Текст книги "Напишем про любовь… Стихи и тексты"

Напишем про любовь…
Стихи и тексты
Михаил Каневский

© Михаил Каневский, 2024

ISBN 978-5-0064-5350-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Михаил КАНЕВСКИЙ

НАПИШЕМ ПРО ЛЮБОВЬ…
стихи

***

Напишем про любовь

стишок сентиментальный,

где будет рифма «вновь»

избитой и банальной,

где будет снег, метель

до головокруженья,

несмятая постель,

намёк на продолженье

романа. И слова,

как в позапрошлом веке,

недобрая молва

о добром человеке,

где будет, может быть,

скрип снега, стук калитки…

слова, любовь и… быт —

«поэзии» в избытке!!!!!

«Какие спелые вишни!..»

 
Какие спелые вишни!
Какие спелые звёзды!
Как бы чего не вышло,
я это вполне серьёзно…
 

«Млечный путь …»

 
Млечный путь —
паутинка в воздухе.
 
 
Не забудь —
нужно помнить о возрасте:
это звездная пыль
или
это лампочку кто-то разбил,
а свет вылил…
 

«Стихи пошли, как снег, – навалом…»

 
Стихи пошли, как снег, – навалом.
И непонятно – отчего?
Должно быть белым все, но стало
черным-черно.
 
 
Стихи идут, – то снег, то слякоть,
а мне никак не разделить —
смеяться, радоваться, плакать? —
Все сплетено. Но! Рвется нить
 
 
и… черен снег, и горек сахар.
Как все, подвластные стихам,
наглею и дрожу от страха
у входа в Храм.
 

«Старый Таллинн вдалеке …»

 
Старый Таллинн вдалеке —
милый городишко.
На ненашем языке,
что ты городишь там?
 
 
Не понять мне твою речь,
милая эстоночка.
Эти волосы до плеч,
в клеточку кепчоночка…
На высоких каблуках.
С хрипотцою голос…
А в глазах, как в облаках,
замер старый Тоомас.
 
 
Очень трудно говорить —
затолкали люди.
Может, выйдем покурить
возле бара Мюнди?
 
 
Ах, куда теперь идти?
Среди узких улиц
где-то около шести
славно разминулись…
 
 
Возвращаюсь налегке,
в драненьком пальтишке.
Все ворота на замке
в славном городишке.
 

«Когда вы никому не рады…»

 
Когда вы никому не рады,
среди тревог и передряг
окажется вдруг кто-то рядом, —
вас остановит чей-то взгляд.
Не от безделья, не от скуки
близка, а может, далека
на расстоянии разлуки
взметнется чья-нибудь рука…
 
 
Как одиноко вам не будет
среди здоровых и калек,
но все-таки, кругом вас люди —
вам улыбнется человек.
В пылу не потеряй рассудок, —
мысль одиночества – слаба,
пускай нас кто-нибудь рассудит,
пускай рассудит нас судьба.
 
 
Горит костер тысячелетья,
пылают кисти у рябин, —
прекрасно то, что есть на свете,
тот, кто всегда идет один.
Прекрасно то, что солнце светит
сквозь тучи горя и беды
и что еще играют дети
беспечной стайкой у воды…
 

ГИТАРИСТКА

 
У гитары – шесть колков —
золотистые.
Ровно столько завитков
у красавицы…
Вот сидит она сейчас —
гитаристочка —
надо мною битый час
измывается.
 
 
Ноты скачут, как фасоль,
от струны к струне,
До, ре, ми да ми, фа, соль…
Эй, красавица,
рассыпается горох
дробью по стене!
Музыкальный в небе Бог
ухмыляется…
 
 
Я ж не выдержу удара,
что готовит мне судьба, —
эта чертова гитара,
челка рыжая у лба,
 
 
Я не стану суетиться,
суицидом угрожать, —
мне бы тоже научиться
в пальцах музыку держать!
 

«О чем говорить? Неужели о том…»

 
О чем говорить? Неужели о том,
что едет трамвай и виляет хвостом,
и нам говорить не пристало
в трамвае, а лучше молчать и в окно
смотреть – городское немое кино
и думать? О, как ты устала
 
 
от этой езды ежедневной, дверей
открытых, людей, на цепочке зверей
вводящих в трамвай. Помолчи,
представь, что мы едем с тобою одни,
а дни пролетают, наверно, они
похожи на снег. Не бренчи
 
 
ключами и мелочью. Дай загадать
желание, чтобы подольше молчать
о том, что скопилось. А вдруг
на той остановке и мне выходить,
и спички искать, торопливо курить
и выпустить что-то из рук…
 

«В автобусе тесном, битком…»

 
В автобусе тесном, битком
набитом, зажат я в дверях
девичьим слепым локотком
и круглой коленочкой, ах…!
 
 
Ну, что же, – плотней, так плотней
прижмись. Мы сольемся сейчас
и будем трястись у дверей,
и чувствовать локоть и таз.
 
 
Водитель, прошу, не спеши.
Нас высадить не торопись.
Гроши – пять копеек, греши,
и, все же, мгновенье, продлись!
 
 
Ладонью упрусь в потолок,
толпу буду благодарить
за острый ее локоток,
что рядом, но… не укусить!
 

***

Алле

Я все равно тебя благодарю

за ту неосторожность отношений,

когда, стремясь в объятья к декабрю,

я падал в круг соблазнов и лишений.

За этот бег полуночный домой,

за ожиданье, узенький диванчик,

за миг, когда склонялся надо мной

твоих волос веселый одуванчик.

За то, что мне теперь не убежать,

Единственное – это, во спасенье —

свою щеку к твоей щеке прижать

и молча ждать начала вознесенья!

***

Настанет день, и я преподнесу

тебе четыре горьких мандарина,

шампанское, собачью колбасу,

как пламенный привет из магазина,

еще цветы. Мы встретим Новый Год

в такой глуши, что он нас не отыщет,

где все произойдет наоборот,

где я богатым буду, а не нищим,

где буду я любим, и будешь ты

всегда со мной. Мы станем целоваться

на кухне. О жары и духоты,

и взгляда постороннего спасаться.

Где все иначе будет и не так,

как было раньше, ты меня исправишь,

мне кличку дашь чудесную – «дурак»,

и, словно пса, служить себе заставишь.

ЗИМА

 
Итак, сегодня будем мы
ходить и удивляться
всему – и городу зимы,
и лицам ленинградцев,
и ярко вспыхнувшей щеке
от солнца и мороза,
незамерзающей реке,
дарящей серебро. За
разными следить людьми
и сразу заражаться
весельем их. Меня возьми
с собою покататься
на тройке, горке, на осле
на чем угодно, чтобы
и Дед Морозом стал, ослеп
от счастья и в сугробе
лежал и отморозил нос,
и уши я, и щеки.
Зима! Мелькание стрекоз,
коротенькие строки!
 

«Не доверяй свои ошибки…»

 
Не доверяй свои ошибки
стихам, себя не выдавай,
будь изворотливым и гибким,
будь, как резиновый трамвай.
 
 
Вмещай в себя людское горе,
а сам трезвонь о пустяках,
будь молчаливым в разговоре,
свернись котёнком на руках.
 
 
Не вмешивайся в эти страсти,
которые вокруг и в нас.
Мир расползается на части,
но постоянен в тот же час.
 
 
Ты лишь обмолвись полусловом,
слегка дотронься до руки
и промолчи: – Ну, что ты? Снова?
Не плачь, всё это пустяки.
 

ДОРОЖНЫЙ СОНЕТ

 
За окнами тянется крымский пейзаж.
Дремотный, тоскливый такой.
Свистели туннели и город Джанкой,
затем показался Сиваш.
 
 
На миг потянуло рыбёшкой сырой.
И в памяти выжженный пляж
возник, и огромного моря гуашь,
и крики, и воздух морской.
 
 
Но мне не вернуться обратно туда,
где камни щекочет и лижет вода,
немые стоят рыбаки,
где счастье, как рыбку, достать из волны
не вышло. О! Как мы сейчас далеки
в тягучих просторах страны.
 

«Одиночество замков, дворцов…»

 
Одиночество замков, дворцов,
на полотнах безмолвная пыль…
Что для них молодое лицо
в колыхании плотном толпы.
 
 
Экспонаты из жизни царей,
гобелен, статуэтка, витраж —
ерунда! Экскурсанты, быстрей!
Закрывается скоро Пассаж.
 
 
И, пожалуй, никто не поймёт,
не увидит эпохи итог.
Только Муза по залу скользнёт,
только вечности вслед шепоток.
 

***

«И счастлив я, пока на свете белом

Горит, горит звезда моих полей…»

Н.Рубцов

Тот день был «звездочкой» помечен.

Она дрожала на полях

черновика. Мне было не чем

и незачем скрывать свой страх.

Звезда полей. Звезда удачной

строки, строфы или стиха.

Среди туманности табачной,

как та – вечерняя – тиха.

И перехода не измерить

от этой к той. А что за ней?

Мне остается только верить

звезде на краешке полей…

ПОДРОСТОК

 
Сперва дразнил кота,
пинал ногою банку,
рассматривал моста
дырявую изнанку,
выдумывал – куда
ему еще податься,
от площади Труда
пешком до Петроградской
тащился, как трамвай
бездомного маршрута…
 
 
Подставлена ветрам,
раздета и разута
душа его была.
Но что творилось с нею,
куда она брела —
предугадать не смею.
 

«Ах, если бы не был заполнен трамвай…»

 
Ах, если бы не был заполнен трамвай,
и если б кругом не толкались, —
то мир это мог бы сойти и за Рай —
веселый, трясущийся малость,
 
 
счастливый, беспечно роняющий звон,
с высокой звездой над дугою…
Ах, если б не был переполнен вагон!
Но было бы что-то другое…
 

***

Взять ручку и застыть

над вечными словами:

ну что мне делать с вами,

ну как мне дальше жить?

Ну как мне передать

все горести бумаге,

а хватит ли отваги

и мужества, как знать?

И хватит ли труда,

любви, не объясненья,

а чувства потрясенья,

и боли и стыда?..

***

Забыть, что ты женат,

что есть семья и дом.

Сегодня мне нужна

пивная за углом,

и горький винный вкус —

забытое питьё.

Семейный наш союз,

как лодочка, протёк.

И с каждым днём ясней

та трещина видна.

Чёрт с лодочкой!

Налей

в стакан ещё вина!

Приду домой…

– Опять:

явился пьяный?! Чёрт!

Ну, как тут не понять,

что лодочка течёт?

***

Заберусь с ногами в кресло.

Приготовлюсь слушать.

Будет маленький оркестр

слух терзать и душу.

Будут скрипки надрываться

и валторны выть,

буду думать, и пытаться

быть таким, как вы.

Дескать, всё я понимаю,

дескать, это так —

даже музыке киваю

головою в такт.

Дескать, я такой хороший,

обожаю классику,

и всегда с довольной рожей,

и со всем согласен я.

Что угодно можно думать,

но в одном я каюсь —

не молчите. (А от шума

я не просыпаюсь).

***

А я бы хотел с тобой утром проснуться,

чтоб сон был прохладным, как будто на блюдце

оставленный чай,

чтоб синяя нас пелена окружала,

чтоб ты очень долго в постели лежала,

и, чтобы рука хоть немного дрожала,

коснувшись тебя невзначай.

Мы разве смогли бы понять, что творится?

Наверно, мы спим, и всё это нам снится

и сон наш глубок.

Мы сони, мы долго лежали б в постели

и разом подняться никак не хотели б,

знакомая родинка плачет на теле

твоём. Я гляжу в потолок

и пусто. Ну как до тебя дотянуться?

А я бы хотел с тобой утром проснуться,

и так каждый раз.

Чтоб день был наполнен тобой от начала

до полночи, чтобы луна нас качала,

как в лодочке, чтобы меня выручала

слезинка в морщинках у глаз.

«Я в класс войду. Подобие улыбки…»

А.К.

 
Я в класс войду. Подобие улыбки
докончит лик в измученном мазке.
Я подберу бумажные обрывки
и рожу нарисую на доске.
 
 
Я буду задавать себе задачи
и самым глупым образом решать:
прямая – бесконечна, это значит,
её не смысла дальше продолжать.
 
 
Отрезок, он короче и понятней.
Отрезок на прямой, как на тропе.
Я буду прям, но только это вряд ли
поможет нам. Тем более, тебе.
 
 
Звенит звонок. Мой класс набьётся шумом.
Я дам задачку, рожицу сотру,
бумажки отнести велю дежурным,
и о прямых чего-нибудь совру.
 

ПОРТФЕЛЬ

 
Наверное, не каждым сможет
сказать, что встречный ученик
несет в портфеле осторожно
среди тетрадей, ручек, книг,
 
 
среди поломанных линеек,
обрывков проволоки, схем,
дощечек, чтобы делать змея
и запускать на радость всем.
 
 
Среди резинок, скрепок, склянок,
пера от чучела орла,
обрезков от консервных банок,
трех марок, фантиков, сверла
 
 
от самой настоящей дрели,
двух половинок от мяча
лежит на дне его портфеля
«Любовь»! (Пока еще ничья).
 

«Выйду в поле числовое…»

 
Выйду в поле числовое,
облачность линейная.
Ай, да поле, чисто-поле —
необыкновенное!
 
 
Не щебечут птичьи стаи,
не цветут цветочки —
здесь в полях произрастают
вектора да точки!
 

«Мы пока не знакомы…»

 
Мы пока не знакомы,
не родственники.
Не гляди на меня комом —
гляди россыпью.
 
 
Посмотри на меня смело
и ласково,
нарисуй меня светлыми
красками,
 
 
подойди ко мне просто,
как к мальчику
невысокого роста,
дачнику.
 
 
Мы уйдём по наклону
до острова.
Не смотри на меня комом —
смотри россыпью.
 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 
Ты уснешь, но в тишине
в сумасшедшем сне
теплота любимых губ
спать мешает мне.
И опять твоя рука,
точно сон, легка.
От земных моих забот
как ты далека…
 
 
Мне вдвоем с тобой легко, —
по ночам светло!
Даришь ты нездешний свет
темноте назло.
Узнаю твои черты
в складках темноты, —
не могу уснуть – во сне
будешь снова ты!
 
 
Мне дыхание твое
не дает уснуть.
То, что прошепчу сейчас,
ты не позабудь!
Знаю я, что иногда
падает звезда…
Только свет, что даришь ты
с нами навсегда!
 

«Ещё минута до подъёма…»

 
Ещё минута до подъёма,
но как не хочется вставать,
и уходить навек из дома,
и повторять, и забывать.
 
 
Одна минута до разлуки,
секундам целый круг бежать.
Звонок будильника разбудит.
Как долго ждать. Как мало ждать.
 
 
Одна минута попрощаться,
и где-то вечность вдалеке,
с ней не заговоришь о счастье
и не уснёшь щека к щеке.
 
 
Ещё минута до прощенья,
ещё минута… а пока —
ты спишь, и в странном положении
застыла смятая рука.
 

«Надвину разлуку на брови…»

А.

 
Надвину разлуку на брови
и в плащ суеты завернусь.
Сегодня мы братья по крови,
я просто иначе зовусь.
 
 
Да, я не всегда узнаваем,
но это – разлука. Она
последним вселенским трамваем
меня оторвет ото сна
 
 
и плащ надо мною поднимет
нетвердой рукою своей.
И снова мой голос застынет
все около тех же дверей.
 
 
А позже троллейбус дрожащий
меня увезет. Даже ты
не веришь, что я – настоящий,
и это лишь плащ суеты.
 

ЧУШЬ СОБАЧЬЯ

 
Вы ли это выли
за моей спиной?
Вы ли это были
или кто иной?
 
 
Вам, наверно, тошно
здесь по вечерам —
всё одно и то же —
завтра, как вчера.
 
 
Здесь мелькают лица
календарным листиком.
Для кого-то – львица,
для кого-то – сфинксиха.
 
 
Не выходим в лидеры,
мы с тобой не Боги,
и за это, видимо,
нас кусают блохи.
 

«Что делать, зеркальце, скажи?..»

 
Что делать, зеркальце, скажи?
Куда податься?
Кругом теснятся этажи,
машины мчатся.
 
 
И бьются часто зеркала,
а это значит,
что ни двора, и ни кола,
что неудачи,
 
 
что в зеркальце отражена
моей светёлки
настороженность, тишина
и пыль на полке…
 

«Словно фокусник в маленьком цирке…»

 
Словно фокусник в маленьком цирке,
что стоит миллион с лишним лет,
я на свет из бездонной посылки
достаю за предметом предмет:
 
 
Разноцветные детские книжки,
иностранного мыла кусок,
апельсин, дефицитные крышки
для солений, тесьма, поясок.
 
 
Шепот моря и шорохи лета,
шоколадных конфет шелуха,
позабытые сны и приметы,
а на дне в плоских банках – уха.
 
 
И затем целый день осторожно,
не дыша, опасаясь сломать,
буду в ящик запихивать дождик
ленинградский – друзьям показать!
 

«Восходит новая денница…»

 
Восходит новая денница,
и вот на спелые луга
неспешно теплый свет ложится,
и исчезают облака.
 
 
Я разрешу твою задачку.
Уйду. К тебе не возвращусь.
Я не Орфей. На эту дачку
не оглянусь.
 
 
Моей заутрени не стоит
тобой забытая псалтирь.
Пусть рыжий пёс скулит и стонет,
но даже пса не стоишь ты.
 
 
Я уходил. Слетались птицы.
Наш пруд, как блюдечко, мелел,
я обещал не возвратиться,
но, не уйдя, окаменел.
 

«Читает женщина стихи…»

 
Читает женщина стихи.
Без криков
и без вздохов.
Читает.
В зале мужики:
– А что, неплохо!
Читает женщина стихи,
на сцене автор.
Но мысли… мысли далеки —
что завтра
муж не приедет, дочь не спит,
а я, дурёха,
читаю мужикам стихи.
И те – «неплохо».
Вот тот застенчив, неуклюж —
мальчишка.
Вчера прислал подарок муж
малышке.
Но разве можно ей помочь
деньгами.
Стихами воспитаю дочь,
стихами.
Стихали в зале мужики —
ни возраста, ни масти.
Читает женщина стихи
о счастье.
 

«Упадёт ли вилка на пол…»

 
Упадёт ли вилка на пол
или нож.
Зря в окошко мокрой лапой
колошматит дождь —
не приедут гости. Поздно.
Как всегда одна.
Ужинать подсядут Звёзды
и Луна,
постучится добрый Вечер,
с ним подруга Ночь.
Будут тосты, будут речи.
Будет плакать дочь.
Будет литься свет лиловый.
Голос из угла.
Блюдце. Корочка лимона.
Стулья у стола.
Плачет ночь. Танцуют тени
стульев и столов.
Все пришли, кто захотели.
Сколько добрых слов,
неожиданностей, тостов…
Не допив вина,
разошлись устало гости.
Нет ни радости, ни злости,
что опять одна,
что волненье беспричинно.
Эх, ну кто бы знал —
кажется, идёт мужчина —
снова нож упал.
 

«Слова набросать на бумаге…»

 
Слова набросать на бумаге.
Наверное, жест этот скор.
Так ветер в пылу и отваге
бросает и листья, и сор
мне под ноги. Сам разбирайся,
а я, дескать, сделал, что мог, —
один на земле оставайся,
и разве беда, что продрог,
что вымок, и жёлтая куча
опальной листвы, что уже
расплакалась серая туча.
 
 
Всю ночь на восьмом этаже
не гаснет окно. На бумаге
слова и листва. Почему
грущу о каком-то бродяге,
о том, что ему…
                                   одному…
 

«Напишите, напишите…»

 
Напишите, напишите
мне печальное письмо.
Позвоните, позвоните.
Что вам стоит? Всё равно
 
 
вам звонить кому-то надо,
наберите номер мой,
голос мой из Ленинграда
словно голубь над водой
 
 
полетит. Туда, далёко.
Будет в трубке вашей жить,
и настойчиво, глубоко
станет память ворошить.
 
 
Погрустить чуть-чуть заставит,
в краску бросит, а затем
замолчит и предоставит
не касаться главных тем.
 
 
Не коснётся он ни шубки,
ни косынки, ни руки…
Почему же снова в трубке
всякий раз гудки, гудки?
 

«Мне падал снег за шиворот…»

 
Мне падал снег за шиворот,
и я не замечал
шуршания машинного,
что на пути встречал,
и Храма, как стеклянного,
в очерченном кругу,
и мужичонку пьяного
у Храма на снегу,
и девочку глазастую,
что рядышком идёт —
я чувствовал, как за спину
мне мокрый снег течёт.
 

«За что люблю тебя?..»

 
За что люблю тебя?
За что же?
Мне не понятно самому.
Люблю за то, что не похоже
на то, что я тебя люблю.
Люблю за то, что мы ночами
не говорили «да» и «нет»,
люблю за то, что не встречали
с тобой сиреневый рассвет.
Люблю за то, что стук колёсный
нас не пытался разлучать,
люблю за то, что не пришлось мне
издалека тебе писать.
Люблю за то, что никогда мы
в любви до гроба не клялись,
за то, что не сошлись годами,
мечтой и сердцем не сошлись.
Быть может, это всё нарочно
придумала моя судьба.
Люблю тебя за то…
за то, что…
Я просто так люблю тебя.
 

«Я знаю, ты всегда права…»

 
Я знаю, ты всегда права.
И спорить нет резона.
Тобой пострижена трава
в квадратике газона,
тобой приглажены кусты,
расставлены скамейки,
деревья поливаешь ты
из тучи, как из лейки.
Ты сторожишь мои слова,
уверенная в силе.
Я знаю – ты всегда права,
как парк в версальском стиле.
 

«Я грустный, как автобус…»

 
Я грустный, как автобус
с табличкой «Заказной».
Ненужная весёлость,
как девочка – со мной.
В знакомый ресторанчик
под вечер заверну,
неначатый романчик
сквозь трубочку тяну.
Затягиваясь глубже,
на девочку гляжу,
вопросы, словно лужи,
умело обхожу.
И, распрощавшись ловко,
по тоненькому льду
к ближайшей остановке
автобуса уйду.
 

«Я уезжаю…»

 
Я уезжаю.
                     Эй! Такси,
колёсико фортуны,
меня отсюда уноси!
Копеечны минуты.
В пространстве время оплачу
и даже кину сверху
тебе, таксисту-лихачу
за шашечною дверкой.
Нерасторопный разговор
о жизни, ценах, бабах
подхватит призрачный шофёр,
кивая на ухабах.
Добавит сочно: – Так их, мать…
Отвечу: – Это точно.
 
 
И будет в темноте мигать
несправедливый счётчик.
 

«Струна отзвенела, волна отзвучала…»

 
Струна отзвенела, волна отзвучала
и наш пароходик ушел от причала —
лишь где-то дымок.
И нет на душе у меня сожаленья
о том, что годами искал вдохновенье,
искал и не смог…
 
 
Не смог, не увидел, не понял, прошляпил,
споткнулся на самок отважном этапе —
последний везде.
Уже не увижу я тот пароходик,
который уходит, уходит, уходит
по звонкой воде.
 
 
Остались одни мы с тобой на границе
водицы и суши, Ну разве годится
все время молчать?
давай говорить, над собою смеяться,
догнать пароходик уплывший пытаться
и просто мечтать.
 
 
Давай разыграем, и, может быть, лучше
все будет потом. Будет суша и случаи
представится нам.
Мы будем опять начинать все сначала,
прощаться, рукою махать у причала,
бежать по волнам…
 

«Я всё ещё не верю в это…»

 
Я всё ещё не верю в это,
я всё ещё хочу вернуть
то, с сумасшедшинкою лето,
я всё ещё хочу нырнуть
в волну былых воспоминаний,
чтобы, до боли сжав виски,
сидеть на краешке тоски
и несвершенности желаний.
 
 
Я всё ещё не верю, что
рука на мокрый лоб не ляжет,
что мне не позвонит никто
и «обогрей!» – никто не скажет.
Что мне к той женщине уже
не подойти. Не бесконечна
была любовь, а так беспечна,
как гонщики на вираже.
 
 
Мои попытки изменить…
не ей… не ей… а ход событий —
нелепы. Господи, забыть
в работе, сутолоке, быте.
Или уехать, убежать.
Лежать в бреду, в тоске, в надежде…
и на висках своих, как прежде,
ладонь чужую узнавать.
 

«Я возвратился из Москвы…»

 
Я возвратился из Москвы
в свой гордый город,
где парки призрачно пусты,
длинны, как годы,
где отрешённые всегда
дворцы и пары,
где измеряется вода
по ординару.
 
 
Где каменно-островских дач
молчанье мрачно.
Ты не получишь, плачь – не плачь
такую дачку!
 
 
Я возвратился из Москвы —
столицы шума,
мне улыбаются мосты
и Роберт Шуман,
и ноты, мокрою листвой
в осеннем парке,
скользят по грязной мостовой —
мои подарки.
 

«Играет ветер в проводах…»

 
Играет ветер в проводах
листвой осеннею.
И нет мне в четырех стенах
вовек спасения.
И нет покоя если вдруг
пахнуло холодом,
и счастье выпало из рук
осенним золотом…
 
 
Глоток прощального тепла
и выдох замертво…
Надежда выжить умерла
и сердце замерло.
И только ветер листья рвет
и в небе кружит их…
Что нас с тобой по жизни ждет? —
Зима со стужею!
 
 
Кого о сделанном винить?
Кого упрашивать
связать разорванную нить,
судьбу донашивать?
Мы тоже были влюблены,
глупы и молоды.
Не искупить своей вины
осенним золотом!
 

ЖЕЛТАЯ ЛУНА

Мы вдвоем, а за окном

желтая луна.

Наполнять бокал вином

не придет она.

Ахнет ночь и выйдет вон

в складках темноты,

где одежду, точно сон,

сбрасываешь ты.

Нам сейчас не нужен свет, —

мне светло с тобой.

Ты со мной и снят запрет

на мою любовь.

Подойди ко мне опять

в гулкой тишине.

Эта ночь мешает спать

и тебе и мне.

Тень твою попробуй тронь —

ты как свет легка.

Подношу к огню ладонь,

и дрожит рука.

Стынет губ полночных мгла

каплей на щеке,

чтобы ты всю ночь спала

на моей руке.

***

Последние штрихи —

картина на мольберте.

Картина, как стихи,

она и после смерти

расскажет вам, что жил

сей гражданин-очкарик,

пил пиво, не тужил,

раскуривал чинарик,

что, ежели в глазах

его немного грусти,

то это… впрочем, ах!

вот это мы опустим,

за тем, что всё равно

в стихах ли, на картине

понять вам не дано,

что было и что ныне.