупным более мелких, с разрушением последних.

Вопрос: почему никто не сопротивляется? Это связано с тем, что, как отмечено выше, чем больше воспроизводственный контур, тем глубже может зайти углубление разделения труда, а значит, общее богатство системы. В этом смысле очень показателен пример с индийскими ткачами, поскольку после того, как англичане стали туда завозить ткани, они включили Индию в свой воспроизводственный контур. При этом, используя специфику логистики, просто начали вывозить прибыль, полученную на новых рынках, в метрополию. То есть фактически присваивали себе сверхприбыль, эффект от увеличения рынков и технологического рывка. А Индия лишилась ряда важных производств – и нескольких миллионов человек. Но в Англии произошел очередной этап промышленной революции.

Кроме того, более мощная экономика (более производительный воспроизводственный контур) диктует свою ценовую политику и разрушает альтернативную стоимостную систему. Те товары, стоимость которых ниже, начинают уходить на рынки более мощной системы, а те, которые дороже, вытесняются импортными. Отсюда, кстати, непреодолимое желание представителей более сильных воспроизводственных контуров вводить принцип свободной торговли.

Вообще распределение прибыли в рамках воспроизводственного контура составляет очень важную роль для понимания экономических отношений, но регулирование этого процесса зачастую находится за пределами экономики. После того как расширяющиеся воспроизводственные контуры стали выходить за пределы государств (а это произошло сильно позже формирования Вестфальской системы в 1643 г.), это вопрос решался, скорее, в рамках политических процессов, а значит, для чисто экономического исследования он является внешним фактором.

А вот в рамках феодального расширения такой проблемы еще не было, там роль политики была весьма и весьма ограничена.

Хотя другие сложности, например социальные, все равно имели место. В качестве примера можно привести английское огораживание – отметим, что в экономическом смысле его жертвы являются полным, хотя и чуть более ранним аналогом индийских ткачей. Впрочем, огораживание – это уже XVI в., зарождение капитализма.

Теперь, после описания понятия «воспроизводственный контур», можно вернуться к разговору о разделении труда уже на более глубоком уровне. Прежде всего, нужно отметить, что углубление разделения труда не следует путать с научно-техническим прогрессом. Условно говоря, углубление разделения труда, о котором мы скажем ниже, есть некоторый процесс, характеризующий развитие экономической системы. А НТП – это общепринятое название модели экономического развития, в которой этот процесс играет главную, хотя и не единственную роль. Углубление разделения труда было и в доисторические времена, и в Античности, и при феодализме; другое дело, что модель экономического развития на него не опиралась. Точнее, он не был главным, доминирующим фактором.

Что касается инноваций, то тут тоже есть проблемы. Например, представим себе маньяка-изобретателя, он изобрел способ продлить жизнь до 200 лет, причем этот способ никак не зависит от экономики той страны, в которой он живет. Ну, скажем, он придумал какой-то уникальный набор довольно простых трав и стал его продавать за очень большие деньги.

Это, безусловно, инновация. А вот как она соотносится с разделением труда и НТП? Это большой вопрос. В частности, можно предположить, что в результате деятельности этого персонажа очень много людей станут покупать его чудодейственный бальзам вместо того, чтобы покупать товары и услуги, что вызовет серьезную стагнацию экономики. Не говоря уже о том, что рост продолжительности жизни замедлит оборот рабочей силы, что также может оказать серьезное негативное влияние на экономику. Разумеется, этот пример носит достаточно абстрактный характер, но проблемы с инновациями он описывает достаточно четко.

Можно привести и еще один пример. Представим себе некую крупную корпорацию, которая для получения прибыли использует некую технологию, время от времени немножко модернизируя ее. И вдруг появляется изобретатель, который придумывает альтернативную, принципиально более простую и экономную технологию. Теоретически в случае свободного рынка (который, правда, еще нужно найти) он должен на него выйти и вытеснить конкурента. На практике ему нужны деньги, ресурсы, и все это в конкуренции с крупной корпорацией ему получить, скорее всего, не удастся.

Да и банки (в советы директоров которых, кстати, входят бенефициары упомянутой корпорации), желающие получить обратно свои займы, выданные этой корпорации, будут весьма и весьма осторожны в части финансирования такой альтернативы… Или предложат изобретателю за копейки продать свое изобретение этой самой корпорации. А ведь нашего изобретателя еще можно запугать, купить, посадить (можно, например, вспомнить, как Роберт Пири боролся с реальным открывателем Северного полюса Фредериком Куком; а если кто считает, что «это было давно», то вспомним дела Элиота Спитцера и Доминика Стросс-Кана, которые, конечно, не изобретатели, а политики, иначе мы бы про них вряд ли узнали; хотя мне, например, известны два-три случая начала 90-х, когда реальных, еще советских изобретателей обобрали и выкинули на улицу), наконец, просто запутать в патентных спорах, поскольку выигрыш в суде в капиталистическом обществе при соотношении финансов участвующих сторон, различающемся на порядки, предопределен.

А ведь есть еще и общественные эффекты! У корпорации миллиардные доходы, которые так или иначе попадают тем или иным людям. Если на рынок выходит принципиальный конкурент, то эти люди перестают получать свои доходы, т. е. сокращают свое потребление. А резкое сокращение цены в рамках новой технологии на первых порах невозможно, поскольку нужно отбивать затраты, которые при развитии очень высоки. Значит, выигрыша для потребителя на первом этапе развития технологии практически не будет. Иными словами, внедрение принципиально новых технологий на какое-то время может существенно сократить частный спрос, т. е. уменьшить масштаб воспроизводственного контура. И если в экономике все хорошо, то можно и потерпеть, а если нет…

Кто-то может сказать, что и это достаточно абстрактное рассуждение. Но можно снова привести пример энергетической реформы Обамы. Напомню, что логика ее состояла в том, чтобы снизить энергетические издержки компаний и стимулировать возврат производителей обратно в США. Но структура экономики США довольно специфическая, и выигрыш одних компаний от снижения издержек компенсировался проигрышем других, которые получали инвестиции от компаний энергетического сектора. И, судя по некоторым оценкам, потери экономики от уменьшения инвестиций превысили выигрыш от сокращения издержек. Так что инновации инновациям рознь.

Дальше посмотрим на определения из, так сказать, авторитетных источников. Первый – Большая советская энциклопедия: «Разделение труда, качественная дифференциация трудовой деятельности в процессе развития общества, приводящая к обособлению и сосуществованию различных ее видов. Р. т. существует в разных формах, соответствующих уровню развития производительных сил и характеру производственных отношений. Проявлением Р. т. является обмен деятельностью».

А вот Википедия (я, уж простите, не стал смотреть, откуда они это определение стянули): «Разделение труда – исторически сложивший ся процесс обособления, видоизменения, закрепления отдельных видов трудовой деятельности, который протекает в общественных формах дифференциации и осуществления разнообразных видов трудовой деятельности. Различают:

– общее разделение труда по отраслям общественного производства;

– частное разделение труда внутри отраслей;

– единичное разделение труда внутри организаций по технологическим, квалификационным и функциональным признакам.

Является причиной повышения общей производительности труда организованной группы специалистов (синергетический эффект) за счет: выработки навыков и автоматизма совершения простых повторяющихся операций, сокращения времени, затрачиваемого на переход между различными операциями».

Это хорошие определения, но они очень общие, т. е. существуют моменты, которые они не проясняют. Например, чем отличается экономика феодализма (натурального хозяйства) от экономики капитализма? Мы, в рамках нашего обсуждения вопроса, уже начинаем нащупывать ответ на этот вопрос: они отличаются масштабом воспроизводственного контура, его устойчивостью и, главное, отношением к инновациям. При феодализме свой воспроизводственный контур есть у каждой деревни. Тем более у города – с близлежащими деревнями. И он практически не меняется во времени, во всяком случае, эти изменения крайне медленные, для того, чтобы они достаточно явно проявились в жизни, нужны поколения.

Кстати, технологический прогресс, развитие инноваций, который, конечно, во времена феодализма есть, в частности, в сфере военной, в этот период идет практически независимо от чисто экономического воспроизводственного контура. Пример – Россия времен раннего Петра I. Он, помнится, перелил колокола на пушки – но не потому, что был антихрист, а потому, что технологии производства пушек (которые в России тогда были вполне на мировом уровне) существовали независимо от воспроизводственного контура, в котором необходимое для войны количество металла просто не могло быть произведено в рамках регулярного экономического процесса.

Кстати, аналогичная ситуация в сегодняшней России. У нас еще есть технологии производства широкофюзеляжных самолетов типа Ил-96, который до сих пор вполне конкурентен на мировых рынках. Но воссоздать массовое производство этих самолетов мы в рамках нашего воспроизводственного контура не можем, можем лишь строить один-два самолета в год, которые на рынок влияют слабо.

Эти примеры позволяют нам, наконец, дать описание того, чем отличается модель развития, в которой мы живем сегодня, от той, которая была до нее (при феодализме, например). Итак, современная (капиталистическая) модель развития характеризуется тем, что углубление разделения труда (т. е. появление новых технологий, трудовых навыков и прочих элементов дифференциации трудовой деятельности) активно используется для расширения воспроизводственного контура в рамках экономической системы. Или, иначе, в которой разработка и внедрение инноваций является имманентной (неотчуждаемой) частью любого воспроизводственного контура.

Сразу же возникает естественный вопрос: а при феодализме что? Инновации же были? Ответ тут довольно простой, и он вытекает из сущности того традиционного общества и цеховой модели хозяйствования, которую мы уже обсуждали. При феодализме инновации, конечно, были, но финансировались они из тех ресурсов, которые сегодня относятся к сбережениям. Стоимость продукции (если она продавалась за деньги, а не определялась косвенным образом в результате бартерных обменов, пропорции которых теряются в веках) не включала эти инновации, она формировалась с учетом себестоимости, необходимости поддерживать традиционный уровень жизни мастеров.

Кстати, не исключено, что именно по этой причине одна из первых теорий стоимости была трудовая. Ее авторы еще помнили логику феодализма, натурального хозяйства, они не чувствовали идеи рынка, который может как существенно повысить стоимость того или иного товара, так и занизить настолько, что его производство просто прекратится. Тем более они не понимали сути логики выстраивания воспроизводственного контура, до нее нужно было ждать еще пару сотен лет.

При капитализме ситуация меняется принципиально: хотя стоимость товара определяется (с точностью до модели воспроизводственного контура) на рынке, но необходимость все время поддерживать свою долю рынка, не допустить вытеснение своего товара, требует постоянного инновационного процесса. И не только технологического, но и, например, маркетингового, который тоже увеличивает затраты. И это означает, что стоимость этих инноваций (хотя бы частично) должна быть включена в себестоимость продукции. Это принципиальное изменение хозяйственного механизма, при котором производитель практически автоматически отправляет часть полученного дохода на модернизацию и разработку новых технологий той продукции, которую он продает!

Это место нужно повторить еще раз, поскольку такое понимание капитализма является достаточно необычным в рамках классических его определений. Если мы допускаем разрушение цехового хозяйства и ставим главную задачу – обеспечить повышение добавленной стоимости, то необходимо идти на риск и брать кредит (денежный или товарный) на развитие новых технологий и захват рынков. Если ты этого не сделаешь, то можешь проиграть конкуренцию (которая появляется, как только начинают разрушаться традиционные воспроизводственные контуры) и уже не восстановиться никогда. И лучший вариант тут – идти наемным работником к более удачному конкуренту, а худший – разделить участь индийских ткачей или жертв огораживания. Современная экономика России тому пример.

Но если ты тратишь на инновации деньги или ресурсы, которые в рамках старой системы являлись необходимой частью сохранения экономической системы (например, запасы, которые должны храниться на случай неурожая или слишком холодной зимы), то так или иначе эти ресурсы должны быть возвращены. И это автоматически нарушает систему традиционного ценоопределения, поскольку заранее совершенно неизвестно, какие же ресурсы пойдут на разработку и производства той или иной инновации. Но в стоимость конечной продукции они должны быть включены обязательно!

Возвращаясь к нашему примеру с деревнями, отмечаем, что описанная выше (пусть и гипотетическая) работа феодала по улучшению технологий как раз и является включением углубления разделения труда в воспроизводственный контур! И при этом начинает происходить объединение экономических систем, существующих до того в рамках самостоятельных воспроизводственных контуров, с потерей их независимости. Это тот процесс, который мы до того называли «расширением рынков».

Более того, поскольку углубление разделения труда ведет к повышению производительности (см. приведенные выше определения), то процесс масштабирования воспроизводственных контуров практически неизбежен. Тут, впрочем, есть одна принципиальная тонкость, которую мы еще опишем в следующей главе.

Теперь, коли уж мы объяснили, что такое углубление разделения труда (появление новых технологий, трудовых навыков и прочих элементов дифференциации трудовой деятельности) и чем парадигма научно-технического прогресса (НТП) отличается от других моделей развития (углубление разделения труда сознательно и активно используется для расширения воспроизводственного контура экономики), нужно поговорить о разных типах разделения труда в экономической системе.

Приведем такой пример. Пусть у нас есть булавочная фабрика (последуем тут Адаму Смиту), в которой происходит производственный процесс. Вместо отдельных мастеров, которые делают булавки от начала до конца, появляются отдельные операции, на каждой из них сидят не очень квалифицированные люди и делают много простых и однообразных операций. То есть имеет место углубление разделения труда. Внешний рынок этого разделения может даже не заметить – только обнаружится, что владелец нашей фабрики стал несколько более богатым, чем все ожидали (за счет увеличения прибыли в условиях снижения себестоимости), да еще эта фабрика стала захватывать рынки и ликвидировать конкурентов, поскольку стала немножко снижать цены. Впрочем, если она стала монополистом, то цены снова выросли. Но, опять-таки, для внешних наблюдателей, которые на саму фабрику не заглядывают, ничего не изменилось.