Текст книги "Сбежавший из вермахта"

Налет продолжался недолго, всего минут десять, у самолетов, очевидно, кончился боезапас, и они улетели. А в батальоне стали подсчитывать ущерб. Бомбы разрушили укрытый в лесочке кинозал вместе с оборудованием, повредили три грузовика, два мотоцикла, уничтожили цистерну с водой. Погибших насчитали семь человек, десять раненых. Самое печальное, что одна из бомб попала в блиндаж, в котором располагались господа берлинские артисты. Они только вернулись после концерта, и к ним с воинскими подарками спустился командир пехотной роты лейтенант Уве Шмидт, с ним еще два офицера.

Взрыв был такой силы, что от блиндажа осталась одна воронка. Бревна разметало, превратило в щепки. Кругом земля, окрашенная кровью. Ничего не осталось от лейтенанта Шмидта, от двух сопровождавших его офицеров и от трех приехавших берлинцев. Это была самая большая потеря за все то время, что Эрих находился в батальоне. Настроение у всех было подавленное. Солдаты из батальона двигались от куста к кусту, от одного дерева к другому, нагибались к земле, собирали останки погибших, все найденное складывали в коробки, в мешки.

– Проклятье! – ругались солдаты. – Жаль лейтенанта, он был достойный человек, свой, начал войну с первого дня, стоял у ворот Москвы, воевал под Курском, собирался в отпуск, и вот на тебе, одна бомба – и бесславный конец. Не того убили русские, не того…

На следующий день была печальная церемония прощания. Деревянные гробы с останками погибших, сверху венки, звучали траурные речи.

– Второго такого командира роты поискать надо, – говорил фельдфебель собравшимся. – Лейтенант Шмидт сплотил людей, создал боевую роту. На днях он получил из дома письмо. Обрадовался. Стал собираться в отпуск. Уже чемодан приготовил. И все, нет человека. Его жизнь оставила глубокий след в сердце каждого. Мы всегда будем о нем помнить…

Раздались выстрелы в воздух. Фельдфебель был безутешен. Он отозвал Эриха в сторонку. Голос у него был сиплый, далеко не начальствующий. Изо рта пахло перегаром.

– Тяжело, Ридель, тяжело… Как буду без него, не знаю. Мы за ним были, как за каменной стеной. А теперь кого назначат? Как к новому привыкать? Я человек немолодой, неуживчивый. – Он вздохнул, смачно сплюнул. – Мы тут решили, что тебе придется отправиться во Франкфурт, на родину Шмидта. Это не только недельный отпуск, это выполнение ответственного задания нашей боевой роты, Ридель. Это деловая поездка. Франкфурт же твой родной город?

– Да, – с замиранием сердца ответил Эрих.

– Тебе лично предстоит вручить супруге, то есть вдове, – поправился он, – письмо и чемодан Уве Шмидта, который он собрал для отпуска. Поезжай, камрад. Вспомни нашего друга лейтенанта. Сходи в кирху к пристеру. Расскажи о камраде, утешь мою душу. Тьфу ты, не могу поверить, что его нет с нами…

Фельдфебель не договорил, отвернулся, сжал кулаки и снова сплюнул.

– Мы отомстим за него, Ридель, так и передай ей, отомстим. Разобьем Иванов, не пустим их на наши земли. – Он кулаком вытер глаза. – Тебе нужно будет еще побывать в Берлине. Навести там вдову артиста Хофманна. Это он организовал нам концерт. Вот такая у тебя печальная задача… А теперь иди. Собирайся, времени на сборы – двенадцать часов. Утром отправляйся в батальон, доложить начальству о готовности. Гауптман Хойс отдаст приказ. Проездные и прочие документы получишь в канцелярии полка, там же казначей выдаст тебе денежное содержание и сухой паек.

Эрих вернулся в свой блиндаж. Присел на койку. В душе у него был полный сумбур. Как все это переварить? С одной стороны, надо бы радоваться. Он получил наконец долгожданный отпуск. Но этот отпуск был оплачен кровавой ценой. Погиб Хофманн, и вместе с ним исчезла тайна монолога, который он читал со сцены. Кто раскроет ее? Да и нужно ли теперь этим заниматься? Погиб лейтенант Шмидт, который сделал его ефрейтором, посадил на коммутатор. И этот факт будет еще долго его мучить. «О мертвых ничего, кроме хорошего», – говорили древние римляне и были правы…

В блиндаже было душно, тихо. Все спят, слышно похрапывание, парни видят сны. Он расстегнул ворот кителя, прилег и не мог уснуть. Его мысли невольно вернулись к мирной жизни. Чем он будет заниматься, когда закончится война? Будет ли востребовано театральное искусство? Что начнут показывать на сцене? Классику? Современность? Какую? Про войну? Про солдатскую окопную жизнь? Куда интересней смотреть на галантных офицеров, целующих красавицам дамам нежные ручки…

Утром Эриху в канцелярии передали письмо. Его принес вернувшийся из отпуска солдат соседнего батальона. Голубой чистый конверт. Никаких надписей и штампов. От кого бы это? Он вскрыл конверт. Письмо было от Альмут. От Альмут Вагенхауз, замужней артистки дюссельдорфского театра, с которой у него был мимолетный роман. Он удивился, стал читать. Альмут, по ее признанию, писала почти в полной темноте, находясь в домашнем бункере. Со свечами проблема, не всегда их достанешь.

«…Пришел тот самый камрад, который передал устную весточку о тебе, он сообщил, что ты жив и здоров, – писала она. – Когда отпуск у него подойдет к концу, он зайдет к нам снова, и я смогу передать с ним мое послание. Он рассказывал о твоей солдатской жизни много такого, что не найдешь в газетах. Так я узнала, где ты находишься. Радио сообщает, что в той местности проходят тяжелые бои и что вы отражаете атаки русских. Но по радио об этом говорят постоянно.

Тебе, конечно, интересно знать, как у нас в Дюссельдорфе? К сожалению, ничем порадовать не могу. Противовоздушные сирены стали выть чаще, нам приходится укрываться в бункере. Мой Фолькер от расстройства заболел, у него плохо с почками, врачи посоветовали ему уехать на юг, на воды. Там больше солнца и меньше взрывов.

Я поселилась у отца. У него свой подвал, в нем теперь мы все укрываемся. Отец повесил на стены картины, притащил диван, два кресла. Стало уютнее. Есть печурка, можно варить кофе, правда, если таковой имеется. В этот подвал приходят теперь соседи. А куда им деваться? Мы друг друга давно знаем, доверяем, поэтому говорим о политике, о тяжелом экономическом положении. Оказывается, у нас плохи дела с урожаем, некому собирать. Не получили мы ту украинскую пшеницу, которую нам обещали.

В газетах стали писать об актах саботажа, о пойманных шпионах, об изменниках, ничего раньше этого не было… Что происходит? Никто ничего не понимает!

Ладно, не буду о печальном. Театр работает только в выходные и то, если нет бомбежек. Состав сильно изменился, всех молодых забрали. У нас в труппе одни женщины и пожилые мужчины. Недавно видела фильм с твоим участием “Семейный учитель”. И прослезилась, ты прекрасный комедийный актер, Эрих. Умеешь петь, танцевать, играть на фортепиано. Тебе не нужно было уходить на фронт. Это глупость, глупость… Кстати, кто эта Луиза Блюм? Она постоянно вешалась тебе на шею, и целовались вы страстно. Надеюсь, это только на экране… А у меня нет ни одной твоей фотографии.

Если ты приедешь в отпуск, может быть, заглянешь на Рейн, в Дюссельдорф? Тогда мы попразднуем. Наверстаем все, что упустили. Уже неделя, как у нас стоит прекрасная погода, я иногда сажусь на велосипед и еду на набережную. Там гуляю в одиночестве, наслаждаюсь тишиной и свободой. Но все это без тебя. На самом деле все грустно, грустно…»

Он не заметил, как отвернулся к стенке и уснул. И снился ему гостеприимный Дюссельдорф, городской театр и его участие в постановке трагедии Иоганна Вольфганга фон Гёте «Эгмонт», к которому Бетховен написал свою знаменитую увертюру. Тогда с Эрихом случилась большая неприятность…

12. Гастроль в Дюссельдорфе

Исполнилось его желание приехать в Дюссельдорф, на Рейн, на одну из самых мощных и легендарных рек Германии. С ней связано столько сказаний! Один миф о нимфе Лореляй, сидевшей на высокой скале, чего стоит. Своим пением и дивными волосами она соблазняла моряков. А нибелунги, эти короли-карлики из подземного царства, спрятавшие на дне Рейна свои сокровища? Рихард Вагнер, любимый композитор Гитлера, тоже вегетарианец, написал несколько опер на эту тему.

Рекомендации ему дала антрепренер из Берлина Илона Райнеке, работавшая в Немецкой государственной театральной палате. Эриха, конечно, волновало, как вольется он в незнакомый коллектив, как примет его генеральный интендант герр Майер, какой репертуар в театре, какую предоставят ему первую роль. Одно дело похвала профессора Ламмера, коллег по сцене в родном Франкфурте и совсем другое – новое профессиональное сообщество, где все смотрят на тебя оценивающе и критически. Этот-то, приезжий, он откуда? Из Франкфурта-на-Одере? Из прусской провинции? Какой он конкурент! Надо указать ему свое место. Недоброжелателей в коллективе всегда хватает.

Свои сопроводительные бумаги и рекомендательные письма Эрих отнес в канцелярию генерального интенданта. Секретарша просмотрела их, осталась довольна и предложила ему для проживания однокомнатную квартирку в доме на улице Штернштрассе. И набережная недалеко, и до театра рукой подать. Место тихое, спокойное. В квартирке есть кухонька, туалет отдельный, он на первом этаже, ходить туда надо со своим ключом. Сама квартирка, правда, расположена в подвальном помещении, но это не страшно, верно? Он же одинокий человек и целый день будет занят в театре. Двадцать рейхсмарок в месяц за такое актерское жилье вполне сносная цена. Не так ли, герр фон Ридель?

Эрих согласился, что цена приемлемая и подвал ему не страшен. Но когда прибыл на место и переночевал, то сразу распознал, что тихой и спокойной его подвальную квартирку никак не назовешь. В шесть часов утра над головой гремели металлические контейнеры. Грузчики подвозили уголь. Как ему сказали соседи, первоначально в его квартирке был угольный склад, со временем его переоборудовали, превратили в жилое помещение с кухней, а туалет оказался на лестничной площадке. Теперь уголь сгружают в других подвалах. Чуть позже в соседнюю мясную лавку подвозили мясо, и выхлопная труба пикапа гудела где-то над головой, а потом по булыжной мостовой гремела тележка зеленщика, за ним – молочника. В общем, только к полудню улица успокаивалась. Пришлось пойти в аптеку и купить восковые затычки для ушей.

Как сказал генеральный интендант театра Хартмут Майер, на первых порах герру фон Риделю предстояло подключиться к репетициям комедийной пьесы местного драматурга Фолькера Вагенхауза «Муж, жена и соседи», которую превратили в водевиль с музыкой, пением и танцами. Герру фон Риделю предлагалось сыграть двух персонажей – соседа-ворчуна и приятеля-соблазнителя. Для первой роли нужен только грим, бородка у него есть, и голосу надо придать ворчливость. У него два выхода. А вот для второй роли… Согласно второй роли ему надо было выходить пять раз. И при этом петь, танцевать. В руках у него будет гитара. Эрих со всем согласился, чем обрадовал интенданта – не нужно брать человека из кордебалета или оркестра.

И Эриха отправили на сцену знакомиться с персонажами пьесы. Согласно замыслу автора приятель-сосед (его роль исполнял местная знаменитость Йоханнес Леманн) должен был соблазнить главную героиню, которую исполняла солистка театра Альмут Вагенхауз. Но на первую репетицию Леманн не пришел, заболел. Пришлось Эриху взять на себя двойную нагрузку. Альмут ему понравилась с первого взгляда. Это была тридцатилетняя высокая брюнетка с живыми карими глазами. Она очень хорошо пела. Эрих сел за рояль, стал ей аккомпанировать, подпевал. Когда появился оркестр, она пригласила его на вальс, и они вместе закружились. У нее была гибкая талия, крутые бедра. Ее муж, тот самый драматург Фолькер Вагенхауз, лет на пятнадцать старше, с солидным брюшком, присутствовал на репетиции. Эрих подумал, что этот толстячок лучше подошел бы к роли соседа-ворчуна, но еще лучше, если бы сидел себе дома. Но драматург сидел в зале. В партере. Сидел законно, заполнял собой все кресло и не сводил со сцены ревнивых глаз. Он очень косо посматривал на новичка из Франкфурта.

Эрих, понимая пикантность ситуации, вел себя достойно. Никаких вольностей, никаких намеков. После репетиций вся труппа по обычаю заваливалась в расположенное рядом театральное кафе «Легенды Рейна». Там играли в бильярд, в шахматы, резались в карточные игры, чаще в скат, который зародился в Тюрингии. Открывалось кафе в восемь утра, и в нем можно было позавтракать перед репетицией, почитать роль. В кафе Эрих познакомился с немолодым актером Фрицем Кляйне, который годился только на исполнение ролей пожилых героев. Есть в театре такая неписаная должность – актер на пожилые роли. У Кляйне накопился пятидесятилетний сценический опыт. Он с блеском выступал в королевском театре Вильгельма Второго в Берлине, был лично знаком с великой итальянкой Элеонорой Дузе, знал ее воздыхателя итальянского поэта Габриеле д'Аннунцио. В репертуаре Кляйне были короли, графы, князья. Он не раз играл чарующих любовников и мог многое что рассказать.

Эрих слушал его внимательно, лишние вопросы не задавал и за свой счет заказывал напитки. Эрих вообще был предупредителен ко всем, особенно к дамам и быстро вписался в театральную компанию. А вот драматург Фолькер, большой любитель традиционного дюссельдорфского темного пива «Альт», от коллектива откололся. Он перестал посещать любимое питейное заведение. К вечеру у него начинала болеть голова. И он отправлялся домой. Его жена Альмут, наоборот, неожиданно прониклась любовью к темному пиву, при каждой свободной минутке забегала в кафе, заказывала кружечку. И ждала там нового артиста, Эриха фон Риделя. Ну и что из этого?

Шутили, смеялись. Приходили другие актеры. Тоже заказывали «Альт». Потом кельнеры приносили травяной ликер или корн. Вечером, когда все расходились, он провожал Альмут. Она сама вызвалась показывать ему красоты вечернего города и волнующий Рейн. Он не возражал.

Они гуляли по темневшей набережной, смотрели на волны, говорили о Лореляй, вспоминали другие легенды, ну и целовались. Альмут оказалась такой страстной, целовалась до самозабвения. Потом они шли к нему в подвальчик, выпить кофе. И снова что-то жарко обсуждали…

Как-то утром, не успел Эрих подойти к театру, как у него перед носом распахнулось дверь, и на пороге появился помощник генерального интенданта Рольф Крумм. Он курил сигару, пускал дым, загораживал проход и смотрел на него с усмешкой.

«Ну вот, – тревожно пронеслось у Эриха в голове, – уже доложили. Кто-то из актеров решил подложить ему свинью, настучал, сообщил, что драматург теперь рогоносец. А может, кто из соседей?»

Германию обуяла какая-то повальная болезнь стучать на соседа. Все старушки, высовывающиеся в распахнутые окна, – потенциальные стукачки. Они лучше любого полицейского следили за нравственностью и порядком в рейхе. И если замечали малейшие отклонения от нормы, тотчас доносили в полицию. Хорошо хоть не в гестапо. Сколько раз говорил он себе, не связывайся с замужними красавицами, особенно с теми, у которых мужья сидят в зале.

– У тебя все в порядке? – сощурив глаза, спросил помощник.

– Абсолютно все, – без тени улыбки серьезно ответил Эрих.

– Ничего не натворил?

– Нет, – уверенно сказал Эрих, а сердце его екнуло. С утра и такие вопросы?

– После репетиции зайди к шефу, – помощник не спускал с него прищуренных глаз. – Он ждет. У него конфиденциальный разговор с тобой. – И освободил проход.

Эрих только молча дернул плечами. Он три недели в театре. Еще не успел ничего натворить.

После репетиции Эриха пригласили в кабинет. Генеральный интендант поздоровался с ним очень любезно, предложил сесть. Секретарша принесла ему чашечку кофе.

– Хочу сообщить вам, герр фон Ридель, что на ноябрь у нас запланирована постановка трагедии Иоганна Вольфганга фон Гёте «Эгмонт», к которому Бетховен написал свою знаменитую увертюру. Это выдающаяся классическая трагедия, вы читали ее?

– Еще не успел.

– Тогда я напомню вам некоторые ее особенности. Все происходит в Нидерландах, в Брюсселе, примерно в 1568 году. В стране правят испанцы-католики, народ же симпатизирует лютеранству, проникающему из Германии. Граф Эгмонт католик, но жаждет освободить страну от католиков испанцев. По пьесе Эгмонт влюбляется в девушку Клэрхен. Прибывший из Испании коварный герцог Альба заманивает графа в ловушку. Ему грозит смертная казнь. Финал у пьесы очень печальный. Клэрхен, узнав об участи Эгмонта, принимает смертельный яд. Графа Эгмонта ведут на эшафот. У зрителей на глазах слезы. – Интендант остановился, отпил кофе. – Наши актеры готовы к исполнению этой трагедии. Однако, по заведенной традиции, главную роль Эгмонта за приличные деньги мы отдаем заезжей знаменитости. Эта участь не только нашего театра. В этом году своим прибытием нас почтит известный актер берлинского государственного театра Конрад Штольц. Он написал мне письмо. Я зачитаю его пожелание: «Просил бы вас назначить моим секретарем молодого симпатичного юношу. Первую сцену с его участием важно сыграть в ускоренном темпе, это придаст оживление всему спектаклю». – Интендант внимательно посмотрел на Эриха. – У секретаря непростая задача, надо зачитать просьбы граждан, в том числе требования солдат о выплате причитающихся им денежных средств, жалобы солдатских вдов о притеснениях, есть жалоба о том, что солдаты надругались на дочерью трактирщика. Не буду их перечислять. В пьесе семь таких жалоб. Вам придется их все заучить. Наш репертуарный совет остановился на вашей кандидатуре, герр фон Ридель. – Интендант допил свой кофе. – Вы молодой, симпатичный, подвижный, подающий надежды артист. Вам и придется стать секретарем у графа Эгмонта.

У Эриха отлегло от сердца, он сделал свободный выдох и тоже допил свой кофе.

– Я знаю, – продолжал интендант, – что сейчас вы заняты в водевиле, у вас там две роли, приходится полностью выкладываться, надо петь, танцевать. Замечательно, что вы все это умеете. Но тем не менее, – интендант поднялся, – вам придется разучивать роль секретаря. Вы должны понравиться берлинской знаменитости. Выучить текст вполне вам по силам. – Интендант протянул ему руку.

Эрих пообещал, что все исполнит, как требуется, и вышел из кабинета.

Отлегло. Чего это помощник интенданта так его напугал? Неспроста. Есть у него какая-то каверза. Ну да бог с ним. В театре бог – интендант, а не его помощник. Эрих отправился в артистическое кафе. Там его уже ждали Альмут и Фриц Кляйне. Им не терпелось узнать, зачем шеф вызывал Эриха. О чем они так долго беседовали? Эрих заказал Кляйне и себе пива. С ответом он не торопился, надо было помучить своих новых друзей. А потом по секрету рассказал, что ему сделано лестное предложение сыграть с берлинской знаменитостью. У него роль секретаря графа Эгмонта. Фриц отечески похлопал его по плечу.

– Похвально, мой юный друг, похвально! Я рад за вас. Вот это правильное начало карьеры, – он натирал мелом свой кий и предложил Эриху партию. – Роль секретаря занудна, – продолжал он, – в ней много текста, его надо учить, но я подскажу вам, как можно всего этого избежать. А теперь приступим к разгону шаров.

Альмут посидела, посмотрела, как они самозабвенно гоняли бильярдные шары (на нее внимания не обращали), и обиженно ушла.

Этого они как раз и дожидались. Перестали гонять шары, сели за столик и стали пить пиво, которое, как всегда, проиграл Эрих. Кляйне начал рассказывать:

– Скажу вам по секрету, что наш замечательный поэт Гёте по сути своей не был хорошим драматургом. У него много выспренних слов, но мало смысла. Классическая личность. Он терпеть не мог табачный дым, не выносил запах чеснока, боялся клопов и ненавидел… попов. – При этих словах Кляйне улыбнулся. – Да-да, не сомневайтесь. Он был атеистом. Христианство для него, что красная тряпка для быка. Это важно для понимания особенностей творчества Гёте. Его пьеса «Эгмонт» не столько трагическая, сколько героическая. В ней наш поэт, это тоже между нами, выступает как против католиков, так и против лютеран. Вот так-то, мой юный друг… В 1890 году по случаю юбилея Национального театра в Веймаре я играл как раз секретаря Эгмонта. И был, как и вы, новичком. Судьба даровала мне знакомство с актером на пожилые роли нашей труппы. – Кляйне сделал большой глоток вытер с губ пену. – Он был выходец из Веймара, рассказал мне много интересного из личной жизни Гёте. Вы были в Веймаре?

– Нет.

– Рекомендую съездить. Посетите музей Гёте, послушайте рассказы о нем, проникнитесь духом его творений. Это полезно.

– А что вы можете сказать о роли секретаря Эгмонта?

– Тот актер на пожилые роли обратил мое внимание на режиссерские пометки герра надворного советника фон Гёте. Там записано, что секретарь за столом с бумагами беспокойно встает… Он встает с бумагами в руках! Значит, так, достаньте себе несколько листов бумаги, запишите на них весь ваш текст. Прономеруйте, чтобы не запутаться. Останется лишь пара начальных слов, которые вам следует заучить. Остальное у вас на бумаге. Вы еще молоды, мой друг, вам придется учить много всякой ерунды. Поэтому не засоряйте себе голову лишними знаниями. Я усвоил уроки актера на пожилые роли в Национальном театре чудесного города Веймара еще в 1890 году! Бог мой, как летит время, сейчас уже другой век, через два месяца 1941 год…

Эрих не выдержал и спросил:

– И получилось? Никто ничего не заметил?

– Все получилось, дорогой мой Эри! Все получилось распрекраснейшим образом! Никто ничего не заметил. Ни режиссер, ни актеры. А публике все равно. Она следит за действием и ждет смешных реплик. Так что рекомендую.

Эрих решил воспользоваться хитроумным методом. Он еще раз перечитал всю сцену. Насчитал ровно семь вопросов графа и семь ответов секретаря. По объему – семь полных страниц текста! Запоминать такое? Голова вспотеет.

В отделе реквизита он достал изготовленный под старину пергамент, переписал на него письма, запросы, жалобы, которые он согласно Гёте должен был зачитывать Эгмонту. Все, теперь роль секретаря состояла из семи пергаментных листов. Бумаги, по совету того же актера на пожилые роли, он убрал в портфель из свиной кожи, позаимствованный из того же отдела реквизита. Сложил их по порядку. Нумеровать не стал. Он будет читать их по очередности.

На первой репетиции Эрих понял, что все сделал правильно. Он выразительно читал свою роль. Никто не заметил его махинаций. Теперь репетиции в водевиле доставляли ему особое удовольствие, и, главное, у него появилось больше времени для прогулок по набережной с Альмут. Итак, с ролью секретаря он справился. Текст он зачитывал играючи. Ни у кого не вызывало сомнения в том, что одаренный молодой человек из Франкфурта-на-Одере за короткий срок сумел выучить столь сложную роль.

Интендант похвалил его за усердие. Помощник интенданта смотрел на него с явной неприязнью. Прибывший из Берлина исполнитель роли графа Эгмонта не принимал участия в текущих репетициях. Он изложил интенданту свое видение роли и гарантировал, что на генеральной пробе органично вольется в состав. До этого на репетициях роль графа Эгмонта, по предложению интенданта, исполнял драматург. Вернее, не исполнял, а читал. Интендант сказал, что настоящий драматург должен вместе со всеми творить на сцене, а не отсиживаться в зале.

Труппа с нетерпением ждала первую репетицию с берлинской знаменитостью. Заезжий столичный гость вместе с интендантом явился точно в назначенное время. На сцену поднялся улыбающийся пожилой человек. Он был высок ростом, худощав, с солидными залысинами, настоящий старый граф, но никак не молодой и пылкий любовник, которого предстояло ему изобразить.

Граф Эгмонт понимал, что должен произвести приятное впечатление. И он произнес короткую приветственную речь. Поблагодарил собравшихся, выразил надежду, что вместе они сумеют разыграть спектакль и завоюют симпатии публики. Затем его подводили к каждому участнику. Он приветливо улыбался, подавал руку каждому, заглядывал в глаза, одобрительно кивал, переходил к следующему. Около своей пассии Клэрхен, ведущей актрисы театра Альмут Вагенхауз, задержался подольше. Девушка была яркой брюнеткой, ее живые карие глаза буквально светились, пройти мимо и не задержаться он просто не мог.

Короче, своими светскими манерами Эгмонт старался всех очаровать. Но не очаровал. Нанесенный розовый грим не мог скрыть его мимических морщин, за белым стоячим воротником проглядывала дряблая шея. В таком возрасте лучше перейти в стадию актера на пожилые роли, как Фриц Кляйне. Но что поделаешь, Дюссельдорф предполагает, а Берлин располагает…

На заключительной репетиции с подсказки помощника интенданта граф Эгмонт внес кое-какие изменения в постановке. Во время его выхода секретарь должен был не подниматься из-за письменного стола, как у Гёте, а стоять у двери и держать портфель с бумагами под мышкой. И бумаги не в портфеле, а снаружи. Эгмонт вбегает, нечаянно толкает секретаря, сам садится за стол и начинает задавать свои вопросы. Интендант согласился со своим помощником, что такой выход графа внесет оживление.

Все сцены проиграли. Эгмонт, как договаривались, толкнул секретаря, тот чуть не упал на пол, все засмеялись. Граф уселся за стол и стал ехидно задавать вопросы. Эрих с зажатым под мышкой портфелем, держал в руках бумаги и в тон ему живо отвечал. Интендант остался доволен. Спектакль получился. В завершении сцены граф Эгмонт одобрительно пожал своему секретарю руку.

После завершения репетиции Эрих отправился в театральное кафе. Хотелось поделиться с актером на пожилые роли своей удачей. Его опять похвалили! Актер на пожилые роли натирал мелом кий, бил по шарам, Эрих заказывал пиво.

– Ну что я вам говорил, коллега, я заранее знал, что вы окажетесь на высоте. Давайте за удачу. Надо пропустить по одной. Мы с вами заслужили поощрение.

Эрих подозвал кельнера и попросил записать два коньяка на свой счет.

На премьеру «Эгмонта», как и в прошлые годы, пришла вся знатная публика Дюссельдорфа. В партере сидели обер-бургомистр с женой, партийные функционеры, все учтиво раскланивались, мужчины в смокингах говорили разодетым дамам комплименты, пахло цветочной водой. Заиграл оркестр, свет притушили, в зале все стихло, занавес подняли…

Наблюдавший из-за кулис за залом Эрих отправился в гримерную. Он сел перед зеркалом, поправил прическу, вытянул кружевной воротничок, потом проверил бумаги. Оставалось дождаться вызова. Он был спокоен, листы пергамента с записанной ролью были наготове в портфеле, оставалось только достать их, сунуть все под мышку и по очереди зачитать. И вот ожидаемый голос в громкоговорителе: «Секретарь, пожалуйста, на выход».

Он прислонился, как договаривались, к дверному косяку, портфель и бумаги зажал локтем. И начал свой монолог:

– Его все нет и нет, я уже два часа дожидаюсь с пером и бумагами наготове. Надеялся хоть сегодня уйти, не задержавшись…

Но вот появился граф Эгмонт. На генеральной репетиции он вбегал, слегка толкался, но на премьере решил, видимо, удивить публику своим темпераментом и буквально ворвался на сцену. При этом он сбил с ног стоявшего у двери секретаря. Эрих выронил портфель, растянулся на полу, бумаги разлетелись.

Эгмонт подлетел к суфлерской будке, резко развернулся, подскочил к письменному столу, сел, поставил руки, как опоры, и грозно воззрился на своего ползавшего по полу секретаря. Эффектный получился выход! Комический. Публика зааплодировала. Но что было делать Эриху? Он не только оказался на полу, но и растерял все пергаментные листы. И теперь в спешном порядке собирал их. Куда их совать, в портфель?

Публике такой выход понравился, зал гудел от лицезрения униженно ползавшего по полу секретаря. Граф был доволен своим выходом и улыбался.

– Ну что там у тебя? – задал он свой первый вопрос.

– Все готово, и три гонца дожидаются вас.

– Ты, видно, считаешь, что я слишком долго отсутствовал: физиономия у тебя недовольная.

– Я давно жду ваших приказов. Бумаги на месте, могу зачитать!

– Начни с самого важного.

И тут Эрих замолчал. Он стоял на коленях, сжимал под мышкой портфель и судорожно соображал, как быть? Листы он собрал, но следовало разложить их по порядку. В листах не было нумерации! Дурацкая пауза затянулась. Граф в нетерпении стукнул кулаком по столу. Секретарь заметно вздрогнул, но продолжал молча стоять на коленях. Граф сверлил его глазами. Эрих запыхтел. Он перебирал листы и не знал, какую реплику зачитывать. Открыл портфель, посмотрел в него. Сунул туда лист и неожиданно для себя ляпнул: есть жалоба о том, что солдаты надругались на дочерью трактирщика, надо бы ее рассмотреть. В зале раздались смешки, а граф округлил глаза. Невпопад. Эрих не знал дальше текста. Не знал он, в каком порядке читать. Граф Эгмонт не спускал с него глаз и задал второй вопрос. И вместо второго ответа Эрих зачитал ему, кажется, седьмой или шестой…

Эрих все-таки сумел подняться с колен. Он нервно перебирал бумаги, ему мешал портфель, ноги у него заплетались, он все еще не знал, в какой последовательности зачитывать ему текст! Граф Эгмонт не понимал своего молодого партнера. Почему он несет чушь? Почему не говорит то, что прекрасно говорил на генеральной репетиции?

Но надо было играть, надо было спасать сцену. Граф задал пятый вопрос, ответ на него последовал первый, он задал наконец последний седьмой. То, что он услышал, повергло его в полный ужас… На лбу графа заблестели капли пота. Он был взбешен, поведение секретаря сбивало его с толку. Все невпопад. Пьяный?! У обоих актеров по лицам градом покатился пот. У графа от злости и непонимания. У Эриха от напряжения и полной беспомощности. Эффектное появление высокого государственного актера было сорвано. Бездарный актеришка из глубокой провинции нес полную околесицу. И заключительные слова Гёте: «Собери свои бумаги! – граф дополнил своей уничижительной репликой: – И убирайся отсюда ты, ничтожество!» И снова аплодисменты.

Несколько минут спустя в гримерную к Эриху влетел кипевший от ярости и негодования интендант театра. Но застал там одного костюмера. Тот вешал в гардероб платье секретаря.

– Где эта скотина из Франкфурта, я из него отбивную по-дюссельдорфски сделаю! Куда он делся? Привести его ко мне немедленно! Завтра я вышвырну его вон из театра! Но прежде он будет у меня в ногах валяться! Где он?

Костюмер не откликался. Интендант схватил его за грудки.

– Говори, куда он сбежал? Где прячется? Говори, или вылетишь с ним вместе!

– Он убежал сразу, герр интендант. В гриме, но без костюма. Куда, не знаю.

А виновник скандала покинул театр через скудно освещенный черный ход. Он покинул театр так быстро, что никто толком не смог его заметить. Он бежал по вечерним, темным улицам, несся к своему спасительному подвалу. Ноябрьский дождь бил в лицо, холодный ветер проникал под одежду. Он задержался только на мосту. Внизу чернела вода.