Текст книги "Воспоминание о будущем"

Глава 6
Типы кризисов при капитализме

Собственно, тезисы, приведенные в конце предыдущей главы, есть альтернативное объяснение логики Адама Смита об остановке углубления разделения труда в рамках замкнутой системы. Если у нас есть конкретная экономическая система, как она может снизить риски производителя в рамках своего развития?

Как используя возможности государства, которые мы обсуждали в предыдущей главе, так и на уровне отдельных институтов. Ведь из приведенных выше рассуждений, которые были осознаны (по крайней мере, отдельными интеллектуалами) уже во времена Адама Смита, следует, что естественное развитие в рамках капитализма может и даже должно останавливаться.

Кстати, именно невозможность развития в рамках малых замкнутых систем и приводит к тому, что, раз начавшись, капитализм начинает разрушать малые воспроизводственные контуры, которые существовали в рамках традиционного феодального христианского общества.

Если вспомнить приведенные выше соображения, то можно предложить несколько вариантов решения проблемы. Первый – изменение себестоимости продукта и перераспределение прибыли в пользу потребителей. Это можно делать и на государственном уровне (это и называется «кейнсианство», о чем я говорил в предыдущей главе), и на частном. В приведенном выше примере с булавочной фабрикой фабрикант может не увеличивать собственное потребление и сбережения, а увеличить зарплаты своим сотрудникам, что, естественно, увеличит и их потребление (политика Генри Форда).

Этот вариант использует только управленческое разделение труда, т. е. фактически построен на повышении внутренней эффективности экономической системы, без введения в воспроизводственный контур инновационного процесса (инновации произошли раньше). Да и снижение спроса со стороны традиционных производителей булавок все равно даст определенный негативный эффект для конечного спроса. Для случая Форда убытки понесут извозчики, производители лошадей, карет и т. д., но это произойдет еще до того, как наш потенциальный «Форд» согласится повысить доходы своих наемных работников. Тем не менее не очевидно, что рост доходов работников такого «Форда» компенсирует падение доходов тех, кто от предыдущих инноваций пострадает.

Самый мощный из источников роста такого типа – аграрноиндустриальный переход, связанный с резким повышением производительности труда в сельском хозяйстве (наша коллективизация, их огораживание). Поскольку в феодальном, традиционном обществе доля занятых в сельском хозяйстве – до 90 % населения, этот переход приводит к резкому росту производительности и, как следствие, существенному росту углубления труда. Но и этот источник носит ограниченный характер. В какой-то момент спрос уравновешивается с производством и наступает ситуация, в которой дальнейшее углубление разделения труда сильно усложняется. Кстати, именно с этой ситуацией частично столкнулся сегодня Китай.

Второй источник повышения эффективности системы в целом – перераспределение в ней рисков производителей. Для этого обычно в капиталистической системе используется банковская система, которая выдает производителям кредиты (а в социалистической – система государственного планирования). Поскольку кредитор дает деньги заемщику до того, как тот продаст свой товар (подчас даже до того, как он создаст собственное производство), он берет на себя часть его рисков, т. е. перераспределяет их в рамках экономической системы. Но поскольку ключевой момент в процессе углубления разделения труда – падение эффективности конкретного производителя, использование кредита позволяет существенно повысить уровень такого разделения до тех пор, пока система не выйдет на пределы роста.

Правда, при этом банковская система берет плату за свои услуги в виде процента, по этой причине по мере того, как резервы эффективности, связанные с углублением разделения труда, в рамках воспроизводственного контура исчерпываются, ее роль из позитивной становится негативной. Поскольку она начинает перераспределять ресурсы уже в свою пользу. В общем, как показывает опыт, финансовая система позволяет существенно облегчить и ускорить процесс перераспределения капиталов между отраслями, но ее влияние на глобальную эффективность системы разделения труда достаточно ограниченно.

Если, конечно, она не перехватывает рычаги государственного управления, но эту ситуацию мы опишем в последующих главах.

Поскольку, как уже отмечалось, прочность цепочки определяется ее самым слабым звеном, роль банковской системы состоит в том, что она ресурс самых прочных звеньев (который все равно использован быть не может) перераспределяет на менее устойчивые. Но предельный ресурс экономики она изменить не может, может только приблизить реальные показатели системы к этому теоретическому пределу (за вычетом той доли, которую возьмет себе). В результате максимальная глубина разделения труда до остановки ее углубления несколько увеличивается, но общая проблема остановки развития никуда не девается. Более того, в результате проблемы начинаются не в отдельных предприятиях или секторах экономики (слабых звеньях), а практически по всей экономике в целом. И чем эффективнее работала до кризиса банковская система, тем глобальнее и системнее становится последующий кризис.

Поскольку это важный момент, повторю мысль, уже высказанную в предыдущей главе. Кредит помогает отдельным предпринимателям, снижая их индивидуальные риски (т. е. работает на уровне микроэкономики), но в масштабе макроэкономики эффекта он не дает. Точнее, не дает эффект кредитование предприятий в рамках существующего воспроизводственного контура (см. ниже, четвертый способ).

Даже самая лучшая банковская система не может помочь, если воспроизводственный контур достиг пределов своего развития в рамках фиксированной экономической системы, а новых внешних источников найти не получается. То есть этот инструмент носит ограниченный характер. Теоретически есть и другие методы, которые работают в аналогичном направлении, но они менее эффективны, поскольку требуют согласованных действий под управлением государства. Это различные структурные реформы, снижение монополизации, налоговое стимулирование и т. д.

Но все эти способы снижения рисков становятся, как я уже отметил выше, все менее эффективными по мере того, как воспроизводственный контур подходит к максимальным своим границам в рамках фиксированной экономической системы. И вот здесь начинает работать третий способ снижения рисков – расширение рынков, выход за рамки фиксированной в пространстве экономической системы. Он позволяет расширить количество потребителей, т. е. получать дополнительную прибыль, которая может быть использована для углубления разделения труда в рамках расширяющегося воспроизводственного контура. Либо путем получения более дешевых ресурсов, либо более дешевого труда, либо за счет продажи дешевых товаров по более дорогим ценам (пример – «опиумные войны» в Китае). Новые участники меняют конфигурацию воспроизводственного контура (он расширяется), и возможна новая оптимизация, которая, разумеется, со временем тоже столкнется с пределами развития.

Это, если так можно выразиться, естественный ход развития воспроизводственных контуров при капитализме, что мы видели при анализе его возникновения. Однако он может столкнуться с ограничениями, либо логистическими или географическими, либо конкурентными, в виде столкновения с альтернативными воспроизводственными контурами. Как мы увидим ниже, именно последнее стало главной причиной мировых войн и холодной войны 50-80-х годов прошлого века.

Путь четвертый еще более интересен, особенно с точки зрения специалистов по государственному и финансовому управлению. Возможности финансовой системы не исчерпываются перераспределением рисков текущих процессов в рамках воспроизводственного контура. Воспроизводственный контур, как уже было отмечено в предыдущей главе, кроме производительных сил, включает в себя еще и временной фактор. Грубо говоря, если расчет воспроизводства идет на год (примитивный сельскохозяйственный уклад), это одна система, если на несколько (более сложная система, включающая в себя севооборот и учет запасов) – другая, с бо́льшим объемом. А по мере возникновения промышленного производства расчет уже может идти на десятилетия! И чем больший период времени необходимо учитывать в рамках реального производственного расчета воспроизводственного контура, тем он более сложен и масштабен.

Таким образом, усложняя систему отношений в рамках воспроизводственного контура (это сложно сделать в системе производства товаров, но сильно легче – в рамках системы услуг), можно расширить его временные рамки, т. е. увеличить объем и, значит, возможности по углублению разделения труда. А затем – перебрасывать ресурс и доходы во времени. То есть либо поднимать сегодняшние доходы за счет провалов в будущем (типичная политика, например, в период войн), либо же инвестировать в будущее, затягивая ремни сегодня (рис. 18).

Для решения этой задачи идеально подходят механизмы кредитования и страхования (кредит можно давать под учет все более и более отдаленных доходов заемщика) – и именно такой способ сработал в 1990-2000-е годы, когда западная система разделения труда резко расширялась, соответственно, повысился уровень разделения труда, а затем начались процессы оптимизации ее структуры.

Рис. 18. Усложнение воспроизводственного контура

Собственно, в конце предыдущей главы я про это писал. Но поскольку этот вопрос еще сыграет свою роль в будущем, раскрою его несколько более подробно. Тем более что кредитование в рамках существующего воспроизводственного контура и расширение воспроизводственного контура с помощью изменения финансовой системы – это разные процессы, второй процесс куда более сложен и требует очень мощных институтов, работающих на согласование большого количества сложных экономических и хозяйственных процессов.

Как понять, за какой срок нужно учитывать спрос, чтобы он балансировал производство? Прежде всего в рамках воспроизводственного контура, хотя и с эксклюзивным спросом есть свои проблемы. Когда люди жили в рамках натурального хозяйства, все было более или менее понятно. Был годовой сельскохозяйственный цикл, и было ясно, что то, что произведено в течение года, должно быть в течение года и потреблено. Ну, были небольшие запасы, но они не росли – так что на общий баланс почти не влияли.

Кстати, проблемы «малого ледникового периода» и снижения покупательной способности золота, о которых я уже писал, как раз и были связаны с тем, что временной цикл удлинился (из-за увеличения среднего срока до следующего урожайного года) и роль запасов выросла. А вот когда процессы углубления разделения труда резко ускорились, когда начался НТП в современном смысле этого слова, начались серьезные проблемы. В частности, если речь идет о проекте, который занимает несколько лет (например, строительство крупного здания или корабля), как учитывать будущий спрос таким образом, чтобы поддержать баланс?

Ведь формально не исключено, что если мы неправильно учтем в строительстве спрос будущих лет, то людям в какой-то момент не останется денег на еду и одежду, все будет нужно направить на возврат ранее сделанных долгов. Поскольку от базовых потребностей никто отказываться не собирается, то это значит, что соответствующие проекты не окупятся, а значит, аналогичный проект уже никто не начнет, НТП замедлится…

Если же спрос будет учтен недостаточно, то это означает, что резерв воспроизводственного контура реализован не полностью – что тоже не очень хорошо, в частности, с точки зрения конкуренции с другими воспроизводственными контурами, расположенными по соседству. Отмечу, что сегодня эта проблема несколько снижена (в связи с тем, что вся мировая экономика представляет сегодня единую систему разделения труда), но есть основания считать, что по мере развития кризиса она вновь получит актуальность.

Для решения этой проблемы используются финансовые механизмы: предполагается, что банк должен, исходя из своего опыта, определить масштаб стоимости проекта по отношению к будущему спросу и обеспечить правильный баланс внутри воспроизводственного контура. Был и альтернативный вариант, государственного капитализма или социализма, когда планированием занимались специальные (государственные) институты.

Собственно, так оно все и работает, пока у воспроизводственного контура есть возможность для устойчивого развития, т. е. система может расширяться или же у нее есть серьезный ресурс для оптимизации. А вот дальше начинаются проблемы.

Дело в том, что расширение системы (или оптимизация структуры экономики) приводит к тому, что совокупный спрос каждый год растет, что дает дополнительный резерв рентабельности. И можно, пусть немножко, поэкспериментировать – профинансировать венчурный проект, сделать что-то сложное и неординарное и т. д. В общем, максимально позитивно использовать то, что называется предпринимательским риском. А вот когда этот ресурс развития начинает сокращаться, система входит в кризис. Как я уже отмечал, при капитализме система финансирования инноваций является важной составной частью воспроизводственного контура, и если ресурсов на такое финансирование нет, то в кризис входит вся система.

На первом этапе это просто означает сокращение тяги к риску, понимаемому как нежелание банков входить в длинные и сложные проекты, поскольку, не имея реальной информации, они начинают аппроксимировать на будущее сегодняшние негативные реалии. И, соответственно, переносить этот негатив на все большее и большее расстояние по времени. Если это явление носит локальный характер, то вполне соответствует концепции «циклической теории», которая объясняет периодические колебания экономической конъюнктуры, именуемые в марксистской политэкономии капитализма кризисами перепроизводства.

Отметим, что сама по себе циклическая теория в рамках развития экономики не только соответствует реальности, но и является методом стимулирования финансового сектора к повышению активности. Банкам объясняют, что спад всегда локален, а потому нужно аппроксимировать на будущее не текущий спад, а средний лет за восемь – десять рост, а потому ни в коем случае не прекращать кредитование. Именно по этой причине так любят власти слово «рецессия», ведущее свое происхождение из циклической теории и означающее временный спад, на который не следует обращать слишком уж много внимания.

И действительно, пока имеет место реальная рецессия, т. е. временный (циклический) спад, аргументы действуют, банки продолжают финансирование, все замечательно. Проблемы возникают в тот момент, когда становится понятно, что речь идет не о классической рецессии. Как это было в 70-е годы, когда спад продолжался практически непрерывно 10 лет, как это происходит сейчас, когда спад идет уже с 2008 г.

Разумеется, тут можно (и нужно!) врать народонаселению и предпринимателям, но банкам особо не наврешь – даже если они вынуждены использовать фальсифицированные статистические показатели МВФ и ФРС, все равно у них достаточно информации об экономической конъюнктуре, чтобы понимать, что происходит в реальности, есть ли воспроизводство капитала в реальном выражении, а не на бумаге.

В этот момент государство (и финансовая элита) должны принимать какие-то меры. Если этого не сделать, то вся система останавливается – поскольку спрос перестает балансировать производство в рамках воспроизводственного контура и экономика начинает сокращаться. Отметим, что, с точки зрения богатой части населения, ничего страшного в этом может и не быть, она может даже богатеть. Но более или менее последовательное сокращение воспроизводственного контура неминуемо влечет за собой одно из двух последствий – либо его распад на несколько меньших и, соответственно, более примитивных контуров, либо – его поглощение соседними, более успешными. Сегодня второй вариант исключен, поскольку по всей планете воспроизводственный контур только один, зато первый уже начинает себя проявлять.

Поскольку производство в условиях экономического спада обычно имеет серьезный резерв мощности, речь может идти только о стимулировании частного спроса. Механизмы тут могут быть разные, об этом я писал, но суть при этом одна: нужно обеспечить постоянный рост частного спроса, что создает каждый год дополнительный резерв, позволяющий банкам компенсировать риски залезания все дальше и дальше по времени (т. е. расширение того периода, в рамках которого балансируются доходы населения с масштабом текущего производства) в учете возврата кредитов.

Отмечу, кстати, что именно в этом месте причина такого страха перед инфляцией, который испытывает финансовый сектор. Дело в том, что планирование реального сектора можно осуществлять в натуральном выражении и в этом смысле инфляция не критична («была шестеренка – чекушка, и осталась шестеренка – чекушка!», анекдот времен антиалкогольной кампании). А вот для банков, особенно если планирование осуществляется на много лет вперед, высокая инфляция часто оказывается критичной, слишком большие убытки могут вылезти.

Я не буду сейчас продолжать эти рассуждения (этой теме будет посвящена отдельная глава), но смысл этой модели состоит в том, что в воспроизводственном контуре все время увеличивается объем учитываемого спроса – за счет удлинения периода учета. Этот способ, как показал опыт последних десятилетий, может работать достаточно долго (с учетом привходящих обстоятельств, в частности расширения западных рынков в 90-е годы), но рано или поздно и он заканчивается.

При этом, как показывает опыт XIX и ХХ вв., рост человеческого оптимизма намного опережает процессы углубления разделения труда. Как только в воспроизводственном контуре устанавливается более или менее устойчивый рост, почти все участники экономической деятельности аппроксимируют этот рост на максимальное будущее и начинают действовать исходя из этого обстоятельства. Банки начинают кредитовать производителей направо и налево, риски производителей резко падают (за счет роста рисков финансового сектора, разумеется), начинается экономический бум. Он в том числе сопровождается ростом частного и государственного спроса, поскольку зарплаты растут, число рабочих мест – тоже.

При этом уже через несколько лет обнаруживается, что кредиты выдавались все-таки не совсем наобум, а в расчете на будущий конечный спрос. И если он растет не так быстро, как хотелось бы оптимистам (в том числе потому, что доходы домохозяйств и государства приходится все больше и больше отдавать финансовому сектору, а не направлять на потребление), то возникает ситуация, в которой либо производители не могут вернуть кредиты, поскольку недополучают доходов, либо же возврат этих кредитов ведет к необходимости резко сокращать расходы, уменьшать зарплаты, урезать число рабочих мест. То есть начинается локальный спад.

Это, как понятно, описание стандартных экономических циклов (которые, напомню, марксисты называют кризисами перепроизводства, поскольку в периоды падения темпов роста образуются явные товарные излишки, совокупный спрос падает) с точки зрения пульсации воспроизводственных контуров. Развивать дальше эту тему мы не будем, поскольку после кризиса вновь наступает стадия роста. Если только…

Если только воспроизводственный контур не вышел к границам возможности своего развития и не может эти границы расширить. Фактически это означает, что эффективность некоторых отраслей (количество их все время будет увеличиваться) начинает падать. Экономическая политика (основанная на первых двух из описанных выше способов) может увеличить сроки выхода на эти критические моменты, однако рано или поздно это все равно произойдет. И никакие инвестиции не помогают, поскольку в полном соответствии с логикой Адама Смита резерв роста эффективности исчерпан. Это дает нам основания сделать принципиальный вывод. При капитализме кризисы бывают двух принципиально различающихся видов: циклические и некоторые другие кризисы, которые мы в рамках нашей теории назвали кризисами падения эффективности капитала (в дальнейшем для краткости мы их будем называть ПЭК-кризисами).

Кризисы эти отличаются принципиально. Циклические хорошо изучены, и главная их особенность состоит в том, что выход из них осуществляется в некотором смысле автоматически. Этот выход можно ускорить (за счет так называемой контрциклической политики) или замедлить, но он произойдет в любом случае, если, конечно, не делать чего-то запредельно вредного. При этом на растущей фазе цикла (т. е. когда темпы роста экономики положительные) инфляция растет, на падающей – явно проявляются дефляционные тенденции и в том случае, если на понижающей стадии цикла наступает (на какой-то срок, обычно используется период в два квартала) общий экономический спад, говорят о наступлении рецессии. Иными словами, рецессия – это циклический термин, применять его вне рамок соответствующей теории не совсем корректно.

Совсем другая ситуация с кризисами падения эффективности капитала. Прежде всего, поскольку они связаны с общими свойствами экономической системы, никакого автоматического выхода из них нет. Пока не будет предъявлен некоторый системный ресурс повышения спроса или уменьшения рисков, например расширение рынков. Чуть позже, когда мы рассмотрим все эти кризисы (а их было всего четыре в рамках капиталистической экономики, причем последний развивается в наше время, и еще один – в мировой системе социализма), мы увидим, какие ресурсы были использованы для выхода из них.

Кроме того, попытки стимулировать экономику стандартными контрциклическими методами (например, смягчением кредитно-денежной политики, т. е. снижением эффективной стоимости кредита) к результату в этом случае не приводят. Точнее, эффекты эти проявляются слабо (и чем глубже экономика входит в кризис, тем слабее), причем они приводят лишь к замедлению темпов вхождения в кризис, а не к остановке самих кризисных процессов. Более того, ценой углубления самого кризиса. При этом возникают финансовые пузыри, которые на первом этапе создают иллюзии восстановления роста, а на втором обеспечивают резкое падение экономики.

В рамках кризисов падения эффективности капитала явно проявляются черты, не свойственные кризисам циклическим.

Так, во второй половине 70-х годов, как мы увидим дальше, во время третьего ПЭК-кризиса, когда власти США активно занимались эмиссией (поскольку нужно было любой ценой финансировать дефицит бюджета на фоне холодной войны), в стране возник совершенно неожиданный для специалистов экономикс (и по большому счету недопонятый до сих пор) эффект стагфляции – т. е. сочетания высокой инфляции и экономического спада. Совершенно нехарактерный для предыдущих кризисов. Во время двух первых ПЭК-кризисов (в 1907-1908 и в 1930-1932 гг.), такого эффекта не было, поскольку не было массовой эмиссии, они протекали по чисто дефляционному сценарию. Зато в начале 70-х не было обвала финансовых пузырей.

Отметим, что современная статистика, которой свойственно все больше и больше использовать чисто виртуальные показатели (например, приписную ренту, гедонистические индексы или интеллектуальную собственность), часто задним числом переписывает экономические результаты. Например, кризис 70-х годов, который был практически непрерывным (в середине десятилетия темпы спада немножко ослабли, но в плюс экономика не вышла, это хорошо видно, например, по динамике средней заработной платы), сегодня представляется как последовательность двух близких рецессий, разделенных периодом пусть и небольшого, но роста.

С точки зрения рассуждений предыдущей главы это понятно: экспертам по экономикс необходимо было доказать, что их теория, которая говорит о том, что «рецессия не может длиться больше, чем…», адекватна реалиям, однако такая фальсификация привела к тому, что понять реальные механизмы кризиса стало в рамках экономикс много сложнее.

Временные ряды данных после каждого изменения все менее и менее адекватны реальности, и делать на основании их более или менее серьезные выводы становится практически невозможно, приходится применять очень сложные рассуждения, направленные на восстановление реальной картины событий. Кстати, именно это является причиной того, что в рамках нашей новой теории мы стараемся как можно реже использовать временные ряды для доказательства принципиальных выводов.

Поскольку доказательством они сегодня часто быть не могут.

В частности, многие эффекты, которые видны на графиках, построенных по данным 2000-х годов, сегодня, на актуальных данных воспроизвести не получается. В памяти компьютера часть этих старых данных сохранилась, но апеллировать к ним на официальном уровне совершенно невозможно, что еще более усложняет работу любого экономического аналитика.

Понимание того, что кризисы бывают двух типов, ставит очень серьезный методологический вопрос: почему в рамках мейнстримовской экономической теории, экономикс, такого разделения кризисов нет. Более того, в ее рамках прилагаются довольно серьезные усилия для того, чтобы в обязательном порядке описывать ПЭК-кризисы как обычные циклические, для этого и статистику меняют, и закрывают глаза на многие уникальные явления, свойственные этим кризисам.

Ответ на этот вопрос, хотя он и выходит за рамки чистой экономической теории, обязательно должен быть дан, поскольку наша теория все-таки восходит к политэкономии и потому должна учитывать моменты, свойственные этой науке, которая, безусловно, является более общественной, чем точной. И сделать это нужно до того, как я начну описывать конкретные ПЭК-кризисы, чтобы не оговаривать каждый раз проблемы несоответствия реальных процессов и той картины, которую дает сегодня мейнстримовская экономическая наука.