Текст книги "Сын Петра. Том 4. Потоп"

В принципе, Джеймс мог немного снизить накал ситуации, начав поставки еды из Ирландии в Англию. Но критически это ничего не меняло. Так-то англичане ирландцев, по сути, грабили, получая еду за бесценок. Если же ее продавать, то еда не окажется достаточно дешевой, чтобы крестьяне смогли выживать на смешные зарплаты мануфактур. Если же их поднимать, то ремесленные товары уже не будут дешевыми.

Да и ирландцы с шотландцами такого не одобрят. Они готовы продавать еду кому угодно, кроме англичан. И такой маневр подорвет позиции Джеймса. Сейчас за него горой народные массы, из-за чего высшая аристократия, более лабильная и подвижная, вынуждена оказывать ему поддержку. А после такой выходки трон под ним, без всякого сомнения, зашатается…

– Ситуация… – медленно произнес Джеймс.

– Вы переживаете о своей сестре? – спросил архиепископ.

– О ее душе. Отказ от католичества – это верный путь в ад, да и отдавать ее этому русскому варвару…

– Говорят, что этот варвар – один из самых образованных людей в Европе. В научных журналах опубликованы его статьи с изобретениями. А про его рецепты приготовления кофе судачит вся Европа.

– А душа?

– Если Папа напишет вам письмо, в котором гарантирует душеспасение вашей сестры, пошедшей на такую жертву ради честных католиков, вас это удовлетворит?

– Без всякого сомнения, – кивнул Джеймс. – Слово Папы для меня высший авторитет в делах духовных.

Архиепископ торжественно кивнул, принимая ответ.

– А вам, сир, – произнес один из лордов, – было бы славно попытать счастья в сватовстве к Софии Гедвиге Датской.

– Она же старше меня.

– Несильно. Но это позволит нейтрализовать союз вашей сестры с принцем Георгом Датским. У датчан сильный флот.

– Да, но почему они окажут помощь мне, а не Анне?

– Потому что вы можете предложить им выкупить Оркнейские и Шетландские острова, на которые претендует Фредерик IV как король Дании и Норвегии. А ваша сестра – нет. Кроме того, вы можете предложить им выкупить одну из колоний.

– Мне не хотелось бы терять все колонии. Да и острова…

– Главное – не потерять Шотландию и Ирландию, сир. Колонии мы удовлетворить все равно не сможем. А потому их у нас довольно скоро отнимут. Так что их продажа лишь попытка выручить деньги на продаже горящего дома. Что вы так на меня смотрите? Дешевых ремесленных товаров у нас просто нет в достатке, и взять их неоткуда. Из-за чего утрата колонии – дело решеное. Пять лет? Десять? Сколько они протянут без метрополии? Да и переселять туда некого. Ирландия опустошена англичанами и долго будет оправляться, да и в Шотландии с населением все скудно. А острова на севере… эти голые скалы? Нам сейчас не до них.

– Даже если продадим Дании эти острова и одну или две колонии, то вряд ли получим ее поддержку на долгое время.

– А нам надолго и не нужно, – улыбнулся архиепископ. – Десять-двадцать лет, и английского флота не будет. Сгниет, а его остатки задавят голландцы с датчанами. При этом английские заводчики разорятся, а их работники разбегутся и перемрут на сельских работах, к которым совсем не привычны. Города запустеют. А сама Англия погрузится в пучину внутренних проблем. Им станет не до нас. Особенно если и мы сами не станем сидеть без дела.

– Эх… – тяжело вздохнул Джеймс Стюарт. – Может, как-то обойтись без России?

– Русские продали в Мекленбург пятнадцать тысяч новых хороших мушкетов. Дешевле голландцев. И нам могут тоже продать. И не только их. И своих людей прислать для обучения нашей армии, – произнес архиепископ. – Франция показала свою сущность. И в угоду сиюминутным интересам поступилась католичеством. Серьезную помощь она нам не окажет. Габсбурги тоже. У них в ближайшее время будут большие проблемы.

– А у России не будет?

– Будут. И очень серьезные. Но они с ними справятся. Да и помощь вам их вряд ли обременит.

– Грядет что-то серьезное? – напрягся Джеймс.

– Я пока не уполномочен об этом говорить. Да и рано.

– Людовик что-то задумал новое?

Архиепископ лишь развел руками и загадочно улыбнулся. Отчего король Джеймс нервно хмыкнул. И продолжил выхаживать по помещению, обдумывая ситуацию…

* * *

Тем временем в Стокгольме вело весьма продуктивные переговоры российское посольство…

Голод, который предрекал Петр, не только сбылся, но и обрел куда более масштабные, уродливые черты, перекинувшись из Финляндии в собственно Швецию и ударив там по городскому населению.

Отношения при этом с Данией, Мекленбургом, Саксонией и особенно Голландией у шведов были аховые, из-за чего купить на внешних рынках продовольствие им было крайне сложно. Тупо не продавали. Только за двойную цену. А, учитывая дыру в казне, Стокгольм и по обычной не сильно-то мог много чего приобрести. Ведь на казне висел долг. Где-то порядка миллиона талеров внутренний, и столько же – внешний. Что составляло три ее годовых дохода. Довоенных. Сейчас же… сложно было даже представить. А где долг, там и проценты.

Кризис нарастал.

Зимний голод должен был перерасти в еще более ужасный вариант после посевной. На нее же требовались семена и рабочие руки. А руки оказались ослаблены. С семенами же… Их изъятие грозило превратить весну и начало лета в натуральную катастрофу.

Но это только одна плоскость беды.

Шведы отчетливо видели, как готовятся их соседи. В первую очередь датчане и мекленбуржцы, которые облизывались на Сконе и Померанию. Саксония пострадала от минувшей войны сильнее всего. Там зимовал основной корпус армии Карла XII, а потому разграбили ее весьма основательно, порушив многие мануфактуры. Из-за чего она сидела тихо. Дергаться было нечем. А вот король Пруссии зашевелился. Непонятно – зачем и почему. Но в любом случае это ничего хорошего не сулило.

В Стокгольме все отчетливее ощущали наступающий конец.

Полевая армия державы была уничтожена.

Вооружений нет.

Закупать не на что и не у кого.

При этом в стране финансовый кризис из-за долгов, голод и… В общем, все шло к тому, что путь независимости Швеции должен был завершиться. Именно независимости. Потому как датское вторжение в Сконе отражать было нечем. Из чего следовало вполне закономерное последствие – поход датчан на Стокгольм, который также некому защищать…

И тут на этом фоне появляются русские. И предлагают купить у шведов три провинции: Карелен с Выборгом, Эстляндию с Ревелем и Лифляндию с Ригой.

За звонкую живую монету.

Король был сразу и резко против.

Уступать какие-то земли ему совершенно не хотелось. Тем более такие, из-за которых русские бы получали надежный выход в Балтийское море. Но Риксдаг оказался неумолим, натурально сломав об коленку нового шведского короля с его предпочтениями.

Ведь для Швеции это предложение выглядело спасением. Не просто спасательным кругом, а натуральной шлюпкой с запасами еды, воды и теплой, сухой одежды. В том числе и потому, что после коротких переговоров русские согласились часть оплаты дать оружием, а часть – зерном. И то и другое требовалось намного больше денег. Отчаянно требовалось. Уже вчера. И много…

За полностью разоренную Эстляндию и Лифляндию русские предложили полмиллиона рублей. И это было много, потому что там ничего не оставалось. А пустая земля без людей есть обременение. Тем более что оставшиеся и выживающие города на побережье требовалось как-то снабжать продовольствием.

За Карелен еще столько же, так как там ситуация мало отличалась от Эстляндии и Лифляндии. Да, земля не сильно разорена, но там и без того люди почти не жили.

На выходе получился всего миллион, из которого две трети шло товарами.

Мало.

Слишком мало.

Им хотя бы часть внешних долгов перед Францией закрыть. С внутренними займами как-то можно порешать, а вот с внешними, да еще взятыми у такой опасной страны… Шведы предложили сверху Моонзундский архипелаг и провинцию Саво еще за миллион рублей. Чтобы можно было закрыть внешний долг, остановить голод и начать хоть что-то делать с армией…

У России деньги были.

Предложение в целом выглядело приемлемым. Да и полномочия у послов имелись весьма широкие. Так что договор подписали. А Риксдаг тут же его и ратифицировал 98 % голосов, то есть, по сути, единогласно.

– Вы зря, ваше величество, дуетесь, – осторожно произнес русский посол во время личной аудиенции. – Карл XII был великим воином. И погиб, как воину и подобает, – в бою. Да не при бегстве, а с честью. Наши страны вообще честно дрались.

– К чему вы мне это говорите?

– К тому, что мы с уважением относимся к Швеции. Да, в этой войне наши интересы разошлись. Но Россия получила то, к чему стремилась. Нам более не требуется. А Швецию мы хотим видеть в друзьях и союзниках.

– Боюсь, что это будет непросто, – хмуро покачал головой король. – Вы воспользовались нашей слабостью и забрали наши земли за бесценок.

– Спасая вас от еще большей беды.

Фридрих промолчал.

– Если вам угодно, то в течение года-двух начнется новая война. К этому все идет.

– Кто с кем будет воевать?

– Россия с Речью Посполитой. И, памятуя о делах Карла X, наш государь мыслит загодя сговориться. Швеция пострадала. И он считает, что будет справедливо отдать вам польское побережье. А если осилите, то и всю малую Польшу.

– Вот как? – усмехнулся король. – Какая щедрость! Жаловать шкуру неубитого медведя… давненько я такого не встречал.

– Речь Посполитая отнюдь не медведь. И она уже многих утомила. Из-за чего последнее время ходят упорные слухи об ее предстоящем разделе. И мой государь хотел бы видеть Швецию среди тех стран, которые смогли себе урвать вкусный кусочек. Чтобы смягчить горечь утраты. Именно поэтому среди прочего он и пошел вам навстречу. Он уважает храбрость шведского солдата. И считает, что те честно дрались. Можете мне не верить, но он часто говорит об отчаянном мужестве шведов. И о том, что Швеция достойна большего. Во всяком случае, не того ужаса, в который ее вогнала политика Франции…

Глава 4

1705 год, апрель, 19. Московская губерния

Возничий мерно покачивался, сидя на тряпках, кинутых поверх товара.

Телега поскрипывала, убаюкивая.

А лошадь медленно переступала, прокручивая под ногами Смоленскую дорогу. Новую…

В 1699 году Алексей уговорил отца начать строить дорогу от Новгорода до Воронежа через Москву, под что сначала развернул одну компанию, а потом еще три, преобразовав их в итоге в строительные полки. К весне 1705 года таких полков уже насчитывалась дюжина. И надо сказать, желающих туда попасть хватало – на каждое место обычно шел конкурс. Во всяком случае, в рядовые.

Простой крестьянин, отошедший от помещика на заработки, или любой иной мог записаться в такой полк, заключив годовой контракт, который подразумевал оклад в 20 копеек в месяц, а также одежду, обувь и кормление за казенный счет. Проще говоря, по окончании года выдавали 2 рубля 40 копеек на руки. И крестьянин был волен либо продлить контракт, либо идти куда пожелает.

Для большинства бедняков прекрасные условия. Тем более что воевать не нужно. А уж после того, как пошли слухи о добром кормлении и ответственном отношении к одежде с обувью, – и подавно.

Для казны вся эта история с дюжиной строительных полков обходилась в двести сорок тысяч рублей. Ежегодно. На содержание.

Много.

И весьма.

Однако пока деньги в казне на это имелись. Строго говоря, через эти полки Алексей и вливал честно добытые у европейцев деньги. В создание инфраструктуры, которая должна была аукнуться позже. Отразившись самым благодатным образом на экономическом развитии державы.

Не только через них. Но так или иначе – с 1699 года в России непрерывно строили дороги. Стандартные шоссированные дороги с твердым покрытием из утрамбованной щебенки по насыпи. С мостами и водоотводными канавами.

К 1702 году проложили дорогу из Новгорода в Воронеж, через Тверь, Москву и Тулу. А теперь вот достраивали до Смоленска от Москвы. И вели работы над созданием северных дорог – от Новгорода до Нарвы, Пскова и Павлограда. Ну и от Москвы к Владимиру тянули. К весне 1705 года уже было возведено около двух тысяч километров шоссированных дорог с твердым покрытием. Конечно, в глазах царевича это выглядело каплей в море. Но он не отчаивался. Ведь еще шесть лет назад их не имелось вовсе.

Параллельно эти строительные полки вели работы по копанию обводного канала в Ладожском озере – от Невы до Волхова. Занимались обустройством мощных рельсовых волок. И прочим… А отдельный специальный стройбат трудился над подрывом порогов на Волхове и Неве[9]9
  Работы велись в больших и тяжелых опускаемых колоколах, которые позволяли все подготовить, заложив герметично заряд и выведя от него вверх, на поверхность реки, трубку с фитилем.


[Закрыть]…

Купец окрикнул возничего. Грозно. Матерно.

– А?! – очнулся тот, задремав.

– Что акаешь? Я тебе сейчас по спине оглоблей акну – сразу сон рукой снимет!

– Так я это…

– Что это?! Чуть в канаву подводу не утянул! Скотина!

Тот повинился.

И купец, что путешествовал верхом, для проформы легонько ударил нагайкой возничего, после чего поехал дальше, осматривая свой караван в десяток телег.

На них находились весьма дивные вещи. Во всяком случае, никто ранее вот так не возил на продажу подобное. А именно мерные линейки, гири и прочее, закупленное в палате мер и весов… Пока еще необязательные. Но в царском указе было явно сказано – через пару лет все сношения с государевыми людьми только в новых мерах будут. А еще через два года – всякие вновь заключаемые сделки в иных мерах окажутся недействительными. Так что купец пытался подсуетиться. И решил немного погреть руки на возникшем вокруг этого указа ажиотаже. Хорошо, в Москве был, когда услышал. И сразу побежал покупать…

Алексей давненько хотел ввести метрическую систему. Но не мог. Вывести метр не представлялось какой-либо сложностью. Беда была в обосновании. Если бы он был царем – мог бы поиграть в самодура. А так подобные вещи требовалось продавливать через убеждение. Для чего он нуждался в аргументах.

Весомых аргументах.

Это с одной стороны. А с другой находился дюйм. Простой английский дюйм, который Алексей активно использовал и вводил в практику. Просто потому, что все те местные меры, с которыми ему приходилось работать, он для себя переводил в метрическую систему. В которой и считал. А размер этого дюйма царевич твердо помнил с прошлой жизни…

Чтобы претендовать на хоть какую-то научность новой системы измерения, требовалось привязать базовую единицу к чему-то стабильному и независимому от частных желаний отдельных правителей. Иными словами, поступить так же, как в свое время сделали с метром. Только отталкиваясь при этом от размерности дюйма.

Поиск шел долго.

Чтобы найти подходящий эталон, Алексей завязал переписку с европейскими астрономами, стараясь выведать у них какие-нибудь более-менее стандартные величины, связанные с Землей. Причем такие, в размерности которых они сходились если не все, то большинством.

А потом считал.

Долго и вдумчиво считал, пытаясь подобрать такой вариант, чтобы при делении на какое-нибудь круглое или красивое число получался бы дюйм. Ну хоть как-то. В конце концов, размерность метра именно так и была получена – путем подборки и подгонки желаемого результата к подходящему обоснованию. Вот и тут путем долгого перебора царевич с горем пополам нашел подходящий вариант. Им оказался радиус Земли – разделенный на 250 миллионов, он как раз и давал дюйм. Приблизительно.

Чего хватало за глаза.

Во всяком случае, на этом этапе становления СИ.

А дальше потомки уже уточнят. Благо, что корректуры, вероятно, требовались не такие уж и значимые.

Дюйм стал основой для длины, площади и объема. А кубический дюйм, заполненный дистиллированной водой, названный царевичем унцией, выступил основанием для единиц измерения массы[10]10
  Дюйм – 25,4 мм, кубический дюйм – 16,3 мл, унция (кубический дюйм дистиллированной воды) – 16,3 г. Унций много, и обычно они находятся в диапазоне 28–35 грамм. Подробнее – в дополнительных материалах.


[Закрыть].

Непривычно.

Для него.

Но это не так и важно.

Главное, получилось изобразить некое подобие СИ, то есть взаимосвязанный комплекс. Во всяком случае, на том уровне понимания, которое у Алексея имелось. Все-таки это не его профиль.

Систему кратных и долевых приставок, он, разумеется, предложил. Все эти дека-, мега-, кило– и микродюймы. Но для простого народа это не годилось совершенно. Он давно убедился, что они жили в другой парадигме. Для их удобства он постарался изобразить что-то более привычное. Хотя, конечно, часть привычных мер несколько уплыла. Но ничего страшного в этом не было. Куда важнее сохранить порядок значений, а не их точную соотнесенность. Да и плавали они сами по себе и без него, нередко в весьма широком диапазоне…

Дальше все оказалось достаточно просто.

Он пришел к Лейбницу. Тот разослал уже от своего имени письма по всем значимым ученым и университетам Европы. Собрал отзывы. В основном позитивные, так как с идеей универсальной системы измерения в Европе возились уже давно. Она буквально витала в воздухе. Люди экспериментировали и пытались что-то подобное родить и без всякого царевича. Он просто попал в струю. И уже с этой папочкой писем царевич отправился к отцу. Падкому, как он знал, до лести. Тем более такой. Ведь это выходило что? Правильно – общественное признание просвещенных европейцев.

И не просто признание.

Нет.

Куда больше.

Это выходило первым громким успехом Российской академии наук. Ведь царевич эту систему проводил именно как продукт коллективного научного творчества. Маленькой, слабой, молодой академии наук. Которая таким образом заявляла о себе.

А вместе с тем и престиж державы поднимала.

Так что Петр Алексеевич убедился легко. Легче Лейбница, хотя и тот не ломался, весьма увлекшись задумкой. А как убедился царь-государь, так сразу же с присущей ему энергией и решительностью бросился все это претворять в жизнь. Благо каких-то значимых затрат и усилий не требовалось, за исключением политической воли. Пришлось даже постараться, чтобы царь дров не наломал и вводил всю эту конструкцию не разом, а с переходным периодом.

Создали палату мер и весов.

Выпустили царский указ и сопроводительную брошюру с разъяснениями.

И вот такие купцы потихоньку потянулись в разные уголки державы, развозя мерные линейки да гири. Пока самые ходовые. А небольшое подразделение палаты, в котором работали ювелиры, занялось изготовлением так называемых аптечных и ювелирных наборов. Первые имели гирьки из платины, которая в Европе продавалась, хоть и в небольшом объеме. Да еще и стоила копейки, так как никому даром не нужна была[11]11
  В те годы с платиной все еще боролись как с «неправильным, поддельным серебром», но, если поискать, можно было купить.


[Закрыть]. А с ювелирными наборами… Здесь по техническому заданию царевича пытались изобразить что-то в духе микрометра и штангенциркуля.

С ходовыми мерами понятно. Они требовались всем. Закон-то выглядел бесхитростно. Надо, и все. Так что Алексей старался их продавать подешевле. Чуть выше себестоимости. И делать массово. А вот с ювелирными и аптечными наборами он хотел знатно погреть руки. В Европе таких никто и не делал. И каждый специалист, который нуждался в высокой точности измерений, крутился сам. И далеко не всегда у него что-то адекватное получалось.

А тут – вот.

Маленькие пеналы, внутри которых сразу все потребное.

Стоили они, правда, астрономически. Но это было неважно в глазах местных. Альтернативы-то не наблюдалось.

Так, в аптечных наборах имелись крошечные крупинки платины весом в карат, который в этой системе составлял сотую долю новой унции, то есть 0,1638 грамма[12]12
  Фактический вес семян рожкового дерева сильно варьировал, поэтому Алексей пошел на некоторую формализацию веса карата через долю от унции.


[Закрыть]. Кроме того, там располагались гирьки номиналом в гран, грамм и золотник, составлявшие соответственно пятидесятую, десятую и четвертую долю унции. Ну и сами унции.

Причем, что примечательно, высокая цена набора диктовалась его высокой точностью. Каждый набор не только проверялся собственными силами через сравнение гирек, но и перекрестно – с другим, произвольным. Для чего царевич платину и применил, как весьма стабильный материал.

Микрометр измерял с точностью до мила – тысячной доли дюйма в 0,0254 мм. Так что с его точностью можно было «ловить сотки». Условно. Четвертинки соток, если быть точным. Штангенциркуль же имел возможность делать замеры с точностью до сотой доли дюйма – точки в 0,254 мм.

Такие измерительные инструменты в 1705 году казались сказкой. Во всяком случае, если они носили характер нештучных изделий для частных нужд, а были хоть сколь-либо регулярным товаром. Как несложно догадаться, у палаты мер и весов сразу же набрались заказы на них. На два года вперед. Даже несмотря на чрезвычайно высокую цену и тот факт, что их пока еще не продавали – лишь анонсировали…

Тем временем караван достиг села, что стояло у дороги. И купец застал там увлекательную сценку.

Агитаторы пытались агитировать.

Это было так любопытно, что он даже решил остановиться тут на отдых. В конце концов, он это впервые видел…

Вон один такой деятель взобрался на фургон и вещал. Окруженный толпой крестьян. Рассказывал о том, как государь Петр Алексеевич желает облегчить жизнь простого люда. Изменить налоги.

Да как!

Отменить старые все. Вообще все. И вместо них ввести новые, простые и понятные. Но главное – небольшие. Простота же их и прозрачность должна была пресечь на корню всякий мухлеж со стороны сборщиков.

Пел как соловей!

Рассказывая о том, что надобно только переписаться. Чтобы царь-государь знал, сколько у него людей. А потому ведал сбором. И лишку не брал. А ежели какие сборщики шалить станут, так челобитные крестьяне смогут подавать. Через старосту своего. Районного. Дабы пресекать такие проказы. Ну и про то, как Петр спасать крестьян своих будет в голодные годы. Но тут, опять же, знать надо – где и сколько людей живет. Всех. От мало до велика.

Люди сомневались.

– Неужто, учинив такое, он обманывать вас думает?! – вещал агитатор.

– Сумлеваемся мы.

– Петр Алексеевич ведает, как вас обманывают сборщики! Они и вас, и его, собаки, вокруг носа водят. Да только как их поймать?..

Кое-кто из крестьян на агитатора посматривал недобро. И было видно, если бы не несколько солдат в сопровождении, ждали бы его побои. Или еще что похуже. Да только супротив вооруженных людей они не решались.

В том, что сборщики налогов – люди нехорошие, сомнений ни у кого не имелось. А вот в том, что царь не попытается с них, с крестьян, три шкуры содрать, – очень даже.

Агитатор же продолжал.

Рассказывал о том, что Петр Алексеевич уже барщину отменил. Чем многим жизнь облегчил. И ныне никто из дворян или иных не в силах простой люд заставить работать на себя. Да еще и отрывая в самый неурочный час посевной или жатвы от своих наделов.

– Брешешь ты! – рявкнул наконец один из недовольных.

– Собака брешет! А я говорю! – ответил ему агитатор. – Царскую волю разъясняю.

– Так ты езжай в соседнее село. Там помещик своих до сих пор на поля гоняет! Вот и вся царская воля!

– То не царская воля! То преступник! – не унимался агитатор. – Верно он говорит? – спросил он, уже обращаясь к остальным селянам.

– Верно! Верно! – стало доноситься со всех концов.

– Так давайте челобитную составим! Я ее в канцелярию от вашего имени подам. Вот вам крест, подам! – широко перекрестился агитатор. – Царевич Алексей Петрович проверит.

– Что ему до нас?

– Он порядок превыше всего ставит! Государь издал указ? Издал. Значит, исполнять надо. Вы люди темные. Потому я к вам и прислан. Донести слова государя. Рассказать все. Просветить. А то – помещик! Он знать обязан. И ежели, зная, творит злодейство, то будет наказан!

По толпе прошел ропот.

Разные эмоции выражали люди.

Помещик не их. Но коли выяснится, что они на него донесли, он может и до них добраться. Боязно.

– А вы не робейте! Алексей Петрович всяких нарушителей вот как держит! – сжал агитатор кулак.

Молчание.

– Фома, – произнес агитатор, – бери бумагу и пиши. В селе… хм… каком? – спросил он у крестьян.

Те ответили.

Мал-помалу разговорились.

Рассказали подробно.

И с их слов записали.

Все, что знали.

Фома закончил. Протянул агитатору листок.

Тот достал кожаную папку на завязках. И перед тем, как эту бумажку туда положить, достал оттуда целую кипу.

– Вон! Смотрите, сколько жалоб везу! Нет устроения на Руси. Ну да государь и наследник его за то взялись! Со всем разберутся! Им бы только узнать.

Ему не поверили.

Так он стал доставать из этой кипы бумажки наугад и зачитывать. И оказалось, что на помещика того многие уже доносили. Не они первые. Да и о других проказах там писано. В том числе, что девок портили. Или расправы чинили на потеху своей душе.

– А довезешь? – крикнул один из тех хмурых.

– Даст бог, довезу.

– А если помещик какой тебя перехватит?

– Для того мне солдаты и дадены. А если нас с солдатами перебьют, то о том царевичу точно станет известно. Он за нас перед государем отвечает. Так он теряться не станет. Лейб-кирасиров своих пошлет. Ужо они-то порядок наведут. Слыхали о них?

– Слыхали… – ответили несколько крестьян. Робко. Видимо, какие-то ужасы слышали.

– Все в железе. Лихие. И преданные престолу. Супротив них любой помещик что дите. В сопли сотрут. Так что не робейте! Справимся! Главное, вы сами не молчите. Говорите, коли что не так будет. Петр Алексеевич ведь государь не только над помещиками, но и над вами! Ему за вас пред Богом отвечать…

Сказал, а потом по новой стал их агитировать.

Чтобы не медлили. Старосту выбирали. Да переписывались честно. Дабы тот мог наверх подать списки. А по тем спискам и налоги собирать, и помощь в случае голода принимать.

– А ежели староста воровать станет? – крикнул кто-то из толпы.

– Вы же его сами выбираете. Озоровать начнет – сами ему челюсть набок и свернете. А потом скажете, что так и было, – хохотнул агитатор. – Ныне новая жизнь грядет! Про рай на земле говорить не буду. Ибо ложь. Но и государь, и наследник его мыслят голод извести на земле русской. От него убыток и разорение не только для вас, но и для всех честных людей. И в том их наша православная церковь всемерно поддерживает. И князья да бояре. Все. Окромя дураков да мерзавцев. Но с ними они, даст бог, совладают…

– Дивно, – покачал головой купец. – До чего дожили.

– А не врет? – спросил возничий, кивнув на агитатора.

– А черт его знает, – пожал плечами купец.

Сам же задумался.

Голод…

Страшная вещь. Многие через него каждый год Богу душу отдают.

Цель его побороть благая.

И с позиции человеколюбия.

И не только.

Он ведь купец. Так что о выгоде своей пекся. А потому сразу прикинул, что ежели голод победить, то это ведь сколько сразу рабочих рук образуется. И все сеют, пашут, молотками машут. Трудятся.

О южных благостных землях, что пустовали без хлеборобов, купец знал. И не требовалось большого ума, чтобы смекнуть, куда все эти люди, спасшиеся от голода, отправятся. Тут ведь земель на всех не напасешься. А новые пашни – это новые хлеба. А значит, еще больше людей. И товаров…

У купца от осознания масштаба задумки аж голова закружилась. И он невольно пошатнулся.

– Семен Фомич, дурно тебе? – спохватился возничий.

– Нет, пустое, – отмахнулся купец.

– Так кто же тогда ведает? Черта-то не спросишь, – вернулся возничий к старому вопросу.

– А и не надо. Мыслю – дело доброе.

Один из крестьян на него скосился. Один из тех, кто был мрачен и особенно скептичен.

– Тебе-то чего? – буркнул он. – Без тебя разберемся. Езжай своей дорогой.

– Погоди, Фрол, – одернул его старик, а потом попытался пришлому гостю отповедь дать: – Ты, купец, человек нездешний. В наши дела не лезь.

– Так я и не лезу. Вам решать, – сразу дал попятную Семен Фомич. – Возничий мой спрашивал, ему и отвечаю.

– Ну коли так… а отчего мыслишь, что дело доброе?

– Так тут хитрость не великая. Ежели голод победить, то крестьян много больше станет. Вот сам и подумай, что выгоды больше даст – сейчас со ста крестьян по рублю драть или потом с тысячи да по полтине. Ведь и каждому крестьянину будет большое облегчение, и казне прибыток великий. Ну и нам, купцам, польза. Коли вас больше и легче живете, то и покупать всякое станете охотнее. Хоть платок, хоть еще что. Кругом польза.

Старик с этим Фролом переглянулись.

Что-то на пальцах посчитали.

Хмыкнули.

Но спорить не стали. И скептичность свою поубавили. Сильно поубавили. О южных благостных землях они тоже слышали. Как и о том, что степняков поприжали, а потому ныне там стало спокойнее…