Текст книги "Адриан"

С того момента как было принято стратегическое решение, Лонг наконец избавился от смрадных, гнавших сон размышлений о будущем. Дело требовало свежей головы, невозмутимости и римского умения заранее, до того как выводить полки в поле, разгромить противника.

Военный совет собрали в Пальмире, куда в начале марта прискакал Адриан. Сюда же были вызваны Квиет, Цельз и некоторые легаты, которых следовало привлечь к фронтовой операции.

Сразу после полудня император открыл совещание, кратко обрисовал ситуацию и заявил, что будет «разумней и полезней всего, если в начале мы поговорим о мерах, которые необходимо предпринять перед началом летней кампании». Первым заговорил Ликорма – ему было поручено подготовить соображения по этому вопросу. Раздобревший, поднабравший осанистости вольноотпущенник предложил начать с попытки подкупа племенных вождей и внесения раскола в их ряды. Золота не жалеть, расходы окупятся стократно.

В Индии!

Наместник Сирии сразу и, как всегда, достаточно резко возразил ему. Адриан заявил, что, имея дело с арабами, не следует рассчитывать на золото. Шейхи, конечно, примут подношения, дадут клятвы верности и на следующий же день нарушат их. Кочевники, в большинстве своем, мало ценят металл – как возить золото по пустыне?! Их знать предпочитает изделия из металла, а также скот, коней, верблюдов, красивых женщин, предметы роскоши. Каждый бедуин, пояснил наместник, полагает, что чем больше на нем золотых украшений, тем он знатнее, вот почему они буквально увешаны побрякушками.

Куда полезней сыграть на раздорах между племенами, ведь кочевники воюют не только с пришлыми римлянами, но и между собой. Эта вражда извечна. Более сильное племя презирает и как может унижает своих бедных и слабых соседей – их оттесняют от источников воды, угоняют табуны, крадут женщин. На этих обиженных и следует делать ставку. Им надо пообещать защиту, уместно передать им часть добычи, полученной в результате усмирения восставших областей. У него уже есть на примете несколько шейхов, готовых к сотрудничеству.

Ликорма, наповал сраженный тем, что кто-то посмел перебить его, и наконец обретший дар речи, запальчиво возразил, что, если принять предложение наместника, переговоры могут затянуться. Шейхи начнут тянуть время, прикидывать, чью сторону им будет выгоднее принять. Варварам спешить некуда, а вот для доблестных римских легионов затяжка может оказаться роковой. Солдаты как никогда полны энтузиазма. Они рвутся на восток, и императору уже сейчас едва хватает сил, чтобы сдержать их пыл.

Адриан, в своей манере, позволил себе подшутить над Ликормой, над легионерами, над их пылом:

– Не так уж страстно они стремятся в Индию, – заявил он, – чтобы ринуться в бой, имея за спиной мятежные провинции. Солдаты вполне могут совладать с пожирающим их изнутри воодушевлением и подождать, пока в Месопотамии, Армении, Ассирии не воцарится спокойствие.

Подобная обезоруживающая насмешка над боевым духом армии вызвала глухое недовольство присутствующих на совете. Император попытался усмирить племянника, приказал ему «попридержать язык». Адриан картинно поклонился в ответ и добавил:

– Повинуюсь, великодушный!

Удивительно, но присутствовавшие на претории Лузий Квиет и Цельз и бровью не повели. Проконсулы даже не попытались поддержать Ликорму и осадить «молокососа». Их молчание сделало свое дело – далее обсуждение пошло в более конструктивном духе. Приглашенные на совет легаты – те, кто успел за эти два года присмотреться к местным нравам, – как один поддержали наместника Сирии. Ларций Лонг, занявший место возле изящного инкрустированного слоновой костью и жемчугом столика, тоже решил подать голос.

Он поднял руку.

В зале дворца, расположенного неподалеку от знаменитого храма Баала в Пальмире, сразу за западным тетрапилоном[21]21
  Ворота, имеющие входы не на две, а на четыре стороны.


[Закрыть], наступила тишина. Всем было интересно, что скажет любимчик императора, непонятно для чего вызванный из Рима. История с приездом отставного калеки-префекта до сих пор будоражила начальствующий состав армии. Кое-кто всерьез настаивал, что Траян вызвал старого дружка, чтобы передать ему власть над Римом. Таких фантазеров осаживали, однако сомнение оставалось – кто его знает, что может померещиться старому льву в последнюю минуту? В армии мало кто сомневался, что императору, если он хочет остаться целехоньким, не следует соваться в недра Персии, в аидову жару, безводье и ледяной холод по ночам. Многие полагали, что отцу отечества лучше вернуться в Рим, отдохнуть на вилле в Кампании. Споры возникали по поводу того, кому доверить руководство походом.

Траян кивнул.

– Говори.

– Мне кажется, что предложение наместника Сирии имеет смысл только в том случае, если мы извлечем из него немедленную и существенную пользу. Об этом, собственно, и говорил уважаемый Ликорма. Другими словами, нам следует понудить шейхов, решивших принять нашу сторону, угнать как можно больше табунов у тех, кто особенно активно досаждает нам. Плата должна быть за конкретную добычу. Конечно, плата щедрая. Кроме того, необходимо создать кулак из собственных конных отрядов. Пора убедить арабов, что римская длань тяжела, но справедлива.

Адриан засмеялся.

– А ну-ка, префект, покажи нам римскую длань!

Немногие в шатре удержались от смеха. Присутствующие ржали, как кони, соображая, что императорский племянник, в силу своего извращенного ума и вражды к префекту, у которого он когда-то увел наложницу, намекает на левую культю Лонга. Однако Ларций, ничуть не изменившись в лице, шагнул вперед и вскинул искалеченную левую руку. Культю завершала страшная, черненная, с длинными пальцами-кинжалами, стальная лапа. Ларций, поморщившись, здоровой рукой что-то сдвинул в протезе. Раздался щелчок – металлические пальцы внезапно сложились в кулак, и префект Лонг, повернувшись, с размаху врезал кулаком по инкрустированному слоновой костью столу.

Стол разлетелся вдребезги.

Наступила тишина. Даже Адриан притих.

– Мало коней! – продолжил префект. – Нужны две недели подготовки для моих сингуляриев, нужны мавританские всадники. Необходимо иметь не менее пяти сотен одетых в броню сарматских наемников, и мы разделаем этих бедуинов, как Аполлон разделал Марсия.

Вновь пауза. Первым ее нарушил Квиет, попытавшийся отстоять своих подчиненных, однако император, поднявшись с места, жестом прервал его:

– У тебя их возьмут ненадолго! Ты передашь Лонгу лучших. Понял?

– Так точно, непобедимый.

Сразу после претория Траян вызвал племянника в свои апартаменты и с каким-то исступленным наслаждением устроил ему выволочку. Первым делом он указал племяннику на недопустимость устраивать споры с его помощниками по вопросам, которые не входят в компетенцию наместника Сирии.

– Занимайся своими делами, – предупредил племянника стареющий Марк. – Не вздумай больше лезть со своими советами, да еще перечислять их по пунктам пока еще здравствующему императору!

Разговор случился в присутствии Ларция, которого император за все время пути практически не отпускал от себя.

– Чего ты добиваешься? – допытывался опекун у Адриана. – Тебе мало скандалов, которые ты вызывал исключительно своими поспешными и неумными выражениями или обидными прозвищами? Если ты до сих пор не можешь избавиться от мальчишеских выходок, как ты будешь управлять империей?

– Я буду управлять империей?! – воскликнул племянник.

– Я еще ничего не решил! – решительно, властным движением руки притушил его радость Траян. – Не надейся, что ты и твои покровительницы сумеете добиться от меня поблажек. Зачем в такой трудный момент ты возбуждаешь ненужные страсти среди моих друзей? Что случится с тобой, если они найдут общий язык?

Адриан вскипел:

– Чем же я возбудил страсти? Тем, что изложил план подавления восстания?! Тем, что указал на некомпетентность твоего любимого вольноотпущенника, рисующего чудесные картины всеобщей любви к принцепсу? Замазывающему ему глаза восхвалениями пыла, который якобы испытывают легионеры?!

– Не сметь! – рявкнул Траян. – Не сметь осуждать человека за верность и желание помочь. Если бы ты изложил план восстания, я заткнул бы глотку любому крикуну, но тебе мало восстания. Тебе мало изложить план! Ты метишь в те еще очень неблизкие годы, когда сможешь распоряжаться Римом, как своим имением. А вот этого я допустить не могу. Как ты посмел добавить к моему эдикту о запрещении тайных обществ свое толкование? Зачем надо настаивать на переговорах с Хосроем в тот момент, когда переговоры не то что невозможны, но и могут быть приравнены к поражению?

– Разве я настаивал?

Траян удивленно и грозно глянул на воспитанника.

– Разве нет?

– Конечно нет! – разгорячился Адриан. – Я всего лишь хотел…

– Я знаю, чего ты и подобные тебе хотят. Власти! Только имей в виду, судьба моего наследства волнует меня не в меньшей, а может, и в большей степени, чем вас ваши честолюбивые потуги. Повторяю еще раз, тебе необходимо доказать, что ты способен ужиться с Квиетом, Цельзом, Пальмой, Нигрином, Констом.

Адриан неожиданно для Ларция схватился за голову.

– Подскажи, император, как мне доказать, что я более всего пекусь о благе Рима? Посоветуй, как поступить, чтобы меры, которые любой в здравом уме и трезвой памяти признает благодетельными, эти… достойные граждане не называли безумными! Что я должен сделать, чтобы примириться с этими… достойными гражданами?

Ларций с неодобрением отметил про себя, что этот жест уместен скорее на сцене театра, а не в присутствии повелителя.

Опять коварство, опять насмешки! Увлечение стихами, тем более рисованием, до добра еще никого не доводили.

– Я готов первым протянуть им руку дружбы! – в том же возвышенном тоне продолжил племянник. – Я готов участвовать в дискуссии по каждому вопросу, по которому мы не можем столковаться!

– Тебе еще дискуссию подавай! – с той же силой в голосе воскликнул император. – Симпозиум желаешь устроить на греческий манер! С красотками, эроменосами, вином не в меру. С умными разговорами!.. Какая дискуссия, когда судьба наступления на Индию висит на волоске! О чем можно договориться в ходе дискуссии, когда речь идет о власти и, значит, об основоположениях, на которых стоит государство? Грош цена всем этим дискуссиям! Если ты не согласен с самой идеей продвижения на восток, так хотя бы помалкивай, а не кричи на весь свет – давайте начнем переговоры с Хосроем! Если ты не понимаешь таких простых вещей, их, по крайней мере, поймет такой толковый военачальник, как Цельз. Поймут Квиет, Нигрин, Конст. Пальма, наконец!..

– Ты еще вспомни Лаберия! – в тон ему ответил Адриан.

Император нахмурился.

– Опять за старое?

Адриан пожал плечами, потом жалобно воскликнул:

– Что же делать, великодушный? Скажи, как поступить?! Я безропотно исполню всякое твое повеление.

Император некоторое время молчал – видно, что-то усиленно соображал, потом в сердцах махнул рукой, приклеил напоследок племяннику – дрянной актеришка! – и вышел из зала.

Некоторое время в помещении было тихо. Наконец Адриан перевел дух и, глянув на Ларция, кивком указал в сторону двери.

– Видал?

Ларций, во время разговора имевший вполне служебно-меднолобый вид, в ответ пожал плечами. Потом неожиданно взгляд его заострился. Ему вспомнилась Зия и та коварная уловка, или, как было сказано императрицей, «шутка», которую этот «медвежонок» сыграл с ним вместе с этой беспутной. Желание отыграться, хотя бы намеком, небрежным жестом, движением бровей, внезапно до краев наполнило его. С таким приливом не поборешься! Он невзначай, запросто, как бы напоминая о том, что они долгое время считались друзьями, задался вопросом.

– Действительно, зачем?

Адриан удивленно глянул на префекта.

– Ты это к чему? – спросил он. – Я же хотел как лучше. Я всегда держусь того мнения, что плохой мир лучше доброй ссоры.

– Я не о том, наместник, – возразил Лонг.

На этот раз заострился взгляд у Публия. Он обнял префекта за плечи и повлек к окну, завершенному полуциркульной аркой.

– Ну-ка, ну-ка? – уже у окна заинтересованно спросил он.

– Я не понимаю, зачем в письме, которое ты прислал Марку после начала восстания, упоминать о переговорах, зная, что для императора это неприемлемо? Наилучший предпочитает мириться на своих условиях. Даже в личном, предназначенном исключительно для Марка послании, это было бы неуместно, а тут публично, зная, что твое письмо будет прочитано на претории! Этот совет похож на пощечину. Я не принимаю в расчет «увещевательные меры», в них, по крайней мере, был какой-то смысл. Особенно до того момента, пока не дошли известия о резне в Киренаике. В ту пору восстание вполне можно было притушить административными мерами. Но это к слову. Важно другое – я хочу понять, чего ты добиваешься, подогревая враждебные к себе настроения?

Адриан изменился в лице, снял руку с плеча, чуть отодвинулся от него. Был он на полголовы выше Лонга, разве что в плечах оба были одинаково широки.

– Это кто же меня спрашивает? – зловеще поинтересовался наместник. – Отставной префект или кто-то еще? С чьего голоса ты запел, префект?

– Я всегда говорю своим голосом. Особенно в делах, которые меня мало касаются. Исполняю приказы и верно служу отечеству. Тебя спросил римский гражданин, который трепещет в предчувствии серьезных изменений на самом верху власти.

– Ты тоже заметил? – совершенно запросто, словно не было в предыдущем вопросе ни мурлыканья тигра, ни намека на исполнение чьей-то враждебной воли, спросил наместник. – И как ты находишь дядю?

– На все воля богов, – ответил Ларций. – У него могучее здоровье. В дороге я очень беспокоился за него. Это был ужасный путь. А здесь всего через неделю он уже прежний Марк, подвижный и вдумчивый. Но ты не ответил на мой вопрос.

– Ты, Ларций, всегда отличался исключительной недогадливостью, хотя в когорте исполнительных, не хватающих звезд с неба людей ты лично мною зачислен в центурию не самых глупых служак. Это подтверждает и твой вопрос. Если у тебя хватило ума задать его, значит, у тебя есть ответ. Интересно было бы знать, какой?

– Ты всеми силами пытался уйти от назначения тебя главным усмирителем восставших.

Адриан многозначительно задрал брови, всем видом показывая, что крайне удивлен подобным ответом.

Ларций, зная цену подобным заигранным жестам, продолжил:

– Ты решил остаться в стороне, предоставив другим пачкаться в крови. Пусть Квиет, Турбон, Цельз зверствуют. Пусть устраивают публичные казни и вешают мятежников вдоль дорог в количестве, превышающем все разумные пределы…

– Что ты называешь «разумными пределами»?

– Оставление жителей хотя бы на развод, а не поголовное убийство.

– В этом, Ларций, мы с тобой всегда были союзниками, и я всегда жалел и жалею, что наша дружба не столь крепка, как, например, с Лупой.

– Не будем ворошить прошлое.

– Вот ты и опять допустил бестактность, граничащую с хамством, но я прощаю тебя и мало того, дам правдивый ответ. Вдобавок, в знак уважения, поделюсь с тобой новостью, которая очень касается тебя. Но прежде ответ. Ты прав, я не хочу пачкать руки, потому что у меня есть веские доводы полагать, что с этим населением мне придется жить в дальнейшем. Ты понял меня?

Ларций кивнул. Что уж тут было не понять – Адриан уже мнил себя императором, однако знать наверняка он не мог. Не потому ли решил доверительно поговорить с человеком, который, по мнению многих, был посвящен в искомую тайну? Ее разгадки так отчаянно добивался Адриан.

– Пусть сенаторы в Риме увидят, – продолжил наместник, – кто на самом деле кровожаден без меры и кто не остановится ни перед чем в борьбе за власть. Если они из ненависти ко мне сделают вид, что подобные меры в отношении бунтовщиков вполне приемлемы, мои сторонники в сенате постараются объяснить им, что скоро – очень скоро! – будет трудно сказать заранее, кто мятежник, а кто бунтовщик. Не исключено, прибавят мои люди, что в их числе могут оказаться самые высокопоставленные лица Рима, совершившие ошибку в угадывании кандидата. В случае известного поворота событий, конечно.

– Ты имеешь в виду гражданскую войну?

– Это ты сказал. Пусть они крепко задумаются, кого следует пускать в Рим, а от кого следует держаться подальше. Ты, Ларций, не последний человек в римских банях, скажи – ты хотел бы иметь своим командиром правителя, ненасытного до крови? Или такого, как Квиет, который приказал перепилить пойманного бунтовщика пеньковой веревкой. Помнится, в Дакии ты спас от отрезания головы некоего парнишку и на мой вопрос, откуда столько человеколюбия у римского префекта, ты упрекнул меня в том, что я плохо изучил тебя и укорил тем, что даже у такого солдафона и тупицы, как ты, есть чувство жалости и сострадания? Так?

– Так, и что?

– А то, что даже у такого молокососа и щенка, как я, тоже может проснуться чувство жалости и человеколюбия. Мне будет просто жаль, если усилиями Квиета, Пальмы, Цельза и прочих замшелых пней число будущих моих подданных разом уменьшится на миллион.

– Ты забыл упомянуть Турбона.

– Нет, не забыл, но он обязан исполнять приказ, а эти убивают из порочности натуры. Кстати, ты тоже исполнил приказ. Интересно, какая причина толкнула тебя на этот безумный шаг? Тебя предупреждали, но ты, невзирая на предупреждение, тут же помчался в Азию поиграть с судьбой. Что толкнуло тебя? Присущая тебе строптивость или приверженности старомодным обычаям? Или ты решил половить рыбку в мутной воде?

Приметив возмущение, вспыхнувшее в глазах Лонга, Адриан тут же поправился:

– Согласен, упоминание о мутной воде неуместно. И все-таки?! – он помолчал, потом продолжил: – Я уважаю твой выбор и оставляю ворота своего дома открытыми для тебя. Чтобы войти в них и оказаться в объятьях щедрого и великодушного друга, тебе надо сделать самую малость. Скажи, о чем вы разговаривали с императором на берегу океана? Вы говорили о преемнике? Кто им станет? Скажи – и ты не пожалеешь об этом.

– А если не скажу? – усмехнулся Ларций.

– Тогда пожалеешь, потому что в этом случае у меня не останется причин для жалости и человеколюбия и ты не сможешь сказать, что пребывал в неведении.

Ларций усмехнулся.

– Я не могу сказать? Не было приказа.

Адриан всплеснул руками.

– Но ты, по крайней мере, подтверждаешь, что подобный разговор состоялся и Марк назвал имя преемника?

– Нет, не подтверждаю.

Адриан прищурился.

– Ты до сих пор не можешь простить мне Зию? Но ведь она вернулась к тебе, я никогда более не подойду к ней.

– Даже завладев августовым жезлом?

– Даже тогда. Это прошлая песня. Ее ведь не убыло? Кстати, я тут поговорил с квесторами, с которыми ты добирался до Азии. Занятные ребята, разговорчивые, но дураки. Не умеют держать язык за зубами. Насчет императрицы и всего прочего.

– Что же с ними случилось?

– Что случается с болтливыми дураками в преддверии великих событий?

– Ты приказал их зарезать?

– Нет, я приказал им вернуться в Рим, но вот вернутся ли они, не знаю, уж больно ветхая им досталась триера.

– Ты решил припугнуть меня? – спросил Ларций.

– Это не я сказал, – вновь отпарировал наместник. – К сожалению, перед отплытием они дали показания, что ты, Ларций Корнелий Лонг, отставной – теперь уже и не знаю, отставной ли? – префект конницы, вел недозволенные разговоры о личной жизни цезаря.

Ларций долго, не отрывая глаз, смотрел на собеседника. Стоило ли так спешить, мчаться из Рима, лить кровь, чтобы в какой-то злополучный момент оказаться рядом с человеком, собравшимся продемонстрировать Риму жалость и человеколюбие и в то же время отправившим на дно двух безобидных болтунов? Велика ли была их вина? Ну, любили ребята прихвастнуть в компании, это же пустяк! У него провинностей перед этим здоровенным «рифмоплетом» насчитывалось куда больше. Строптивость и тупая исполнительность вполне могут привести его на плаху.

Стало тоскливо.

Ларций Корнелий Лонг повернулся и молча направился к выходу. Когда префект почти добрался до двери, наместник окликнул его:

– Ларций! Неужели ты не хочешь услышать новость, которая напрямую касается тебя?

 Лонг повернулся, бросил взгляд в сторону императорского племянника. Металлические пальцы на протезе непроизвольно, со звоном распрямились. Стальная лапа стала похожа на лезвие упрятанного под туникой меча.

Публий Адриан, как ни в чем не бывало, подошел к префекту.

– Два месяца назад неподалеку от Рима, на Соляной дороге, были жестоко убиты два твоих старых дружка, Порфирий и Павлин. Убили их зверски, истыкали тела иудейскими ножами, вырезали внутренние органы. Мне сообщил об этом Лупа. Письмо от него пришло после того, как ты покинул Антиохию.

Ларций пожал плечами.

– Ну и что? – спросил он. – Зачем это надо евреям?

– Мало ли… – развел руками наместник. – Возможно, порочность натуры представителей этого грязного племени понудила их отправиться в ненавистную столицу Едома и там нанести городу и римскому народу смертельный удар в спину.

– Какой вред восставшим могли доставить эти два мошенника?

– Вот ты и задумайся на досуге, в чем они провинились? И причастны ли к этому убийству евреи? У тебя нет никаких соображений на этот счет?

– Не-ет… – неуверенно ответил Лонг.

– В таких делах, Ларций, – заверил его наместник, – я всегда на стороне добропорядочных граждан, и всякие таинственные посягательства на их честь и достоинство, а также на их внутренние органы прикажу пресекать в корне.

– Об этом ты объявишь в сенате, – усмехнулся Лонг.

– Это шутка или?..

– Это шутка, наместник.

Адриан нахмурился.

– У тебя всегда было плохо с юмором. Какой-то он у тебя солдатский. Тем не менее ты мне нравишься. Я не знаю, отчего мы, такие близкие по духу люди, враждуем? Ответь на мой вопрос, и я буду рад…

– Проявить щедрость и великодушие?..

Адриан от души рассмеялся.

– Значит, нет?

– Значит, нет!