Текст книги "Север и оружие"

Реки Сибири стали путями освоения Крайнего Севера.

Естественно, такая экспансия (причём микроскопическими по любым масштабам силами) вызвала эффект, сходный с тушением открытого пламени нефтепродуктами.

Осада Охотского острога носила многомесячный характер. Эвены вели её «по-семейному» – разбивали вокруг ненавистного укрытия людей с огненным боем стойбища, приводили женщин, детей, тут же ловили рыбу… Иногда эвены шли на приступ, пытаясь специальными крючьями растащить брёвна, их отбивали, зимовья восстанавливали… Особо ожесточённое сражение произошло 15 апреля 1649 года: тогда в бою казаками было захвачено сорок луков, четыре рогатины, двадцать четыре откаса, десять куяков костяных, семнадцать шишаков костяных, шестьдесят пять лыж подволочных, десять костяных крюков и два железных…

Когда к острогу подоспела подмога в лице отряда десятника Семёна Епишева (а случилось это 3 июня 1651 года), его тоже встретил заградительный отряд численностью в тысячу сбруйных и оружных ламутов. Но отряд Епишева с боем пробился к острогу, который на тот момент защищало всего двадцать оставшихся в живых воинов. В числе погибших от голода и болезней был и Семён Шелковник – человек, основавший Охотский острог и давший имя Охотскому морю[9]9
  Вообще-то река Охота получила название именно от слова «река» («окот» по-эвенски). Согласно правилам эвенской грамматики Охотское море будет читаться как Речное.


[Закрыть]…

Каков же был итог четырёхлетнего кровавого освоения одного из самых глухих уголков на севере Дальнего Востока?

«Двадцать один сорок семнадцать соболей, десять пластин собольих, шесть поминочных соболишек, „покупочная“ короткая лисья шуба с рукавами, два лисичёнка – чернобурый без лап и хвоста и краснобурый тоже без лап, но с хвостом, два лоскута лисьих да выдра…»

Однако при всём при том не стоит рисовать российских конкистадоров эдакими «людьми с железными головами», снимавшими собольи шапки вместе с черепами их владельцев, как рассказывают некоторые туземные сказания. Конечно, случалось и такое, но, видимо, далеко не всегда и, наверное, на далёких окраинах, где царская власть лихим атаманам казалась полной фикцией (в скобках замечу: совершенно напрасно, потому что огромное количество информации по истории сибирского завоевания мы получили именно из доносов казаков друг на друга, отправленных в Сибирский приказ и сохранившихся до наших дней).

Верховная российская власть изначально относилась к «забираемой территории» именно как к будущему владению, а не как к месту, куда пришли, чтобы пограбить. Поэтому одновременно со сбором ясака (который до первых государственных указов напоминал узаконенный способ грабежа) в Сибири развивалась и настоящая пушная торговля.

Изначально предметами обмена на тех же соболей были различные металлические изделия, такие как котлы и прочая утварь.

«Да Вододимеру ж Оничкову дати половину 35 котлов, а другую половину взять с собою на Иртиш, и променити тамошним людям на соболи и на лисицы чёрные и на шубы собольи, гривенку по 2 гривны, а пуд променить в 8 рублёв; а я то на те котлы соболей и лисиц и шуб собольих вымените, и в колько пуд по цене промените, и воеводе князю Ондрею Васильечю с товарищи держать тое рухлядь в государеве казне у Григорья Елизарова за своею печатью и прислать к государю к Москве с ясашною казною вместе; да о том отписать к государю подлинно в приказ к дьяку к Ондрею Щелкалову».

Кроме того, время от времени центральные власти напоминали «органам на местах», что отныне северные аборигены – не «кровавая самоядь», а полноценные царёвы подданные.

«…И Сибирских бы есте всяких ясачных людей велели беречи, и ласку и привет к ним держали, и их ничем не жесточили. И русские б люди их ни в чём не обидили, и не продавали, и насильства никаторого не чинили», – указывает Борис Годунов пелымскому воеводе Тихону Траханиотову.

У И. Забелина описывается интересный эпизод, когда десятник Семён Шелковник отправил с тревожной отпиской в Якутск одного из казаков своего отряда – некоего Федулку Абакумова – вместе с ламутским князцом Ковырем. По дороге Федулка застрелил Ковыря из пищали, то ли заподозрив измену, то ли просто так.

Судя по всему, Ковырь был достаточно влиятельным племенным вождём; кроме того, убийство это произошло на Алдане, где

позиции именно Ковырева рода были особенно сильны. Поэтому среди аборигенов сразу же «учинилась шатость» и они убили нескольких находившихся между ними русских.

А вот здесь особое внимание надо обратить на реакцию казаков на Ковырево убийство! Ближайший отряд сборщиков ясака схватил Федулку, подверг его пыткам и под конвоем препроводил в Якутск, где по нынешним временам его бы и выпустили на все четыре стороны.

Не так было в диком XVII столетии!

Федулку Абакумова посадили в казённую избу и устроили над ним показательный процесс, строча при этом длинные письма в Сибирский приказ. В конечном итоге Москва решила это дело вполне по-страсбургски: Федулку головой ламутам не выдавать, но высечь хорошенько и посадить в тюрьму. Убийцу пороли кнутом на «козле» на глазах якутов и эвенов. Упоминаний о дальнейшей судьбе Абакумова нет.

При сдаче собранного ясака в государеву казну существовал определённый порядок. Все виды ценной пушнины сортировались в зависимости от качества. В каждую связку укладывали по сорок шкурок, а затем перевязывали их кожаными ремнями. Счёт пушнине вели по числу таких сороков. Головной сорок – это пушнина высшего качества, её стоимость в значительной степени была и показателем всего собранного ясака. «Казаки всегда подчёркивали цену головного „сорока“, тем самым как бы гордясь проделанной работой», – говорит исследователь В. А. Тураев.

Взятый на месте ясак опечатывался личной печатью (обычно дощечкой с фамилией отвественного лица), а затем отправлялся в ближайший острог, во главе которого стоял воевода. В Восточной Сибири такими центрами сбора «пушной казны» были Братский и Якутский остроги, центром Западной Сибири очень долго оставался Тобольск. Собранную в острогах пушнину специальным караваном с военным конвоем, дьяками и под командованием особо отличившегося доверенного офицера отправляли в Москву, где её принимали под роспись дьяки Сибирского приказа.

Объём ясака был различен в течение всего периода его сбора, взимался этот вид подати не очень регулярно. Он сильно зависел как от численности промысловых зверей, так и от конкретных условий каждого года, а также от физических возможностей объясаченного населения.

Вот поглядите, как выглядит роспись из «ясашных книг 7109 (1601. —М. К.) года»:

«Юрт Недуков: Поскунча Кодтуев женат, взято 10 соболей. Абык Адымкович Кутюков женат, взято 10 соболей. Нелук Бетанов женат, взято 10 соболей. Гибердей Киркимов холост, взято 5 соболей. Тагай Вынеев женат, взято 10 соболей. Челко Киркимов холост, взято 5 соболей. Иргим Установ Вынеев холост, взято 5 соболей. Назар Вынеев холост, взято 5 соболей. Елболда Киркимов холост, взят первой ясак 4 соболи. Тово ж юрта Челыш Чегузов по Тюменской росписи во 107 году взято 4 соболи, стар добр и худ, ясаку взять не на ком.

…Юрт Талячин: Тайна Талячин по тюменской росписи во 107 году взято 5 соболей, стар добре и увечен, кормитца по юртам, взятии не на ком. Тавлей Тайчин холост, взято 5 соболей. Ермамет Тайчин холост, взято 5 соболей. Ерш Лгааков женат, взято 10 соболей. Тоаво ж юрта Баянба Кувандыков по Тюменской росписи во 107 году взято 10 соболей, а во 108 году медведь испортил, за зверем не ходит, ясаку взять не на ком».

То есть то здесь, то там сбор ясака приостанавливался из-за того, что тот или иной кормилец семьи приходил в нетрудоспособное состояние.

Уже в конце XVI столетия из челобитных обложенных ясаком инородцев (в данном случае – вогулов, т. е. манси) мы получаем первые сведения о падении численности пушного зверя (или о падении его добычи – сейчас трудно понять):

«…И мы Пелымского города Большие Конды ясачных татар Курманака мурзу с товарыщи пожаловали: за прошлые годы недоборного ясаку на 97-й, да на 98-й, да на 99-й, да на 100-й, да на 101-й да на 102-й против 41 415 белок, а 100 белок по нашему указу положено против рубля. Итого всеми деньгами 414 Рублёв и 5 алтын, да 103-го году недоборного ж ясаку 15 сороков и 20 соболей править не велели, потому чтоб с них ясак имати по мере, чтоб их тем не отгонити. А вперёд велели з Большие Конды с ясачных татар имати по 20 по 2 сорока и по 20 соболей на год, по тому, что с них взято на нынешний на 104-й год»[10]10
  1596 г. июня 20. Грамота царя Феодора Иоанновича в Пелым воеводе Богдану Полеву о сложении недоимок по ясачному сбору с Большой Конды и о взимании впредь меньшего ясака.


[Закрыть].

В 1608 году ясачные вогулы пелымского уезда подали челобитную, в которой жаловались, что выплатить ясак им не по силам. Они мотивировали это тем, что с тех пор как в Сибири появились русские поселения, зверя стало меньше и невозможно было наловить его в количестве, потребном для уплаты ясака.

Оклад был уменьшен с десяти-двенадцати соболей с человека до семи.

Обязательное требование доставлять ясак сугубо в виде соболиных шкурок не могло не приводить к казусам – когда соболей приобретали втридорога, чтобы потом сдать в виде повинности.

«Кратко должен упомянуть, что цена за семь соболей была деньгами положена в два рубли в десять копеек, и по тому один в тридцать копеек, и по сей цене в казну принимано было. Но деньгами, также и никакими другими зверьми, разве в самой великой нужде, отнюдь не брали, а надлежало непременно платить соболями. Чего ради часто случалось и ныне случается, что бедные дикие жители за неимением соболей, которых нигде достать не могут, покупают их у купцов гораздо дороже и отдают в казну по положенной цене», – говорит Г. Фишер.

В ряде случаев пушная подать могла заменяться как денежными взносами, так и другими повинностями, например обязательством инородцев заниматься земледелием и, как следствие, отойти от кочевого образа жизни, как это прописано в грамоте Бориса Годунова от 12 марта 1601 года.

По-настоящему упорядочить сбор ясака (и, кстати, ликвидировать институт аманатства, просуществовавший до последней трети просвещённого XVIII века!) пришло в голову рачительной немке Екатерине II. Реформировать ясачное дело была призвана Ясачная комиссия (позднее получившая название Первой ясачной комиссии) под руководством коллежского советника М. М. Черкашенинова.

Комиссия начала работать с лета 1766 года и продолжала заседать в течение трёх лет.

Она установила возраст плательщиков – от шестнадцати до шестидесяти лет. При составлении списка ясачных умершие, дряхлые и увечные были исключены до следующей ревизии. Признаками для обложения ясаком служили количество работников, степень отдалённости промысла, количество скота, обилие покосных и выгонных земель. Ясачный оклад ограничивался только соболями и лисицами. При этом на случай необходимости замены пушнины деньгами соболь по существовавшей тогда цене был приравнен к семи рублям, а лисица – к двум. По такому окладу, например, Игидейский род за год платил казне двадцать пять соболей и сто лисиц или деньгами триста семьдесят пять рублей.

Следующая ясачная комиссия была проведена в период с 1828 по 1838 год, уже в царствование государя императора Николая Павловича. Проводилась она под руководством горного инженера Злобина. Сумма ясака увеличилась по сравнению с 46 051 руб. (определение Первой ясачной комиссии в 1763 году) до 128 436 руб. На одного работника из разряда «кочевых» приходилось по новому обложению 3 руб. 39 коп. На одного работника из разряда «бродячих» приходилось 5 руб. 40 коп. Более высокие ставки обложения «бродячих» были установлены в связи с тем, что последние, в отличие от скотоводов, согласно «Уставу инородцев» освобождались от всех податей и повинностей, кроме ясака. Комиссия разрешила большей части родов платить ясак деньгами.

Любопытно, что до знакомства с русскими ценность соболиных мехов, по мнению «практиков» – коренных жителей, была ничтожна. Даже на границе с Европейской Россией, в Биармии (на территории нынешней Пермской области), в XV столетии аборигены давали за топор столько соболей, сколько пролезало в его проушину.

На Камчатке «соболей… во время покорения этой страны водилось такое множество, что местные народы не испытывали ни малейшего затруднения, когда с них потребовали уплату ясака соболями; они сначала действительно смеялись над казаками, когда те предлагали им по ножу за полдюжины собольих шкурок, а топор – за полторы дюжины. Их кухлянки и парки были убраны соболями и ценились больше чем наполовину дешевле одежды из собачьей шкуры. Мужчина мог без особого труда набрать в течение одной зимы 60–80 и более соболей; ежегодно с Камчатки вывозилось соболя и лисицы на огромные суммы; за железные изделия стоимостью в 10 рублей легко можно было получить собольих мехов на 500–600 рублей», – пишет натуралист Георг Стеллер.

Поэтому требования пришельцев отдавать им, казалось бы, ничего не стоившую на первый взгляд продукцию не встречали у аборигенов особо сильного противодействия. Местные жители исходили из практической ценности продукции для них, поэтому они (небезосновательно) предполагали, что надувают пришлых бородачей.

Стоимость соболиного меха не стояла на месте – происходила его постоянная «дефляция». Но… Со временем соболей становилось меньше, и в цене они заметно выросли.

«Ценность собольего меха возрастает с каждым десятилетием. Во времена Ермака сорочок соболей стоил только 28 руб.; ещё и в прошлом столетии камчадалы ценили собачью шкуру вдвое дороже соболиной. Теперь же, как, напр., на Ирбитской ярмарке 1871 года, сорочок самого дешёвого амурского соболя продаётся по 400–500 р., а якутского до 1200. Самые лучшие чёрные и пышные соболи продаются поштучно даже по 90-100 р. Из первых рук, особенно у инородцев, стоимость шкуры значительно ниже, и амурские соболи покупаются у гольдиев, орочон около 3 р. за штуку, но вообще средняя стоимость соболя не должна быть менее 12 р.», – рассказывает известный русский учёный, рыболов, охотник и писатель Л. Сабанеев.

Далее он пишет: «Это увеличение ценности меха обусловливается, конечно, значительным уменьшением количества добываемого зверя. В первые времена, даже в начале нынешнего столетия, во многих местностях Сибири охотник легко добывал в зиму до 100, даже более соболей; теперь же только на Амуре и Уссури ежегодная добыча промышленника доходит до 30, редко до 50 шкур…О количестве этого зверька в первое время завоевания Сибири говорит уже то обстоятельство, что в 1594 году Борис Годунов отправил в Вену 40 360 соболей; по Карамзину, в XVI столетии (то есть на пике «Сибирской конкисты». – М.К.) добывалось даже по 50 000 сорочков соболей. Теперь главная масса шкур идёт с Амура и Уссури: в одну Хабаровку, по Алябьеву и Пржевальскому, собиралось в шестидесятых годах до 20 000 соболей, но общее количество их добычи по всей Сибири навряд ли и вдвое более».

Надо сказать, что в XIX – начале XX века ясак вовсе не был неизменным видом «царского сбора». Для сохранения цен на пушнину ясачные соболя оценивались по протекционистским тарифам, а сумма от их выручки шла на общественные нужды территории.

«Ясак может быть внесён деньгами или соболями. Староста деревни при проезде исправника представляет ему на выбор лучших соболей, в количестве, смотря по числу платящих в деревне ясак и по цене соболей в прошлом году. Ниже этой цены они пойти не могут, так как известно, что удские и камчатские соболя лучшие и всегда будут взяты за какую бы ни было цену. Так в бытность нашу в Петропавловске ясачные соболя были проданы с аукциона по 25 р. 10 к. за штуку при предварительной оценке в 25 рублей, а между тем было известно, что цена на соболей в Лондоне, куда они идут из Камчатки, в прошлом году была 23 р. и, вероятно, она будет ещё ниже. Ясачных соболей берут для поднятия ценности других.

Выбранные в деревне соболя тут же связываются вместе и припечатываются печатью старосты к дощечке с надписью деревни. Затем все собранные соболя продаются с аукциона в Петропавловске, и, если они будут проданы за сумму, большую в уплате ясака, остаток по ведомости распределяется между обществами. Часть из этих денег идёт на содержание школ, на свечи в церкви, а остальные распределяются между представившими соболей», – рассказывает российский путешественник А. А. Ресин, наблюдавший за сбором ясака на Камчатке в конце XIX столетия.

Как всегда, некогда прибыльный промысел обернулся государственными дотациями…

В качестве иллюстрации того, сколько на самом деле стоил соболь для таёжного человека, мой приятель Владимир Арамилев любит рассказывать следующую историю.

Когда-то, в шестидесятые годы, геологическая разведка построила базу в среднем Сихотэ-Алине. База стояла рядом с разрушенным зимовьем местного охотника, где случайно завалялись несколько капканов.

Базу караулило человека три из деклассированных элементов общества. Им была оставлена одностволка, из которой оные бичи стреляли себе копытных животных «на котёл». И в какой-то день эти люди обнаружили, что возле места разделки косуль и изюбрей всё истоптано какими-то неведомыми следами.

Должен сказать, что, конечно, бичи эти весьма неплохо были приспособлены к таёжной жизни, то есть кроме кружки и бражки обладали ещё некоторыми навыками выживания в дикой природе.

Естественно, место убоины они тут же обставили капканами (нисколько не заботясь о вываривании их в хвое, маскировке и т. д.).

И в эти капканы в ближайшее время поймали пять штук соболей. Вот просто так, от нечего делать.

И возник вопрос – на что этих зверей пустить.

Бичам пришли в головы самые экзотические идеи. Шапки? Шапки у них уже были. Трусы? Очевидно, что сопреет промежность. И пустили они драгоценную зверушку на самые что ни на есть банальные стельки в резиновые и кирзовые сапоги. Такова вот ценность собольего меха при натуральном хозяйстве и отсутствии женщин…

Пушная валюта, в общем-то, была не очень рациональна (она занимала много места при относительно невысокой стоимости), да и ценность имела относительную (далеко не во всех странах меха считались эквивалентом богатства). Кроме того, самым основным недостатком «пушной казны» была её недолговечность.

Упоминавшийся выше фантастический по всем меркам подарок Рудольфу Габсбургу, императору Священной Германской империи, был уже по достижении места съеден мышами и насекомыми. Именно к «мягкой рухляди» относится дожившее до наших дней выражение «трачено молью»!

Уже царь-технократ Пётр Алексеевич относился к пушнине как эквиваленту золотого запаса страны с большим скепсисом, предпочитая ей продукцию натурального хозяйства. Но приступить к промышленному освоению Сибири царь-реформатор не успел, потом началась очередная чехарда войн и дворцовых переворотов, и в следующий раз руки до этого края дошли у правительства лишь в конце XIX века.

Русское освоение Сибири заметным образом сказалось на традиционном охотничьем промысле сибирских народов, к которым незамедлительно прибавился и русский промысел.

«Теперь только нет надобности в воинах, но роль промышленника – кормильца группы сохранилась во всех подробностях. Но вместо того чтобы заниматься исключительно мясной охотой, хангича должен большую часть своего времени посвящать требованиям пушного рынка. С него требовали соболя в казну, а торговцы соблазняли его новинками, которые обменивались за пушнину, и характер охоты изменился. Теперь соболь исчез из округа, ясак вносится деньгами, но, чтобы удовлетворить потребности в чае, табаке, рубахе и т. д., необходимо добывать белок, лисиц и росомах. Произошли и другие крупные перемены. Каменные и костяные орудия заменились железными, хотя надо заметить, что и теперь встречаются пережитки каменного века, который господствовал там ещё вполне 200–250 лет тому назад. Кремнёвая винтовка вытеснила лук… И теперь пища юкагиров состоит исключительно из рыбы и оленьего мяса, добыча которых подвержена различным случайностям, и теперь они кочуют в описанном выше порядке, и теперь они переживают весь ужас голодовок», – говорит Владимир Иохельсон, повествуя о колымских юкагирах.

Об изменении экономики коренного сибирского населения под влиянием пушного промысла мы немного порассуждаем в следующей главе. Но сразу стоит подчеркнуть, что в условиях сурового климата и неустойчивой добычи доступ аборигенов к «дарам цивилизации» ни к чему хорошему не привёл.

«…Жестокая конкуренция между купцами так взвинтила цены, что эскимосы – жители этой богатой пушниной области – внезапно разбогатели. И те, кто при старых порядках привык рассчитывать главным образом на свои зимние склады, а потому и зверя бил с расчётом на один год, оказались теперь во вполне простительном заблуждении, что если только они с виду будут торговать и жить, как их повелители – белые люди, то и во всём станут равными им. Все здешние эскимосы – отличные охотники, поэтому им нетрудно доводить добычу и сбыт пушнины до колоссальных размеров, оставляя в стороне всякие разумные соображения насчёт будущего и необеспеченной старости».

Кнут Расмуссен. «Великий санный путь»

Интересно, что точно такие же соображения примерно в это же время на другой стороне Берингова пролива высказывал советский организатор экспедиций и исследователь Г. Ушаков. Он говорил о том, что эскимосы, променяв лук и копьё (которые были забыты совершенно) на огнестрельное оружие, начали усиленную охоту уже не только ради удовлетворения своих потребностей, но и для приобретения продукции современной городской цивилизации и в конечном итоге подкосили саму основу своего существования.

Напоследок хотелось бы сказать, что ближайшие соседи России получили свой куш, не вложив в сибирскую экономику никаких инвестиций. Именно Китай, на первый взгляд обиженный Нерчинским договором, выступал крупнейшим торговым партнёром на юге Сибири: туда поступала едва ли не большая часть добываемой пушнины; и примерно так же начали действовать американцы в начале XX столетия на северо-востоке материка, «выкачивая» с Чукотки и Камчатки лучшие меха, не доходившие до Санкт-Петербурга.

В полной мере развернуться им не позволили начавшаяся Первая мировая война и последовавшая затем революция.