Текст книги "Сбежавший из вермахта"

10. Маруся-соблазнительница

Осенью 1943 года ефрейтору фон Риделю предложили пройти краткие курсы разведчика, для возможной смены военной специальности. Хватит сидеть ему на коммутаторе и бегать с катушками, надо заняться чем-то серьезным. Парень он дисциплинированный, военную науку освоил, физически крепок, километры накручивает, как антилопа. И стреляет метко. Он согласился, хотя… Менять теплый блиндаж коммутатора на опасную работу разведчика? Зачем это ему? Старший фельдфебель Браун был тоже недоволен, ворчал, где он найдет замену такому телефонисту? И согласился отпустить Эриха только на обучение. После окончания курсов – во взвод. Никаких возражений! Среди телефонистов должны быть свои разведчики.

Эриха обучили молниеносно действовать ножом, кидать его точно в цель. Он бесшумно ползал, нападал на «противника» сзади. Слегка глушил его, вставлял кляп и тащил на себе. Это называлось «взять Ивана». Он освоил приемы защиты от внезапного нападения противника, учился стрелять в темноте из пистолета и маскировать мины. В общем, обучавшие его инструкторы остались довольны. Они сделали однозначный вывод: из него получился бы неплохой разведчик. В качестве награды научили ездить на мотоцикле. Немалое разнообразие в тоскливых армейских буднях.

И вот первое испытание. Первая разведывательная операция. Выезд к Иванам в гости. Эриха включили в состав разведгруппы по поиску пропавших телефонистов-сослуживцев. Он с удовольствием крутил рукоятку газа. Мотоцикл легко летел вперед. О такой стремительной поездке он мечтал еще во Франкфурте, когда хотел покататься по центральной набережной Одерпроменаде…

Теперь каска на голову ему не давила, давно привык. Жаль, небо потемнело, похоже, грянет гроза. На груди у него амуниция разведчика: автомат МП-38. С одного боку кожаный футляр, в нем бинокль, с другого – нож. Руки в кожаных перчатках, на глазах очки, все по форме.

Справа в коляске сидел пулеметчик, нацелил ствол в направлении невысоких кустов, за которыми поля, заросшие бурьяном и мелкой травой. Слева лес. Двадцатишестисильный двухцилиндровый «Zundapp KS-750» хорошо двигался по пересеченной местности, легко и быстро набирал шестьдесят километров в час. Так ехал бы и ехал в свое удовольствие… Следом тарахтел еще один «Zundapp», за рулем восседал руководитель разведгруппы унтер-офицер Харри Кнопп. У него в коляске сидел также пулеметчик. Эрих вырвался вперед, он знал направление.

Задание было ответственное – выяснить, куда пропали три немецких солдата. Почему такой опытный телефонист, как старший ефрейтор Вендт и подчиненные ему рядовые Руммель и Бах, которых фельдфебель Браун отправил в деревню, в которой они уже не раз бывали, не вернулись в расположение части в условленное время? Им дали мотоцикл. Где они? По официальной версии их послали с одной целью – выяснить у местных жителей, как точно именуется эта деревня. На немецкой карте она называлась по-другому. Заодно они должны были узнать, сколько всего домов в деревне, есть среди них целые, можно ли там разместить офицеров и солдат, на сколько коек. На фронт прибывало свежее подкрепление. Для размещения войск требовались жилье, мастерские, склады.

Но фельдфебель поставил перед ними и другую, не менее важную, задачу – раздобыть шнапса, сала и свечей. В этой местности о партизанах ничего не было слышно, леса жидкие, не скроешься. Сама деревня не была похожа на те, встречавшиеся на пути пустые, почти полностью выжженные селения-призраки. Эта оказалась в стороне от дорог, по которым передвигались передовые немецкие части, и сохранилась почти в целостности. Ну не зафиксировали ее разведчики-картографы и все тут.

Немецкие карты составлялись очень подробно. Все дороги, все населенные пункты наносились скрупулезнейшим образом, все многократно сверялось и перепроверялось. По дорогам двигались войска, им были нужны точные маршруты, а название этого пункта не совпадало с названием на немецкой карте. Странно: кто недоглядел? Армейские картографы, геодезисты? Если карта с неточными данными попадет в дивизию и далее на стол Верховного главнокомандования и где-то в верхах обнаружат ошибку, неприятностей не оберешься…

Мотоциклы поднялись на пригорок. Деревня была видна как на ладони. Домов тридцать, не больше. В центре, как всегда, церковь.

Кнопп велел заглушить моторы и катить машины вниз, не создавая шума. Там, на окраине, замаскировать. Решили сначала понаблюдать за улицами, домами. Немецких войск поблизости не было, так что осторожность и еще раз осторожность. Мотоциклы загнали во двор полуразрушенного домика.

В бинокль Эрих видел главную улицу, заросшую бурьяном. Она была совершенно пуста, ни собак, ни кошек. Возле центральной площади тоже никого. Вот и главный объект наблюдения – на пологом холме за оградой находилась церковь. Ее не тронули снаряды, и на фоне темневшего неба она сияла белизной и яркими голубыми куполами в золотых звездах. И даже кресты не потемнели и не погнулись. Удивительно. Но в России, насколько смог заметить Эрих, самые красивые здания – это церкви.

Как ранее докладывал старший фельдфебель Вендт, в церкви жил бородатый хромоногий пристер, русские называли его отец Петр. На вид лет семьдесят пять. Одет был, как подобает, в черную сутану и проводил службу. К нему приходили старушки, старики, женщины, дети, приносили скромные остатки продовольствия. Обменивались новостями, одеждой. Вот у него и отоваривался Вендт. Поп, который в юности в церковной школе учил немецкий, вполне сносно объяснялся. И он беспрекословно отдавал немцу все, что тот у него просил. И даже потчевал алкоголем собственного производства.

– Они не помощники партизан? Эти старушки и старики? – допытывался во время инструктажа фельдфебель Браун.

– Нет-нет, что вы, – отвечал Вендт. – Поп хромоногий с детства. Он говорил, что партизан здесь никогда не было. Нет леса, нет партизан. У них мирная деревня. Они плели на продажу корзины, собирали грибы, ягоды, делали заготовки, в прудах ловили рыбу, разводили кур. Тем и кормились. И шнапс у них ягодный. Очень хороший у них шнапс.

– Отлично, – довольно потирал руки фельдфебель. – Тогда осмотри свободные помещения, на сколько коек, и не забудь насчет съестного, ну шнапс, сало и свечи.

– А свечи нам зачем? – удивился Вендт.

Фельдфебель скорчил рожу.

– Ты где служишь, разведчик Вендт? Ты что забыл, что нашему лейтенанту исполняется сорок пять лет? Это юбилей! Другие отмечают его дома, в отпуске, а наш остался на фронте. По секрету скажу, с женой у него не все ладится, не хочет он к ней ехать. Мы сделаем ему сюрприз, испечем яблочный пирог, воткнем сорок пять свечей, пригласим на рюмку шнапса и споем трижды заздравное «Хох»! Пусть живет счастливо, три раза ему счастья! Вот так поступают настоящие камрады!..

Три человека с автоматами наперевес вышли из укрытия и, прижимаясь к домам, короткими перебежками, двинулись к центру деревни. Ветер усилился, на небе клубились темные тучи, стало накрапывать. Тишина. Вокруг ни души. Кнопп следил за их передвижением. Эрих снова навел бинокль на ограду церкви. Разведчики двинулись вперед. Бурьян был по пояс. Вокруг все тихо, никаких движений.

– Похоже, за оградой церкви стоит наш мотоцикл, – негромко произнес Кнопп.

– Мне тоже так кажется, – отозвался Эрих. Он протер окуляры и навел на резкость. – Да, это мотоцикл Вендта. Но где у него пулемет?

– А где сам Вендт? Куда он делся? Ведет переговоры с пристером? Или с местной бабенкой? – ехидно спросил Кнопп.

– Вендт не из той категории, кто нянчится с местным населением, – ответил Эрих. – Ему было приказано максимум через три часа вернуться.

– Где же его напарники, Руммель, Бах? Их тоже не видно.

Эрих пожал плечами.

Дождь пошел сильнее. Кнопп встал, за ним поднялся Эрих. Через улицу, в церковном дворе, что-то происходило. Но что, Эрих понять не мог. Дождь усилился, совсем стемнело, бинокль оказался бесполезным. Мелькала немецкая форма. Чья-то гражданская одежда. Лиц не разобрать. Струи дождя заслоняли видимость. Вот из ворот церкви показался мотоцикл, сзади кто-то его толкал. На сиденье запрыгнул человек в немецкой военной форме и в каске. Мотор у мотоцикла не заводился.

Кнопп посмотрел на Эриха. Тот пригляделся. Человека в немецкой форме он не знал. Нет, это точно не Вендт, не Руммель и не Бах. Человек пытался завести мотоцикл, дергал ногой, тот грохотал, дымил и срывался. Еще один удар ногой. Потом кулаком. Немцы так не поступают. Этот человек не умел обращаться с машиной. Вот он слез с него, выругался и отправился в церковь.

В серых полосах шумевшего дождя три тени оторвались от церковной ограды и подбежали к мотоциклу. Теперь они знали, что им делать. Один из разведчиков оторвал провод зажигания, и они спрятались за деревьями. Прошло минуты три, не больше. Из церкви два солдата в немецкой форме выводили связанного человека в трусах и в майке. У него были растрепанные волосы, он еле шел. Без формы не узнать. И все же это был Вендт. Эрих нагнулся к Кноппу.

– Это наш. Что будем делать?

– Наблюдаем, – едва слышно отозвался Кнопп. – Там разведчики. Они знают, что им делать. Ползем к колодцу, там заляжем.

Люди в немецкой форме знаками пытались объяснить Вендту, что мотор не заводится, чтобы он исправил его. Они развязали ему руки, он упал на колени, стал смотреть свечи. Обнаружил отсутствие провода к свечам зажигания. Поднял голову. Но рта раскрыть не успел.

Борьба была короткой и беззвучной – трое разведчиков действовали ножами и моментально нейтрализовали людей в немецкой форме. Оттащили их к забору, схватили Венда, перенесли через дорогу, уложили его рядом с Эрихом у колодца.

Дождь освежил лицо Вендта, и он застонал.

– Партизаны? – наклонившись к нему, еле слышно спросил Эрих.

Вендт едва кивнул. От него сильно пахло алкоголем.

– Где Руммель, Бах?

Вендт не отвечал.

– Оставайся с ним, – сказал Кнопп, – смотри за воротами. Если на улице появится чужой, стреляй без предупреждений, понял? Я пойду на подмогу.

Кнопп исчез за церковными воротами. Эрих раскатал плащ-палатку, прикрыл Вендта. Тот был мертвецки пьян. Может, протрезвеет до прибытия в роту. Если привезти его в таком состоянии, то по меньшей мере ему грозила отправка в штрафной батальон. Все зависело от фельдфебеля. Отыскать бы еще двоих…

Эрих пополз поближе к дороге. Сзади раздался шорох. Эрих замер. Вдоль белесой стены дома, крадучись, двигалась женская фигура. Женщина была босиком, в руке держала нож. Она оглянулась по сторонам и направилась к колодцу. Ее интересовал прикрытый палаткой Вендт. Наклонилась…

Эрих не стал дожидаться дальнейшего развития событий, мгновенно распрямился, рванулся вперед и сбил женщину с ног. Она беззвучно отлетела на землю. Теперь он смог ее разглядеть. На первый взгляд – лет тридцать. На ней было тонкое платье, разорванное в нескольких местах. Под ним никакого белья, ничего, голое тело. Эрих поднял выпавший из ее правой руки нож. Хорошенькая? Не красавица, но… Польстился бы он на такую? Едва ли. Его отталкивала прежде всего грязь, боязнь подцепить какую-нибудь заразу. Случаев с триппером и прочей гадостью хватало.

Но что делать с ней? Брать с собой? Зачем? Она явно намеревалась напасть на Вендта. Похоже, он успел с ней наиграться. Эрих приподнял ее голову. Она открыла глаза, уставилась на него. Несколько секунд под проливным дождем они рассматривали друг друга. Глаза у нее были светлые, губы искусанные. Царапина на лбу…

Казалось, еще секунда – и он навалится на нее, вопьется в ее губы, схватит за ноги. Искра желания разгоралась с каждой секундой. Но он преодолел себя, снял каску, подставил голову под дождь, смыл наваждение.

– Иди, – сурово сказал Эрих, – иди, иди, быстро, быстро!

Она не понимала его. Он взял ее руку, потянул, она встала. И он коленкой дал ей пинка под зад. Она сделала несколько шагов и испуганно оглянулась. Боялась, что он выпустит из автомата очередь. Наконец спряталась за угол дома. А он уже смотрел на ворота церкви. Оттуда выходил Кнопп, вместе с ним два разведчика.

– Это не партизаны, это дезертиры из Красной армии, – сказал Кнопп. – В деревне никого нет. Мы взяли еще двух. Они в домике у пристера. Скрывались в лесах и от своих, и от нас.

– Откуда ты это узнал? – спросил Эрих.

– Пристер объяснил. Когда приехал Вендт, пристер показал ему здание школы, больницы и местного совета. Других подходящих помещений нет. Вендт соблазнился женщиной, схватил церковную прислужницу Марусю, утащил ее в пустой домик. Пригласил Руммеля и Баха. Потом они пошли к пристеру, потребовали шнапса. Поп угостил их. Захотелось еще. А тут заявились четверо из леса, дезертиры. Увидели мотоцикл. С пьяными немцами справились легко, отобрали оружие, переоделись в форму, но завести мотоцикл не смогли. Так что мы успели вовремя. Пойдем, посмотришь на наших героев.

Они спустились в подвал церкви. Потолок был низкий, пахло сыростью. Кнопп зажег фонарик, толкнул ногой тяжелую дверь. Они очутились в небольшой комнате, убранство которой указывало, что в ней живет религиозное лицо. По обитым досками стенам были развешены иконы. В углу на столике горели два подсвечника. На широком диване, связанный по рукам и ногам, почти голый, лежал Руммель. На кресле, откинув голову назад, также связанный храпел Бах. Картинка жуткая. Не до юмора.

– Вот, полюбуйся на своих собратьев, – сказал Кнопп. – Спят, как кролики, бери их голыми руками. Ну что это за солдаты? Будем докладывать или как?

– Только фельдфебелю, – сказал Эрих. – Пусть он принимает решение.

Ему стало жалко парней. В принципе они не такие уж плохие. Ну, любили поесть, любили выпить, но всегда делились добытым, могли позубоскалить, в солдатской среде это норма.

– Ты пойми, – сказал Кнопп, – из-за них я подвергал риску своих парней. Дорогое удовольствие. Их надо наказать.

Первым пришел в себя Руммель. Увидев своих, скатился с дивана. Вид у него был жалкий. В одних трусах, он никак не походил на бравого солдата. Встал на колени, воздел кверху руки и слезно умолял простить его. У него жена и две дочери в Гамбурге, они там под бомбежками. Если потеряют его, потеряют содержание, не надо докладывать…

Бах тоже открыл глаза, свалился с кресла, пытался встать на ноги, но ничего у него не получилось. Эрих мог бы над ними вдоволь поиздеваться. Но не стал. Для них все случившееся будет уроком. Руммель снова подал голос:

– Камрады, не выдавайте! Скажите, что мы попали в засаду, чуть не угодили к партизанам в лапы. А эта Маруся… Я просто не выдержал. А тут еще Вендт подначивал, я первый, ты второй…

Кнопп не выдержал и расхохотался. Ситуация в самом деле становилась комичной.

– Собирайтесь, тут нечего делать. Надо возвращаться. Через пять минут отъезжаем.

Сказал и вышел из подвала.

– Ну-ка, живо, – скомандовал Эрих. – Из-за вас в роте тревогу объявили. А вы тут пьянствуете. Где пристер? – спросил Эрих.

– Он в своем домике, – залепетал Руммель. – Надо взять его с собой, он скажет, откуда дезертиры.

– Эрих, не выдавай нас, просим тебя. Иначе нам несдобровать…

– Черт с ним, с пристером! – выругался Эрих. – Сматываемся отсюда побыстрей. Уезжаем!

Дождь усилился. Во дворе возле двух убитых русских на коленях стоял пристер, он что-то бормотал. На него не обратили внимание. Время поджимало. Возвращались они с тяжелой поклажей. Три мотоцикла натужено гудели, дорогу развезло. Три немецких солдата надели свою форму, привели себя в божеский вид, устроились кое-как сзади. В коляски сунули добытые Вендтом продукты: бутылки с ягодным шнапсом, замотанные в ткань куски сала, ржаной хлеб, банку соленых грибов, связку тонких свечей. Все промокли насквозь. Двум оставшимся в живых русским дезертирам связали руки и на длинной веревке привязали к мотоциклам, они бежали следом.

Фельдфебель был очень недоволен произошедшим, но докладывать наверх не стал. В принципе итогами операции он остался доволен. Узнали точное название деревни, привезли заказанный шнапс, сало, свечи и двух языков. Ну а выпившие, что ж, пусть выспятся. На них напали не дезертиры, нет, а разведчики вражеской армии. Произошла схватка. На подмогу прибыли Кнопп и Ридель. Но наказать Вендта и его напарников, конечно, стоило. За съестным их больше не пошлют.

Позднее, правда, в роте рассказывали анекдот, как Вендт хотел изнасиловать русскую бабу. Он так уговаривал ее, что она согласилась… Но он не смог. Моторчик у него отказал. Ха-ха-ха. Тогда он позвал на помощь своих камрадов. Но девка отказала им! Тогда троица для подъема боевого духа хлебнула шнапса и отправилась к девке. Но та успела сбежать… Горе-искатели приключений!

Эрих улыбался, слушая эти рассказы. Не стал он давать свои разъяснения. На этом все и закончилось.

Отметить день рождения лейтенанта Шмидта не смогли, наутро батальон в составе полка снова снялся с места и двинулся в поход, перебрался южнее, к какому-то селу со смешным названием Чертополох.

11. Кровавый концерт

Наконец-то в батальон привезли горячую пищу. Давно Эрих с таким наслаждением не ел фасолевый суп. Он старательно пережевывал каждую фасолинку, разминал картофель, потом доставал кусочки сосисок, любовался дольками и отправлял их в рот. Жевал и наслаждался покоем. Он сидел, согнувшись крючком на пенечке, вдыхал холодный ноябрьский воздух и думал только о еде. От котелка, о который он грел пальцы, шел пар, изо рта тоже. Суп был бесподобен. Собственно, это был не суп, это был знаменитый немецкий айнтопф – в одном горшке и первое и второе, короче, всего понемножку: фасоли, картофеля, зелени и нарезанных сосисок. Объедение…

Он ел не торопясь, старался не обжечься, обсасывал даже лавровые листочки, прежде чем их выплюнуть, но когда сказали, что в котле еще осталось и кто хочет добавки, должен поторопиться, стал судорожно глотать.

День был особенный, осенний, батальон после трех недель не прекращавшихся боев отвели подальше от передовой, отправили в глубинку, где не было военных действий, где их ожидал трехдневный отдых, где можно было посмотреть новые фильмы, побывать на театральном представлении. К ним в расположение батальона прибыл концертный ансамбль. Певцов, музыкантов собрали из разных городов Германии: из Берлина, Дрездена, Дюссельдорфа, к ним подключили своих самодеятельных артистов – солдат и офицеров из полка.

Решили поднять дух фронтовикам, ожесточенно сражавшимся на передовой и потерявшим половину состава. Давно пора. Русские войска давят и давят, особенно досаждает дальнобойная артиллерия. Бои стали затяжными, изматывающими. От батальона осталась ровно половина. И немецкие части продолжали отступать, отходили на запад, сдавали прежде неприступные оборонительные рубежи. После бесславного завершения операции «Цитадель» немецкая армия выдохлась и откатывалась назад. Эрих уже знал, что русские освободили Орел, Белгород, Харьков, Новороссийск, Смоленск. С учетом этих побед английские бомбардировщики приступили к планомерной бомбардировке Берлина.

Эрих не верил своим ушам, но такова была секретная информация – на Германию за девять месяцев 1943 года англичане и американцы сбросили почти двести тысяч тонн бомб! Этого уже не скроешь. Письма из дома поступали отнюдь не радостные. Родные и близкие сообщали не только о бомбардировках, но и о погибших. Отпускники рассказывали, что за продуктами очереди, самые необходимые выдают только по карточкам. И не всегда успеваешь их приобрести. Некоторые пивные закрылись, не хватает ячменя. Появился черный рынок, на нем можно приобрести весь дефицит. Такого еще не бывало. Жены солдат, слава богу, еще получают денежные пособия – двести рейхсмарок. На них можно отовариться. Но говорили, что пособие сократят. Настроение среди солдат падало. Не помогали и прибывавшие в батальон молодые новобранцы, резервисты. Попадались и среди них бодрячки, которые пытались поднять дух, разглагольствовали о чистоте и избранности немецкой расы, о прежних победах, о готовности перейти к наступлению. Но сами из окопа нос боялись высунуть.

Никто мысли не допускал, что отступление может быть повальным, что враг отбросит их к границе рейха, войдет на территорию Германии. Фюрер произносил ободряющие речи. Геббельс ему вторил. Только ближайшие перспективы не сулили ничего хорошего. За пораженческие высказывания можно было отправиться в штрафной батальон. В газетах по-прежнему сообщали о тактических и стратегических передислокациях, о необходимости совершить обманный маневр, обойти противника с фланга…

Работа на коммутаторе дала Эриху ясное представление, как развивались события на фронте. Он знал, что от Орши до Минска примерно двести тридцать километров, от Минска до Варшавы – пятьсот пятьдесят. Но Варшава – это уже германская территория. Стало быть, от Минска до границ Третьего рейха остается примерно триста пятьдесят километров. Это совсем немного. Если отступать по пятьдесят километров в день, то такое расстояние можно преодолеть за одну неделю… Об этом страшно подумать. Эрих не раз мысленно чертил линию расположения фронтов – ничего ободряющего.

Наверху все чаще стали поговаривать о моральном разложении в войсках. Немецкие солдаты не выдерживали столь длительной, изнуряющей военной кампании. Их меняли составом, перебрасывали с фронта на фронт, но это общую обстановку уже не улучшало, солдаты хотели домой. Очень многим надоело воевать. Участились случаи дезертирства.

В одной давно оккупированной белорусской деревне штабной ефрейтор, выпив предложенной ему двумя старыми русскими женщинами картофельной водки или самогона, а по-немецки фузеля, заиграл на предложенной ему русской гармошке. Исполнял к удовольствию старушек немецкие и русские песни. Орал при этом во все горло: «Вольга, Вольга, Муттер Вольга, Вольга, Вольга руссландсфлюс»… Более того, он сумел уговорить посланного за ним сотрудника штаба остаться с ним, попробовать русского шнапса. Тот тоже выпил, и они вместе со старухами запели песни. По мнению обоих, там, где поют, там нет места для войны. И над белорусской деревней зазвучала популярная немецкая песня «Сегодня ты пьян, и завтра ты пьян»…

Конечно, о них доложили. Командир батальона приказал немедленно арестовать обоих певцов. Наказать по всей строгости военного времени… но предавать суду их не стали, а просто отправили на передовую. Без рассуждений.

В тесном коммутаторе во время дежурства Эрих, как и его напарники, обогревался от железной печурки. И, глядя на красные раскаленные угли, он все чаще вспоминал гражданскую жизнь, прошедшие мирные годы, которые теперь казались самыми счастливыми…

Трехдневный отпуск позволил ему основательно помыться, привести свои вещи в порядок, но от назойливых мрачных мыслей Эрих не освободился. Спасением от военного кошмара стал замаскированный в лесочке кинозал. Там можно было сесть на скамью и уставиться на экран. Фильмы привозили веселые, музыкальные, в них галантные офицеры приглашали на вальс утонченных дам, катали их в блестящих автомобилях по расцвеченным огнями улицам, говорили комплименты, смеялись, заходили в варьете, пили пиво, музыканты гудели в трубы. Казалось, что вся Германия только и делает, что танцует и поет. Когда привезли нашумевший фильм про войну «Большая любовь», то крутили его с утра до вечера. Оторваться от разыгрывавшейся на экране любовной мелодрамы было невозможно. Эрих посмотрел ее три раза. Но войны в фильме не было. Офицер люфтваффе, которого исполнял красавец Виктор Штааль, служивший в Северной Африке, прибыл в командировку в Берлин. Он зашел в варьете «Skala», увидел смазливую певичку, роль которой исполняла Цара Леандер, и влюбился в нее. Они укрываются в бомбоубежище, и ночь проводят вместе. Страстные объятия, поцелуи, клятвы в верности. Летчик снова в жарком небе над пустыней, сбивает английских асов. Его снова отправляют в Берлин, а его певичка выступает с концертами перед офицерами и солдатами вермахта в Париже. Ранение, госпиталь, долгожданная встреча. И вот они вместе, они смеются, они радостно смотрят на небо, где эскадры немецких бомбардировщиков летят в Россию…

Все красиво, романтично. Но после третьего просмотра Эрих задал себе вопросы, на которые не мог найти ответ: почему немецкий офицер воюет в Африке, зачем немецкие бомбардировщики летят в Россию? Чего добиваются? Германия не может растянуться на полмира. Где взять столько немцев? Испанцы, румыны, итальянцы воюют плохо. Они далеки от планов фюрера…

От размышлений его оторвал громкий голос фельдфебеля. Он сообщил, что до театрального представления осталось тридцать минут. Ровно в три часа всем желающим собраться в подвале лесопильни. Эрих отставил пустой котелок и вздохнул. Он размышлял – идти ему на концерт или нет. Сама программа его мало интересовала. Вот если бы встретить там какого-либо из знакомых, услышать, какие театральные пьесы идут во Франкфурте, в Берлине, Дрездене, Дюссельдорфе, что снимают в Бабельсберге, тогда был бы смысл. Все эти города ему не чужие. Там он выступал на сцене как профессиональный актер государственного театра, снимался в кино, там у него оставались друзья, любимые девушки. Ах, стоит ли о них вспоминать, если они ему не пишут?

Он развернул газету «Völkischer Beobachter». В ней, как всегда, сообщалось о выдающихся победах немецкого вермахта на всех фронтах, с юга до севера. И в Африке мы тоже победители. Нам очень нужен Тунис. Только победами завершались бои летчиков, танкистов, пехотинцев, моряков. И кратенько сообщалось о жестоких, бессмысленных налетах англо-американских бомбардировщиков на Кельн, Любек, Мюнстер, Берлин. Невероятно!

В подвальном помещении лесопильни было душно, но тепло, горели керосиновые лампы, спиртовые светильники. На небольшом возвышении, считавшемся сценой, в несколько рядов повесили маскировочные сетки, служившие портьерами. Эрих сидел недалеко от входа. После еды его разморило, потянуло в сон. Он успел заметить, что многие солдаты, сидевшие в шинелях на скамьях, клевали носом.

Этот спектакль был своего рода наградой за тяготы фронтовой жизни. Офицеры заняли первые ряды. Артисты из Берлина в комичном виде изображали бородатого дурака-Ивана, которого взяли в плен и который лопотал что-то на ломаном немецком языке, падал на колени, умолял взять его в Германию, просил показать эту благословенную страну, в которой царит немецкий порядок и благополучие.

Смеялись немногие, уж слишком большим дураком получался этот Иван. Такие шутки проходили в первый год войны, но не после Сталинграда, не после Курска. Спектакль поставили под девизом – «Немецкий солдат умеет воевать, а русский умеет только водку пить». В завершение слово взял местный комик, он старался развеселить публику шуточками и анекдотами, пародировал Сталина, крутил усы, морщил брови, старался говорить с грузинским акцентом. Посмеялись.

Эрих представил себе, что вот если бы здесь перед камрадами его попросили выступить… Он бы не смог. Не было в нем той прежней веры, пропала былая убежденность, что в этой войне присутствует дух романтики. Эта война совсем не была похожа на то надуманное театральное действие, которое разыгрывали в Берлине и показывали на экране…

Ведущий объявил, что военнослужащий-спецпропагандист, актер из Берлина Пауль Хофманн выступит с драматическим монологом. Раздались аплодисменты. На сцену вышел знакомый ему Пауль Хофманн, с которым они во Франкфурте сдавали государственные экзамены на звание профессионального актера. С ним стоило поговорить! Предстоящая встреча сулила юношеские воспоминания о театральных шагах на профессиональной сцене, о знакомых. Может, Хофманн знает что-то о Луизе Блюм? Хофманн повзрослел, отпустил бородку. Видимо, разрешили. С ним надо обязательно встретиться, парень он был симпатичный.

Эрих устроился поудобнее. Хофманн вышел в солдатской шинели, надел каску, взял в руки карабин. Присел на стул. Потом встал. Эрих подумал, что он собирается декламировать военные стихи. Но услышал другое. Совсем другое. Монолог назывался «Немецкий артист на фронте». Эрих не верил своим ушам… Он вцепился двумя руками в скамью и застыл. В полной тишине раздались знакомые ему слова. Сонливое настроение, как рукой сняло.

– Далеко остался мой родной Дюссельдорф, мой дом. Германия призвала меня выполнить свой долг. Со сцены на фронт. Еще вчера я изображал немецких королей, рыцарей, которые бились с неверными за правое дело. А сегодня сам стал рыцарем. Взял в руки карающий меч. Со сцены на фронт… Такое бывает только с артистом. Сценическое искусство – это акт перевоплощения, это игра не только для зрителя, но прежде всего для самого себя. Убедишь себя, убедишь и зрителей…

При этих словах лицо Хофманна ожесточилось. Он крепче стиснул карабин. В голосе зазвучали металлические нотки:

– Но человек один – беспомощен. Ему нужно окружение единомышленников. И такими единомышленниками стали сегодня в нашей стране люди нордической расы, арийцы – высшая категория человеческого развития. Они подняли знамя прошлого, они придали ему новые цвета – черная свастика в белом круге на красном фоне. Так против кого должен направить я свой карающий меч? Нас не любят французы, которые со времен Наполеона посягали на рейнские земли. Не любят англичане, их раздражает наш растущий морской флот. Нас ненавидят ближние соседи – поляки, русские. Мы огненным колесом прокатились по Польше. Данциг и Варшава наши. Мы в России. И она будут нашей! Все почувствуют железную немецкую волю!

Жидкие аплодисменты. Романтический монолог не действовал. Люди устали от деклараций. Эрих сидел истукан истуканом, не хлопал, не шевелился, не знал вообще, как ему реагировать на этот речитатив. Откуда у Хофманна появился его текст? Почти слово в слово. Это же был текст Эриха, с которым он выступал на экзамене на звание профессионального актера. Эрих сам его написал. Профессор Ламмер одобрил. Члены экзаменационной комиссии хлопали. Чьи это проделки?

Встречаться с Хофманном расхотелось. Эрих постарался выйти из подвала незамеченным. Дышал свежим холодящим воздухом. Что же это такое? Чистое воровство! Кто дал ему этот текст? Это, конечно, свинство присваивать чужой труд… А тут еще русские напомнили о себе. В небе появились три гудящих точки, за ними еще три. Они приближались. Самолеты спускались ниже и ниже. Это были русские штурмовики, они переходили на бреющий полет, пускали осветительные ракеты, старались разглядеть, что за движение происходит внизу. Летящие с неба русские машины как цели были очень удобны – только стреляй, но зенитные орудия на земле молчали. А самолеты после третьего захода на бреющем полете стали сбрасывать бомбы и все вокруг поливали свинцом. И начались взрывы. Все разбежались в укрытия.