Текст книги "Север и оружие"

Глава 4
«Организованный» промысел

Как только население Сибири (коренное и пришлое) поняло, что основой его благополучия является пушной промысел, оно постаралось этот промысел реорганизовать и придать ему характер производства.

В предыдущей главе я уже вскользь упоминал, что взимание регулярного ясака принципиальным образом повлияло на структуру промысла коренных жителей Сибири. Более того, первопроходцы и первопоселенцы не только отбирали драгоценные шкурки у аборигенов, но и сами активно включались в промысловую охоту.

На протяжении всей истории российского пушного промысла в нём соперничали две линии – сторонников беличьей и соболиной охоты. Первые утверждали, что белка способна приносить гораздо большие прибыли, нежели добыча «хорька», как они с презрением отзывались о соболе. Недостатком же беличьего промысла считались большие трудозатраты на произведённый рубль продукции.

Добывать соболя было выгоднее именно из-за того, что для этого требовалось меньше капитальных вложений по обустройству участков и, в итоге, ручного и очень кропотливого труда.

Кроме того, соболь был и остаётся «золотым запасом страны», то есть лицензионным видом строго ограниченной, но при этом обязательной добычи.

Масштабы соболиного промысла, особенно если их рассматривать в долговременной перспективе, поражают воображение.

Больше всего в Европейскую Россию поступило соболиных шкурок в сороковые годы XVII века: их количество оценивается в 145 тысяч хвостов. Принято говорить, что добыча этого зверя позднее упала, ибо в 90-е годы того же XVII столетия в казну поступило всего 42,3 тысячи соболей.

Всего за семьдесят лет (с 1621 по 1690 год) из Сибири было вывезено 7 миллионов 300 тысяч соболей.

При этом следует понимать, что, говоря о периоде активной «конкисты», мы оперируем тем количеством соболей, которое накопилось на руках у аборигенов за неопределённое время – примерно около десятка лет (столько, как правило, «живут» меха на руках у кочевого человека).

Считается, что на протяжении XVIII–XIX столетий численность соболя во всей области его обитания неуклонно снижалась. Это падение было принято связывать с высокой интенсивностью промысла. Однако, несмотря на то что большая часть охранных мероприятий оставалась на прежнем уровне, численность этого зверя (и многих других промысловых млекопитающих) во вторую половину XX столетия резко пошла вверх, и в 1960-70-е годы добыча соболя вышла на уровень XVII столетия – периода, когда первые русские поселенцы только начали осваивать Сибирь.

Вкратце историю восстановления соболиного поголовья в XX веке очень образно рассказывает известный охотовед и защитник природы Феликс Штильмарк:

«В Москве мы привыкли хвастаться тем, что советские охотоведы восстановили поголовье соболей, но на самом деле, как я убедился, тогдашнее многособолье обусловили сложные социально-экономические факторы, а вовсе не биотехния с перевозками и выпусками зверьков. Чувствительные удары по промысловой сибирской охоте нанесли Первая мировая и Гражданская войны, революция 1917 г., когда мужикам было не до промысла. Правда, и ребятишки подрастали, и часть уцелевших солдат возвратилась домой, так что в 1920-е годы тайга не пустовала, тем более что стала действовать охотничья и интегральная кооперация (Всекохотсоюз), снабжавшая охотников всем необходимым…

Становление сталинского „социализма“ в 1930-х гг. действительно означало „великий перелом“ русского крестьянского хребта. Лучшие работники-умельцы были раскулачены, уничтожены или сосланы. Коллективизация закабалила опытных охотников, они уже не могли по своей воле „осеновать“ (т. е. проводить осень на промысле в тайге), когда надо было выполнять планы и обеспечивать сельхозпоставки. Охотничья кооперация была росчерком пера ликвидирована, дабы не мешаться под ногами у колхозов. Правда, некоторые из них „на северах“ официально считались „промысловыми“. Но работа по колхозным разнарядкам за палочки совсем не то, что былая вольница. Хотя и говорят, будто купцы спаивали и обирали сибиряков, но на самом-то деле они скупали пушнину так, что охотник, добывший несколько хороших шкур, мог кормиться целый год.

Война 1941–1945 гг. и последующие трудные годы восстановления привели к тому, что таёжные охотничьи угодья окончательно обезлюдели. Звери и птицы могли плодиться и размножаться в полное своё удовольствие. Тут-то и сказалась жизнестойкость соболя. Уцелев с тех времён в начале века, когда соболятники неделями гонялись за единым «хвостом», соболь быстро восстановился и в тех местах, где о нём забыли даже и старики».

Максимальное количество шкурок соболя (200 тыс. шт.) дал сезон 1961/62 года, что было на уровне высшей добычи соболя в Сибири в XVII веке.

О значении пушной торговли для нашего государства говорит и тот факт, что пушнина занимала в 1920-40-е годы одно из трёх первых мест в советской внешней торговле, уступая лишь экспорту пшеницы и, в отдельные годы, нефтепродуктов.

Само проникновение русских в Сибирь заставляло их как самим заниматься пушным промыслом, так и принуждать к этому коренное население. С одной стороны, логика человеческих взаимоотношений подразумевает, что гораздо проще у ближнего своего что-нибудь отобрать (иными словами, «стребовать ясак»). Ни за что, вот просто так, за факт существования на своей земле[11]11
  Нет, выражение «Ты нам просто по жизни должен!» явно не в «ревущие девяностые» родилось!


[Закрыть]. С другой – это «что-то» можно попытаться и промыслить самому.

Но со временем основная масса русского населения Сибири отошла от активного участия в охоте, переключившись на более традиционное хлебопашество на южных окраинах. Промысловая охота стала преимущественно уделом профессионалов-промыш-ленников.

Снаряжение для ведения пушного промысла в старину называлось ужиной. Олег Вилков довольно интересно описал её состав. Ужина состояла из «продовольственного запаса» и «промышленного завода». Минимальный набор ужины на охотничий сезон включал в себя:

«…около 20 пудов ржаной муки, пуд соли, 2 топора, 2 ножа, 10 саженей сетей неводных, пашню на двоих, трёхфунтовый медный котёл, зипуны, кафтан или шубу, 10 аршин сукна сермяжного, 15 аршин холста, 2 рубахи, штаны, шапку, 3 пары рукавиц, 2 пары специальной обуви (уледи), кожу на уледи, одеяло на двоих, 10 камысов (кожи с ног оленя или других животных для подбивки лыж), реже собаку, сеть-обмёт для поимки соболей и пищаль. В Мангазейском уезде ужина стоила в 20-40-е годы XVII века от 25 до 35 руб. В Тобольском она обходилась дешевле».

Владельцы собственной ужины назывались своеужинниками и считались состоятельными (и главное – самостоятельными!) охотниками. Но чаще всего промысловик брал ужину в долг, рассчитывая расплатиться позднее пушниной. Такая форма отношений называлась покрутой и была распространена в отдельных сибирских регионах до начала XX столетия. Покрученник был наёмным человеком, работавшим на ужине хозяина по устному или (очень редко) письменному договору. Покрученник отдавал владельцу ужины где-то две трети добытой им пушнины да ещё обычно оставался должен.

Нанимателями покрученников чаще всего выступали купцы, которые, наряду с организацией собственной добычи, занимались и скупкой пушнины у промысловиков-своеужинников.

И своеужинники, и покрученники выходили на промысел артелями от двух-трёх до тридцати-сорока человек. Охотников-индивидуалов, одиночек-трапперов вроде Иеремии Джонсона в сибирской тайге практически не встречалось. Сказывались не только более склонный к общественному труду характер российского человека, но и гораздо более тяжёлые природные условия наших краёв. По сравнению с ними американские Скалистые горы выглядели (да и сейчас выглядят) курортом[12]12
  Я говорю именно о природных условиях. Ничего подобного агрессивно-враждебным индейским племенам, постоянно встававшим на тропу войны, в Сибири не было.


[Закрыть]. Крупные артели делились на партии, которые вели промысел самостоятельно. Естественно, охотники предпочитали из года в год охотиться в одном и том же районе первоначального промысла. Хозяйство артелей основывалось на уравнительном принципе. Каждый вносил одинаковую долю в продовольствие и снаряжение (за покрученников её вносили хозяева) и получал равный со всеми пай (покрученники две трети пая отдавали тому же нанимателю).

Артельные формы промысла были особенно широко распространены на Урале и в Западной Сибири. Например, на Печоре в артелях состояло около половины всех охотников.

В опубликованном в 1755 году капитальном труде С. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» содержится интереснейшее сопоставление соболиного промысла Камчатского полуострова и бассейна реки Витим, где подробно рассказывается об организации промысловых артелей Восточной Сибири:

«Прежде всего собираются промышленные артелью, которая числом бывает от шести и до сорока человек; а в прежние годы бывала по пятьдесят и по шестьдесят. А чтоб им без большаго иждивения до тех мест дойти, от которых в близости промышлять можно, то строят всякие три или четыре человека небольшой каючек или крытую лотку, и все собравшиеся на соболиный промысел приискивают себе таких людей, которые бы знали язык живущих в тех местах неверных народов, также и места, в которых соболи промышляются. Таких людей держат они на своём коште и из добычи дают равную с собой ужину; а взять с собою человека на промысел для вышепоказанных причин называется у промышленных на суропой взять.

…Между тем выбирают они из всей артели одного в передовщики, который больше бывал на промысле, и обещают ему быть во всём послушными. Передовщик разделяет артель на чуницы, то есть на части, и выбирает к каждой чунице по передовщику, кроме своей собственной, которую он сам управляет, и назначает им места, в которые по начатию зимы каждому с своею чуницею следовать. И сие разделение в чуницы бывает у них непременно, хотя бы вся артель состояла не больше как из шести человек, ибо они в одну сторону никогда не ходят.

…До начала зимы главной передовщик разсылает всех промышленных для ловли зверей или рыбы на пищу. Больших зверей, каковы лоси, олени и маралы, ловят они ямами, которые нарочно для того копают; а от тех ям делают огороды по состоянию мест, чтобы пришедший в те места зверь не имел другой дороги, кроме той, которая приводит к яме…Средних зверей, лисиц, рысей, волков и прочих ловят слопцами, а малых зверей плашками и петлями; также стреляют они всяких зверей из ружья и из луков, как прилунится.

…Когда главной передовщик чуницы из зимовья отпускает, то отдаёт он чуничным передовщикам разные приказы: в начале чтоб самый первой стан рубили они во имя церквей, которые он сказывает всякому, а в следующие дни рубили бы станы на имя тех святых, которых образа с собой имеют. И первые бы соболи, которые попадут в церковных станах, метили, чтобы отдать их по возвращении в церкви; а такие соболи называются у них божьими или приходскими. Которые соболи сперва попадут в станах, рубленых на имя святых, те достаются тем промышленным, которые оных святых образа при себе имеют.

Потом приказывает он каждому чунитному передовщику смотреть за своею чуницею накрепко, чтоб промышляли правдою, ничего бы про себя не таили и тайно бы ничего не ели, также чтоб по обычаю предков ворона, змею и кошку своими именами не называли, а называли б верховым, худою и запеченкой.

…Промышленные живут на стану по тех пор, пока надлежащее число кулём поставят; а всякому промышленному уставлено у них рубить по 20 кулём на день, и так он на всяком стану делают, где соболиные места, а где соболей нет, те места проходят они мимо.

Прошедши десять станов, всякий передовщик из своей чуницы посылает половину людей в завоз, то есть по оставленный на дороге или в зимовье запас, и одного из них передовщиком назначат, а сам с достальными людьми вперёд идёт, и вышеописанным способом станы и кулёмы рубит.

…Ежели в кулёмы мало соболей попадает, то их взятыми с собою обмётами промышляют. При оном промыслу состоит наибольшая нужда в собольих следах, которые промышленной всячески ищет, а нашед свежий след, идёт по нём до тех пор, пока до конца того следа дойдёт, и буде случится, что помянутого следа не станет у оранца, то промышленной по всем норам около того следу находящимся, делает дымники, то есть зажигает гнилое дерево, и кладёт в устье помянутых нор, чтоб дым внутрь нор шёл… Ежели же след идёт к какому дереву, на котором можно соболя видеть, то стреляют в него из луков стрелами, томары называемыми.

…Буде идучи по станам много соболей найдут, то относят их к передовщику, а буде чают себе встречи с тунгусами, или с иными какими иноземческими народами, понеже часто у них тунгусы соболей отбивают, то прячут их в сырой расколотой и выдол-бенный отрубок, у которого концы снегом облепляют, снег водою намоча замораживают, и бросают тот отрубок близ стану в снег. А когда вся чуница назад с промыслу в зимовье воротится, то оные отрубки собирают.

…Как главный передовщик и вся артель сойдётся, то чунишные передовщики предъявляют ему соболей и прочих зверей, сколько которая чуница промыслила; а притом сказывают ему, кто что в которой чунице против его приказу погрешил, которых оной передовщик при разсмотрении наказывает: иных к столбу ставит, и как другие есть станут, велит всякому кланяться и, объявляя вину свою, говорить, простите, молодиожь, иных гущею кормить прикажет; а тех, которые воровством приличились, жестоко бьют, не токмо им на делу ничего не дают, но и собственный их скарб обирают, и по себе делят; понеже они разсуждают, что от плутовства их много в промысле убытку учинилось, и ежели б они не воровали, чтоб больше соболей промыслили.

В зимовье живут они по тех пор, пока реки не вскроются, а между тем выделывают они своему промыслу собольи кожи».

Такая вот «технология промысла»…

Особенно показательно был организован артельный промысел у коми-пермяков. Кроме того, из-за своей близости к культурным центрам России он был довольно хорошо описан исследователями.

Самыми распространёнными у коми были артели по добыче пушнины из четырёх-шести промысловиков с примерно одинаковым опытом. Если выбранный район промысла посещался артелями из года в год, то артель обустраивала его охотничьими избушками (на языке коми – «вор керка»). При отсутствии избушек охотники сооружали шалаши, крытые берестяными полотнищами («чом»). Такой шалаш («киска чом») был единственным пристанищем у охотников, ходивших «за Урал».

Пушного зверя на рубеже XIX–XX веков коми промышляли преимущественно активным способом – с огнестрельным оружием и собакой.

Куниц коми обычно загоняли на лыжах, пока зверь не уставал и не забивался в какую-нибудь нору. Тогда на колышках, воткнутых вокруг норы на расстоянии в три-четыре метра, развешивали сеть («казь») и старались выгнать зверька из убежища. Для добычи крупного зверя на артель, помимо винтовок-«малопулек», брали одно-два ружья большого калибра. Если останавливались для промысла в одном месте на длительное время, использовали также деревянные ловушки и петли, которые расставляли вокруг лагеря.

Пушная весенняя охота обычно заканчивалась к церковному празднику Благовещения (25 марта по старому стилю), к этому времени обычно возвращались артели. Добытую артелью пушнину делили сразу поштучно, а шкурки соболя, куницы, рыси, медведя оставались у «хозяина», который продавал их и распределял потом уже деньги. «Делят добычу по равным частям или, продав вообще весь товар, делят деньги, с величайшей честностью и без малейшей утайки», – говорит о комяцких артелях вологодский губернатор Н. Брусилов, оставивший нам в своём «Опыте описания Вологодской области» подробное исследование охотничьего промысла коми. В год, богатый белкой, на долю каждого охотника выходило по пятьсот и более штук белок, средняя добыча соболя на артель была не более шести-десяти штук, хотя при удачном промысле иногда доходила и до трёх десятков.

Весной, после появления наста, широко практиковалась артельная охота на диких оленей и лосей методом гона. Артель составлялась из пяти-шести человек, с собой брали несколько собак. Гон продолжался иногда по нескольку суток. Сменяя друг друга, охотники бежали на лыжах за животными нередко по восемнадцать-двадцать часов без еды и отдыха. Загнанных зверей добивали из ружей или закалывали копьём. Мясо и деньги, полученные после реализации шкур, также делились поровну между всеми участниками промысла.

Здесь интересно следующее наблюдение: судя по всему, в начале освоения Сибири на большей части её территории пушнина добывалась активным способом – с помощью собаки и лука, позднее – огнестрельного оружия. Но постепенно самоловы всё прочнее входили в промысловый быт, стали использоваться всё чаще и чаще и где-то на рубеже XIX–XX веков совсем вытеснили активные способы охоты на мелкие пушные виды (за исключением белки).

В тех регионах, где охотничий промысел являлся основным видом хозяйственной деятельности (а это практически вся Северная Сибирь), мужчины почти полжизни посвящали этому занятию.

Первоначально промысловики проводили на своих участках большую часть холодного времени года – с октября по февраль, иногда выходя в посёлок к семьям на Рождество и Новый год, но зачастую и без этого перерыва. Промысел де-факто заканчивался в марте-апреле, и многие охотники с удалённых участков сплавлялись в населённые районы на плотах или лодках. Позднее, с развитием транспорта и освоением новых методов добычи, они предпочитали заканчивать промысел к Новому году и осуществляли лишь кратковременные вылазки в тайгу во второй половине зимы.

Охотники-соболятники условно делились на три категории – «лаечники», пешие «бессобачные» охотники (они встречались в основном только на юге Дальнего Востока) и «самоловщики».

В пятидесятые годы XX столетия, как утверждает старейшина соболиного промысла В. В. Тимофеев, чаще всего охотились на этого зверька с ружьём и собакой. В то время таким образом добывалось до семидесяти процентов всех его шкурок. Основной пик добычи приходился на период малоснежья, то есть ноябрь. Собака играла важную роль в промысле: она находила зверя, преследовала его, загоняла на дерево (откуда охотник сбивал его выстрелом) или в убежище – тогда уже в ход шли другие приёмы добычи.

О ружейной соболиной охоте знатный промысловик Ю. Дунишенко пишет следующее:

«Оружие – особый вопрос. Раньше, когда цены позволяли покупать на сезон малокалиберные патроны тысячами, лучшим оружием была „мелкашка“, а из её моделей – ТОЗ-17, имевшая магазин. Для соболёвки так много патронов не требуется, тем не менее, когда пара их эквивалентна стоимости булки хлеба, считать приходится. На иного соболя и пачку можно разбабахать, пока выгонишь под прицельный выстрел. В кронах елей да кедров затаивается он крепко – не подаёт признаков жизни даже тогда, когда пулька шерсть стриганёт. Но сейчас и „мелкашек“ по надёжности таких нет, как нет и гарантии и того, что вместо соболя собачка не облает медведя и тот не выскочит из берлоги вам под ноги. У нас такое случалось, хорошо, что карабин был в руках и с ног зверь сбил, будучи уже мёртвым.

Дробовики малых калибров для соболёвки более приемлемы – их грохота и трескотни дробин о мёрзлые сучья зверёк не выдерживает. Кроме того, пулей на коротком расстоянии они стреляют не хуже любого „слонобоя“ с нарезным стволом, а снаряд не дороже, чем малокалиберный патрон. Хороша „Белка“, у которой один ствол дробовой, а другой – 5,6 мм. Конечно, нету у неё скорострельности, зато зверя можно свалить любого. Некоторые охотники носят и малокалиберную винтовку, и карабин, но это и неудобно, и тяжело. В принципе же любой из этих вариантов вполне приемлем, включая простую двустволку. Не стреляйте только в соболя из карабина – собирать нечего будет… А если довелось загнать зверька на дерево, на котором он сидит, не суетится, не изыскивает возможности спрыгнуть – не суетитесь и вы. Внезапно он никогда с места не снимается, это не рябчик. Спокойно зайдите так, чтобы попасть добыче в головку сбоку. Соболь сильно горбатится, и, если он смотрит на вас сверху, стреляя ему в голову или грудь, вы насадите его на пулю, как на шампур, и испортите шкурку во многих местах. При стрельбе из дробовика выбирают позицию для выстрела так, чтобы спрятать, прикрыть тушку деревом, на виду оставить одну головку».

Оставим рассуждения о «слонобоях» и возможности добыть «любого зверя» человеку, который не представляет себе другой охоты, кроме промысла в дальневосточной тайге, но остальные тонкости соболиного промысла схвачены точно.

Если же соболь не забирался на дерево, а нырял в дупло или какое-то иное укрытие, оно обносилось обмётом, который представлял собой сеть с ячеёй двадцать – двадцать пять миллиметров и длиной двадцать пять – тридцать метров при высоте до полутора метров. Охотники брали его с собой готовым – в сборе, сразу с колышками и в чехле из шкуры. Волочили обмёт за собой, привязав к поясу.

Обмётом обтягивали участок вокруг предполагаемого убежища. Высота установленного сооружения должна была быть в пределах метра, нижняя часть сетки присыпана снегом и плотно утрамбована, чтобы зверёк не проскочил там. Верхнюю подбору сети набрасывали на ветви или колышки.

Далее вход в убежище охотник закрывал другим простым и одновременно мудрым приспособлением – «рукавчиком». По одним сведениям, «рукавчик» должен был быть длиной около полутора-двух метров, по другим – достаточно было метра, а то и семидесяти сантиметров.

По большому счёту, «рукавчик» представлял собой ловушку для соболя в виде сетки, сшитой рукавом или чулком, со вставленными внутрь деревянными кольцами диаметром десять-двенадцать сантиметров. Первое кольцо рукавчика делалось обязательно овальным, с тем чтобы его можно было просунуть в большинство круглых отверстий, и пришивалось намертво. Все остальные распределялись по его длине, сантиметров через тридцать-сорок, с тем чтобы сетчатый чулок казался естественным продолжением норы или дупла. Эти кольца соболь, проскакивая вперёд, сбивал, «рукавчик» опадал, и зверь запутывался в ячее. Потом охотник выживал соболя из убежища самыми разнообразными методами – чаще всего шевеля в нём палкой или разжигая костёр-дымокур. Когда соболь выскакивал и запутывался в «рукавчике», охотник убивал его ударом палки или давил руками.

Сегодня же больше девяноста процентов соболей на пушном рынке являются продуктами капканного лова. Ловля этого зверя капканами достаточно проста, ибо примитивен и сам соболь. В большинстве случаев при его ловле капканы ставятся практически в открытую. Сейчас в тайге попадается множество самых разных металлических предметов, и они встречаются пусть не на каждом шагу, но уж совершенно точно – на каждом километре. Поэтому нынешний капканный охотник даже не удосуживается варить свои самоловы в хвойном отваре, как это советовали делать классики охотоведения. Обычно капкан устанавливается на столике или наклонной жёрдочке, с тем чтобы попавший в него зверёк падал вниз и затем замерзал в воздухе.

Капканная добыча этого зверя не составляет особого труда. Соболь нагл, любопытен и не отличается интеллектом (как и большинство мелких и средних куньих, заметим). Легче, чем соболя, в капканы можно поймать только норку и горностая. Собственно, это и есть та причина, по которой сотни, а то и тысячи людей бросали гарантированную высокооплачиваемую работу и шли в охотники-соболятники. Ибо дело это хоть физически и тяжёлое, но сложного в нём ничего нет.

Правда, и разбогатеть только на одних соболях никому из известных мне охотников не удалось. Так же как и на промывке золота.

Здесь богатеют совсем другие люди – скорняки и перекупщики…