Текст книги "Богатыри проснулись"

– Я доведу об этом великому хану, Дмитрей Иванович, и хан будет доволен.

– Э, да что там хан! Он пускай думает, что это ему такая честь воздается, а ты знай другое: тебе она, вся эта честь, тебе – другу моему и другу Руси! Эх, жаль, святителя нашего Алексея нету больше с нами, то-то он рад был бы тебя увидеть… Да погоди! – спохватился Дмитрий. – Совсем было запамятовал: незадолго до смерти своей оставил он мне для тебя одну грамоту. Я еще спросил тогда, – надо ли ее

Пять тысяч рублей того времени были равноценны приблизительно пятистам тысячам рублей начала двадцатого столетия.

тебе в Орду переслать? – Нет, говорит, Иван Васильевич сам в Москву приедет, тогда и отдашь ему. Великий был провидец святитель наш, царствие ему небесное…

С этими словами Дмитрий встал, поискал недолго на полке, в углу, – где, среди других вещей, лежало у него несколько книг и рукописей, – и, возвратившись к столу, протянул Карач-мурзе небольшой свиток побуревшего от времени пергамента.

– Поди, знаешь, что это такое? – спросил он, пока ханский посол развязывал плетеный шнур, которым была перевязана рукопись.

– Еще не знаю, князь, – ответил Карач-мурза, развернув свиток и с трудом разбирая выцветшие, написанные сплошнякомслова:– «Во имя Отца и Сына и Святого Духа: се аз, раб Божий грешный Мстислав, а во святом крещении Михайло, княж Михайлов сын, Карачевской земли князь и Козельской…» Да это, никак, грамота духовная прадеда моего, великого князя Мстислава Михайловича, когда-то украденная у моего отца! – воскликнул он, опуская рукопись и подняв изумленные глаза на Дмитрия.

– Она и есть, – подтвердил князь. – Но ты дальше читай!

– «…Приказал сыну своему большему Святославу большое княжение и дал есмь ему стольный город Карачев, – читал Карач-мурза, мельком пробегая несущественное и останавливаясь на главном. – …Коль преставится Святослав, сидети в Карачеве его старшому сыну, а коль сынов ему Бог не даст, сидети на большом княжении старшому по нем брату, князю Пантелеймону, а по смерти его паки старшому его, Пантелеймона, сыну. И тако наследие наше в потомках держать, а молодшим князьям стольного князя чтити в отца место и из воли его не выходить. И быть всем дружны и усобиц не заводить, а кто заведет, того большой князь судить и казнить волен… Аще же кто волю мою в том порушит, да падет на того мое проклятие навек, и пусть не со мною одним, а со всем родом нашим готовится стать перед Богом».

– Теперь разумеешь? – спросил Дмитрий, когда Карач-мурза кончил читать. – С этою грамотой ныне ты перед законом Карачевский князь, ибо она утверждает род отца твоего на княжении и показует, что стол у него отнят был воровством и обманом.

В то время писали без всяких знаков препинания и не отделяя слов друг от друга, сплошной строкой.

– Закон одно, а сила другое, Дмитрей Иванович. Пускай княжить в Карачеве и мне надлежит, а сидит там крепко воровской князь. И литовский государь его, своего зятя,

не даст в обиду, хотя я ему и десять грамот покажу.

– Сегодня оно так, а завтра может по-иному быть. И будет по-иному! Думаешь, долго еще оставлю я под Литвою наши русские земли? Если хан меня теперь не обманет и Орда больше Москву тревожить не будет, мне много годов не понадобится, чтобы снова войти в полную силу. И тогда, допрежь всего, отберу у Ягайлы Черниговщину, а отобравши, никого иного – тебя посажу туда князем! Мало того, что друг ты мне верный, но ведь тебе и по роду и по месту княжить там надлежит. А коли Бог мне столько жизни не даст и я того сделать не успею, – сын мой сделает. Тому верь!

– Я верю, князь, и на добром слове тебе спасибо. Тоже и ты мне верь: коли сбудется все, как ты говоришь, – Черниговский князь будет Московскому первым слугою и с Тверским либо с Рязанским одной дорогою не пойдет.

– Знаю, Иван Васильевич, и потому сугубо о праве твоем порадею. Ты же пока храни свою грамоту как зеницу ока.

– Буду хранить, Дмитрей Иванович. А вот, к слову, – не сказывал ли тебе митрополит Алексей, где была эта грамота и как он нашел ее?

– Сказывал. Была она в Покровском звенигородском монастыре, и святитель наш, когда, – годов тому пять, – лежал тут раненый князь Федор Андреевич, через него и добыл ее.

– А князь Федор Андреевич добром ее отдал?

– Вестимо, добром! Ведь он было вовсе ослеп от татарской сабли, а владыка Алексей своею святой молитвой ему исцеление вымолил.

– Да воздаст великий Аллах этому святому и мудрому старцу по делам его и да приблизит его навеки к своему престолу!

– Аминь. Только уж не Аллах, а Бог пусть его приблизит!

– Бог един, княже. И не суди, что называю Его Аллахом: привык.

– Что ты, Иван Васильевич! То я не в осуждение, а в шутку сказал. Бог, вестимо, один, но апостолы и пророки. разных народов волю Его толкуют всяк по-своему. Только кому же в том и верить, как не Сыну Его единородному,

Господу Иисусу Христу, который волю Отца Своего доподлинно знал? И тебе эту истинную веру христианскую все одно придется принять, коли будешь ты в русских землях

княжить. А может, и раньше того хочешь Орду оставить? Я тебе как прежде говорил, так и ныне говорю: рад буду, коли перейдешь ты ко мне в службу, и превыше всех своих бояр тебя поставлю.

– Спаси тебя Алл… Господь, Дмитрей Иванович, за ласку твою и за уважение, – чуть помолчав, ответил Карач-мурза. – И рад бы служить тебе здесь, в Москве, да ведь сам ты знаешь, как сложилась моя судьба и как в жизни моей все переплелось… Вот ты мне друг, и за Русь у меня сердце болит, – тут бы мне, кажись, и остаться. Но, может, ты того не ведаешь, что хан Тохтамыш мне брат двоюродный. Мы с ним с колыбели вместе росли, мать моя не раз кормила его своей грудью, а его мать – меня. Выросши, во многих битвах сражались мы бок о бок, а однажды было, что, жизни своей не жалея, спас он меня от страшной смерти. Ну, как мне его теперь оставить, покуда я ему надобен?

– Понимаю тебя, Иван Васильевич, и не сужу, ибо вижу, что не корысть твоими действами правит, а токмо лишь честное сердце твое. Ну что же, если так, оставайся пока в Орде. Ты, и там находясь, Руси послужил уже немало и еще больше того послужить можешь, коли столь близок ты к великому хану.

– Это истина, князь. Хан Тохтамыш не очень любит слушать советы, и он упрям. Но мне он верит больше, чем другим, и я могу иногда повлиять на него. Если Москве будет угрожать опасность или другие русские князья захотят очернить тебя перед великим ханом, я сделаю все, чтобы помочь тебе.

– В том у меня нет сумнения, Иван Васильевич, а потому мне только и остается молить Бога, чтобы ты всегда был в милости у хана. А бесценных услуг твоих я никогда не забуду, как и Русь их не позабудет!

" Три дня спустя в приемной палате кремлевского дворца великий князь Дмитрий Иванович, окруженный своими боярами и высшим духовенством, торжественно принимал ханского посла.

На этом приеме были оглашены условия мира и основы новых отношений Руси и Орды, тут же принятые Дмитрием.

И если усилия всей его жизни так и не привели к полному освобождению Руси от татарского владычества, то все же зависимость от Орды была теперь сведена к уплате незначительной дани, и в этой, уже мало ощутительной форме она просуществовала еще сто лет.

После великого пиршества, которым завершилось соглашение, осыпанный подарками и обласканный Дмитрием Карач-мурза отбыл в Орду, увозя с собою дары великому хану Тохтамышу от Московского князя и государя всея Руси.

Вскоре хану была отправлена и дань. Летописи отмечают, что для того, чтобы собрать нужные для этого пять тысяч рублей, князь Дмитрий Донской, – казна которого была пуста после грозных событий последних лет, – взымал с каждой русской деревни по полтине. И при этом, – как можно судить по некоторым косвенным данным, – он собрал много больше того, что нужно было на уплату дани. Это дает наглядное представление о количестве деревень на Московской Руси того времени.

ГЛАВА 27

В лето 6897, месяца майя в 19 день, на память святого мученика Патрекея, преставися благоверный и христолюбивый и благородный князь великый Дмитрей Ивановичь Московский. И положиша его в церкви святого архангела Михаила, идеже есть гроб отца его и деда и прадеда, и плакаша над ним князи и бояре и вельможи, епископы, игумены и Попове и черноризцы, и весь народ от мала и до велика, и несть на Руси такого, кто бы не плакал.

Троицкая летопись

Тяжкими для Москвы событиями 1382 года, сильно подорвавшими могущество Дмитрия Донского, сейчас же попытались воспользоваться все те русские князья, которые по значению своему могли претендовать на главенство. Полегая, что Дмитрий не пользуется расположением хана Тохтамыша и что оттягать у него великое княжение над Русью будет не трудно, – весною следующего года в Сарай почти одновременно явились князья: Михаила Александрович Тверской, с сыном Александром, Семен Дмитриевич Суздальско-Нижегородский, присланный своим умирающим отцом, и Борис Константинович Городецкий. Все они привезли хану богатые подарки, и каждый домогался ярлыка на великое княжение. Узнав об этом, Дмитрий Иванович тоже прислал в Орду своего старшего сына Василия, дабы он защищал права и интересы Москвы.

Но в этом надобности не было: у Московского князя был здесь более надежный защитник. Тохтамыш благосклонно принял дары русских князей, но обещания, данного Дмитрию Донскому, не нарушил и великое княжение оставил за ним. Князь Борис Городецкий получил ярлык на Нижний Новгород, – вместо умершего в это время брата своего, Дмитрия Константиновича, – а сыну последнего, Семену, хан оставил лишь Суздаль. Тверской князь просидел в Сарае еще полгода, раздавая подарки приближенным Тохтамыша и не теряя надежды с их помощью выправить себе ярлык на Владимирское княжество или хотя бы наместничество над Великим Новгородом. Но, не преуспев ни в том, ни в другом, зимою он возвратился в Тверь.

Отпустив с миром всех тяжущихся русских князей, но желая себе обеспечить их повиновение, Тохтамыш оставил в Орде заложниками их сыновей: Василия Московского, Александра Тверского, Ивана Городецкого и Родослава Рязанского, которого отец его, Олег Иванович, тоже прислал по какому-то делу в Сарай. Василий Суздальско-Ыижегород-ский был задержан еще раньше, после похода на Русь.

Всем этим молодым князьям пришлось просидеть в Орде довольно долго. Первому удалось бежать, два года спустя, Василию Дмитриевичу Московскому, в чем помогли ему ордынские друзья. Отмечая это, русские летописи не называют имен этих друзей, но трудно сомневаться в том, что среди них первое место занимал Карач-мурза.

Годом позже бежал Василий Суздальский, но был пойман и «прия за то от татар великую истому». Отпустил его Тохтамыш только в 1388 году. Третьим был Родослав Ольгович: побег его увенчался успехом, но Рязанское княжество было за это наказано опустошительным нашествием татар. Александра Тверского в конце концов выкупил из Орды его отец. Тохтамыш, которому нужно было развязать себе руки для предстоящей борьбы с Тимуром, слово, данное Дмитрию, держал и Московскую землю больше ничем не тревожил, а потому последние годы княжения Дмитрия Донского прошли сравнительно спокойно. Но все же ему пришлось вести еще две войны: с Рязанью и с Великим Новгородом.

В 1385 году рязанцы внезапно напали на Коломну. Захватив город, они его разграбили, убили московского наместника – князя Александра Андреевича Полоцкого – и увели множество пленных.

Дмитрий Иванович, ввиду наступившего успокоения, большого войска в ту пору не держал и мог выставить против

Рязани лишь небольшую рать, под начальством Владимира Серпуховского. Но князь Олег Иванович, давно ожидавший случая поквитаться с Москвой, был хорошо подготовлен и в первом же столкновении разбил москвичей, которые потеряли много воинов и лучших воевод. Война продолжалась, но складывалась она явно неудачно для Москвы, и только благодаря посредничеству игумена Сергия Радонежского, сумевшего склонить Рязанского князя к миру, – ее удалось закончить вничью. Между Москвой и Рязанью был подписан вечный мир, вскоре закрепленный женитьбой княжича Федора Ольговича на дочери Дмитрия – Софье.

Но все же следствием этой войны явилось значительное усиление Рязани в ближайшие годы. Олег Иванович начал действовать более смело, полностью подчинил себе Пронск и Муром, присоединил к великому княжеству Рязанскому Елецкий удел, – отошедший от Карачевского княжества после захвата его Ольгердом, – и даже стал открыто распоряжаться в Козельске, хотя последний еще числился за Литвой. Ему же в это время принадлежала и вся Тульская область.

В 1386 году новгородская вольница, – одиннадцать лет ничем себя не проявлявшая после страшного урока, полученного от Астраханского князя Салачи, – снова появилась на реках, в московских владениях, грабя и опустошая все на своем пути. Чтобы навсегда покончить с этим злом, от которого извечно страдали мирные русские города и торговые караваны на Волге, – Дмитрий Иванович на этот раз решил сурово наказать новгородцев, которые к тому же всячески отлынивали от уплаты Москве податей и пошлин, установленных прежними соглашениями.

Зимою того же года московское войско, возглавляемое самим великим князем, вступило в новгородские земли, захватывая города и уводя жителей в плен. С новгородскими послами, дважды выезжавшими ему навстречу, Дмитрий вступить в переговоры не пожелал и подошел к самому Новгороду, основательно опустошив его окрестности. Только тут вышедшему из города духовенству и выборным новгородским людям удалось смягчить сердце Московского князя и добиться прекращения военных действий. Обязав Новгород уплатить все недоимки и решительно пресечь грабительские походы ушкуйников, взяв с него большой откуп и посадив в городе своего наместника, Дмитрий Иванович вывел войско из Новгородской земли.

В начале восьмидесятых годов улучшились отношения

Москвы с Литвой, – вернее, последняя осознала невозможность следовать по пути их дальнейшего обострения.

Князь Ягайло, бывший союзником Мамая и рассчитывавший с его помощью значительно расширить свои владения на Руси, – после победы Дмитрия на Куликовом поле очутился в тяжелом положении: теперь ему приходилось думать не о новых захватах, а о том, как бы не потерять и те русские земли, которые были захвачены его отцом и дедом. Ставка его на татар не только оказалась битой, но и обернулась против него же, тем более что с воцарением Тохтамы-ша ему самому пришлось попасть в некоторую зависимость от Орды: под угрозой татарского нашествия на Литву он вынужден был признать верховную власть великого хана и согласиться на уплату ему дани с тех отошедших к Литве русских княжеств, которые прежде были татарскими данниками.

Положение Ягайлы осложнялось тем, что на Литве не прекращались смуты, грозившие ему потерей престола. Главным его соперником был старый князь Кейстут, – брат Ольгерда, человек прямой и благородный, пользовавшийся за эти качества всеобщей любовью.

Уважая волю покойного брата, – он вначале терпел над собою власть племянника, хотя не любил и презирал его за низменные свойства характера. Но когда в 1381 году Ягайло вздумал силою посадить своего брата Скиргайлу на княжение в Полоцке, где княжил тогда сын Кейстута, и призвал для этого на помощь тевтонских рыцарей, с которыми Кейстут всю жизнь воевал, – последний не выдержал: он со своим войском двинулся на Вильну, взял город приступом и захватил Ягайлу в плен. Но обошелся с племянником, на свое горе, милостиво: провозгласив себя великим князем Литовским, дал ему во владение княжества Витебское и Крев-ское. Ягайло присягнул на верность Кейстуту, поклялся никогда не оспаривать у него верховную власть и отправился в Витебск.

Год спустя, воспользовавшись тем, что Кейстут ушел в какой-то поход, Ягайло, – снова в союзе с Тевтонским орденом, – напал на Вильну и овладел ею. Узнав об этом, Кейстут, вместе со своим сыном Витовтом, подступил к столице во главе большого войска. Но Ягайло, не надеясь победить соперника в честном бою, пустил в ход коварство: он обратился к Витовту, с которым прежде был дружен, прося его быть посредником между ним и Кейстутом и помирить их. Когда Витовт на это согласился, он пригласил его при-

ехать, вместе с отцом, на переговоры, торжественно поклявшись, что с ними не случится ничего дурного. Поверив этой клятве, оба явились в Вильну и были немедленно схвачены. Их заточили в замке Крево, где Кейстут через несколько дней был задушен, а Витовта держали под крепкой стражей. Вскоре по приказанию Ягайлы была. отравлена жена Кейстута. Такая же участь ожидала, вероятно, и Витовта, но ему удалось перехитрить своих тюремщиков: притворяясь тяжело больным и покорным, он добился разрешения на то, чтобы его посещала жена, и несколько дней спустя бежал вместе с нею, переодевшись в платье одной из ее служанок. Последняя поплатилась за это жизнью, но Витовт добрался благополучно до Пруссии и, различными обещаниями склонив на свою сторону магистра Тевтонского ордена, Конрада Польнера, – вместе с ним начал войну против Ягайлы.

Борьба, с переменным успехом, продолжалась два года, причем выигрывали на ней только тевтонские рыцари, грабившие страну и постепенно захватывавшие литовские города. Чтобы избавиться от них, враждующие князья пошли наконец на мировую: Витовт признал верховную власть Ягайлы и за это получил во владение обширный удел, включающий города: Гродно, Брест, Дорогочин, Каменец, Вельск, Волковысск и другие.

Но едва миновала опасность со стороны Витовта, – против Ягайлы восстали князья Андрей Полоцкий и Святослав Смоленский.

Находясь в такой сложной и трудной обстановке, Ягайло волей-неволей должен был ладить с Московским князем, война с которым в эту пору была бы для него гибельной. Многие литовские магнаты, тяготевшие к Руси, толкали его на сближение и союз с Москвой, видя в этом единственное спасение от внутренних неурядиц и от постоянных нападений Тевтонского ордена. Был даже выдвинут проект женитьбы его на дочери Дмитрия Донского, Софье, – чего особенно желала мать Ягайлы, княгиня Ульяна Александровна, русская по рождению. Намечалась русско-литовская государственная уния, которая для значительно обрусевшей и по преимуществу православной Литвы была бы, конечно, выгодной. Но Москва ставила непременным условием сохранение верховной власти за великим князем Дмитрием Ива-

Ульяна Александровна, вторая жена Ольгерда Литовского,! была сестрой великого князя Михаила Тверского.

новичем, и это не нравилось честолюбивому Ягайле. Возможно, что непрочность его собственного положения все же заставила бы его на это пойти, если бы ему неожиданно не представился более выгодный случай: польский сейм предложил ему руку Ядвиги – дочери короля Людовика, незадолго до того умершего и не оставившего сыновей.

На брак с Ядвигой, провозглашенной королевой Польши, было несколько других претендентов, одного из которых – герцога Вильгельма Австрийского – она любила и даже, по некоторым данным, успела тайно обвенчаться с ним. Но распоряжавшаяся в Польше шляхта с этим не посчиталась и остановила свой выбор на Ягайле: объединение с Литвою, прежде всего, давало Польше ту живую силу, которой не хватало ей для успешной борьбы с Тевтонским орденом, а во-вторых, обеспечивало ей господствующее положение в этом объединенном государстве, открывая перед польской шляхтой богатые возможности захвата украинских и белорусских земель, а перед католическим духовенством – широкое поле деятельности по окатоличиванью православно-языческой Литвы.

Ядвигу уговорили согласиться на этот брак, представив его как подвиг, которого от нее требуют интересы католической церкви, а Ягайле, вместе с рукой Ядвиги, предложили польскую корону, но поставили два основных условия: во-первых, принять католичество и способствовать обращению в католическую веру всех его подданных, а во-вторых, – объединить Литву с Польшей в одно государство и присягнуть в том, что он будет ревностным защитником интересов Польши в борьбе с внешними врагами и приложит все усилия для возвращения отторгнутых Тевтонским орденом польских земель.

Ягайло эти условия принял. Он перешел в католичество с именем Владислава, в 1386 году обвенчался с Ядвигой и был провозглашен королем Польши, сохраняя в то же время титул великого князя Литовского.

Это событие пагубно отразилось на судьбе всего Западного края: польские шляхта и духовенство заняли в нем господствующее положение, началось насильственное окатоличи-ванье и преследованье инаковерных. Уже год спустя король Ягайло объявил «хартию вольности и прав» тем литовским и русским дворянам, которые переходили в католичество, и издал ряд законов, ущемляющих права православных.

Православное его имя было Яков.