Текст книги "Спасти СССР. Адаптация"

– Садись, опаздываем на рандеву с Дмитрием Федоровичем. Он нас через двадцать минут на Минском шоссе ждет. Обещал экскурсию.

Машина выскочила из распахнувшихся ворот и понеслась в сторону Арбата. Сразу за кольцевой, у тихой деревянной Немчиновки, на обочине Минского шоссе их поджидали три черные «Волги». Увеличившийся вдвое кортеж понесся дальше.

Ехали недолго. У Голицыно свернули направо, проехали через пару КПП и высадились у новенького и совершенно непритязательного трехэтажного строения, похожего скорее на районную больницу, чем на секретный объект Министерства обороны.

Встречали два генерала, один из которых был знаком по фотографиям всей стране.

– Товарищ Маршал Советского Союза! – пророкотал, вскидывая руку к выгнутой до эпатажного состояния фуражке, моложавый генерал-лейтенант.

Дмитрий Федорович Устинов шагнул навстречу и протянул руку:

– Добрый день, Николай Федорович. И вам добрый день, Герман Степанович.

Повернулся к стоящему чуть позади Андропову и представил подчиненных:

– Начальник Центра командно-измерительных комплексов искусственных спутников Земли и космических объектов генерал-лейтенант Шлыков Николай Федорович. Ну а Герман Степанович, – он указал на Титова, – зам по управлению космическими аппаратами военного назначения.

Андропов представил Жору, придав ему тем самым статус не просто сопровождающего, а полноправного участника встречи:

– Георгий Минцев. Товарищ подполковник разрабатывает планы применения сил и средств Управления диверсионной разведки на особый период… И осуществляет оперативное руководство еще одной специальной группой. Как раз по этой линии, Дмитрий Федорович, добыли, в частности, информацию по вашему камчатскому кабелю. Ну и сегодняшняя тема тоже от него.

Устинов помрачнел:

– Я бы, конечно, заложил там донные мины. Пускай бы, к чертовой матери, полетали, когда сунутся снимать записи. Слухачи…

– Да ладно. – Андропов примиряюще махнул рукой. – Мы им через этот канал теперь столько дезы накачаем. У меня служба активных операций с красными глазами ходит, работают без выходных. А поставите вы те мины… Ну станет у США на одну подводную лодку на Гавайях меньше – сильно тебе полегчает?

– Да согласился я с тобой, Юрий Владимирович, согласился. – Устинов покатал желваки и продолжил: – Ладно… Вот, – обвел он рукой, – объект четыреста тринадцать: наш космос, наши глаза и уши. Пойдемте похвастаюсь, такое мало кто видел.

В большом зале на втором этаже Устинов повернулся к Титову:

– Герман Степанович, покажите нам «Легенду» в работе.

Титов, космонавт-два, уверенно прошел к пульту и, сев в кресло, пощелкал тумблерами. Засветился большой кинескоп, прорисовалась, набирая резкость, какая-то картинка. Затем она, повинуясь воле оператора, поплыла вверх-вправо.

– Так… – сказал Титов. – Смотрите, товарищи, сейчас спутник над Восточной Атлантикой. Вот это, – постучал карандашом по небольшому пятнышку на экране, – Мадейра. А в правом верхнем углу мы видим Гибралтар. Сейчас наведу на него и дам приближение.

Картинка дернулась и начала наплывать.

– Вот тут Херес и Малага, – со вкусом выговорил Титов. – Танжер на южном берегу пролива…

Прорисовалась береговая линия, проступили детали рельефа. Последними проявились светлые черточки на поверхности моря.

– Корабли, идущие сейчас через пролив. И кильватерные следы за ними, – с отчетливой гордостью пояснил Устинов. – В темпе реального времени!

Минцев навис над плечом легендарного человека и, затаив дыхание, вглядывался в медленно уплывающую вправо картину.

Он! Видит! Землю из космоса! Вместе с Титовым!

Нет, у него в жизни было много упоительных мгновений. Первый прыжок и первая женщина, первая успешная операция по реальному противнику… Но эта плывущая по экрану планета перебила все. В носу неожиданно засвербело, и он подался назад, в тень Андропова, пока никто не заметил подозрительного блеска глаз у боевого офицера.

– Вот здесь, в «Легенде», этот реактор «Бук» и работает, – подвел итог просмотру Устинов. – В полностью развернутом состоянии, когда на орбите работает вся группировка из семи спутников, она обеспечивает беспропускную разведку Мирового океана. А в перспективе нескольких лет – не только разведку, но и целеуказание в интересах нашего флота. Сейчас у Челомея доведут до ума сверхзвуковые противокорабельные ракеты, поставим их на подводные лодки новой серии, и тогда у нас появится возможность уничтожать крупные авианосные группировки противника. Двадцать лодок-носителей, по двадцать четыре «Гранита» на каждой… – Он резко рубанул рукой, и лицо его стало жестким, потеряв даже намек на улыбку. – По команде за первые же сутки снесем все флоты США к чертовой матери, и следа не останется.

– Еще двадцать лодок? – Андропов болезненно поморщился. – Ох, Дмитрий Федорович, без штанов страну оставите.

– На обороне не экономят, сам знаешь. Сожрут сразу, только дай слабину. – Устинов чуть помолчал, потом добавил: – Давай рассказывай, чем тебя наши реакторы заинтересовали.

– Погоди, я еще не все понял. А зачем их вообще на спутник ставим?

Устинов кивнул Титову, мол, отвечай. Тот встал с кресла и пояснил:

– На трех спутниках из семи стоят активные локаторы бокового обзора. Для них требуется высокая мощность, порядка трех киловатт. А орбита у них низкая, если ставить солнечные батареи, то возникает парусность, приводящая к заметному сокращению срока службы спутника.

– Так… – Юрий Владимирович качнулся с пятки на носок и обратно. – Подхожу к интересующему меня вопросу: как решаются вопросы радиационной безопасности?

– После исчерпания ресурса или в случае какой-либо аварии производится расстыковка спутника на два фрагмента, один из которых – реактор. У этого фрагмента есть своя твердотопливная двигательная установка, которая уводит реактор на высокую орбиту захоронения со сроком жизни свыше двухсот пятидесяти лет. По расчетам, он должен за это время полностью высветиться. Кстати, за десять запусков таких аппаратов у нас случилась одна авария, на «Космосе-367», в семидесятом году. Через два часа после запуска реактора произошел заброс температуры первого контура выше предельной, что вызвало расплавление активной зоны. Система активной безопасности сработала штатно: спутник расцепился, сработала двигательная установка, которая выведена на расчетную орбиту захоронения, где и плавится себе дальше, теплоотведения-то в вакууме нет… Разбирались потом – сборщик косорукий свернул голову контрольной термопаре.

– Ясно. – Андропов кивнул и подобрался. – А что будет, если вывод реактора на орбиту захоронения не реализуется?

– Тут два принципиальных варианта, – начал пояснять Титов. – Авария на этапе вывода на орбиту – первый. В семьдесят третьем так и случилось, двигатель доразгона не сработал, и аппарат упал в Тихий океан. Но поскольку реактор был еще холодный, ничего страшного не произошло – бульк, и все. А на случай второго варианта, когда с орбиты будет сходить горячий реактор, предусмотрена пассивная защита. Установка состоит из нескольких сегментов, стянутых стальной лентой. Предполагается, что при попадании спутника в плотные слои атмосферы эта лента должна быстро перегореть, отражатель – развалиться на части, а активная зона – сгореть в верхних слоях атмосферы, превратившись в мелкодисперсную пыль, которая будет выпадать на Землю годами, разносясь движениями воздушных масс по очень большой площади.

– Испытания не проводились?

– Нет. Дорого и вероятность аварии такого типа крайне низка.

Андропов молча смотрел сквозь экран монитора с плывущими контурами Европы и обдумывал услышанное. У него не было ни грана сомнения в том, что эта крайне низкая вероятность весьма скоро реализуется, иначе зачем бы «Сенатор» обратил на это его внимание? Осталось понять, чем это может грозить и можно ли это как-то предотвратить.

– Юрий Владимирович? – Устинов похлопал его по локтю.

– А? А, да… – Андропов встряхнул головой. – Мы получили предупреждение из достоверного источника… Очень достоверного, товарищи… Система пассивной безопасности «Бука» в случае аварии такого рода не обеспечит надежное распыление активной зоны в верхних слоях атмосферы. Нам рекомендуют… – Андропов достал из внутреннего кармана листок и прочел: – «Принудительное выбрасывание тепловыделяющих элементов газовым исполнительным механизмом».

– Слушай, – Устинов многозначительно взглянул на Андропова, – но чтобы такое советовать, надо, во-первых, знать даже не схему нашего реактора, а все в деталях. Во-вторых, иметь значительный опыт конструкторских работ по реакторам. И в-третьих, иметь некий опыт спуска аппаратов в атмосферу. И кто это такой шустрый? Нет, кто – понятно, как говорится, тут только я да мы с тобой. Но с чего это вдруг они стали нам подсказывать?

Юрий Владимирович улыбнулся, словно извиняясь, и развел руками:

– Что называется, без комментариев. Но, Дмитрий Федорович, я очень, очень прошу отнестись к этой рекомендации крайне ответственно. Источник серьезней некуда, поверьте мне.

Устинов слегка пожал плечами и повернулся к Титову:

– Герман, сколько до следующего запуска?

– Полгода. Только что крайний был, «Космос-954», восемнадцатого сентября.

– Ну хорошо. – Устинов коротко кивнул. – Обещаю, задачу конструкторам поставлю. Но надо будет сначала оценить объем. Может быть, для этого всю компоновку менять придется. А там изделие очень непростое. В восемьсот килограммов реактор смогли уложить. Тебя только этот вопрос интересовал?

– Да. – Андропов твердо посмотрел на коллегу по Политбюро. – Интересовал и очень беспокоил.

– Ну, считай, что ты скинул свое беспокойство мне. Разберемся. Пообедаем?

Они шли в столовую, перебрасывались малозначащими фразами, а в голове у Андропова который день настойчиво вертелись одни и те же вопросы: «Почему «Сенатор» шлет такие материалы именно мне? Ладно, первые письма были по профилю Комитета. Ну, почти все… Но сейчас? С какого бока надо писать об этой инфляции председателю КГБ? О месторождениях ниобия и алмазов? Об атомном реакторе спутника? Да даже по таблеткам Леонида Ильича можно было бы найти иного адресата. Понятно, что стране прокладывают путь в будущее, дают точку опоры. Но почему это делают именно через меня? Ведь я не первый и даже не третий в иерархии. От силы пятый-шестой. Что же такое «Сенатор» видит в будущем именно обо мне?»

Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.

Среда 5 октября 1977 года, утро

Ленинград, Измайловский переулок

– Ну ты как? – сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.

Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался – так даже лучше.

– Уже легче… – Она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. – Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.

Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнью ямочке на щеке, и по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В ее вырезе началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.

Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там, отброшенная, лежала книга с узнаваемой обложкой: «Антимиры». Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, настаивая на том, что-де, спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.

– Забавное соседство, – улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.

Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.

– Ну… Мой кот, как радиоприемник… – продекламировал я.

– А! – посмеялась девушка. – Точно. А я и не заметила совпадения.

Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно осмотрел нас.

– Точно, и глаза зеленые, – хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю лапу. – Что, Васька, ловишь мир? О тебе писали?

Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел ее и начал демонстративно вылизывать.

Я придвинулся к Томе и изучающе пригляделся. Склеры были чуть покрасневшими, кожа – бледнее, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз почти ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром… Вот они мягко изогнулись, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ехидный оттенок…

– Хм… – одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил: – Да… Плохо. Пустовато без тебя в школе.

Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась.

– Скоро уже, – успокоила Тома. – Доктор сказала, дней десять еще.

– И пойдем в мороженицу? – Легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть Томе прямо в глаза.

Там мелькнуло что-то непонятное – она о чем-то задумалась, и это были явно не мысли о кафе. Взгляд ее на миг стал из тех, какие скульптор бросает на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она отмерла, суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и вдруг залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула вся, от кончиков ушей и лба до ворота ночнушки.

– Что? – От неожиданности я подался вперед.

– Ох… – прошептала она почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. – Дюш… Как мне стыдно… Как никогда…

Тома подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.

Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал бы, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал бы плюсы и минусы в открывающихся возможностях.

Год-два назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой затхлый мирок.

Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало: «Хочу любить!» – и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.

Мы молчали, и мне было хорошо и покойно.

Потом я двинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.

– Понимаешь, – начал я осторожно подбирать слова, – что сделано, того уже не исправить. И пусть…

– И как дальше жить? – бесцветно спросила Тома, все так же упорно глядя вниз.

Я замер, вспоминая.

«Ты самая красивая», – неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговичку на блузке.

«Я обязательно позвоню», – киваю в закрывающиеся двери ободранного икаруса и, чуть выждав, метко забрасываю скатанную бумажку с номером телефона в оплеванную урну.

«Дети спят уже? – И, деловито отводя глаза на вешалку: – Мне срочняк подкинули, жрать хочу – не могу…»

– Как жить… – растерянным эхом повторил я, а потом решительно выдохнул: – Да просто жить! Жить, Томка! Это ж так здорово! Только давай договоримся не петлять по дороге, и вот тогда жизнь будет нам в радость.

Она слушала, водя тонким пальцем по одеялу, а потом подняла на меня поблескивающие влагой глаза:

– Ты… А ты сможешь простить?

На скуле нарисовалась влажная дорожка. Я мягко провел пальцем, стирая, и, улыбнувшись, кивнул:

– Да, прощаю. – Помедлил и добавил: – Не с легкостью, но с радостью. Правда.

Она с облегчением выдохнула, потом чуть слышно шмыгнула носом и попросила с едва заметной укоризной:

– И не торопи меня. Мне ведь непросто.

Я развел руками:

– Извини… Мне нравится слышать твой голос и радостно видеть тебя. Тебя это не обижает?

– Нет, – довольно мотнула Тома головой и улыбнулась с некоторой иронией. – Слушай на здоровье. И… мне с тобой тоже очень хорошо.

Четверг 6 октября 1977 года, утро

Ленинград, улица Чернышевского

– Za ushko da na solnyshko… – Фред медитативно покачивался с пяток на носки и обратно у приколотого к стене изображения уха формата А4.

– Da, da, Kemska volost, – отозвался развалившийся в кресле Джордж.

– А кто будет солнышком? – невинно вопросил Карл, отвернувшись от окна.

– Явно не мы, да? – Фривольный тон Джорджа намекал на какую-то непонятную Синти игру слов.

– А жаль, отчетливо жаль…

– О чем эти клоуны базарят, Фред? – Синти за последние недели вполне освоилась в компании «архивариусов», которые сошли ей за подружек.

Фред подробно разъяснил, не поскупившись на сочные детали. Синти немедленно налилась гневом.

Нет, вопрос секса для нее стоял остро, с этим не поспоришь. В консульстве никого, соседи по дипломатическому корпусу тоже не вдохновляют: женатые стариканы и зеленая молодежь. В последнее время она даже на некоторых примелькавшихся парней из «наружки» начала посматривать с интересом. Понятно, что ничего не случится, но отчего ж не помечтать-то?

Пригасив гнев, Синти внимательно посмотрела на мужчин сквозь приопущенные веки. У, гады, опять разыгрывают… Ну и слава богу, секс с ребенком ее не привлекает даже сейчас.

– Кстати, – объявила она, – я тут подумала…

Фред лениво приподнял руку, прерывая:

– Синти, золотце, ты вчера ничего необычного не ела?

Девушка непонимающе моргнула, припоминая вчерашнюю диету. Со стороны шефа полетело премерзкое хихиканье.

Гады, однозначно гады. Ну ничего, хорошо смеется кто? Вот именно…

– Итак, я подумала, – с нажимом продолжила Синти. – Возьмем за исходный пункт связку из осведомленного отца и сына-связника. Мотив – желание уйти за кордон. О’кей, принимается, разумная версия, не хуже других. Тогда я постулирую, что сын должен учиться в специализированной английской школе.

В комнате стало тихо. С лиц мужчин сползло дурашливое выражение.

– Смотрите, – продолжила Синти с энтузиазмом. – Отец – информированный секретоноситель. Значит, входит в местную элиту. Он хочет лучшей жизни на Западе для себя и своего сына. Значит, он будет его к этой жизни готовить. В частности, предоставив наилучшую возможность для изучения языка.

– Хо-хо, – сказал Фред и с силой растер лицо. Его покрасневшие глаза теперь смотрели серьезно. – Дальше.

– Я узнала, в городе всего двадцать две специализированные школы с углубленным изучением английского. Если брать два последних класса, это порядка тысячи мальчиков. В общем… – Синти поколебалась, но продолжила: – За неимением других идей можно отработать эту. Шансы неплохи.

– Шансы неплохи, шансы неплохи, – возбужденно забормотал Фред, почти бегом нарезая круги по кабинету. – Но как туда попасть?

Синти торжествующе улыбнулась:

– А давайте замутим обмен специалистами? В рамках разрядки международной напряженности и налаживания взаимопонимания между народами? Мы им три десятка русистов на практику месяца на три, изучать преподавание литературы в старших классах. Типа у нас растет интерес к этим предметам, мы аж все в восхищении от всего русского. Они на это клюнут. Зная Советы, они наших практикантов как носителей языка сами засунут в английские школы. Ну а дальше дело техники.

– Так. – Фред помолчал, раздумывая, а потом хлопнул в ладоши: – Супер. Умница. Карл?

– Да, – отозвался тот, глядя на расплывающееся колечко дыма. – Хорошо. Действительно хорошо. Я в Москву.

– Мы в Москву, – набычился Фред.

– Ладно, – не стал спорить Карл. – Мы.

Четверг 6 октября 1977 года, день

Ленинград, Измайловский переулок

Мы встретились внезапно. Я опять навестил Тому и лично убедился, что больная твердо встала на путь выздоровления. Она явно обрадовалась моему появлению и почти час радостно прощебетала, прежде чем я начал замечать у нее признаки усталости. Теперь я, мечтательно улыбаясь, неторопливо спускался по лестнице.

Обстановка навевала определенные мысли. Именно такие лестницы достойны называться парадными. Высокое окно, выглядывающее на белоснежную колоннаду собора и бывшие казармы Измайловского полка, давало достаточно света, чтобы в полутьме не терялись ни вязь лепнины на стенах, ни дореволюционный кафель шашечками на площадке между этажами, ни отполированное за десятилетия руками жильцов дерево перил.

Да, из таких парадных должны выходить только дамы ну просто не знаю в чем.

Хотя почему не знаю? На ней – приталенное драповое манто до пола и черная фетровая шляпка с кокетливым бантом из гипюра. И перья страуса склоненные… А рядом бравый офицер с лихо подкрученными усами. Гвардейскую выправку подчеркивает мундир из благородной темно-зеленой ткани с белой выпушкой по швам. Тускло поблескивают золотые эполеты, и бликует с черной барашковой шапки серебристая Андреевская звезда размером с небольшое блюдце.

Я невольно подтянулся, мысленно примеривая измайловский мундир на себя.

И тут меня дернули за рукав. Медленно, не выходя из роли, я повернулся и пару секунд приглядывался.

– Вот и верь ему после этого! – раздосадованно всплеснула она руками. – На пустой лестнице! Прошел мимо и не заметил! А потом и не сразу узнал! – Теперь правая рука грозно уперлась в бок. – А ведь какие песни пел, какие комплименты говорил! Феей своих снов называл! И ведь чуть не поверила!

Я покраснел. Немного, самую малость.

– Позвольте, сударыня, – вальяжно начал, двинув подбородок вперед. – Понимаю, нет ничего удивительного в том, что меня вы знаете. Но вы мне не были представлены.

Ее глаза весело блеснули, и она моментально включилась в игру.

– Софья Ивановна мы, – жеманно протянула моя участковая и попыталась изобразить книксен.

Я снисходительно покачал головой:

– А ведь я волновался за вас, любезная Софья Ивановна. Переживал. Вы такая шебутная. – И уточнил светским тоном: – Приводов в милицию больше не было?

Она аж задохнулась от возмущения:

– Да я только один раз… И то случайно! – Осеклась, прищурившись: – А откуда ты знаешь?

– Так догадаться-то, сударыня, было не сложно, – словно извиняясь, развел я руками. – Достаточно с вами переговорить.

– Наглый мальчишка! – притопнула она сапожком.

Я победно ухмыльнулся:

– Так-с, полагаю, что врачебный долг неотложно зовет вас в пятнадцатую квартиру? Ну-с, тогда не смею больше вас задерживать, любезная Софья Ивановна.

Четко выверенный наклон головы, звонкий щелчок каблуками, чтобы эхо загуляло по подъезду… Эх, вот щелчок-то у меня и не получился!

Софья зловредно заулыбалась, и на румяных с морозца щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.

– Кхе… Потренируюсь, – согласился я и окинул ее оценивающим взглядом. – А загар тебе к лицу.

Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.

– Муррр, – вырвалось из меня.

– Подрос, больной, – констатировала Софья, отпуская. – На человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все так же бо-бо. Но есть, есть в твоем варианте безумства что-то… запоминающееся.

Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.

– Ну… – неуверенно сказала участковая, когда молчание стало неприлично затягиваться. – Иди уж.

– Удачи, – кивнул я и продолжил спуск.

В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше… Нет, как жена – это экстрим самого высокого градуса. В этом потоке живой воды можно и захлебнуться. А вот освежающие встречи… Недаром же каждый раз при встрече с этой женщиной у меня вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.

И тут я испытал жгучий стыд.

«Боже, – подумалось мне. – Какие ж мы, мужчины, все-таки животные».

«Ну да ладно, ладно тебе… – Неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. – Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел в виду?»

«Кого ты хочешь обмануть? Себя? – глумливо вопросило мое первое «я». – А то я не знаю, что именно ты имел в виду».

– Тьфу на вас, – выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной. – О деле надо думать, о деле.

Суббота 8 октября 1977 года, день

Ленинград, 8-я Красноармейская улица

Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене возле выхода из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас девушка не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.

– А ты сегодня вечером занят? – Пока она произнесла эту немудреную фразу, голос ее пару раз надломился. – Пойдем в кино?

– А на что? – Я невольно заговорщицки стал говорить тише.

– В «Космонавте» новый фильм. «Служебный роман» называется, с Алисой Фрейндлих. – То, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.

– О! – Я быстро прикинул расклад: старшая Тома еще больна, у Яськи шахматный турнир до воскресенья, Зорька… Нет, Зорьку лучше не трогать – она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма…

Да и что греха таить, интересна мне эта девчонка. Даже не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличающее ее от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее словно смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.

– Хорошая идея, – улыбнулся я ей в ответ. – Приглашаю тебя в кино. Сеансы знаешь?

– Неа. – Девушка огорченно моргнула.

– Тогда давай в четыре часа встретимся. Может, у кафе-мороженого? – Чувствую, скучно не будет, даже если придется подождать.

В глазах у Гадкого Утенка блеснула радость, согласно мотнулась тяжелая, цвета вороного крыла, челка.

«Впрочем, – вгляделся я попристальней, – какой «Гадкий»? Какой «Утенок»?»

Изрослась мелкая Тома. И как же теперь ее называть?

Я мысленно покатал на языке имя. Тома, Томочка…

Ну нет, это место уже прочно занято.

«Будет Мелкой», – решил я.

Беспокоился ли я? Нет, конечно же нет. Это даже на легкую интрижку не тянет. Всегда можно остановиться. Я был в этом абсолютно уверен.