Текст книги "Адриан"

Михаил Ишков
Адриан. Имя власти

Об авторе

Современный русский писатель Михаил Никитович Ишков родился в 1947 году в Германии в семье офицера Красной армии. Но по возвращении в Советское государство его отец указал в анкетных данных другое место рождения сына – село Михайловка в Алтайском крае. После войны в подобной ситуации так поступали многие красноармейцы, чтобы не портить биографию своим детям.

С 1951 года семья поселилась под Москвой, в Подольске. Здесь будущий писатель закончил среднюю школу. В 1969 году, после учебы в московском вузе, Михаил получил диплом инженера-аэрофотогеодезиста и отправился работать на Север, в Ухту. В 1972 году вернулся в город своего детства и, замыкая круг, устроился на родной завод, возле стен которого вырос. Тогда же поступил в Литературный институт им. М. Горького на заочный факультет, а после его окончания в 1983 году работал в издательстве «Современник». В 1990 году перешел в издательство «Советский писатель», здесь трудился до 1992 года в должности старшего редактора, заместителя заведующего редакцией русской советской прозы, заведующего редакцией. Серьезным литературным дебютом Михаила Ишкова можно считать сборник повестей и рассказов «Краеугольный камень», вышедший в 1991 году.

С перестройкой основная издательская карьера закончилась, наступили трудные времена. Приходилось браться за разную работу, включая торговлю, а заодно и заниматься переводами с английского популярных фантастических романов. За эти годы Михаил убедился, что самое главное в жизни – согласие с самим собой, вот почему, как рассказывает сам писатель, он наконец решился воплотить в жизнь свою заветную мечту – написать исторический роман. В 1998 году вышла его первая книга о Кортесе, а следом – роман о таинственном графе Сен-Жермене. Затем в поисках радости Михаил Ишков отправился в литературное путешествие по древнему Вавилону и воинственной Ассирии, о чем составил многостраничные описания в романах «Навуходоносор», «Валтасар. Падение Вавилона» и «Семирамида. Золотая чаша». Творческий визит писателя в Древний Рим пришелся на самое захватывающее и непостижимое время, названное потомками «Золотым веком». Это столетие от воцарения Траяна и до гибели Коммода оказалось первым в истории человечества отрезком, когда подданные подпали под власть самых образованных и мудрых правителей. Их было пятеро – знаменитый Траян-законник, его последователь, строитель Пантеона и поэт Адриан, рассудительный и самый незлобивый из императоров Антонин Пий, философ на троне Марк Аврелий и, как черная клякса на белом, гнусный Коммод, попавший в когорту самых известных злодеев Древнего Рима. Их судьбам Михаил Ишков посвятил несколько больших романов.

Среди других ярких работ писателя – исторические триллеры о самом загадочном человеке двадцатого века Вольфе Мессинге («Супервольф») и не менее загадочном изобретателе Николе Тесле, якобы взорвавшем над Сибирью Тунгусский метеорит («Изобретатель тайн»).

В настоящее время Михаил Ишков по-прежнему живет в Подольске, он полон идей, творческих сил и неустанно продолжает исследовать и преодолевать все новые и новые горные высоты и тайные тропы мировой истории.

Давайте вернемся в Рим, в Траяновы времена, и заглянем в дом всадника Ларция Корнелия Лонга.

Усадьба Лонгов располагалась на Целийском холме неподалеку от широкой мраморной лестницы, ведущей с вершины холма к центру города. Здесь издавна селились римские патриции.

Из забранных решеткой оконных проемов на втором этаже виден амфитеатр Флавиев, или Колизей, Большой цирк и Палатинский дворец. В настоящее время дворец пуст – император Марк Ульпий Траян отправился воевать парфян. Перед отъездом в частной беседе он признался Лонгу: «Пора, дружище! Мне уже под шестьдесят, когда еще до Индии доберусь».

Тогда, два года назад, был октябрь, в Риме шли дожди. Теперь весна, в городе цветут сады. Целий укрылся бело-розовым покрывалом.

Дом Лонгов, по римским меркам, небогат, однако обширный сад за домом славится своими крупными и сладкими вишнями и, конечно, вареньем на меду, которое варили старуха Гармерида вместе с хозяйкой, совсем одряхлевшей Постумией Лонгой. Все домашние рабы и рабыни проклинали конец весны и богатый урожай – в эти дни их всех сажали выковыривать из вишен косточки. При этом нельзя было повредить плод, иначе посадят на постную кашу и воду.

По соседству с домом Лонгов расположена усадьба сенатора Анния Вера, свояка и приверженца Адриана – тот третий год сидит наместником в Сирии. Далее дворец Гая Клавдия Максима Барбара, тоже сенатора и проконсула, одного из самых богатых людей Рима. Еще дальше вилла Тита Ария Антонина, известного в Риме своей неизменной добропорядочностью и незлобивым нравом. Сын Лонга Бебий любит играть с сыном Клавдия Максима и сыном Вера в саду. Мальчишки вместе ходят к модному в ту пору в Риме ритору. Тот вколачивает в будущих повелителей мира арифметику, грамматику, заставляет заучивать наизусть отрывки из Гомера, Овидия и Горация.

Случается, использует палку.

Лупит больно, наотмашь, однако головы воспитанников бережет, метит по спинам.

Часть I. Смертельная схватка

Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете – все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.

А.П. Чехов

Даже эпоха тирании достойна уважения, потому что она является произведением не людей, но человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем более должны любить ее, пронизывать своей любовью до тех пор, пока не сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны свет.

Вальтер Ратенау[1]1
  Пояснения к тексту, отмеченные цифрой, смотрите в словаре в конце книги.


[Закрыть]

Зима неизбежна. Между осенью и весной неизбежна зима.

Автор

Глава 1

Императорский гонец отыскал отставленного от армии префекта Ларция Корнелия Лонга в банях, куда в канун праздника Геркулеса тот отправился обсудить с друзьями последние новости с Востока.

Утром сегодняшнего дня в Риме огласили официальное сообщение – римские войска с ходу взяли столицу Парфянского царства Ктесифон и расположенную поблизости Селевкию[2]2
  Ктесифон был расположен на Тигре, а прямо против него, на противоположном берегу реки, находилась Селевкия на Тигре, основанная полководцем Александра Македонского, Селевком Никатором, в 323 г. до н. э. Ктесифон и Селевкия были взяты летом 116 г.


[Закрыть] и двинулись на юг в сторону Харакса. Победа и предсказанное в официальном сообщении скорое окончание войны взбудоражили горожан. Народ сбежался на форум, сенаторы, собравшиеся на ступенях храма Юпитера Капитолийского, провели открытое заседание и единогласно постановили присвоить Марку Ульпию Траяну, Отцу народа, победителю даков и германцев, титул «Парфянского».

В полдень отставной префект одним из первых явился в термы на Эсквилине. Здесь, прогуливаясь по портику в ожидании звонка, оповещающего посетителей о готовности парной, Ларций позволил себе высказать осторожное сомнение в прочности подобных успехов. Настораживала легкость, с какой римские легионы устремились на восток.

Сенатор Анний Вер похлопал всадника по плечу и добродушно съязвил:

– Не поддавайся ревности, Ларций. Мы все ценим тебя за то, что ты совершил. Пусть теперь другие порадуют Рим.

Насчет «других» – таких, например, как Квинт Марций Турбон, – у Лонга было особое мнение, однако высказать его он не успел. Со стороны ворот послышался звучный шлепок, вскрик, шум.

Императорский сингулярий[3]3
  Конный гвардеец.


[Закрыть], отшвырнув служителя, ступил на мраморный пол портика. Отыскав глазами префекта, протопал в грязных и стоптанных сапожищах в его сторону. Приблизившись, вскинул правую руку, заученно рявкнул:

– Привет тебе, Корнелий Лонг. Император Траян прислал приказ. Наилучший также добавил, чтобы ты не мешкал.

Ларций, справившись с мгновенной оторопью, принял пакет правой – целехонькой – рукой и спросил:

– Приказ секретный?

– Нет.

– Можно вскрыть? – добавил Ларций.

– Так точно, – ответил гвардеец и отступил.

Возле Лонга моментально собралась толпа. Всему Риму было известно, что Ларций был в приятельских отношениях с императором. Кое-кто утверждал, что Траян полагал однорукого вояку своим единственным другом. Даже если и так, в любом случае получить персональный приказ от правителя мира – это была очень высокая честь.

Ларций осторожно отделил печать и передал ее своему рабу Эвтерму, прогуливавшемуся в компании с хозяином и Вером. Эвтерм был известен в Риме не менее, чем Ларций. Все знали, что император Траян несколько лет назад лично решил его судьбу. Самые знатные и сильные магистраты Рима не считали для себя зазорным видеть его рядом с собой в банях. Эвтерм с поклоном принял печать, отнес в экседру, где передал на сохранение распорядителю парной. Глаза у служителя, увидевшего расправившего крылья орла, расширились. Он уже совсем было собрался рухнуть на колени, однако Эвтерм строго глянул на него и предупредил:

– Не вздумай устраивать спектакль. Прими и сохрани.

По настоянию собравшихся Ларций зачитал вслух короткое послание, предписывающее префекту срочно прибыть в действующую армию.

– Более ничего? – спросил кто-то в толпе.

– Все, – кивнул Ларций и показал собравшимся записку.

Все примолкли.

Вечером в дом Лонгов явился префект претория Публий Ацилий Аттиан. Влиятельный магистрат, бывший опекун Адриана, подбодрил Лонга, посоветовал не мешкать и не позднее третьего дня отправляться в путь. Аттиан предупредил, что передаст с Ларцием донесения особой важности, вручить их императору следует из рук в руки.

– Также, – доброжелательно улыбнулся Аттиан, – не в службу, а в дружбу – присмотри за грузом золота, которое по распоряжению Траяна должно быть доставлено в действующую армию? Не возражаешь? Более опытного сопровождающего мне не найти. – Следом уже вполне начальственным тоном распорядился: – Отправишься морем. В Брундизии[4]4
  Порт на восточном побережье Италии. Главные ворота Рима в Грецию и Азию.


[Закрыть] тебя будет ждать императорская галера.

«Вот тебе, Ларций, и мартовские иды[5]5
  В мартовские иды (15 марта 44 г. до н. э.) заговорщики убили Гая Юлия Цезаря. Выражение означает примерно то же, что и наше родное: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»


[Закрыть]», – в сердцах решил Лонг, однако отказать префекту города, доверенному лицу императора, не рискнул. Поблагодарил за доверие, за советы, за галеру. Вслед за Аттианом к Лонгам явился один из самых влиятельных сенаторов Гай Авидий Нигрин. О нем говорили, что он возглавляет партию противников Адриана. Этот плотный, бривший голову, грубоватый на язык, всегда готовый разразиться обличительной речью патриций, от которого доставалось всем, даже императору, на этот раз вел себя на удивление доброжелательно. Одобрив решение префекта поспешить с отъездом, он стрельнул глазами в прислуживавшую им красивую женщину, наложницу хозяина Зию, спросил:

– Надеюсь, дружище, ты сумеешь совместить полезное с приятным? Возьми эту женщину с собой.

Хозяин отрицательно покачал головой.

– Не хочу обременять ее тяготами путешествия. Она плохо переносит жару, а там, на берегах Тигра, говорят, нестерпимая жара. К тому же у нее много забот по дому.

Нигрин поджал губы.

– Как знаешь. Я бы на твоем месте не забывал о необходимом каждому мужчине развлечении.

Он неожиданно расхохотался и добавил.

– Если, конечно, он мужчина!

Другие посетители, валом повалившие к Лонгам (всем не терпелось взглянуть на человека, отмеченного особым вниманием принцепса), тоже не скупились на советы.

Все они сводились к одному – не прогадай, Ларций. Траян недаром зовет тебя. Требуй место в сенате, требуй должность наместника. Требуй то, требуй это. Одним словом, не будь размазней, водится за тобой, Ларций, такой порок. Не в меру ты, префект, строптив, порой не воздержан на язык, гибкости не хватает.

Требуй! Выпрашивай! Моли! Хватай удачу!..

От подобных наставлений Ларций совсем загрустил. Пятьдесят лет прожил, каков есть – таков есть. Другое беспокоило – в приказе ни единого слова о возможном задании или назначении. Сингулярий, приглашенный в дом, тоже ничем порадовать не смог. Заявил, что префект гвардейской конницы Квинт Марций Турбон вызвал его, спросил, знаком ли ему прежний префект Корнелий Лонг? Гвардеец кивнул, сказал, что воевал под его командой в Дакии. Тогда Турбон приказал ему явиться в преторий, к вольноотпущеннику императора Ликорме. Там ему вручили пакет, изрядную сумму денег и приказали мчаться в Рим посуху. Что, как, зачем – никто не подсказал, даже Турбон был в неведении. Ликорма, конечно, знал, но известить не соизволил.

Делать было нечего, следовало готовиться к отъезду, а посетители все шли и шли. После полуночи, когда, казалось, поток доброжелателей окончательно иссяк, явился последний гость.

Ларций уже готовился ко сну. Зия, его радость и горе, заплетала косу. В тот момент в дверь поскреблись.

– Кто? – спросил хозяин. В его голосе ясно слышалась досада.

Снаружи послышался робкий старческий голос:

– Это я, господин.

«Прокуратор? Главный распорядитель в доме?.. Ему-то что надо?»

Когда Ларций отворил дверь и с грозным видом шагнул в коридор, прокуратор от страха едва не лишился чувств.

– Зачем скребешься, старик? – гневно спросил хозяин. – Что тебе не спится?

Зия оставила косу, повернула голову и с брезгливым любопытством глянула в сторону двери.

– Прости, господин. Спальник не отважился побеспокоить тебя. Сказал, сам ступай, если такой смелый.

Ларций с нескрываемым раздражением спросил:

– Говори толком, что случилось? Стоит ли дело того, чтобы стучать в дверь, когда я готовлюсь ко сну?

– Мне показалось, стоит, господин. Верю, ты не прикажешь подвергнуть меня, старика, позорному бичеванию. Однажды Лупа уже приходил к нам за полночь…

– Кто?! – изумился хозяин.

– Да, господин, это опять он, дакский строптивец. Он потребовал разбудить тебя. Сказал, что это очень важно.

Зия, сидевшая на постели, обнаженная до пояса, подала голос:

– Сейчас не время, старик. Гони его прочь!

– Кого? – засмеялся прокуратор. – Аквилия Регула Люпусиана? Любимчика Адриана? Одного из первых богачей Рима?

– Нам дела нет до его богатств, добытых нечестным путем! – повысила голос Зия.

– Кому это «нам», женщина? – спросил старик.

Ларций не выдержал, приказал наложнице:

– Помолчи! – Потом задумчиво добавил: – Лупа, говоришь?.. Что ему надо?

– Он не сказал. Пояснил только, что дело срочное, отлагательства не терпит.

– Хорошо, проводи его в кабинет. Разбуди Эвтерма, пусть присутствует.

– А я? – капризно напомнила о себе Зия.

– А ты ложись спать.

Женщина поджала губки.

Этот визит неприятно взбудоражил префекта. Давненько Лупа не навещал его дом. Когда-то парень числился рабом Лонга, потом префект продал его сенатору Марку Аквилию Регулу, который обезобразил ему лицо. Затем случилось чудо – Регул воспылал необычайной любовью к искалеченному рабу, дал вольную и, что уже совсем невероятно, усыновил его и завещал свое состояние. Лупа стал именоваться Аквилием Регулом Люпусианом. Как ему это удалось, в Риме не спрашивали, однако публично обвинить любимчика самого Публия Адриана в убийстве и попытаться отобрать у него наследство сенатора никто не осмелился.

В последний раз Лупа тоже явился за полночь.

В ту пору они поддерживали доверительные отношения. Причиной была скончавшаяся жена Ларция Волусия, его личный раб Эвтерм и вообще – обстановка в доме, напоминавшая Люпусиану о юности, когда его, молодого мальчишку, взятого в плен в Дакии, Лонг спас от смерти, а Эвтерм от раздробления костей и других жутких пыток, которые ждали его в доме Регула, одного из самых гнусных доносчиков Рима. Только Лонгу и Эвтерму новоявленный богач позволял называть себя Лупой или «волчонком».

Ларций появился, когда Лупа и Эвтерм уже были в кабинете. Гость и раб держали друг друга за руки, видно, только успели поздороваться. В глазах у них стояли слезы.

Эвтерм посетовал, что волчонок давно не появлялся у них. Забыл, наверное, дорожку?..

Лупа пожал плечами, затем подошел к хозяину, протянул руки. Ларций пожал их, потом они обнялись, сели.

Лупа сразу перешел к делу – предупредил префекта, чтобы тот не возлагал больших надежд на этот приказ и сделал все возможное, чтобы остаться Риме.

– По крайней мере, не стоит спешить с отъездом в Парфию, – добавил гость.

Подобный совет настолько удивил хозяина, что в первое мгновение он не нашел что ответить.

Лупа добавил, что эта поездка может печально закончиться не только для самого префекта, но и для всего семейства.

В этот момент без стука в кабинет вошла наложница.

Зия успела распустить волосы, накинуть столу. За эти годы она немного располнела, однако прежняя жуткая, темная красота и на этот раз поразила гостя. Прежде всего, в глаза бросались роскошные, до пояса, черные волосы. Она обычно носила их распущенными, прически в виде завитков и корон, предпочитаемых худосочными уроженками Рима, Зия презирала. Лицо ее было соразмерно, рот идеально очерчен, при этом верхняя губка была чуть вздернута. Создавалось впечатление, что ее губы всегда раскрыты для поцелуя. Лупа попытался встать, однако Ларций жестом усадил его в кресло, а Зие приказал покинуть кабинет.

Женщина, выразительно стрельнув глазами в сторону гостя, пожаловалась хозяину, что маленький Бебий опять лазил в катакомбы, нарытые под холмом.

– Не по наущению ли Эвтерма мальчишка так распоясался?.. – спросила она и тут заметила Эвтерма, пристроившегося в дальнем углу кабинета. Она и бровью не повела, добавив: – Прикажи дать сыну розог.

Хозяин мрачно глянул на нее, кликнул прокуратора. Старик будто стоял у дверей – тут же появился на пороге, спросил:

– Чего изволите?

Ларций указал на женщину и распорядился:

– Выведи ее и проследи, чтобы она не торчала поблизости.

Когда Зия и раб вышли, Ларций пожаловался Лупе – совсем распоясалась! Если бы не Постумия и Эвтерм, она давно бы перевернула в доме все вверх дном.

Эвтерм и на этот раз промолчал.

Лупа вздохнул.

– Эта напасть, Ларций, ничто по сравнению с той угрозой, которую таит этот приказ.

Ларций пожал плечами.

– Какая беда может ждать человека, которого сам император вызывает в ставку? Опала? Меня и так давно отстранили от дел.

– Смерть.

Ларций презрительно скривился.

– Не слишком ли, Лупа?

– Не слишком, префект. Очень даже не слишком.

Ларций натужно рассмеялся, поднялся и, заложив культю за спину, подошел к забранному прозрачным стеклом окну. Спросил оттуда:

– Вот прямо так и вызывают, чтобы казнить перед строем? – и уже не в силах сдержать раздражение, воскликнул: – Других забот у императора нет? На меня поступила жалоба? Донос? Если даже и так, откуда ты можешь знать об этом? За какие такие прегрешения меня ждет смерть?!

– Прегрешения отыщут, это пустяк. И как все случится, не знаю. Только сдается мне, что от имени императора зовут тебя в ставку твои прежние дружки.

– Какое ты, бывший раб, имеешь право совать свой нос в государственные дела?! Как ты смеешь называть «дружками» Лузия Квиета, Публилия Цельза, Авла Пальму, Луция Конста, лучших полководцев Рима? Ты полагаешь, что теперь, когда ты спутался с Адрианом, тебе все позволено?

Лупа ответил не сразу, взял паузу. Наконец промолвил:

– Мне дорога память о Волусии. Мне дорог Эвтерм, не побоявшийся ради презренного раба рискнуть жизнью. И ты мне дорог, Ларций, потому что когда-то спас меня от смерти. Поверь, я сказал правду.

Вновь молчание, затем Лупа продолжил тихим, пустым голосом:

– Подумай о сыне, префект. Сам ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но подумай о Бебии.

– Каким же это образом, позвольте спросить, мне следует позаботиться о нем?

– Если решишь отправиться в Азию, немедленно дай вольную Эвтерму. Назначь его и меня опекуном Бебия. Заранее приготовь все документы об опеке. Распредели состояние, чтобы в случае чего твоя семья не осталась без средств к существованию.

– В случае чего? – выкрикнул хозяин.

Лупа, стараясь убедить хозяина, повысил голос:

– В случае беды! В этом вызове таится страшная угроза.

– Ты призываешь нарушить дисциплину, забыть о долге? Ты призываешь меня пренебречь приказом, который, по общему мнению, принес мне честь и уважение всего Рима? В своем ли ты уме, Лупа?

– В своем, Ларций. К сожалению, моего влияния недостаточно, чтобы, если случится худшее, спасти тебя от гибели. Поверь, здесь нет чьей-либо злой воли. Твоей жизнью играют боги – они любят развлекаться подобным образом.

Гость кивнул в сторону раба, сидевшего в дальнем углу кабинета.

– Вспомни, как ты сослал Эвтерма. По крайней мере, не спеши отбыть в Парфию. В этом я готов помочь тебе.

Ларций наконец сумел взять себя в руки. Кивнул, потребовал коротко:

– Хорошо, объяснись.

– Император испытывает недомогание. Он по-прежнему силен, может часами скакать на коне, порой принимает участие в битвах, но он уже дважды терял сознание. Траян очень располнел и наполнился нездоровой жидкостью.

– В таком случае, – ответил Ларций, – я тем более должен как можно скорее прийти на помощь старому другу.

– Чем ты сможешь помочь ему? Ты не врач. А вот усугубить вражду между близкими к нему людьми ты в силах. Эта вражда очень тревожит Траяна. Последствия твоего приезда могут оказаться самыми непредсказуемыми.

– Подробнее.

– Ты однажды поспешил наказать Эвтерма, за что и пострадал. Сейчас ты тем более не волен в выборе. В ставке ты неизбежно займешь место среди тех, кого ты называешь лучшими полководцами Рима.

– И стану недругом твоего покровителя Адриана? – догадался Ларций.

– Именно. Своим появлением ты нарушишь баланс, который сложился в окружении императора. Траян до сих пор не назначил наследника. Тебе ли объяснять, какая жуткая свара начнется после его смерти. Твоих дружков устроит, если Траян объявит наследником Нератия Приска, однако в последнее время Нератий повел себя двусмысленно, и император, по-видимому, откажет ему. Твоим бывшим соратникам позарез необходимо, чтобы право выбора наследника Траян предоставил сенату. Они ежедневно, ежечасно толкают его на это.

– А твоего покровителя подобный исход никак не устраивает?

– Конечно. Пойми, в борьбе между стариками – Лаберием, Нигрином, Квиетом, Цельзом, Нератием Приском и Пальмой, с одной стороны, и Адрианом, поддержанным императрицей Помпеей Плотиной и племянницей Траяна, Матидией, а также молодыми военачальниками, с другой, ты окажешься мелкой сошкой. Зернышком между жерновами борющихся за власть.

Ларций насупился. Довод был серьезный, ему не надо было объяснять, что значит угодить между подобными жерновами. Такой опыт у него был. Но как же быть с приказом, он недвусмыслен, его нельзя не выполнить.

Он размышлял долго. Ни Лупа, ни Эвтерм не смели нарушить молчание.

– Кто надоумил тебя затеять этот разговор? – наконец спросил Ларций. – Он?

– Нет. После истории в Сарматии, когда ты откупился от него Зией, ты для него не существуешь. Несколько часов назад я получил письмо от императрицы. Помпея Плотина умоляет меня принять любые меры, чтобы ты не появлялся в ставке. Императрица всегда относилась к тебе с уважением. Она не простит себе, если ты отважишься приехать и попадешь в беду. Она помнит Волусию, она помнит, что ты спас жизнь ее мужу.

– Письмо у тебя с собой?

– Нет, Ларций, я не имею права показывать тебе это письмо. Я могу только упомянуть о его существовании, а поверишь ты мне или нет, это уже тебе решать.

– Чем же я так прогневил Адриана, что он до сих пор держит на меня зло? Неужели, – он кивком указал на дверь, через которую вышла Зия, – она дороже ему, чем собственная жена?

– Не надо упрекать наследника в мелких слабостях, которым он сам знает цену.

– Он уже стал наследником?

– Нет, но именно это обстоятельство может стоить тебе жизни.

– Это я понимаю, – вздохнул Ларций. – Это я очень хорошо понимаю.

После паузы он пообещал:

– Хорошо, я подумаю.

* * *

Ларций долго не мог заснуть. Лежал один. Зия, изгнанная из кабинета, обиделась и отправилась в свою спальню.

В полутьме опасность, предсказанная Лупой, очертилась куда более осязаемо, чем в первые минуты разговора. Опыт быстротекущей жизни подсказывал, что Лупа искренен.

Уже засыпая, Ларцию померещилось что-то жуткое, из далекого прошлого – сшибка верхами, круговерть и взблески лезвий, брызги крови, вопли, проклятья, вскрики. Истошные вопли, последние всхлипы умирающих…

Привиделось надвигающееся, покачивающееся на скаку, направленное в лицо острие копья. Это случилось за Данувием, в том бою дико визжащий, в собачьем треухе на голове кочевник – таких ранее и не видывали! – изловчился отрубить ему кисть левой руки. Потом, уже на грани сна, ужаснулся временам Домициана. В ту пору его изгнали из армии. Несколько лет Лонги жили с клеймом подозрительных лиц, и никто из добропорядочных граждан не дал бы и асса за их жизни. Тит и Постумия, а по примеру родителей и Ларций вели себя невозмутимо. Потом явился лик Траяна, их первая встреча по дороге в Анкону, первое распоряжение возглавить отряд конных испанских лучников, ни бельмеса не понимавших по-латински. Траян приблизил его, вернул в армию. Ларций вновь почувствовал себя нужным городу и армии человеком. Он сполна отплатил императору – в сражении под Сармизегетузой спас ему жизнь, когда во время конной атаки под императором убили коня.

Золотые были времена! После того сражения они очень сошлись с Траяном, однако и в этой дружбе вскоре обнаружилась червоточина, некий таинственный предел, который даже при взаимном уважении и близости напрочь отделял префекта конницы от императора Рима. Узнав о том, что Адриан пригласил Ларция последовать за ним в качестве помощника в Сарматию, император попросил префекта присмотреть за племянником.

– Потом расскажешь, – добавил император, – так ли хорош Публий в государственных делах, как меня убеждают его доброжелатели? Только никому ни слова.

Он указал взглядом в сторону покоев императрицы. Ларций долго не мог простить себе, что попался на эту приманку.

Неожиданно скрипнула дверь. В дверном проеме осветилась бесформенная фигура.

«Явилась!»

Зия неслышно, как кошка, прошмыгнула в комнату. Разделась, легла рядом, завозилась. «Что с ней поделаешь! Ладно, пусть полежит, погреется». Зия прижалась, накинула на себя мужскую руку, наконец замерла, потом порывисто вздохнула, пощекотала хозяина по оголенному плечу.

Ларций не ответил на призыв. Поглядел сурово, с неприязнью.

– Все-таки поедешь? – тихо спросила женщина.

Ларций не ответил.

– Возьми меня с собой, – попросила она.

– Не терпится свидеться с Адрианом? – съязвил Ларций. – Не тревожься, я проеду мимо Антиохии.

– Ну, Ларций, опять за старое! – упрекнула его женщина, потом заинтересованно и невинно спросила: – Кого возьмешь с собой? Эвтерма?

– Нет. Он останется с Бебием. Да и за тобой пригляд нужен. До сих пор глаза на Лупу пялишь. Он же урод.

Зия не ответила, прижалась еще крепче. Что с ней поделаешь! Еще раз поскреблась. Ларций вздохнул, впустил страсть, доверился. Уже в последнее мгновение, перед тем как овладеть женщиной, задышавшей тяжко, с нарастающим придыханием, в голове отстраненно обозначилось – трудно ему будет на Востоке без этой дакийки, но и тащить такую обузу себе дороже.

Того и гляди, снова впутает в какую-нибудь историю.

Ох, впутает!..

Ох, как сладостно впутывает!..

Как вовлекает…

После, распутывая воспоминания, он уже без прежней обиды подумал: «О чем теперь сожалеть?»

Зия вновь начала настойчиво домогаться его. Нет, он не должен брать ее с собой, не может позволить, чтобы из-за нее он влип в какую-нибудь неприятную историю.

Иначе беда.

Ох, какая случится беда.

Следом, уже тиская, радуясь Зие, выругался – да пропади оно все пропадом, а ему без этой путаницы жизни нет.

Без этой кошки жизни нет…

На следующее утро он оформил вольную на Эвтерма, затем тайно, в присутствии Эвтерма, Лупы и сенаторов Анния Вера и Тита Аррия Антонина оформил опекунство над собственным сыном – документ оставил у Вера. Его же, а также Аррия Антонина, вольноотпущенников Корнелия Лонга, Эвтерма и Аквилия Регула Люпусиана, сделал доверенными лицами по распоряжению семейным имуществом до совершеннолетия Бебия.

Согласно завещанию Зия в случае его смерти отделялась от Лонгов. У нее был собственный дом, подаренный Адрианом – пусть там и распоряжается. Об этом он в обед сообщил Зие. Та – в слезы, потом упала на колени, взмолилась – возьми меня с собой, не выгоняй из дома. Сцена завершилась бурным скандалом, воплями – ты не любишь меня, презираешь меня! Почему ты не хочешь взять меня с собой? На этот раз префект проявил твердость.

Вечером устроил прощальный ужин, на который явилась матушка Постумия, домовые рабы, вольноотпущенники, числившиеся в клиентах Лонгов. Присутствовала и Зия – весь вечер она лила слезы. Горевала так, что Постумия Лонга не выдержала и приказала:

– Не хлюпай носом. Хватит отпевать моего сына, он пока живой.

Посидели недолго, надо было отдохнуть перед дорогой. В утренних сумерках, в сопровождении уже знакомого сингулярия и приданных ему Аттианом двух всадников, доставлявших императорскую почту, отправился в Брундизий.