Текст книги "Коммод"

– Да уж, – согласился легат. – Придется постараться.

После нескольких минут схватки Бебий Лонг вполне осознал, что встретил достойного противника. Коммод сражался умело. Прежде Бебий без особого доверия относился к ходившим в армии разговорам, что Коммод – один из лучших фехтовальщиков в Риме. С трудом верилось, что в таком трудном, требующем пота и огромных усилий искусстве мог бы преуспеть царский сын, создание по определению изнеженное и слабое, однако, столкнувшись с Луцием, он почувствовал не только прекрасную выучку цезаря, но прежде всего страсть, умело организованную, сосредоточенную, энергичную. В том, собственно, и состояло мастерство владения холодным оружием, чтобы в нужный момент мгновенно применить хорошо изученный прием. Действовать следует не раздумывая, ни в коем случае нельзя выдать мимолетным взглядом направление выпада. Нельзя атаковать защищенную линию, так как удар по железу отражается без всякого вреда для противника. Нельзя атаковать противника, когда тот находится на недосягаемом для тебя расстоянии. Очень важно нанести удар в тот момент, когда соперник занят приготовлением к атаке. Лучше всего использовать двойные атаки и атаковать очень быстро.

Все эти правила Коммод освоил безукоризненно. Видно, дружба с гладиаторами сослужила ему добрую службу. Его манера сражаться была присуща выходцам из Капуи, где располагались самые знаменитые казармы гладиаторов. Из Капуанской школы вышел сам Спартак. В Капуе веками оттачивалось умение владеть любым видом оружия, применяемого на арене. Прежде всего мечами – иберийским, коротким, чуть изогнутым; прямым длинным галльским, серповидным фракийским. Копьями – длинным парфянским, коротким германским, называемым фрамеей, которым варвары ловко вели рукопашный бой. Сетью, трезубцем и всякого другого рода оружием. Удивительно было другое – Коммод сносно владел главным секретом, который хранился в этой школе и составлял ее главную тайну. С его помощью гладиаторы из Капуи чаще других одерживали верх. Их в обязательном порядке учили владеть левой рукой так же искусно, как и правой. Секрет заключался в том, чтобы вовремя перебросить клинок или копье из одной руки в другую. В этом случае противник, находившийся в той или иной оборонительной позиции, вынужден был раскрыться.

Этот прием и продемонстрировал Коммод. Он явно гордился своим умением сражаться обеими руками. Что ж, сообразил Бебий, отбивая очередную атаку Луция, будем ловить его на излишней уверенности в своих силах. В следующий момент не удержался от заданного самому себе вопроса: как он догадался? Кто сообщил?

Бебий несколько раз удачно продемонстрировал растерянность и, наконец дождавшись, когда император решил вновь сменить руку, подкатился под него. Коммод не удержался на ногах и завалился на пол.

Бебий не стал впрыгивать на цезаря, приставлять к его горлу острие деревянного клинка – просто отошел в сторону и поклонился.

Коммод вскочил на ноги, яростно бросился к легату, взмахнул мечом и воскликнул:

– Учи! И немедленно!

– Песценний, – в свою очередь, крикнул Бебий. – За тобой должок! Одна двадцатая доходов с провинции – моя.

– Не жирно ли пять процентов? – нахмурился Песценний.

– А-а! – рассвирепев, яростно воскликнул Коммод. – Пять процентов – жирно?! Вот вы как распоряжаетесь моим добром! Супруга императора – для вас уже не святыня! Скажи, Бебий, спасибо Клеандру, что заступился за тебя, иначе ты уже сидел бы в цепях. Теперь учи приему!

Более часа, до самого полудня, забыв о бане, император и Лонг шлифовали этот прием. Бебий объяснил, что в битве его применять рискованно, только в исключительных случаях и только когда сражаешься один на один. Иначе можешь получить удар сверху от стоящего рядом противника.

Урок был прерван не желавшим скрывать гордость Тигидием Переннисом, доложившим императору, что послы варваров ответили согласием на все предложенные условия. Они готовы немедленно дать клятвы и освятить договор.

Император холодно взглянул на него.

– Это радует, Тигидий. Только странно, что ты человек, опытный в общении с варварами, испытываешь уверенность, что они сдержат свои клятвы. Кроме того, есть еще одно тайное условие, приняв которое они подтвердят, что искренни в своих намерениях жить с нами в мире и пользоваться нашим покровительством.

На лице Тигидия отпечаталась растерянность.

– Господин, мне ничего не было сказано о дополнительном условии.

– Поглядите на него – ему не было сказано! – засмеялся император, обращаясь к Бебию и Песценнию. – А как насчет собственной инициативы? Я надеялся, что ты сам предложишь выколотить из них то, в чем я больше всего нуждаюсь.

Он приблизился к деревянному чучелу, умело рубанул его, потом вернулся.

– Итак, други, перед нами труднейшая задача – как выбить из варваров военную добычу, не прибегая к войне?

Бебий, отметив про себя, что цель организации двух новых провинций свелась к спору о количестве золота и серебра, которое варвары готовы заплатить за мир, поинтересовался:

– А велики ли наши запросы, цезарь?

– Да, очень велики. Я полагаю, что они должны заплатить мне столько же, сколько собрали Сулла или Помпей во время восточных походов.[21]21
  Сулла, воевавший с Митридатом, набрал в качестве контрибуций около 20 тысяч талантов. Только в казну Сулла сдал 15 тысяч фунтов золота и 115 тысяч фунтов серебра. (Вил Дюрант «Цезарь и Христос»). По весу это составляет ¹/₁₂ часть добычи. По подсчетам автора, если взять цену 1 г золота 8, 71 долл. (сведения 2000 года), а серебра – 4, 37 долл. (2002 г.) за тройскую унцию (31,1 г), только золота и серебра Сулла сдал на сумму на 48,051 млн. долл. К этому надо добавить произведения искусства и другие ценности, за которые он намеревался отчитаться лично. В любом случае общая цифра приближается к полумиллиарду долларов.
  Двадцатью годами позже Помпей собрал на востоке 17 тысяч талантов. Добыча Помпея составила несколько меньшую сумму.
  В период после Нерона и примерно до Септимия Севера, победившего в гражданской войне, разгоревшейся в Риме после смерти Коммода, римские деньги обесценились по сравнению с республиканской эпохой примерно на треть; асс той эпохи может быть приравнен к двум с половиной центам, сестерций – к десяти центам, денарий – к сорока центам, талант – к 2 тысячам долларов, по состоянию американской валюты на 1942 г. Поскольку в дальнейшем значительные вариации не будут приниматься во внимание, следует помнить, что все сопоставления римской и американской валюты весьма приблизительны. 1 сестерций = 2,5 ассам; 1 денарий = 10 ассам, или 4 сестерциям; 1 золотой денарий или аурес (вес 8,8 г) = 25 денариям, или 100 сестерциям; римский фунт равнялся 12 унциям, или, по Момзену, 327,43 грамма.


[Закрыть]

Бебий Лонг поперхнулся, удивленно посмотрел на правителя.

Тот подтвердил:

– Взять меньше не позволяет наше достоинство.

– Но у них нет столько золота и серебра, – пожал плечами Бебий.

– Ты в этом уверен? – спросил цезарь.

– Так точно, государь.

– Бебий, ты должен отвечать за свои слова.

– Поверь, государь, мне известно наверняка, что у квадов и маркоманов нет таких сокровищ. Если ты потребуешь, чтобы они в счет требуемой суммы продавали себя в рабство, они будут воевать, так как ты не оставишь им выбора. Если они оберут всех своих общинников, если даже извлекут сокровища, которые хранятся в священных рощах, это не составит и пятой части названной суммы.

– Что ж, Бебий, ты сам назвал добычу, которую могут заплатить германцы. С завтрашнего дня примешь участие в переговорах и выколотишь из подлецов не менее четырех тысяч талантов золота и серебра. Головой ответишь, если варвары начнут скупиться.

– Государь!.. – воскликнул Бебий.

Коммод краем глаза заметил, как на лице Тигидия Перенниса промелькнула довольная ухмылка. Он повернулся к префекту:

– Это касается тебя тоже, Тигидий. Никто не снимал с тебя ответственность за положительный исход переговоров. А теперь, други, прошу за праздничный стол. Сегодня будем веселиться до упаду, точнее, до того момента, пока кто-нибудь первым не скатится на пол. На него будет наложен штраф в пятьдесят золотых, которые пойдут в кассу коллегии Венеры Виндобонской.

Коммод испытал искреннее удовольствие, отметив, как вытянулись лица у Бебия и Тигидия. Не все же ему одному пребывать в страхе за свое будущее. Пусть и его подданные проникнутся ощущением ужаса, который день и ночь донимал молодого цезаря. Он даже похвалил себя за ловкость, это был хороший способ приводить к покорности строптивцев. Он назвал этот прием правилом номер один.

Глава 8

Неделю Бебий Лонг и Тигидий Переннис вели переговоры с послами варваров, однако приемлемого решения так и не удалось найти. Новое требование императора они встретили спокойно, словно ожидали чего-нибудь подобного. Молчали долго, наконец старик-бур Видукинд заявил: «В нашей стране не хватит золота и серебра, чтобы утолить голод молодого царя». Тигидий, на этот раз державшийся чрезвычайно активно и даже грубо, в сердцах стукнул кулаком по столу, обвинил германцев в скопидомстве, на что длинноусый конунг Теобард, вождь маркоманов, спокойно ответил:

– Зря пугаешь нас, префект Переннис. Бессмысленно требовать того, чего у нас нет. И ты, и легат Лонг тоже знаете об этом. Если это последнее слово великого цезаря, мы воз вращаемся домой. Пусть наши обиды утолят мечи.

Положение спас третий посланник – старейшина племени маркоманов Сегимер, предложивший не спешить, унять неразумные страсти, попытаться поискать взаимоприемлемое решение. Возможно, император согласится растянуть выплату на несколько лет или, например, заменить ее какими-либо иными товарами?

Старейшина квадов, вполне сносно владевший латынью (как, впрочем, и двое других послов, – всем им пришлось пожить в пределах империи), охотно поддержал его:

– Давайте внесем в зачет суммы стоимость ваших соотечественников, которых мы якобы удерживаем в своих землях и число которых, как вы утверждаете, превышает сотню тысяч человек. Цены можно брать средние, те, что сложились на рынке в Виндобоне.

Вечером во время доклада Бебия о состоявшихся переговорах, услышав ответ варваров, император помрачнел:

– Ты в своем уме, Бебий? – тихо спросил он. – Один из главных условий договора пункт о выдаче всех наших подданных, взятых в плен во время Северных войн. Теперь, выходит, мы должны выкупать римских граждан. В таком случае меня вполне обоснованно могут спросить, кто победил в этой неначавшейся войне. Вы ставите меня в двусмысленное положение и даете лишний довод для начала боевых действий. На чью руку вы играете?

Лонг побледнел.

– Ладно, иди.

Бебий спиной ощутил, с какой холодностью глянул ему вслед император. Встретившись с Переннисом, он передал ему, что цезарь отрицательно отнесся к этому предложению. О «двусмысленности» положения, на которое намекнул Коммод, не упомянул. Он не верил Тигидию. Во время переговоров, а также во время общения с императором префект по-прежнему вел себя с туповатой готовностью исполнить любой приказ. Между собой Бебий и Переннис на посторонние темы почти не разговаривали – в этом, как признался себе Бебий, уже отчетливо сказалось веяние времени. Оба таились, понимая, что провал переговоров, разочарование императора грозит им опалой.

Нерадостно было на душе. Вспомнилось, как он сидел в своем лагере на той стороне Данувия, ждал приказа о выступлении… Райская жизнь, если рай, как утверждал его отец, существует.

Он решительно придавил меланхолию и попытался разобраться в сложившейся ситуации.

Золото, золото, золото! Вот о чем постоянно твердил цезарь. Зачем он ставит перед ним и Переннисом невыполнимую задачу? В чем здесь ловушка? Может, дело не столько в золоте, сколько в достойном обосновании необходимости заключить мир? Зачем намекнул, что не будет возражать, если Бебий выдвинет свою кандидатуру на должность главнокомандующего армией. Помнится, он даже обмолвился, что согласится на открытие боевых действий, если Бебий встанет у руля? Уверен, подобное предложение было сделано не только ему, пусть и подающему надежды легату, но и более опытным полководцам. Какова цель?

Кто может ответить на эти вопросы?

Промучавшись до полуночи, Бебий поднялся, натянул военный плащ и вышел во двор. Ночь выдалась темная, безлунная. Редкие звезды светили в небе. Во внутреннем дворе было темно. Только постояв, дождавшись, когда привыкнут глаза, Бебий двинулся в сторону дворцового сада. Добравшись до первых аккуратно подстриженных зарослей туи, услышал хриплое мерное дыхание и тяжкие вздохи. Замер, затаился. Прошло несколько томительных минут, прежде чем Бебий отчетливо припомнил, кому могли принадлежать эти горловые, рвущиеся из самого нутра звуки. Эта невнятная песня любви была ему знакома.

Скоро в кустах послышались тихая возня, звук поцелуев и наконец голос:

– Ты такой загорелый, – опять поцелуй. – Такой черный. Такой жаркий. Как июльская ночь.

– Да-да, черный, – ответил мужчина.

Бебий едва не вскрикнул от удивления. Это был командир его конного эскорта, мавританец.

– Пора на кухню, – женщина вздохнула. Это же Клиобела! – Там без меня зарез, что-нибудь не так сделают. Послушай, Муммий, ты в больших чинах? Я слыхала, ты командир конницы.

– Большой не очень, – Муммий задумался, потом добавил: – Но все-таки большой.

– Взял бы меня к себе? Поселил бы в домике, в Виндобоне, я бы тебя ждала. Все-таки легче служить, когда есть к кому приезжать. Всех по боку, а не то! – она показала кому-то здоровенный кулак.

Бебий не смог сдержать улыбки. Мавританец молчал, видно, эта просьба озадачила его.

– Я не могу купить большой дом, – наконец признался он.

– И не надо большой! – обрадовалась Клиобела. – Пусть будет маленький. Нет, правда, – искренне призналась женщина. – Ты мне очень понравился.

Клиобела помолчала, потом робко добавила:

– Можно совсем маленький. Вот такусенький. С конуру… Наступила тишина, потом вновь шорох, и через несколько мгновений в полосу дребезжащего света, отбрасываемого факелом на крепостной стене, вплыла огромная Клиобела. Подобрав тунику, она, переваливаясь, поспешила к двери, ведущей в хозяйственные помещения дворца. Скоро из кустов выбралась высокая, плотно укрытая тьмой тень, направилась к казарме. Когда Муммий скрылся в дверях, рядом с Бебием в темноте кто-то тихо, с некоторым даже надрывом выговорил:

– Домик ей. Вот такусенький… У самой в Риме трех этажный особняк, верхние этажи сдаются внаем, на хозяйской половине чего только нет, а все туда же.

Бебий замер, ему стало неловко, словно его застали за постыдным занятием, хотя подслушивание вполне можно было отнести к недостойным деяниям. Наконец легат повернулся на голос, пригляделся. Во тьме очертилась фигура в светлой тунике.

Клеандр?..

Тот, словно догадавшись, о чем подумал Бебий, добавил:

– Да, Клеандр, – потом кивнул в сторону скрывшейся Клиобелы. – Двое детей, беззаботной мамашей не назовешь, но стоит увидеть рослого мужчину, как начинает выклянчивать домик.

– Дети?! – удивленно переспросил Бебий.

– Двое, – подтвердил спальник. – Два мальчика.

– Кто же отец? – не удержался от вопроса легат.

– Я.

Бебий не нашел слов ответить.

Некоторое время они стояли в тишине. Наконец легат не удержался и спросил:

– Выходит, она – вольноотпущенница?

– Да, господин. Я выклянчил ей свободу.

– Называй меня легатом. Можешь по имени.

– Легат является поклонником Сенеки? Тот тоже советовал различать в рабах людей.

– Я давным-давно не заглядывал в Сенеку. Со школы. Я следую советам Марка.

– А я – Феодота.

– Да, это был умный человек. Что же ты не выпросишь у принцепса вольную для себя? Ты далеко не дурак, Клеандр, мог бы сделать прекрасную карьеру.

– Он меня не отпустит. И куда я пойду с Клиобелой и детьми на руках? Как оставлю ее одну. Дети под надежным присмотром, а за этой толстухой, – он неожиданно зло добавил: – Венерой Виндобонской, нужен глаз да глаз. Иначе она окончательно лишится разума.

Он сделал паузу, потом еще тише, еще непонятнее продолжил:

– Остаться одному в этом мире? Поверь, господин, это страшно. А здесь я при деле, могу частично влиять на…

Он не договорил, и Бебий догадался, что имел в виду раб. Догадался – и помалкивай! Дурак переспросит, тогда и разговора больше не будет, а сообразительный собеседник заведет речь о чем-нибудь постороннем. Желательно приятном для этого тихони. Ведь не зря же он бродит в ночи, приглядывает за ним. Вот и похищение Кокцеи углядел.

– Скажи, Клеандр, зачем ты оказал мне покровительство в таком опасном деле, как спасение Кокцеи?

– Она грозилась убить Клиобелу, и даже я, всемогущий и всезнающий, не смог бы предотвратить убийство, – пробормотал спальник.

– Тогда будь откровенен, почему император так настаивает на совершенно несуразной сумме выкупа?

– Не знаю. Не буду отрицать, Бебий, что он иногда советуется со мной, однако никому не дано проникнуть в его тайные замыслы. Могу только предполагать, чем можно угодить ему.

«Ага, угодить», – смекнул Бебий, и его сердце забилось часто и тревожно.

– Дело не в золоте и серебре, – комкая слова, добавил раб, – или не только в золоте. Императора очень заботит, что скажут люди о его решении прекратить войну.

Затем неожиданно внятно, окрепшим голосом Клеандр продолжил:

– Мечта прежнего императора, его план выйти к Океану с его несвоевременной смертью перестали быть только мечтой или планом. Вполне разумный замысел теперь превратился в орудие политического давления со стороны тех, кто упрекает цезаря в молодости, в неподготовленности. Если ты полагаешь, что мы изменили заветам Марка, ты, легат, заблуждаешься. Скажи, Бебий, о чем мечтал «философ»? – спросил раб.

Так, очередная проверка. Или экзамен?

– Насколько я понимаю, Марка прежде всего заботило спокойствие государства, в этом смысле организация двух новых провинций являлась разумным средством обеспечить мир и процветание на возможно более длительный срок.

– Ты верно рассудил, Бебий, – откликнулся Клеандр. – Да, Марк и его окружение мечтали о том, чтобы государство процветало, чтобы в нем сохранялись мир и благонравие. «Философ» мечтал, чтобы добродетель торжествовала, а порок был наказан. Мы с молодым господином молили богов, чтобы его отец успел осуществить задуманное. Поверь, Бебий, если бы Марк успел перейти Данувий и развернуть боевые действия, мы ни в коем случае не прекратили бы войну. Но теперь у нас нет выбора. Мир – единственное наше спасение, однако мы не можем уйти с границы ни с чем. Император обязан ослепить Рим. Пусть это будут груды сокровищ, добытых у варваров, или что-то невиданное и неслыханное, но в Городе должны не менее недели говорить только об этом. На бо́льшее мы и не рассчитываем. Только надежный мир на северной границе обеспечит свободу рук во всех других частях государства. Если мы сумеем поразить Рим, никто не спросит, воевал император или нет. Война нас погубит. Я имею в виду и тебя тоже, твою семью и семью многих тысяч других верных подданных, потому что я – именно я, Клеандр, – не верю, что в новых условиях мы справимся с германцами. Ну, выйдет твой легион к Океану? Если выйдет. Дальше что? Неужели пример Друза, Агенобарба и Тиберия ничему нас не научил? Чем закончились их походы? Разгромом в Тевтобургском лесу.[22]22
  В 9 году до н. э. римские войска под командованием Друза дошли до Эльбы с запада. Также переправлялись через эту реку Луций Домиций Агенобарб (в неустановленном году) и Тиберий в 5 году н. э. После разгрома в Тевтобургском лесу трех легионов под началом Вара римлянам больше не удавалось так далеко проникнуть в глубь Германии.


[Закрыть] С другой стороны, знаешь ли ты, во сколько обходится императору содержание Северной армии?

– Ты хорошо разбираешься в римской истории, Клеандр, – невпопад признался Бебий.

Он был немало огорошен, услышав подобный монолог из уст толстоватого, вечно унылого, более похожего на бабу раба.

– И не только в истории, Бебий, – улыбнулся Клеандр.

Бебий заметил, как забелели в темноте его зубы.

– Ты хотел спросить, – продолжил спальник императора, – каким образом мальчишка-вифинянин освоил эту премудрость? Да будет тебе известно, легат, я из высокого, а может, из царского рода и обладаю обширными знаниями и в философии, царице наук, и в риторике, и в грамматике, и в счете. Я сидел вместе с Луцием на занятиях. Выполнял вместо него домашние задания, с согласия некоторых учителей отвечал вместо него, вернее подсказывал. Луций делил воспитателей на плохих и хороших. Плохие – те, кто не позволял мне открывать рот, хорошие – те, кто хвалил молодого цезаря за то, что я хорошо выучил урок. Ему – все, что связано с красотой тела и воинскими доблестями, мне – всю писанину и заумь. Но вернемся к нашим баранам.

Он сделал паузу, видно, воспоминания детства согрели его, заставили пожалеть о добром старом времени. А может, распалили сердце, дохнули гневом.

– Мы вынуждены играть против всех, легат. В армии на нашей стороне единицы. Ты, Лет, молодая поросль офицеров, да и то… Армия в целом пока против нас.

– Это неправда. В армии любят молодого цезаря.

– Это аванс, Бебий. Ожидание добычи, а ожидания нельзя обманывать. Их следует подкрепить золотом. Или казнями. Но лучше – золотом, потому что казни из политических соображений ослабляют боеспособность войска. Надеюсь, ты согласишься, что в армии должны наказываться исключительно воинские преступления?

– Более чем соглашусь, – закивал Бебий.

– Я рад, – тоже кивнул Клеандр и продолжил: – Не менее сложное положение складывается в Риме, где старшая сестра господина Анния, Луцила, все настойчивее требует назначения на пост префекта города Уммидия Квадрата.

– Того самого!.. – воскликнул Бебий.

– Да, который отнял у тебя Марцию.

– Но у маркоманов и квадов действительно нет столько золота. Клеандр, богами прошу, убеди в этом господина.

– А у их соседей? Подумай над этим, Бебий. Без золота, без чего-то изумляющего Рим мы не можем заключить мир. Нам нужен триумф. Город должен содрогнуться от восторга, увидев победоносное возвращение молодого государя.

– Послушай, Клеандр, мы находимся в тени. Может, пройдем в мою комнату?

– Нет, Бебий, темнота – очень удобное место для того, кто должен все видеть и слышать. В темноте очень продуктивно работают мозги, здесь принимаются самые важные решения.

– Я имел в виду не решения. В награду за твою помощь с Кокцеей я как член коллегии местной Венеры хотел бы сделать благотворительный взнос. Дар детям Клиобелы. Сто золотых. Этого достаточно?

– Вполне, Бебий. Я рад, что на тебя можно положиться. Вот почему я рискну предупредить тебя – ты должен найти выход. Договор должен быть заключен на условиях моего господина. В противном случае даже я буду бессилен. Он порой бывает просто бешеный, легат.

* * *

Через несколько дней, когда переговоры окончательно зашли в тупик, во дворце был устроен праздничный обед по случаю вступления Песценния Нигра в коллегию Венеры Виндобонской. На этот день были отменены все встречи и аудиенции, даже дяде царя Клавдию Помпеяну, Пертинаксу и главнокомандующему Юлиану было вежливо предложено не беспокоить принцепса в этот день. До этого они каждый день наезжали в ставку. Волновали по пустякам – пытались согласовать с цезарем график продвижения войск к Океану, уточняли списочный состав частей, выделенных для участия в боевых действиях, напоминали, что без существенной поддержки флота успеха не видать, так что требовалось поторопить императорских прокураторов, ответственных за ремонт и строительство кораблей. Каждый начинал доказывать, что сейчас не время предаваться отдыху и пустым развлечениям – их, мол, ждет Океан! Помпеян позволял себе утешить родственника, наставить его на путь истинный.

Он говорил так:

– Естественно, что ты, дитя мое и владыка, тоскуешь по родине; ведь и мы охвачены такой же тоской по тому, что оставили дома. Однако здешние дела, более существенные и более настоятельные, сдерживают нашу тоску. Ведь тем, что там, ты будешь наслаждаться и впоследствии, а Рим там, где находится государь. Оставить же войну незаконченной не только постыдно, но и опасно; ведь мы придадим смелость варварам, которые будут осуждать нас не за жажду возвратиться домой, а за бегство и страх. Прекрасно было бы для тебя взять их всех под свою руку и, сделав границей державы на севере Океан, возвратиться домой, справляя триумф и ведя в оковах пленными варварских царей и правителей. Ведь подобного рода свершения как раз и сделали живших до тебя римлян великими и славными. Не следует также опасаться, как бы кто-нибудь не попытался захватить государственные дела. Ведь лучшие люди сената здесь, с тобой; вся имеющаяся военная сила служит тебе щитом; все казнохранилище императорских денег находится здесь, а память об отце обеспечила тебе вечную верность и расположение подвластных.

Сказав такую речь для ободрения и пробуждения в племяннике лучших стремлений, Помпеян удалился, обрадованный тем, что Луций пообещал тщательно обдумать, как следует поступить, и никаких поспешных действий без совета с наставниками делать не будет.

Пертинакс, более осторожный в выражениях, выразил некоторое сомнение в возможности старших военачальников удержать в узде жаждущих военной славы и добычи легионеров. Он клятвенно пообещал приложить все усилия для усмирения недовольных и дерзких на язык солдат и пресечь все нелицеприятные высказывания на этот счет, бытующие среди рядового и центурионского состава. Молодой император со слезами на глазах поблагодарил верного Пертинакса за усердие и пообещал достойно отблагодарить полководца. Только Сальвий Юлиан по-прежнему безоговорочно настаивал на скорейшем начале войны. Он требовал немедленного возвращения легата Лонга во вверенный ему легион, при этом просил императора, чтобы Лонг по прибытии немедленно представил в преторий подробный отчет о готовности когорт к решительному выступлению на север. В обоснование своей точки зрения он ссылался на погодные условия, очень благоприятные в этом году для глубокого проникновения в варварские земли.

Действительно, в обеих Паннониях стояла сушь. Дни потянулись один лучше другого. Самое время воевать.

Коммод полностью согласился с главнокомандующим и пообещал, что в ближайшие дни будет объявлена дата начала похода. Он доверительно сообщил Сальвию, что уловка германских послов с помощью переговоров затянуть время полностью провалилась. Он поставил им невыполнимое условие, хлопнул Сальвия по плечу и предупредил: «Будь готов, старик!» В конце император полюбопытствовал, почему его «интересный» сынок обходит ставку стороной.

Сальвий оправдался тем, что собственным распоряжением отправил Валерия в Аквинк (Будапешт) трибуном во Второй Итальянский легион. Император выразил недовольство: почему он ничего не знает об этом? Он мог бы подыскать молодцу более почетное место. Главнокомандующий горячо поблагодарил принцепса за доброжелательность к его сыну.

Пиршество и торжественный обряд поклонения Венере Виндобонской были назначены на следующий после первых Розалий день.

Предков поминали в военном лагере возле Виндобоны, на претории при выстроенных легионах, в кругу статуй, посвященных отеческим богам – Юпитеру, Юноне и Минерве, Августу, Юлию Цезарю, возле огромного изваяния Геркулеса, считавшегося при Антонинах покровителем императоров, а также вблизи от алтарей, посвященных божественной Дисциплине, Доблести и Риму (Roma Aeterna)[23]23
  Вечный Рим. Этот культ был введен императором Адпианом, отсюда и пошло название Вечный город.


[Закрыть]. Собравшиеся воины торжественной овацией отдали долг памяти героическим предкам. На церемонии присутствовал молодой цезарь. Тогда же были выданы: жалованье, денежные поощрения и боевые награды – браслеты, фалеры (медали) для грегариев и принципалов, торквесы (ожерелья) – центурионам; венки, почетные флажки и копья – офицерам. Были отмечены и легат Лонг, и префект Переннис, обоим были вручены почетные копья.

На следующий день в сопровождении конной охраны в замок примчался легат XIV легиона Квинт Эмилий Лет. Ворвался галопом, из-под копыт комьями полетела грязь. Слуги бросились врассыпную, вольноотпущенники, как всегда, зычно спорившие возле канцелярии, отпрянули к стене, начали разбегаться. Лет осадил коня возле толпы во главе с цезарем, не спеша перебиравшимся из бань в триклиний, перебросив ноги на одну сторону, соскочил на землю, вскинул руку в приветствии и привычно-громогласным голосом провозгласил:

– Аве, цезарь! Как вы тут без меня?

Император отпрянул, замахал на него руками:

– С ума сошел! Всех грязью забрызгал! Что, теперь назад, в моечную?

– Почему бы нет, повелитель! – весело отозвался Лет. – Я, например, с удовольствием. В Карнунте мне рассказали удивительную банную историю, обхохочешься! Ба, какие люди! И ты здесь, Бебий! Вот так встреча. А то я уж подумал, не превратился ли ты в медведя в своей Моравии?

Коммод взглядом осадил его. Выказав неудовольствие и наполнив взгляд величием, спросил:

– Что за история?

– О том, как некий городской декурион[24]24
  Декурион (здесь) – член совета городского самоуправления.


[Закрыть], мужичонка тщедушный, отправился в общественные бани, захватив с собой женскую одежду. Не знаю, кто перепутал, домашний раб или рабыня. А может, сама жена? Нравы у местных дикие. Следует добавить, что жена у магистрата была баба здоровенная, почти как Клиобела. Кстати, – обратился Лет к сопровождавшему цезаря спальнику, – как твоя полюбовница?

– Ах, господин, – вскинул руки Клеандр, – если бы она была только моя полюбовница, это еще полбеды. Теперь она Венера Виндобонская.

– Что творится в Виндобоне! – изумился Эмилий. – Здесь объявилась своя богиня-покровительница? И я ничего не знаю?! Это обидно, цезарь, держать в неведении своего лучшего легата.

Коммод поджал губы.

– Не слишком ли высоко метишь, Лет? Лучшим легатом в армии считают Лонга. Хотя кто знает, может, ты и прав. Ты, безобразник, не томи. Что насчет магистрата?

– Если есть желающие дослушать эту историю, а также другие, например, о том, как некий гражданин обнаружил, что его дочь, спавшая на веранде, руками поймала соловья, прошу в парилку. Полчаса, цезарь, – и я вновь буду чист, умыт и послушен, как малое дитя.

Коммод вздохнул и, поколебавшись, распорядился:

– Прежде расскажи о соловье, тогда будет видно, стоит ли нам всей компанией вновь смазывать тела маслом, потеть, смывать пот, отдаваться рабу-массажисту, слушать твои байки или полезнее будет вкусить сытую и здоровую пищу?

– Охотно, государь! – воскликнул Лет. – С некоторых пор, Луций, у молодых девиц в Медиолане (Милане) возникла мода слушать по утрам соловьев. Неподалеку от этого города жила девица, весьма приверженная велениям моды. Однажды она спросила у родителей разрешения спать на открытой веранде, чтобы не пропустить утреннее пение этих сладкоголосых птах. Дочь была единственным ребенком, и родители, очень любившие ее, дали согласие. С тех пор девица укладывалась на ночь на открытом воздухе.

Причина такой страстной любви к соловьиному пению заключалась в том, что у этой девицы был сердечный дружок. Вот она и придумала ночевать на открытой со всех сторон веранде, чтобы ее любовнику не приходилось по ночам проникать в дом, где его вполне могли счесть за вора. С наступлением темноты тот перебирался через забор и влезал на веранду, где молодые люди тешились до первых признаков зари.

Как-то любовники, слушая соловьев, которых, как всем известно, в окрестностях Медиолана несметное количество, так запарились, что потеряли осторожность и проспали до рассвета. Как назло, той ночью отца мучила бессонница, и с первыми лучами солнца он отправился прогуляться по усадьбе. Заглянул и на веранду. И что же он видит?

Лет сделал паузу, его лицо приобрело таинственное выражение.

Император, затаивший дыхание, широко открыл глаза.

– Что? – спросил он.

– Его дочь лежит в обнимку с неким юнцом и одной рукой сжимает то, что доставляло ей такую радость по утрам.

– То есть соловья? – уточнил Коммод.

– Точно, государь, – подтвердил Эмилий Лет. – Из той замечательной породы, что живут в мужских штанах.

– А-а, так и говори, – засмеялся цезарь.

В этот момент заинтригованный Песценний тоже вставил в разговор умное слово.

– Каким же оказалось решение отца? – спросил он. – Он достойно наказал беспутную?

– Нет, уважаемый. Отец тихонько отошел и направился в дом. Вызвал жену и предложил ей посмотреть на свою ловкую дочку, которая не только прослушала утренние трели пернатого певца, но и сумела поймать его.

Бебий и вся компания засмеялись.

– Теперь о магистрате, явившемся в баню с чужой одеждой, – приказал цезарь.