Текст книги "Адриан"

Глава 5

Первым делом восставшие нарушили римскую факельную связь6, что являлось неоспоримым доказательством хорошо продуманного, тщательно подготовленного выступления.

До вечера третьего дня никто не мог толком объяснить императору, что происходит во вновь завоеванных провинциях. Даже вездесущий, всезнающий Ликорма отделывался общими фразами и предположительными обобщениями. Начальник тайной канцелярии держался веско, однако развеять тревожные настроения не мог. Это было так необычно для недавно прибывшего в ставку Ларция!

Редкие, сумевшие прорваться к Хараксу гонцы доставляли сумбурные, маловразумительные сообщения, более похожие на вопли о помощи. Конкретных сведений в них было мало, порой факты явно противоречили друг другу, а в некоторые из донесений просто невозможно было поверить! Например, в одном из них императора извещали, что главный торговый путь из Антиохии в Селевкию перекрыт взбунтовавшимися кочевыми арабами. В другом, пришедшем из Пальмиры, утверждалось, что в Низибисе и Эдессе местные жители перебили римские гарнизоны, а в Селевкии и Ктесифоне мятежники, воспользовавшись отбытием Квиета и Цельза и неопытностью легата Мария Максима, принудили того вывести немногочисленные римские когорты за пределы городских стен в военный лагерь на левом – вражеском! – берегу Тигра.

Траян, ядовито поинтересовался у Ликормы – что значит, «вывел войска из Селевкии»? Как расценить это решение? Как преступную трусость или разумный маневр? Почему нет известий от самого Максима? Где Лузий Квиет и Цельз? Они угодили в руки мятежников?

Наконец, проконсулы появились в ставке. Доставленные ими известия ошеломили даже видавших виды ветеранов. Квиет и Цельз в один голос утверждали, что все дороги к Хараксу заняты толпами полуголых крестьян и заставами из хорошо вооруженных местных греков – им едва удалось пробиться в ставку. Квиет подтвердил, что Марий Максим действительно вывел когорты из Селевкии и Ктесифона. Однако Цельз добавил, что это ему не помогло. Ночью восставшие атаковали военный лагерь и ворвались в расположение легиона.

– Что дальше? – не теряя спокойствия, спросил император.

– Воспользовавшись паникой, – прежним сухим голосом доложил Квиет, – мятежники вырезали весь личный состав. Максим тоже погиб. Что касается Низибиса, Эдессы, Арбелл, там римские гарнизоны действительно уничтожены. Евреи, составляющие значительную часть городского населения, объявили эти города свободными, а арабские кочевники, опирающиеся на крепость Гатру, что между Тигром и Евфратом, полностью перекрыли дорогу на запад в сторону Сирии.

В шатре наступила тяжеловесная, перебиваемая далеким ржанием лошадей и ревом ослов тишина. Никто не смел слова сказать. Наконец император обратился к длиннорукому мрачному Цельзу:

– Луцилий, если, как вы утверждаете, Дейотаров легион разгромлен, кому же теперь следует оказать честь первым войти во внутренние области Парфии?

Глаза у Цельза округлились. Прежде чем ответить, он прочистил горло.

– Может, непобедимый, сначала следует прояснить обстановку и восстановить коммуникации?

Траян не выдержал, вскочил с места, выкрикнул:

– Соображай, что советуешь!! – после чего решительно покинул шатер.

Все, кто находились на совещании, потихоньку, шажок за шажком, начали отодвигаться от Цельза. Тот постоял, его длинные корявые пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он глянул направо, налево, затем, наблюдая нараставшее отчуждение, усмехнулся и решительно вышел из шатра.

Ясность наступила к вечеру, когда гонец привез письмо от наместника Сирии Публия Адриана. Император тут же приказал вновь собрать преторий.

В штабной шатер Траян вошел последним, угрюмо оглядел приближенных. Заметив отсутствие Цельза, приказал немедленно позвать его. Пока ждали проконсула, пока самые важные члены военного совета – полководцы, преторы, приближенные к императору трибуны, – рассаживались; пока остальные члены военного совета – командиры легионов, легионные трибуны, некоторые префекты вспомогательных частей, первые центурионы легионов, называемые примипиляриями, – выстраивались по ранжиру, все помалкивали, кое-кто позволял себе многозначительно покашливать. Все явились в парадных доспехах, панцири были начищены до зеркального блеска, плюмажи из окрашенных страусиных перьев, торчавшие из наверший шлемов, расчесаны.

Командиры ждали, что скажет император.

Ларцию, также приглашенному на совет, не к месту взгрустнулось – в Дакии было иначе. Там, например, дурным тоном считалось помалкивать на претории. В ту пору каждый, кого озарила светлая идея, тут же бежал в императорский шатер. Стоило счастливчику выложить свою мысль, как тут же начиналось обсуждение. Любой имел право вставить дельное замечание или откровенно разгромить пустую, по его мнению, идею. Никто не пыжился в чеканке и отделке доспехов, а теперь нагрудные латы приглашенных сияли даже в свете свечей.

Как только долговязый, суровый Цельз вошел в шатер, император приказал зачитать послание из Антиохии.

«Адриан императору Траяну.

В Сирии, владыка, все спокойно. Пусть боги возрадуются, гроза обошла Антиохию и порт Пиерию стороной, так что море на всем протяжении береговой линии в наших руках. Сухопутный путь вплоть до Евфрата усиленно охраняется. Все шесть сирийских легионов готовы к выступлению, но в этом деле спешить не следует. Повелитель, ты всегда напоминал мне, что первым делом необходимо оценить обстановку и только после этого выбрать наилучшее решение. При этом ты всегда давал возможность каждому высказать свое мнение непредвзято и по существу. Я решил воспользоваться этой возможностью заочно. В первую очередь, полагаю необходимым точно описать, что произошло в Месопатамии, Адиабене и Армении».

Ларций – и не он один – отметил, что переименованную в «провинцию Ассирия» область Адиабену Адриан назвал прежним именем. Ассирия – это было звучно, вполне величественно и исторично, об Ассирии и жестоких царях, правивших там, рассказывали в школе, а кто в Риме слыхал про Адиабену?!

Далее Адриан по датам расписал, как протекало восстание. Он подтверждал, что Двадцать второй легион вместе со своим командиром и трибунами уничтожен полностью, «…хвала богам, четыре других легиона, размещенные в Адиабене и Месопотамии, потрепаны, но боеспособности не потеряли. Их легаты, снеслись со мной и по собственной инициативе перешли к решительным действиям. Трудность в том, что до сих пор нет общего плана усмирения мятежников. Вот об этом, август, я и хотел поговорить».

Адриана тревожило, что до сих пор от императора, стоявшего с основными силами в Хараксе, нет известий.

«Возможно, – писал племянник, – Хосрой перерезал пути, ведущие от устья Тигра и Евфрата на север и запад. В такой обстановке считаю полезным, чтобы ты, всеблагой, под надежной охраной как можно скорее перебрался в Антиохию. Отсюда удобнее всего руководить подавлением восстания, распространившегося теперь (здесь чтец-вольноотпущенник запнулся, несколько мгновений стоял, разинув рот, затем, заикаясь, закончил) на Египет, провинцию Киренаика[18]18
  Одна из шести провинций, расположенных в Северной Африке (на севере нынешней Ливии).


[Закрыть]. На востоке граничила с Египтом и на западе с Проконсульской Африкой и на Кипр».

Это перечисление было встречено возмущенными возгласами. Трудно было поверить, что за какие-то несколько дней, по меньшей мере, треть восточных земель империи оказались охваченными восстанием. Лузий Квиет, сам родом из Африки, из Мавритании, первым выразил сомнение в достоверности этих сведений.

– Этого быть не может! Адриан лукавит. Египет всегда с благоговением почитал императорскую власть.

– Ты хочешь сказать, Адриан лжет?

– Нет… Возможно, он сгущает краски. У меня есть сведения, что волнения в Александрии подавлены, а толпа возмущенных евреев разогнана.

– Ты до сих пор ни слова об этом не сказал, – удивился Траян.

– Я не имею обыкновения представлять на совет непроверенные данные. Адриан специально нагоняет страх, чтобы принудить тебя, божественный, доверить ему подавления бунта. С этой целью он и заманивает тебя в Антиохию.

– За подавление бунтов триумфов не дают, лавровыми венками не награждают! Послушай, Лузий, давай забудем о прежних раздорах и займемся делом. Ты полагаешь, мне следует оставаться в Хараксе, где мы отрезаны от происходящего? Твое мнение, Цельз?

– Я полагаю, великодушный, что лучше двинуться с армией на север…

– И бросить флот? Ведь корабли не смогут подняться вверх по течению. Что, если Хосрой сожжет наши корабли? С чем тогда мы отправимся на восток? – он помедлил и дал знак читать дальше.

«Сирия является ключом к победе, – настаивал Адриан. – Отсюда легче всего управлять войсками и удержать под контролем завоеванные земли на Тигре». Наместник уверял императора, что примет все меры, чтобы в провинции сохранялось спокойствие, однако, предупреждал он, это только первый шаг к восстановлению власти Рима.

«Что касается мятежников, – сообщал Адриан, – теперь вполне ясно, что душой восстания являются евреи, проживающие не только в Месопотамии, но и в Кирене, на Кипре, в Александрии и в самой Иудее. Обезумевшее племя уверилось, что наступил «день гнева» и Едом (так они называют Рим) будет разрушен. Их потерявшие остатки разума учителя убедили своих приверженцев, что пророчество некоего божественного разума, которого они именуют Яхве, близко к осуществлению, и бог якобы не попустит «несправедливости и отдаст врагов их в руки их». На землю вскоре спустится некий «мессия», который установит здесь свой порядок.

Я не берусь комментировать этот бред. Могу только сообщить, что Иерушалаим пока в наших руках, однако, по сведениям соглядатаев, мятежники имеют намерение захватить эту крепость. Что касается христиан, то эта секта, довольно многочисленная в Антиохии, ведет себя смирно. Я убедил их главного жреца, некоего Игнатия, внять голосу благоразумия и не пытаться противодействовать властям. Для большей убедительности я посмел на свой страх и риск ввести дополнение к установленному тобой, наилучший, правилу 99-го года7, требующему от граждан сообщать о всех членах тайных сообществ, запрещенных тобой, величайший. Я позволил себе внести следующее дополнение в этот закон: всякий доносчик обязан доказать свое заявление на принадлежность виновного к христианской секте. В противном случае заявителя ждет то же самое наказание, которому должен быть подвергнут виновный.

К сожалению, христиане в провинции далеко не едины и разделяют различные, порой самые вздорные, мнения. Эти мнения распространяют некие «апостолы». Этих «апостолов», «святых», «пророков», «предтеч», «пресвитеров» в Сирии хоть пруд пруди! Самым безумным среди них следует считать некоего Елксея. Сам Елксей, как говорят, недавно сдох, однако бредни его живы до сих пор. Это суеверие основано на признании, что распятый, как тебе известно, Пилатом более ста лет назад некий бродяга по имени Иисус на самом деле якобы является светлым демоном гигантских размеров, и этот самый Иисус с помощью таинственного существа женского рода, называемого «святым духом», способен переселяться из одного тела в другое. Последователи Елксея утверждают, будто Иисус переселился в тело Елксея, а заодно вручил тому некую «священную книгу». Наследником же Елксея стал некий Епифаний. В него, по утверждению его поклонников, тоже вселился Иисус. Демон ростом под небеса также открыл ему великую тайну и в придачу к книге одарил смутьяна какой-то «золотой рукой», способной совершать чудеса и наделять ее обладателя великой исцеляющей силой. Эти безумцы настаивают, что этот талисман похитили римляне, и мы обязаны вернуть им «золотую руку, иначе нас испепелит «божественный гнев». По некоторым сведениям, сторонники Епифания собираются устроить на меня покушение.

От себя же хочу добавить, что понять их символ веры спокойным и беспристрастным разумом невозможно, однако к обозначенной ими угрозе по отношению к «римлянам» я отношусь вполне серьезно и пристально наблюдаю за ними.

Что думает по этому поводу благоразумный Ликорма? Пусть он прояснит – что известно об этой секте? Насколько опасны «елказаиты» и какие меры следует принять, чтобы пресечь их деятельность в корне?

Другой вопрос, можно ли сдержать этот ошалевший сброд исключительно силовыми мерами? Полагаю, что этого недостаточно, так как подобными суевериями очень ловко пользуются агенты Хосроя, чему я имею точное подтверждение».

В письме утверждалось – череда бунтов и, казалось бы, случайных вспышек насилия, прокатившихся по восточным провинциям империи, являлась продуманными и хорошо организованными выступлениями, которыми, как утверждал Адриан, руководили агенты парфянского царя. Участие в восстании еврейских общин придала этим мятежам необходимую для такого дела бессмысленную и тупую ярость. Иудеи всегда отличались буйным и вызывающим нравом.

На этом месте голос у вольноотпущенника дрогнул, он замолчал.

Гнетущая тишина установилась в шатре.

Теперь становились ясными очертания стратегического плана, которого изначально придерживался парфянский царь.

Многим из собравшихся на претории, и в первую очередь самому императору, тайно пришлось признать, что этот замысел идет вразрез с тем планом, которого при столкновении с Александром Македонцем придерживался предшественник Хосроя, Дарий. Персидский царь по причине самоуверенности решил остановить продвижение Александра, столкнувшись с ним лоб в лоб. Имея огромный перевес в живой силе, Дарий рассчитывал разгромить дерзкого юнца в одном или нескольких генеральных сражений, после чего утвердить свою власть над континентальной Грецией.

Битым оказался не Македонец, а персидский царь. Парфяне отлично выучили урок и на этот раз применили иную тактику: сначала поспешное, напоминающее бегство отступление, заманивание врага на незнакомую ему местность, затем партизанская война в тылу и только потом, при благоприятных условиях, генеральное сражение.

Траяну было за что упрекнуть себя. Он почему-то решил, что Хосрой повторит ошибку Дария, а ведь изменение тактики парфян просматривалось уже во время войны с Крассом8.

Ошибки ошибками, у кого их не бывает, однако итоги подводить рано. Сила, сосредоточенная в руках императора, способна сломить сопротивление любого противника. Ресурсы Рима неисчерпаемы. Огорчала только необходимость отложить на неопределенное время поход в Индию.

В последнюю очередь Адриан перечислил меры, которые следует принять для скорейшего подавления восстания. По своему обыкновению воспитанник не забыл пронумеровать их.

«Прежде всего, – писал наместник, – 1) необходимо перегруппировать силы и на время оттянуть легионы ближе к Евфрату; 2) акцент в подавлении восстания сделать на политические, а не на карательные меры; 3) желательно отменить дополнительный налог на еврейские общины, наложенный в новых провинциях[19]19
  Так называемый Fiscus Judaisus.


[Закрыть]; 4) необходимо дать иудеям надежду на восстановление разрушенного божественным Титом Иерушалаимского Храма».

«Эти безумцы, – добавлял Адриан, – до сих пор тешат себя надеждой на приход некоего пророка, которого они называют “мессией” и который освободит их от римских волков, ибо их мудрецы пишут, что “плоды полей их на глазах у них съедают чужие”. Пусть великодушный разрешит им поклоняться своему Богу по своим законам, по крайней мере, в том объеме, который допускал парфянский царь».

В самом конце Адриан упомянул о необходимости немедленно начать переговоры с Хосроем.

«Лучше договориться и обеспечить свой тыл, чем постоянно ждать удара в спину. Нам жизненно важно выяснить, на каких условиях можно прийти к согласию. При любом исходе переговоры дадут выигрыш во времени и позволят точнее оценить обстановку и вычислить тех в стане врага, кто недоволен Хосроем».

Чтец замолчал, опустил пергамент и глянул в сторону императора.

– Все? – спросил Траян.

– Да, наилучший.

В следующее мгновение заговорили все разом. Шагнувший вперед Лузий Квиет выразил особое возмущение предложением наместника Сирии начать переговоры с Хосроем.

Император хмуро глянул на него.

– Ты полагаешь, что в нынешних условиях это будет расценено как признание нашего поражения?

– Ты, непобедимый, как всегда, зришь в корень. Даже оговорка наместника насчет выигрыша времени и более солидной подготовки к походу не спасает положение. Если мы быстро и беспощадно не справимся с мятежниками, о каком продвижении в сторону Индии может идти речь?

Длиннорукий мрачный Цельз обратил внимание императора на попытки наместника свести действия против непокорных к «увещеванию» врага.

– Как лицо государственное, – заявил бывший консул, – я обязан предостеречь тебя, владыка, насчет предложений, сделанных наместником Сирии, об изменении отношения к иудейским общинам и их культу. Немыслимо предоставить подобную привилегию одному, к тому же низшему, грязному и безумному племени. Коренное население империи, особенно римляне и греки, воспримут это решение с недоумением. Римская власть никак не может допустить отправление еще одного религиозного культа, помимо признанных государством.

Его поддержала большая часть собравшихся. Цельз далее заявил, что никто не запрещает евреям поклоняться своему Богу, но при этом они обязаны выполнять общие для всех подданных Рима эдикты, обязывающие их участвовать в торжественных обрядах, посвященных божественным Юлию и Августу.

– …если подобное условие, – он повысил голос, – является хорошей острасткой для расплодившихся как тараканы христиан, почему евреи должны получить послабление в этом вопросе?

Далее заговорили все, наперебой, взахлеб и страстно. Многих покоробил скрытый призыв отложить поход в Индию.

Кто-то в запале выкрикнул:

– Адриан предлагает не отложить, а просто-напросто забыть о нем!

Но более всего участников совета возмутила попытка наместника Сирии противопоставить свой взгляд на цели и задачи восточного похода общепринятому, взвешенному, так трудно выработанному мнению о необходимости создать на востоке непробиваемое для окружавших Рим врагов предполье. Расправа с восставшими – дело нескольких недель, может, месяцев, заверяли они императора, после чего их ждет великое предприятие.

Защитников у Адриана было немного и, прежде всего Марк Турбон, командир сингуляриев, а также претор Катилий Юлий Севéр, однако их голоса потонули в хоре противников Адриана. Наконец, Траян опросил каждого члена совета по старшинству. Начинали с самых низших – с центурионов, затем опросили префектов вспомогательных войск, наконец трибунов, легатов, преторов и проконсулов. Удивительно, но отставной префект Ларций Лонг был упомянут повелителем в почетном последнем десятке. После него давали ответ только бывшие консулы и два претора. Эта благосклонность была отмечена всеми присутствующими. Квиет и Цельз переглянулись, а в задних рядах начали вслух обсуждать неожиданную честь, которую принцепс оказал старому приятелю. Траян приструнил собравшихся, дал Лонгу высказаться. Тот выразился кратко – императору полезно отправиться в Антиохию и на месте решить, что делать дальше. На ехидный вопрос Квиета, как префект относится к «увещевательным» мерам, Ларций ответил, что это не его ума дело, однако глупо отказываться от любой возможности быстро утихомирить варваров.

Подавляющее большинство присутствующих «увещевания» отвергли напрочь. По общему мнению, лучшим решением является кровавая баня, которую римляне должны устроить обезумевшим варварам и, в первую очередь, евреям, племени злонравному, непокорному, который год бунтующему против власти Рима. Этот урок они должны запомнить на всю жизнь и передать потомкам. Что касается поездки в Антиохию, здесь совет поддержал Адриана.

Тут же были произведены назначения и распределение войск. Лузию Квиету поручалось восстановить порядок в Месопотамии. Стрел не жалеть! Восставшие города сравнять с землей, пойманных бунтовщиков вешать вдоль дорог. Лучше, конечно, было бы подвергнуть их распятию, однако с деревом в Месопотамии было скудно. Бревна полезнее использовать для штурма восставших крепостей. Цельзу было предписано остаться в Хараксе и охранять флот. Командиру сингуляриев Квинту Марцию Турбону было поручено подавить восстание в Киренаике, Лонгу на время отсутствия префекта конной гвардии возглавить охрану императора и обеспечить ему и его семье безопасный проезд до Антиохии.

Глава 6

Усмиряли жестоко, без жалости и сострадания. Зверства с обеих сторон были ужасны.

Квиет сходу взял Селевкию и сжег более чем полумиллионный город дотла. Та же участь постигла многотысячные, богатые Эдессу и Низибис. Еврейские общины в этих городах были истреблены полностью.

В свою очередь, неистовство восставших евреев поразило даже привычных к жестокостям и грубостям войны римских легионеров. Этот несчастный народ, казалось, вконец потерял голову. Их свирепость не шла ни в какое сравнение с беспощадностью к их соотечественникам, которую проявили римляне во время усмирения бунтов и мятежей в Иудее.

В сообщениях, поступающих от Марка Турбона, сообщалось, что некто Лукас, провозгласивший себя «царем иудейским», объявил во всеуслышанье, что дни римского владычества сочтены. Еврейская община Кирен, столицы провинции, в которой собрались наиболее фанатичные последователи этого суеверия, окончательно лишилась разума и впала в жесточайшую кровожадность. Поддавшись неизвестному пророчеству, они решили, что наступил день гнева, и кара господина, восседающего на небесах, обрушилась на Едом, на всех язычников на свете. В гнусном порыве они приступили к уничтожению всех, кто поклонялся ненавистным им кумирам.

«Евреи, – писал Турбон, – принялись за дело, словно охваченные бешенством свиньи. То, с чем мы столкнулись, это не восстание, это поголовно уничтожение всех неевреев. Услышав о гибели общин в Селевкии, Эдессе, Низибисе, эти бешеные начали резать греков и римлян, съедая мясо тех, кого они зарезали, делая себе пояса из их кишок. Они натирались их кровью, сдирали со своих жертв кожу и покрывались ею. Есть свидетели, которые обвиняют фанатиков в том, что те распиливали несчастных сверху донизу посередине тела»[20]20
  Эрнест Ренан. Евангелие и второе поколение христиан. Глава 23. Конец Траяна и восстание евреев.


[Закрыть].

Турбон сообщал, что торжествующие мятежники устроили в Кирене что-то вроде «священных» игр, на которых заставляли добропорядочных подданных из греков и римлян сражаться друг с другом как гладиаторы, восклицали при этом: «Пусть несчастные вспомнят, как они тешились подобными боями у себя в Риме». В воспоминание того, как поступали с ними: взбунтовавшие евреи бросали мирных жителей на съедение диким зверям. Квесторы Турбона насчитали более двухсот двадцати тысяч трупов. Это почти все население провинции, которая превратилась в пустыню.

«Теперь, – сообщал Турбон, – толпы безумцев движутся в сторону Александрии на помощь своим единоверцам в Египте…»

В донесениях с Кипра описывались ужасы, вполне сравнимые с теми, что происходили в Кирене. Местные иудеи под предводительством некоего Артемиона разрушили столицу острова, город Саламин, и вырезали все его население. Зарезанных жителей насчитали двести сорок тысяч. Озлобление по поводу этих жестокостей было таково, что киприоты решили изгнать евреев со своего острова навечно; даже еврей, выброшенный на берег во время шторма, предавался смерти.

В Египте мятеж очень скоро превратился во вполне регулярную войну между приверженцами иудейского культа и всеми остальными жителями провинции. Сначала восставшие имели успех. Префект Египта Корнелий Луп вынужден был отступить. В Александрии началась паника. Мятежники принялись лихорадочно возводить крепостные сооружения вокруг своих кварталов, для чего они разрушили замечательный храм Немезиды, построенный божественным Цезарем. Правда, греческое население города, в отличие от Кирен, сумело защитить себя и организовать оборону. Все греки и римляне нижнего Египта укрылись вместе с Лупом в самом городе, из которого устроили укрепленный лагерь.

В начале весны к Александрии приблизилась орда обезумевших евреев из Киренаики. Целью Лукаса было объединение со своими единоверцами в Египте, оттуда они намеревались двинуться в Иудею. Хвала богам, Марку Турбону и его когортам удалось в боевых порядках встретить бунтовщиков, а затем разгромить их. Избиение было поголовным. Легионеры никого не щадили. В резне участвовали все, даже обозники, рабы и лагерные шлюхи. Киренаикские бандиты рассеялись по всему Египту, вплоть до священной Фиваиды (в среднем течении Нила), и везде их безжалостно и зверски убивали. Никто из безумцев даже не пытался просить пощады. Они сами бросались на мечи, в пламя костров, воспевая своего бога, якобы не бросившего их в несчастии и доказавшего, что его царство близко.

В те же дни Лупу удалось окончательно подавить очаги сопротивления и в самой Александрии. Прорвавшиеся в сторону Иудеи евреи укрылись в пустынях Синая, где, невзирая ни на какие трудности, стремились добраться до стоянок мятежных арабов, называя их «братьями».

* * *

Всю зиму караван с императором и его семьей, с ближайшими к нему людьми, под охраной сингуляриев неторопливо двигался в сторону Антиохии. Несмотря на то, что Траян чувствовал себя все хуже и хуже, маршрут, по совету Адриана, выбрали по северной дуге полумесяца – вверх по течению Евфрата до Дура-Эвропоса, затем на запад к Пальмире, возле которой размещался Шестнадцатый Флавиев легион, сумевший отстоять этот важный стратегический пункт. Следовать южным, значительно более коротким, путем, в направлении Мертвого моря и столицы провинции Аравия Петры не позволяли взбунтовавшие арабские племена.

Путь пролегал по берегу Евфрата, где совсем недавно прошли войска Лузия Квиета. Через две недели, в канун декабрьских календ (30 ноября), караван добрался до развалин Вавилона. Где-то здесь Ларций разговаривал с крестьянином, который предупредил римского патриция, мол, «еще не вечер». Хотелось найти крестьянина, поговорить, обсудить создавшееся положение. Это было безнадежное занятие, так как отыскать живую душу в тех местах, где побывали чернокожие мавританцы и прочие дикари из Сарматии и Фракии, а также солдаты из регулярных легионов, было невозможно. Деревни были сожжены, города обезлюдели. По дорогам валялись трупы, части трупов, на перекрестках горками возвышались отрезанные головы. Дороги, по которым прошли варвары, можно было отследить по распятым вниз головой жертвам. Легионеры – цвет римской армии! – все-таки старались соблюдать приличия и подвешивали жертвы на столбах вниз ногами. Правда, эти тоже не брезговали обматывать ноги несчастных паклей, пропитанной смолой, а затем поджигать паклю. Многих по скифскому обычаю скальпировали. Хватало также несчастных, чьи головы были притянуты к ступням веревками или ремнями. В таком виде их оставляли на солнцепеке умирать.

Между тем солнышко с каждым днем набирало силу. Дороги окутывал нестерпимый смрад. Императрице вскоре наскучило любоваться однообразными невеселыми пейзажами, и она настойчиво потребовала от супруга, чтобы тот приказал Квиету умерить пыл, иначе будет просто незачем воевать за эти земли. Императрица также настояла, чтобы Квиет запретил перепиливание жертв пеньковыми веревками, до чего были охочи варвары, набранные в Испании.

Лузий исполнил приказ. Теперь по дорогам шли пленные, обращенные в рабство. На подобные транспорты постоянно нападали кочевники-арабы, отбивали пленных.

Вообще, кочевники очень досаждали римлянам. В ставке скоро возобладало убеждение, что именно от них исходила наибольшая опасность для оккупационной армии. Летучие отряды бедуинов днем и ночью висели на караванных путях. В многочисленных донесениях постоянно сообщалось о нападении кочевников на мелкие римские отряды. Впрочем, Лонгу и другим командирам, сопровождавшим хворого императора, не нужны были письменные свидетельства, чтобы лично убедиться в день ото дня сгущавшейся опасности. На горизонте, по вершинам пологих холмов, среди обветренных бесплодных скал, среди спаленных построек и за оплывшими городскими стенами древних городов то и дело появлялись отряды всадников в свободных, полностью закрывавших их одеждах. Их численность постоянно увеличивалось, они висели над обозом, как мухи над выгребной ямой.

Не в пример братьям-евреям, арабы, храбрые и умелые наездники, нападали внезапно, всегда после долгих и утомляющих охрану наскоков. Само нападение производили либо с приближением темноты, либо перед самым рассветом, но всегда внезапно. В течение дня обстреливали караван стрелами, досаждали наскоками и тут же исчезали. Всякие попытки догнать нападавших оказывались бесполезными. В бою, лицом к лицу с противником, бедуины были слабоваты и более рассчитывали на прыть своих скакунов, чем на силу собственных рук. Дрались копьями, холодное оружие применяли неохотно и только оказавшись в безвыходном положении. Их кривые кинжалы для хорошо подготовленного конного бойца опасности не представляли. После каждого такого налета в караване недосчитывались нескольких человек.

Ларция Лонга восхищали их кони, позволявшие арабам не только безнаказанно уходить от погони, но и устраивать скачки под самым носом у его гвардейцев. Ловкость, с какой наездники обращались со своими скакунами, поражала не менее чем сами скакуны, рослые, тонконогие и, как оказалось, куда более быстрые и выносливые, чем кони его сингуляриев. Впечатляло презрение кочевников к смерти – рискуя оказаться в плену, араб первым делом убивал своего коня и только потом перерезал себе горло.

Императора, с трудом превозмогавшего хворь, угнетала такая тактика, связывавшая его по рукам и ногам и лишавшая армию возможности маневра. Мало того, что всякое перемещение легионов и вспомогательных частей тут же становилось известно врагу, но и перевозка припасов день ото дня превращалась во все более обременительную проблему. Приходилось выделять большие силы для охраны обозов.

В кругу императора теперь постоянно обсуждался вопрос, как пресечь активность кочевников. Их логово, в котором они укрывались после разбойных нападений, было известно. Это крепость Гатра, расположенная в пустынном месте, на высокой скале. Гатра являлась единственным местом, где в тех краях можно было достать воду. Как рассказывали пленные, вождь племени, владевший этой крепостью, приказал пробить колодец в скале, который и привел варваров к водоносному слою. В этом не было ничего удивительного – азиаты всегда славились своим коварством и хитростью. Например, в том же Иерушалаиме, а также в крепости Лахиш, тоже были пробиты колодцы, а затем от них подземные галереи, выводившие к местным, полноводным даже в жаркое время года, речкам. Так что на недостаток воды осажденные в Иерушалаиме, а следовательно, и в Гатре пожаловаться не могли. К тому же, по убеждению Лонга и других кавалерийских командиров, кочевников в первую очередь следовало разгромить в полевом сражении. Необходимо было подорвать их силы и боевой дух и только после этого можно было приступать к осаде Гатры. Конечно, подобный план требовал времени, однако Траян вполне отдавал себе отчет, что спешка в таком деле могла поставить под удар судьбу всей войны.