Текст книги "Север и оружие"

Занятно, что когда мы слышим словосочетание «сибирский пушной промысел», то сразу начинаем думать о соболе и песце. В то же время основным промысловым животным Сибири (и не только Сибири – России в целом) всегда была белка.

Несмотря на то что беличьи шкурки добывались в Сибири с незапамятных времён, масштабный промысел этого зверька как макроэкономическое явление начался лишь на рубеже XVII–XVIII веков.

Вообще-то этот грызун – наиболее многочисленный пушной зверёк Севера. Именно потому, что грызун, и потому, что приносит потомство по пять-шесть детёнышей за год. Питается белка такими широко доступными кормами, как семена деревьев и кустарников (более известные нам как орешки), грибами и ягодами, то есть источник пищи у неё довольно обширен, почти что неисчерпаем. И кроме того, белка – зверёк относительно некрупный и потому достаточно многочисленный.

Численность белки чрезвычайно изменчива. Иногда в одних и тех же угодьях мы можем наблюдать десять-двенадцать тысяч белок на десять квадратных километров (при этом среднедневная добыча охотника составляет тридцать-сорок и более штук), а в другой год зверьки встречаются лишь единично.

Численность белки зависит, в первую очередь, от урожая семян хвойных пород. Обычно на следующий год после урожая (кедровых орехов на юге и семян лиственницы на севере) поголовье этих грызунов резко увеличивается. Если подряд выдаётся два урожайных года, то рост численности зверьков становится особенно заметным.

На севере граница распространения белки упирается в глухую тундру. Белка обитает и в ельниках, и в лиственничной тайге, но самой высокой численности достигает в кедрачах.

О промысле белки артелями на Северном Урале рассказывает Л. Сабанеев:

«Каждая артель берёт с собой провизии на месяц, достаточное количество пороху и пуль, все запасы навьючивает на лошадей и складывает их в каком-либо зимовье, зверовой избушке или строит таковую. Вся добыча делится артелью поровну, и, разумеется, кроме белки нередко добываются медведи, лоси, соболи и всякие другие звери, которые, конечно, имеют гораздо большую ценность, почему они никогда не упускаются из виду промышленником; вообще можно сказать без преувеличения, что главная масса всех зверей убивается именно во время белковья, которое продолжается обыкновенно до середины или конца ноября и только в случае особенного изобилия белки затягивается иногда до середины декабря. <…>

В Тагильском и во всём Южном Урале охотятся за белкой большею частию в одиночку, редко вдвоём или втроём (в Тагиле); и к югу от Екатеринбурга белковье имеет место далеко не каждый год и начинается несколько позднее, чем на севере, где белка вылинивает раньше. Тем не менее и здесь, например в Каслинском Урале и окрестностях Екатеринбурга, удаётся иногда убивать по 25 белок в день и до 500 штук во всё продолжение охоты; в Богословском округе добывается годами и ещё большее количество – до 50 штук в день, конечно, не каждый день и если охотник не даёт промахов или подстрелов. Таким образом, количество белки, добываемой в Пермской губернии, следует считать десятками тысяч».

В Якутии всерьёз занялись промыслом белки лишь тогда, когда соболиная добыча пошла на убыль. Это произошло в 1699 году. В Восточной Сибири белка ставится в один ряд с соболем.

О. В. Егоров утверждает, что малые размеры добычи в начале промысла объяснялись в том числе и слабыми транспортными возможностями той эпохи. Поэтому возрастание добычи малоценных видов пушнины он соотносит не только с уменьшением количества соболей, но и с возросшим развитием транспорта в регионе.

В большинстве районов Якутии беличьи угодья значительно удалены от посёлков, поэтому без транспорта не обойтись. До недавнего времени считалось, что удобнее всего в Якутии добираться на белковье на оленях. Преимущество этого способа передвижения состояло в исключительно хорошей манёвренности и проходимости, а также нетребовательности самих ездовых животных в отношении кормов. Применение оленей на промысле белки позволяло опромышлять самые отдалённые угодья, отстоявшие от населённых пунктов на пятьсот-шестьсот километров. На верховом олене (учуге) промысловик мог осваивать в полтора раза большую территорию, нежели на лыжах.

Охотничья бригада, состоявшая обычно из трёх-пяти человек, почти во всех районах Якутии имела в своём распоряжении пять-восемь и более нарт и, кроме того, несколько верховых оленей, которые в нарту не запрягались. На юге Якутии в малоснежный период охотники для перевозки снаряжения использовали вместо нарт караван вьючных оленей, которых требовалось гораздо больше. Но и в этом случае у промышленников было ещё несколько запасных нарт – для того периода, когда выпадали обильные снега.

Во многих центральных, вилюйских и северо-восточных районах Якутии при промысле белки использовался конный транспорт. В отличие от оленьего он оказался менее манёвренным, обладал меньшей проходимостью и требовал предварительной заготовки фуража в районах работы. Кроме того, скорость передвижения промышленников на лошадях, как утверждает О. В. Егоров, была меньше, чем на оленях.

В любом случае все эти виды промыслового транспорта просуществовали на территории Якутии до середины семидесятых годов XX века, то есть до начала распространения снегоходной техники.

Подавляющее большинство белковщиков в Якутии в середине XX века не имели охотничьих избушек, а промышляли в палатках, обогревавшихся железными печками. Считалось, что использование палатки на беличьем промысле чрезвычайно удобно, так как обеспечивает высокую манёвренность.

Промысел в хорошо организованной бригаде эвенков или якутов вёлся следующим образом. Достигнув основных беличьих угодий, охотники не задерживались долго на одном месте, а кочевали через каждые два-три дня, в зависимости от качества угодий и их доступности. Направление очередного переезда и место новой стоянки определял бригадир. При переезде один человек сопровождал оленей с грузом, устанавливал на новой стоянке палатку, рубил дрова и готовил пишу. Остальные охотники двигались к новому табору параллельными маршрутами, при этом продолжая промышлять. К их приходу табор уже стоял на месте и в котле была горячая пища, а в чайниках – чай. Во время стоянки маршруты охотников также распределял бригадир, он же назначал и своеобразного «дежурного по лагерю» – человека, который должен вернуться раньше всех остальных, нарубить дров и приготовить обед. Во многих эвенкийских бригадах кочевали и готовили лагерь к приходу мужчин жёны охотников.

Бригада охотников проводила на белковье разное время. Некоторые охотники возвращались к 7 ноября, пополняли запасы продовольствия, чинили снаряжение и снова уходили в тайгу. Большинство якутских охотников возвращались в родной колхоз лишь к январю, отдыхали одну-две недели и уходили в тайгу снова. Промысловики из самых дальних участков забрасывались на весь сезон, до конца февраля. А во многих районах Якутии в то время существовали специальные агенты, которые разъезжали по участкам, собирали добытую пушнину, передавали промысловикам газеты и снабжали их боеприпасами и информацией.

Большинство охотников Якутии промышляли белку без собаки в течение всего промыслового сезона. Кроме того, с лайкой лучше охотиться до выпадения снега. Основной причиной широко распространённого промысла без собаки является то обстоятельство, что во время промыслового сезона белки по большей части питаются семенами или грибами. Лиственницы ещё с осени теряют свою хвою, и поэтому кормящуюся в светлохвойном лесу белку видно среди крон на расстоянии до трёхсот метров.

Кроме того, добыча белки облегчается тем, что в поисках наземных кормов (и в первую очередь грибов) зверёк свыше девяноста процентов времени передвигается по земле.

Охота на белку без собаки производится следующими способами:

а) тропление по следам;

б) отстрел зверьков, встреченных на маршруте, проложенном через наиболее продуктивные угодья («в узёрку»);

в) комбинированная охота, когда при охоте «в узёрку» тропятся наиболее перспективные следы;

г) промысел на гайнах (гнёздах).

Опытные охотники постоянно комбинируют все эти приёмы, строя свой промысловый день таким образом: в раннеутренние и вечерние часы тропят кормовые следы вблизи гнёзд, попутно обстукивая встреченные тайна, после чего идут по местам кормёжек. Добыча белки без собаки или с собакой приносит, по словам О. Егорова, примерно одинаковые результаты, но…

«Но» это очень значительное: все способы охоты без лаек требуют от охотника повышенного мастерства.

Коль скоро мы заговорили о промысле, необходимо рассказать и о том, какие территории в результате промысла подвергаются человеческому воздействию.

По утверждению Д. Н. Данилова, средняя величина промыслового участка в таёжной зоне Советского Союза составляла от двадцати до пятидесяти квадратных километров. Для охотника-белковщика в Якутии эти размеры колебались от семидесяти до тысячи квадратных километров. При этом выход шкурок белки с участка напрямую зависел от площади последнего. И причина этому была не только в том, что на большом участке больше белок. Нет, при таком участке охотник может очень гибко его опромышлять, оставляя в запасе значительные территории. А это способствует воспроизводству зверя и, как следствие, более успешной и устойчивой его добыче.

В Уссурийском крае было принято промышлять белку во время сезонных перекочёвок и только в период её максимальной численности в угодьях. «Так, в сезон 1965/66 года массовый ход грызуна из Лазовского района, далее на юго-восток позволял отстреливать до 50 зверьков в день на охотника. И в этот же сезон, после того как белка прошла, в угодьях осталась далеко не промысловая её численность», – пишет охоту строитель Ю. Дунишенко.

Интересно, что местные охотники в этих краях отнюдь не придерживались той точки зрения, что собака (в частности, лайка) является неотъемлемым атрибутом белкования.

– Белку есть смысл стрелять тогда, когда её по-настоящему много, – рассказывает опытный охотовед и промысловый охотник Сергей Соколов. – А когда её по-настоящему много, то собака и не нужна. Вредна даже. Это западносибирская привычка – белковать с собакой. Там у них земля плоская. А у нас – вот ты взял собаку, она нашла белку, ты её бахнул. Вся белка вокруг затаилась. Пока выцеливаешь, обдираешь – собака уже через распадок перебежала и на следующий склон. Ты – за ней. То же самое. Белка вокруг затаивается, а кабысдох уже вякает в полукилометре за следующим ключом на очередном крутяке. На третьей белке и соображаешь: а на хрена эта псина тебе вообще?

Охотник с понягой.

– А как тогда охотятся? – спрашиваю.

– Да как… Садишься в кедраче, сидишь тихо-тихо. Белки – цвырк-цвырк-цвырк – зашуршали. Подошёл на под слух, стрельнул. Белка вокруг затаилась. А ты прямо тут же и сел. Пока обдираешь, белка снова пообнаглеет, начинает шуршать– цвырк-цвырк… Стреляешь следующую. Так иногда штук пятьдесят за день можно убить.

– Охота с собаками, описанная у Сабанеева, – говорит мне охотовед В. Арамилев, родом с Урала, – эффективна тогда, когда белки мало, а людей много. Там много народу ходит по тайге, вся белка пуганая. Попробуй её найди. И расстояние от белки до белки – семь вёрст. А когда она идёт ходом, в больших количествах, без собаки её добывать куда удобнее.

Надо сказать, что во многих регионах разговоры о восстановлении соболиного промысла после столь масштабной добычи белки были восприняты, мягко говоря, с прохладцей.

«…Тутурские эвенки, давно привыкшие к беличьему промыслу, вовсе не радовались появлению соболей в их угодьях. Во-первых, добывать белок несравнимо проще, это „свой“, привычный зверёк, давно вошедший в обиход. Мясо белок очень вкусно и питательно, это еда всей семье охотника и его собакам. Тогда как соболь в пищу непригоден… Во-вторых, эвенки уверены в том, что соболь поедает зимою белок и заметно снижает их численность. „Когда-то мы здесь добывали до тысячи белок за сезон, а теперь и сотню не всегда соберёшь“», – жаловались охотники-эвенки Феликсу Штильмарку.

Масштабы добычи белки в России в период расцвета промысла были поистине астрономическими. Ежегодная добыча исчислялась миллионами, и пик её был достигнут в 1946 году (3 млн шкурок). С того времени масштаб промысла этого зверька год от года снижался, охотники переходили на более дорогие виды пушнины.

Существует ещё один вид пушного зверя, не упомянуть о котором было бы, наверное, нечестно по отношению к северянам. По общей стоимости в балансе пушной продукции он занимал второе место среди всего пушного сырья, добывавшегося в СССР в последнюю четверть XX столетия.

Я говорю о полярной лисице, или песце.

Песец – небольшой зверёк семейства собачьих, отличающийся густым длинным пушистым мехом. Прошу прощения у читателей за каламбур, но из пушных зверей он, наверное, самый «пушной». Это небольшая лисичка, весом от двух килограммов (иногда достигает пяти), с некрупными ушами, которые зимой почти полностью утопают в шерсти. О тонких ножках, ставших предметом народного фольклора, я даже не упоминаю. Тельце песца тщедушное, продолговатое, глаза крупные, с характерным для многих лисиц «монголоидным» разрезом, отчего некоторым кажутся хитрыми. На самом деле ничего особо хитрого в песце нет – из всех псовых это, наверное, самый примитивный вид, с абсолютно линейным поведением, граничащим с наглостью. Песец совершенно неразборчив в питании и даже склонен к каннибализму – эту привычку выработали в нём сложные полярные условия. Песцы – одни из немногих животных, при ловле которых можно использовать в качестве приманки ободранные трупы сородичей. Повышенные показатели смертности среди молодых песцов объясняют в том числе и внутривидовым хищничеством. Впрочем, это характерно для многих хищных млекопитающих, в частности для общепринятого символа России – бурого медведя[13]13
  Подробнее см. в: Кречмар М. Мохнатый бог. М.: Бухгалтерия и банки, 2005.


[Закрыть].

А ещё песец – единственный представитель семейства собачьих, который меняет цвет в зависимости от сезона. Летом его шкурка странного серо-жёлтого с прозеленью оттенка; зимой же он ослепительно бел, и мех зверя, кажется, светится на солнце.

На Командорских островах обитает популяция песца с так называемым дымчатым (словно присыпанным золой) мехом.

Но история командорского промысла выходит за рамки моего повествования.

Выводят песцы своих детёнышей в обширных, разветвлённых норах, иногда просто среди россыпей камней. В выводке обычно от четырёх до одиннадцати детёнышей.

Летом песцы ловят разных мелких грызунов – от леммингов и полёвок до арктических длиннохвостых сусликов, – а также разоряют птичьи гнёзда и собирают падаль, остающуюся от волков, медведей и росомах. Жизнь в суровых условиях выработала у песца такое поведенческое приспособление, как способность постоянно припрятывать излишки пищи, если они появятся. Судя по всему, песцы не запоминают каждую свою захоронку, но просто каждый песец закладывает свой «пищевой резерв» в аналогичном месте, поэтому песцы могут пользоваться запасами друг друга.

Зимой в рационе песца остаются всего два вида пищи – падаль (причём любая) и мелкие грызуны.

Когда в книге «Мохнатый бог» я говорил о белом медведе как звере, обитающем в очень однообразной среде и оттого несколько примитивном в плане интеллекта, то помнил всё время и о песце, к которому это относится в не меньшей мере. А то, пожалуй, и в большей, ибо сам песец весьма невелик размерами, а в невеликом теле, как уже давно замечено натуралистами – практиками, редко встретишь большой ум.

Распространён песец, так же как и белый медведь, по периметру всего полярного бассейна, включая наиболее удалённые архипелаги, такие как Земля Франца-Иосифа. Иногда он забредает как глубоко в полярные льды (следуя при этом за белым медведем и его добычей), так и далеко на юг, сквозь всю тундровую и таёжную зоны вплоть до прерий Миннесоты. Наверное, это один из самых «бродячих» зверей всей северной фауны, который даст сто очков вперёд даже северному оленю.

У меха песца есть одно неоспоримое преимущество: это самый тёплый мех из всех мехов, встречающихся в Арктике; и столь же неоспоримый недостаток: он очень нестоек в носке. Поэтому стоимость песцового меха никогда не была очень высокой, и потому же его добыча всегда поддерживалась на довольно интенсивном уровне. Это, впрочем, было несложно. Потому что песец был и остаётся одним из самых многочисленных зверей Арктики, а также потому, что его неосторожность, граничащая с наглостью, давно вошла в поговорку у северных аборигенов и охотников.

Смелость и неразборчивость песца в пище сделали его идеальным объектом для множества самоловов – от пастей, «срубов», кляпцов, тенет и капканов до довольно специфических вольерных клеток.

Хотя в этой книге я и не планировал подробно останавливаться на применении самоловов, но при описании песцового промысла мне хотелось бы упомянуть некоторые связанные с ними курьёзы.

Интересны были особенности использования пастей для добычи песца родовыми группами долган Лено-Хатангского края до начала тридцатых годов.

«Родовые группы имели территории, на которых они кочевали со своими стадами оленей и в пределах этих участков строили песцовые пасти. Пасти передавались по наследству от отца к сыну. Места, не занятые пастями, принадлежали всему роду и могли быть застроены только с общего согласия всех членов родовой группы. Согласие всех членов рода на отвод нового участка под застройку пастями требовалось как для членов своего рода, так равно и для посторонних лиц, которые вступали в родовую группу.

<…>В случае смерти владельца пастей они переходили по наследству в собственность его детей.

<…>Продажа пастей практиковалась сравнительно редко и преимущественно членам своего рода. Из известных мне случаев продажи приведу один, имевший место в Попигайском районе, когда 30 пастей было продано за 2 важенки с 2 телятами.

Значительно чаще практиковалась сдача пастей в аренду на один или несколько промысловых сезонов. Оплата за сезон была самая разнообразная. Так, например, для 1926/27 г. мне известны следующие случаи оплаты: в одном случае (Тюмятинский совет Булунского округа) за 40 пастей было заплачено 40 руб.; в другом случае за такое же количество пастей за сезон было уплачено 4 ездовых оленя; в третьем случае (Быков мыс) 70 пастей были сданы на 3 года с оплатой по 100 руб. за сезон; и, наконец, в четвёртом случае (Джесейский совет) 60 пастей были отданы на условиях сдачи хозяину пастей 1/3 добычи и несения всех повинностей за него.

В аренду сдавали пасти обычно бедняки, не имевшие достаточного количества транспортных средств (оленей и собак) для их обслуживания. Арендаторами же были главным образом кулаки, пользовавшиеся в широких размерах наёмной рабочей силой. Кулаки были также и скупщиками пастей. V некоторых из них количество пастей доходило до 600–700 шт.

Право собственности простиралось не только на пасти, но и на землю, что видно из того, что, получив в своё пользование речки или части их, промышленник строил на них столько пастей, сколько хотел», – рассказывает в своём труде «Пушные звери Лено-Хатангского края и их промысел» А. Романов.

Семейство песцов.

Как сообщает исследователь Константин Носилов, на Ямале ненцы на лёгких оленьих упряжках партиями сгоняли песцов на выдающиеся мыски, где и убивали их палками и шестами в большом количестве.

По описанию Николая Трескина, в тундрах Европейской России можно было наблюдать охоту на песца с лошади. Якобы, завидев песца, бегущего по тундре, всадник, вооружённый ружьём, пытался «облукавить» его. Если песец замечал всадника, этот последний тотчас поворачивал лошадь в сторону, делая вид, что едет мимо. Песец «успокаивался», а между тем охотник описывал вокруг песца всё сужающиеся круги, пока не приближался настолько, что можно было сделать выстрел.

Похожий способ описывает и академик Александр Фёдорович Миддендорф:

«Впрягши в нарты двух здоровых северных оленей, Тойчум пустился в погоню за песцом, постоянно перерезая ему путь, и вскоре довёл его до утомления. Изнемогавшее животное стало описывать вокруг саней всё меньшие круги, и Тойчуму приходилось употребить в дело всю поворотливость своих саней. Забава кончилась тем, что Тойчум сбросил с саней свой меховой мешок, совершенно утомлённый песец залез под него, и ловкий возница на запыхавшихся оленях привёз нам свой трофей».

Другой способ активной охоты на песца сообщает нам Владимир Иохельсон. По его словам, он применялся на рубеже XIX–XX веков в Колымском крае якутами:

«Преследуемый песец бежит на открытое место, бесснежное или с которого ветер сдул снег; особенно он любит гладкий лёд озёр и рек. Когда песец находит такое место, он не сходит с него. Тут не только постоянно спотыкающийся конь или скользящий олень не могут догнать песца, описывающего по льду всякого рода кривые, но песец увёртывается из-под самой пасти пса. Вот оба обессилели, с вытянутыми языками и частым дыханием пёс и песец ложатся один против другого, зорко следя за малейшими движениями друг друга. Вдруг собака быстрым движением бросается на спину песца и… падает на пустое место. Но всё-таки утомительная борьба ни к чему не ведёт, и в конце концов шкурка песца оказывается в руках у охотника».

В то же время у юкагиров и ламутов практиковалась охота за песцом на оленьих упряжках, гоном.

Исследователь Николай Залепухин рассказывает, что песец с наступлением холодов направляется к берегам Енисея, где выходит на остатки рыбного промысла, которыми и кормится. Этот песец у местных жителей называется береговым. Промышленники зорко следят, чтобы не пропустить момент, когда можно будет начать массовый промысел зверя, так как кочёвка «берегового» песца длится недолго.

«Берегом он идёт по одной, проложенной вожаком тропке, вереницей, один за другим. В этот момент охота на песца самая лёгкая, и бьют его тогда не только из ружей, но и просто палками, в особенности тогда, когда на снегу установлена какая-либо преграда».

По словам автора, выбирается какой-либо мысок, причём одни охотники занимают песцовые тропы с входной стороны мыса, а другие – с противоположной.

«Засевших песцов выгоняют, и они бегают обязательно по уже проторённым тропам от одних промысловиков к другим».

He находя выхода, песцы садятся и «ожидают» своей участи. В этом отличительная черта песца: он не делает новых троп и попадает в любую западню, поставленную на тропе, не обходя созданных препятствий и не перепрыгивая через них.

На Командорских же островах до установления там заповедного режима песцов попросту вытаскивали из нор крючьями и расщеплёнными палками.

«Обыкновенно такая падка имеет на своём конце расщеп, причём зверолов запускает её в нору, нащупывает песца и начинает вращать палку, вследствие чего мех прочно наматывается на конец. Убедившись, что песец захвачен крепко, его вытаскивают из норы и убивают. На острове Георгия, в годы наблюдений Вениаминова, вместо палки употребляли китовый ус, расщеплённый на конце», – рассказывает исследователь песцового промысла А. А. Парамонов.

Значение других видов млекопитающих – бобра, лисицы, хоря, двух видов куниц (каменной и лесной), водяной полёвки, ондатры, колонка, горностая – намного меньше трёх вышеперечисленных «базовых» видов пушных зверьков. Поэтому мы не будем на них останавливаться.