Текст книги "Русский медведь. Цесаревич"

Глава 2

10 августа 1682 года. Москва. Кремль

Софья вышагивала по своим палатам и напряженно думала, пытаясь понять, зачем Нарышкины увезли ее малолетнего братца в Преображенское.

– Софья, душа моя, – раздался от двери голос Василия Голицына, фаворита царевны.

– Я вся извелась! Что они там устроили?

– Игрища там, большие и чудные, – пожал плечами боярин.

– Милый, отчего из тебя слова не вытянешь? Неужто что совсем непотребное творится?

– Душа моя, я просто не знаю, как все это осмыслить да в голову уложить. Понимаешь, юный братец твой вроде бы и шалостью занимается, да только странно очень. И что особенно меня смущает, с удивительной расторопностью. Сама посуди, решил он, значит, собрать полсотни охочих ребятишек из окрестных деревень на кошт казенный. Поди плохо? Там отбоя от желающих не было. Крестьяне-то бедно живут. Детей много. Кормить тяжело. Так вот. Пришло там сотни три, как сказывают, не меньше. И что ты думаешь? Петр им экзамен устроил похлеще, чем капитаны иным охочим до ратного дела по-новому из числа многоопытных стрельцов. Расспрашивал так, словно не потешных отроков для развлечения набирает, но ближних помощников.

– Чудно, – кивнула Софья. – Но то его мать могла научить.

– Слышал я, что Наталья Кирилловна тут ни при чем и сама дивилась от такой причуды.

– И каких же отроков он набирал?

– Живых умом да крепких здоровьем. Вопросы хитрые задавал и слушал не то, что ответит, а как думать станет, что предпринять захочет. Те слушания четыре дня длились. На них большая часть дворовых приходили. Очень уж чудно да и любопытно все выходило.

– Действительно, – покачала головой Софья. – А что он с ними делает нынче? Ряжеными с барабанами водит?

– Заказал платья странные, поделил да звания необычные присвоил и занялся совершенной, на мой взгляд, дуростью. Утренние занятия я не застал, но поговаривают, что также любопытны. Зато поглядел на то, как после обеда он водил их на странную площадку, где всякого понатыкано. И канавы, и щиты деревянные, стоящие торчком, и какие-то перекладины, подвешенные, и бревна, над землей поднятые, и многое другое. Такое даже удумать – и то сложно. Вот по этой всей куче странностей они и скачут, бегают да лазают. И Петр вместе с ними. Причем видно, что не в шутку, а всерьез занимаются. Пот в три ручья с них льется.

– Хм. А по утрам что?

– То не ведаю. По рассказам, не менее удивительное действо. Хотя больше всего забавляют людей пробежки трусцой всего этого малого отряда. Встанут строем по двое или еще как и побежали, а сами песенку распевают. На бегу и весьма странную.

– И много ли бегают?

– Да почитай по несколько верст в день отмахивают. А бывает, Петр их выводит в так называемый марш-бросок. В те дни занятия иные идут сокращенно, а трусцой они проходят по пятнадцать-двадцать верст.

– Мнится мне, что это на воинскую подготовку похоже.

– Так ведь ни строем ходить не учит их, ни оружием пользоваться. Что же это за воинская подготовка такая? Известно же, что той же сабле нужно много лет учить, иначе без толку будет. А то, что ловкими да крепкими после нескольких лет такой кутерьмы они станут, то и что с того? Я беседовал с капитанами нашими и иностранными. Те только посмеялись, заявив, что это все пустое.

– Будем надеяться, – улыбнулась Софья. – Он с этими отроками только как скоморох по палкам скачет или еще чем занимается?

– Всех ежедневно загоняет в учебные классы, где чтению, письму и счету учит.

– Всех?!

– Да. Наталья Кирилловна даже возмущалась поначалу, но потом махнула рукой. В конце концов Петру и самому не мешало бы грамоту подучить.

– А вот это уже очень странно… и, я бы сказала, опасно, – почесав мочку уха, произнесла царевна. – Интерес братца к наукам нам совсем не нужен. Поди сам-то не только чтением да письмом занимается?

– Да куда там, – махнул рукой Голицын. – Полдня проводит с отроками, а остальное время еще большими глупостями занимается. Тяга у него, видите ли, к плотницкому делу и прочему возникла. С простыми мужиками топором машет, а потом по всяким сараям что-то мастерит. Я поговорил с Натальей Кирилловной, так она сокрушалась, так сокрушалась…

– То есть ей это все не по душе?

– Жаловалась она, плакалась. Говорила, что братец твой совсем от рук отбился. Грезит военными походами, мечтает Царьград из рук мусульман взять, а то и Иерусалим. Оттого все какие-то задумки да выдумки сооружает. С простыми мужиками возится. И ничего поперек не скажи.

– Неужели она совладать с сыном не может?

– Буйный он какой-то стал совершенно и кипучий, по ее словам. Ни минуты покоя не знает. Утром встает ни свет ни заря. Сразу «водные процедуры» вместе с потешными своими проводит или с мужичьем. И дальше – весь день на ногах. Никакого подобающего достоинства и основательности. Кипит, бурлит, покоя не зная и не признавая, и никому рядом его не давая, почитая его за леность и праздность и называя не иначе как грехом.

– Очень интересно… А что патриарх? Мне доносили, месяца полтора назад, что ходил он к брату, беседовал о чем-то и вышел очень задумчивый.

– Про то он мне не сказывал. Но о Петре отзывается спокойно. Ездил к нему в Преображенское две недели назад. Службу в местном храме служил по просьбе братца вашего.

– По просьбе?

– Сказывают, что он в отличие от прошлых лет стал много больше святых отцов почитать.

– Иоаким подтвердил про Царьград и Иерусалим?

– Он ответил уклончиво, что, дескать, разговоров о том между ними не было. Да и рано им быть – мал Петр еще.

Софья тяжело вздохнула и снова начала вышагивать. Василий же молча наблюдал, ожидая ее реакции.

– Нам нужно иметь своего человека среди этих потешных, чтобы знать, к чему же на самом деле он их готовит, а главное – какие разговоры ведет промеж них.

– Но он ограничился полусотней, – пожал плечами фаворит царевны.

– Царство не обеднеет, если мы милостью нашей поможем братцу ратное дело осваивать и возьмем его расходы на казну. Благо что они невеликие, если судить по твоим речам. Заодно и человечка нашего приставим, смотреть за делами в Преображенском. Через него и деньги отпускать. Но подробные донесения о тратах и делах на стол мне должны ложиться регулярно.

– А что с мастеровыми делать? Плотниками да прочими?

– Ничего. Он вряд ли их в свои задумки посвящает. Наемные ведь люди. Поэтому постарайся подобрать человек тридцать-сорок среди отроков, которые согласятся докладывать нам. Да гляди, чтобы подходили они под требования, что Петька предъявлял при первом отборе. Сколько тебе на это да на прочую подготовку дней нужно?

– Пару седмиц. Может, и скорее, но вряд ли.

– Вот и хорошо. Как будешь готов – скажи, я Наталье Кирилловне письмо отпишу. Человечек, что за деньги отвечать станет при Петре, с письмом поедет, да там и останется. А отроки, как братец новый набор начнет, пойдут.

– А не заподозрит? Мало ли, расспрашивать начнет, откуда да что?

– Василий, милый, ты ли это мне говоришь? – всплеснула руками Софья. – Ему десять лет! Я до сих пор не верю, что это он сам учудил со странными причудами для укрепления тела. Мнится мне, что из Кукуя, что рядом совсем, к нему какой советчик прибился. Мало ли среди них всяких чудных да дивных.

– Пожалуй, – кивнул Голицын. – А как быть, ежели Петр возжелает оружие закупать?

– Так выделим ему из наших запасов старые пищали али изношенные мушкеты иноземные.

– Велики они для отроков будут. Не согласится Петр на них, ибо не приставить их к делу. Но рядом с Преображенским, как ты, душа моя, верно заметила, Кукуй стоит. А значит, и купцы заморские да связи. А ну как он через них что купить надумает? Ведь во Франции да Голландии, поговаривают, оружие будет лучше нашего. Да и под заказ можно сделать. Как раз для отроков. Я слышал, что и такое тоже делают.

– У него невелика армия, – чуть подумав, сказала Софья, – казна от того не опустеет.

– Кстати, по поводу армии. Сколько ты хочешь взять на содержание потешных?

– Нам нужно, чтобы вновь прибывших было больше, чем уже набранных. Иначе наши люди окажутся на виду. У него сейчас полсотни. Вот два раза по столько и возьмем. Полторы сотни отроков, я полагаю, даже при хорошем оружии нам никакой угрозы не представят. Или не устоим?

– Устоим, конечно. Любым полком их раздавим. Да что полком – ротой единой.

– Хорошо, тогда так и поступим. И еще будь очень осторожен с патриархом.

– Думаешь, он что-то задумал?

– Не знаю. Может, глупости все это, но мнится мне: его поведение имеет какой-то умысел.

Глава 3

17 ноября 1682 года. Преображенское

Петр стоял в свеженьком сарае, поставленном едва ли пару месяцев назад, и любовался на работу ткацкого станка. Нет, конечно, ничего особенно удивительного в нем не было. Да, по правде сказать, даже напротив – убогая копия механического ткацкого станка Роберте[6]6
  На самом деле ткацкий станок Ричарда Роберте был создан в 1822 году и стал первым полноценным механическим станком современного типа, который смог добиться полной и окончательной победы над ручным ткачеством в 30—40-х годах XIX века. Однако, изучив его устройство за то время, пока шла синхронизация сознаний, Александр-Петр смог его с определенным трудом, но воспроизвести в 1682 году с помощью местных плотников и какой-то матери… безусловно, благословенной.


[Закрыть], вся прелесть которой заключалась только в одном – никакого аналога ей пока еще не было. Вообще. К огромному удовольствию юного царя, в текущей обстановке даже в Англии и то не знали даже станка с челноком-самолетом[7]7
  Челнок-самолет изобрел Джон Кей только в 1733 году.


[Закрыть], а уж о механизированных станках так и речи не шло даже в проекте, тем более таких, что позволили бы ткать что-то сложнее примитивного полотна. А у Петра получилось. Безусловно, он изначально знал устройство и принципы, но ведь это не исключает немалых сложностей в реализации проекта местными силами. Ведь кроме нескольких пусть и толковых, но практически необразованных плотников, у него ничего не было под рукой.

Однако вот уже вторые сутки с механического ткацкого станка экспериментальной модели выходила ткань. Практически непрерывно. Останавливаясь лишь на то, чтобы заправиться шерстяными нитями. И хотя ни к паровой машине, ни к водяному колесу его так и не удалось подключить в силу непреодолимых обстоятельств, это не мешало ему работать, поражая всех посвященных скоростью и качеством. Тем более что ткань станок выдавал качественного саржевого плетения, которого в те годы еще никто и не знал.

– Чудно, – только и выдавил из себя Федор Юрьевич, смотрящий, как несколько мужчин, что ходили по кругу, вращая за ручки корабельный шпиль, приводили в движение многие части ткацкого станка. – Да шустро-то как…

– Это еще что, – с явной гордостью произнес Петр. – Вот по весне начнем ткацкую мануфактуру ставить, там водяное колесо к делу приспособим. И дело пойдет намного лучше. Ведь мужики-то вон – выдыхаются часто. Четыре смены поставили. А вода усталости не знает. И это пока.

– А потом что?

– Паровую машину поставим. Ей вода речная для дела не нужна, то есть можно ставить удобнее, а не берегов держаться. Да и зимой или в половодье никаких бед с ней не приключится. Правда, вот работает на дровах или угле каменном. Или на горючей земле – торфе, сланцах и прочем. Мощные машины. Десятки, сотни станков можно к ним приставить. Но то дело будущего.

– Паровая машина… – произнес Ромодановский, скептически пробуя название на вкус.

– Англичане да итальянцы уже ставят их. Но за этими механизмами будущее. Их ведь и на корабль можно поставить, позволив ему идти словно на веслах, но без устали, выгребая легко против речного течения. И на повозки. Но то совсем малые машины. Однако выйдет и без лошади ехать. Впрочем, не будем спешить. Всему свое время. Пока нам и такой ткацкий станок большая подмога.

– Это верно, – кивнул Федор Юрьевич. – Я ведь до конца не верил, что выйдет толк. Одним станком за пару дней переработали столько пряжи, что и за месяц десяток мастериц не изведет.

– Да не просто, а особым образом. Ткань-то такую и не найти более нигде.

– Хорошее полотно.

– Саржа.

– Как?

– Говорю, что такое плетение называется саржевым, или попросту – саржа.

– Ну да. Саржа так саржа. Эх. Жаль, что пряжа так быстро разошлась. На сутки работы еще от силы.

– Ничего страшного, – хмыкнул Петр. – Как закончится пряжа, так мы станок осмотрим. Разберем. Где что нужно поправим. Мы же его-то вон – на коленке из деревяшек срубили. А там по-хорошему из железа или бронзы многое делать надобно. Да много чего усовершенствовать. Кроме того, нужно будет шпиль под лошадь или быка какого приспособить, дабы не мучить мужиков. Им и другая работа найдется.

– И то верно, – согласился Федор Юрьевич. – Лошадь, ежели ее несильно гнать, а спокойным шагом водить, по много часов кряду станок приводить в действие станет.

– Вот. А пока мы его до ума доводить будем и чертежи править, нужно купцов подыскать ухватистых да ловких. Не самому же мне торговать тряпьем с людом. А им почет и уважение. Продадим уже готовую ткань. Закупим шерсти да подрядим девиц сельских на приработки. Прясть-то, поди, все умеют, а лишняя копеечка крестьянину очень пригодится. Жители Преображенского нам еще спасибо скажут. А может, и соседей подрядим из Семеновского, а то и Измайлово.

– Хочешь заплатить меньше?

– И это тоже, – кивнул Петр. – Нам нужны деньги для наших дел, да не от Софьи, а свои. Неподконтрольные. Поэтому чем выгоднее станет предпринятое нами дело, тем лучше. Но не только в этом причина. Если мы развернемся шире, то где столько нитей возьмем? Для Москвы этот товар далеко не самый ходовой. И если на шерсть калмыцкую мы еще можем надеяться, ибо ее немало, да увеличивать сборы могут, то откуда нити столько брать?

– Не сильно ли мы размахиваемся? Не помешает ли Софья?

– Чего же ей мешать? – удивленно пожал плечами Петр. – Она, наоборот, привечает иностранцев, готовых на Руси развернуть производство редких тканей, что возят к нам. А тут брат родной. Не посмеет. Да я и сам открыто к ней обращусь, уведомив, о моем желании потешную мануфактуру ставить, дабы ткани редкие выпускать на пользу Отечества и для своих нужд.

– Так она и содержание после того урежет, после того, как прознает о доходах.

– Во-первых, ей еще прознать нужно. А во-вторых, не пойдет она на это. Полагаю, что даже увеличит его. Не убирать же, в конце концов, ей своего человечка от нас. Кстати, как он там поживает?

– Сокрушается, что, дескать, казна деньги выделила, а Петр Алексеевич тянет и не набирает новых потешных.

– Вот им неймется! – усмехнулся Петр.

– Думаешь, подсадные будут? – нахмурился Ромодановский.

– Не думаю, а уверен. Поэтому сделаем так. Ты человечку этому скажи, что Петр Алексеевич отроков по весне набирать станет. Какие же потехи зимой? Где ходить с барабаном по дорогам да песни дурные горланить? Вот. Так и скажи. Да еще больше пренебрежения добавь. Для большей красоты. А сам тем временем начни мне разных отроков по Москве да округе подыскивать. И показывай мне потихоньку. Я так и отсеивать стану. Потом же в четыре подхода по весне набор учиним. Кинем клич по Москве да округе о наборе в потешные, чтобы целые тучи сбежались. Но отобранных мне незадолго до того показать – дабы в лицо запомнил. Учитывая особый наплыв, людей выбирать придется быстро. Вот я по лицу да взгляду отбирать и стану сразу своих. Только смотри, чтобы лишние глаза чего не увидели.

– Добре. Завтра же займусь.

– Особо не спеши. Делай все аккуратно. А то еще люди Софьи или Васьки заподозрят чего. Ладно. Это вроде как уладили. Хм. А что там этот человечек про меня выпытывает? Несколько раз я видел его за странными разговорами с мастеровыми да потешными.

– Выпытывать-то он выпытывает, да только ему никто особо не рассказывает. Васька-то уже дважды приезжал вроде как навестить. Но я его к тебе не веду, как и условились, ссылаясь на какую-нибудь очередную забаву: то топором машешь, то с потешными скачешь. Но он несильно серчает, видно, и сам не горит желанием с тобой видеться. Потому просто чаем попоим, поплачемся, дескать, Петр Алексеевич совсем голову потерял от дел ратных, да с миром отпускаем.

– Хорошо. Очень хорошо, – с легкой улыбкой произнес молодой царь.

– Но человечек-то Софьин, видимо, все одно исправно доносы пишет. Потому в последний приезд Васька расспрашивал про палату мер и весов, что мы месяц назад поставили, про травматологическую и химическую избы, да прочее. Но мы отшучивались, дескать, детские шалости.

– Но он не поверил…

– Отчего же? – удивился Федор Юрьевич. – Поверил. Ему и самому этот надзор над нами в тягость. Все больше дружбу с немцами с Кукуя водит да вздыхает, сожалея, что Россия не Франция какая али Саксония.

– Ну и хорошо. А к тому человечку продолжайте искать подход. Негоже, чтобы он доносы свои сестрице слал, со мной не посовещавшись. Это просто невежливо с его стороны. В крайнем случае посмотрите, что можно сделать, дабы получить на него компромат. – От этого слова Федор Юрьевич слегка поморщился. – Не кривитесь. Хорошее слово. Но пока мы его на крючок не посадим, причем не перед своим лицом, а перед Софьиным, то покоя нам не будет.

– Постараюсь Петр Алексеевич, – кивнул Ромодановский.

– Кстати, как там дела с Иоганном Монсом?

– Сговорились. Обо всем сговорились. Два десятка зрительных труб английских лучшего качества да фузей две сотни специального заказа под уменьшенный калибр. Кроме того, он обещался к весне поставить несколько возов картофеля на посадку. Точные объемы не говорит, так как сам не знает, сколько получится.

– Ну и ладно. Даже одного воза доброй картошки нам должно хватить.

– А также пару мешков семян подсолнечника и этой… как ее…

– Земляной груши?

– Ее. Да.

– Совсем хорошо. Ты, кстати, Федор Юрьевич, людишек-то присматриваешь для учреждения сельской мануфактуры? А то ведь кой-чему все одно учить нужно. Совсем ведь темные.

– Присматриваю, – кивнул Ромодановский, – только ведь ты просил не спешить.

– И не спеши. Как Рождество справим, ими и займемся. Сейчас не до них.

Глава 4

5 июня 1683 года. Преображенское

– Государь! Государь! Пожар! – раздался откуда-то с улицы истошный мужской голос.

Петр проснулся практически мгновенно, буквально подброшенный на постели мощным выбросом адреналина.

Чтобы сориентироваться, ему потребовалось каких-то несколько секунд. После чего глаза прищурились и похолодели, словно переходя в боевой режим, а движения стали стремительными и плавными. Как будто в нем проснулся хищник, вместо уже привычного для окружающих спокойного, внимательного и рассудительного подростка.

Стремительно надев брюки, намотав портянки и натянув сапоги, Петр выскочил в коридор буквально уже через двадцать секунд, держа в руках два заряженных пистолета.

– Дежурный! – заорал на всю силу своих легких юный царь. – Тревога!

Впрочем, поручик, бдящий в этот ранний час, и сам сообразил, что случилась какая-то беда, а потому уже успел отправить сержанта поднимать роту по тревоге.

Дворец стремительно оживал. Загорались огни в окнах. Приглушенные голоса переговаривались, пытаясь понять, что случилось. Однако за окном, на небольшом импровизированном плацу, уже громыхали своими превосходными сапогами[8]8
  Петр по собственноручным эскизам и устным объяснениям смог начать выпускать в недавно открытой Амуниционной мастерской вполне годные германские маршевые сапоги времен Первой мировой войны.


[Закрыть] стрелки потешной роты. Галифе, сапоги, китель, каска[9]9
  Петр запустил в Амуниционной мастерской производство поздних касок – пикхельмов из кожи самого компактного и аккуратного вида. Разве что двуглавого орла, отливаемого из латуни, сохранил, однако и его сделал не современного по тем годам вида, а образца XXI века.


[Закрыть], Y-образная портупея, шашка, английская фузея. Довольно необычный вид для тех лет. Впрочем, никто не роптал, потому как форма была удобной и вполне добротной.

– Докладывай! – грозно зыркнув на перепачканного сажей урядника, потребовал Петр.

– Государь, ткацкую мануфактуру подожгли!

– Поймал поджигателей?

– Никак нет. Их даже никто не видел.

Петр повернулся в ту сторону, где на днях закончили строить здание ткацкой мануфактуры, и потянул подбородком, словно штабс-капитан Овечкин из фильма «Корона Российской империи». Зарево от полыхающей постройки явно говорило о том, что все труды пошли прахом.

– Дежурный!

– Да, Ваше Величество, – вытянулся во фрунт поручик.

– Второй и третий взвод – оборона села по боевому расписанию. Первый взвод и звено кинологов – к мануфактуре.

– Есть! – четко ответил поручик, щелкнув каблуками, и начал отдавать распоряжения.

А Петр тем временем, пока появилась возможность, принялся облачаться в принесенную ему форму. Нательная рубаха, китель и прочее. После чего в сопровождении второго дежурного звена направился к мануфактуре, куда уже ускакал лихими кавалерийскими прыжками весь личный состав первого взвода и мини-отряд кинологов.

Кинологи… как непросто далась эта работа. Нет, найти отроков, что любили возиться с собаками, было несложно, особенно среди городских мещан. Но вот хоть как-то подготовить что людей, что животных к непростой розыскной деятельности оказалось практически неосуществимым в столь короткий срок. Ведь в своих предыдущих жизнях Петр никогда не сталкивался с такими задачами. Даже по-человечески сформулировать методику работы этой службы и то не получилось, и ее на текущий момент писали сообща. В общем, что выросло, то выросло. Пять молодцов с таким же количеством разномастных собак давали хоть какую-то надежду на то, что удастся взять след по горячим следам. Вряд ли поджигатель смог уйти далеко.

– Что у вас тут? – спросил Петр, подъезжая верхом к командиру первого взвода, стоявшему рядом с несколькими бойцами на небольшом пригорке возле полыхающего корпуса ткацкой мануфактуры.

– Нашли следы. Вас только ждали. Там целая группа людей подходила. Даже на глаз видно, что недавно шли.

– Хорошо. Не будем терять время. Вперед.

Спустя полчаса. Немецкая слобода

– Все сделали?

– Да, ваша милость. Пылает так, что отсюда видать зарю.

– Вас не видели?

– Темень вон стоит какая. Кто же сможет разглядеть?

– А это еще что такое? – удивленно спросил англичанин, услышав приближающийся топот немалого числа ног, плюс несколько лошадей и гавкание собак. – Говоришь, никто не видел? А? Пошли отсюда! Пошли! – больше на публику начал кричать и махать руками перепуганный торговец.

Но было уже поздно.

Стрелки первого взвода потешной роты взяли восьмерку людей в окружение и чуть попридержали собак, которые безоговорочно показывали на них.

– Что здесь происходит?! – наконец собрался с духом слегка перепуганный торговец.

– Представьтесь! – игнорируя его вопрос, распорядился Петр, выезжая ближе на лошади.

– Джером Браун. Купец.

– Это твой дом?

– Да.

– Много ли там людей?

– Нет, ваша милость, – ответил англичанин, пока еще не понимая, кто перед ним. Он ведь Петра Алексеевича в лицо не знал. – Только жена, сын и трое слуг.

– Отменно. Нечего прохожих пугать. Продолжим беседу у тебя.

– Но кто вы?

– Связать и увести! – опять игнорируя вопрос торговца, приказал Петр поручику, и отроки довольно быстро спеленали совершенно ошарашенную компанию: часть рассредоточилась и взяла оружие на изготовку, а остальные повязали татям руки в локтях. После чего увели.

– Государь, послать в Преображенское? – спросил слегка встревоженный поручик. – Мало ли что можно ожидать от Немецкой слободы.

– Пошли. Пусть второй взвод идет сюда и берет под охрану здание. А потом пошли к уважаемым инородцам, дабы прибыли сюда как можно скорее.

– Есть!

– А я пока побеседую с нашим новым другом…

Допрос был быстрым и решительным. По крайней мере, Джером совершенно не ожидал от подростков такого и весьма быстро раскололся. Все-таки методы экстренного допроса конца XXI века, когда удельная стоимость секунды возросла многократно, были очень эффективны. И хотя Петр знал их весьма и весьма скромно, больше наблюдая в прошлой жизни за работой профессионалов, но и этого хватило с лихвой.

Так что, когда к дому стали собираться уважаемые жители Немецкой слободы, все было не только уже давно покончено, но и бедный Джером смог получить медицинскую помощь, дабы не умереть раньше времени.

– Государь Петр Алексеевич! – рявкнул поручик, отворяя дверь, откуда вышел юный царь с закатанными по локти рукавами рубахи и жестким, холодным взглядом, казавшимся совершенно невероятным на лице одиннадцатилетнего мальчугана. Высокого. Смотрящего очень серьезно. Но все-таки… ну и несколько капель крови, которыми он себя забрызгал при допросе.

– Доброй ночи, – произнес подросток, коротко кивнув. – Вывести. – Стрелки потешного полка спустя несколько секунд вытолкали из сеней Джерома Брауна. – Люди этого торговца были замечены за поджогом здания ткацкой мануфактуры, что я ставил в Преображенском. Не заметив преследования, они вывели нас к своему хозяину, который повинился и во всем признался.

По небольшой толпе, собравшейся перед домом, прошел легкий ропот возмущения, но Петр продолжил:

– Посему повелеваю все имущество Джерома Брауна с рассветом распродать промеж жителей слободы, включая товары, обязательства и прочее. На вырученные деньги надлежит возместить мне весь ущерб, причиненный этим горе-торговцем. Если денег не хватит, то все недостающее покроет слобода, пригревшая этого гада на своей груди, в складчину. Ежели вырученных с продажи денег окажется более, то остаток пойдет в общую казну слободы на общественные нужды. И не затягивайте. Все торги закончить сегодня к ночи.

– А что делать с Брауном? – поинтересовался круглолицый статный офицер с сильным английским акцентом.

– Представьтесь, – потребовал юный царь.

– Гордон, Патрик Гордон, Ваше Величество, – с вежливым поклоном сказал он. – Генерал-поручик.

– Генерал, по-хорошему этого человека нужно казнить, ибо поднял руку на государево имущество. Но смерть слишком быстрая расплата, поэтому я полагаю, что оставить его в одном исподнем – вполне достойная награда за его проказу. Его же подельников я забираю с собой. Будут отрабатывать. Сами понимаете – от мертвых толку нет, одни убытки, а потом, лишнюю кровь проливать негоже.

– А ну как он за старое возьмется?

– Надеюсь, у него хватит ума в будущем меня опасаться, – вежливо улыбнувшись, произнес Петр. После чего повернулся к Джерому и так на него зыркнул, что тот сжался, как комок, и попытался отпрянуть. Но потешные стрелки его удержали. – Ведь ты все понял?

– Да! Да! Ваше Величество! Все! Бес попутал!

– Хватит! – прервал его оправдания Петр. – Как зовут того беса, что тебя попутал, меня не интересует. Но я очень надеюсь, что все выводы сделали правильные. До вечера, господа, – произнес юный царь, вскочил на лошадь и в сопровождении дежурного звена отправился в Преображенское. А оба взвода занялись делом. Первый – конвоированием лихих людишек к месту отбывания наказания, а второй – охраной имущества Брауна от мародерства и расхищения.

Спустя двое суток. Москва. Кремль

Софья смотрела на испуганного и подавленного мужчину, что притащил ей Голицын, и пыталась понять, что ей со всем этим делать.

– Ты почто приказал сжечь мануфактуру брата моего? – несколько рассеянно спросила царевна.

– Я приказал, – вместо Брауна ответил Василий.

– Зачем? – искренне удивилась она.

– Поставив эту мануфактуру и запустив дело, он получит весьма немалые деньги, полностью отведя нашего человека от дел. Кроме того, мне хотелось проверить его. Врут слухи или нет.

– Проверил? – недовольно буркнула Софья.

– Проверил, – кивнул Василий. – И, если честно, не верю тому, что услышал. Как он мог выследить этих мужичков ночью, тоже не пойму. Да так быстро. Не иначе у нас где-то лазутчик сидит Нарышкиных. Хотя… я ведь только с Джеромом это обсуждал. А ему на себя доносить не резон.

– Слобода выплатила Петру запрошенную им сумму?

– Да. Полностью.

– Много ли пришлось доплатить?

– Еще и осталось. Братец твой ведь назвал сумму только после того, как услышал, что выручили от продажи. Ровно две трети с того и взял.

– Хватит этого для восстановления мануфактуры?

– Я переговорил с купцами, так те говорят, что еще рублей сто сверху нужно накинуть, чтобы все покрыть.

– Вот как… – задумчиво произнесла Софья.

– Не очень хорошо у него со счетом, – усмехнулся Голицын.

– А по-моему, прекрасно, – фыркнула раздраженно Софья и начала вышагивать, заламывая себе руки.

– Почему?

– Сам подумай. Ведь все на поверхности лежит. Вон, этого злодея отпустил, а ведь должен был голову снять. Да еще и тех воров повесить. Вместо этого их в холопы себе забрал, а треть имущества этого купчишки в подарок слободе поднес.

– Государыня, – подал голос Браун. – Помилуйте! Защитите! Я ведь волю боярина выполнял. За что же меня так? Да еще вот… – произнес он и показал следы членовредительства, оставшиеся после быстрого допроса.

– Кто это тебя так?

– Так известно кто, Петр Алексеевич.

– Сам?

– Своими руками меня мучал… а больше того меня пугали не страдания, но то, с каким видом он сие делал. Вид спокойный и невозмутимый, глаза холодные и жесткие. Когда же кровь на него брызгала, то даже не морщился. Словно не человека живого истязал, а с куклой неживой игрался.

– А не врешь?

– На Евангелии поклянусь! Ей-богу, так и было!

– Как тебе братик? Удивил? Это он в одиннадцать годков такое вытворяет. А что дальше будет?

– Так ты его проверял, не я.

– Вот так посреди ночи явиться и, не медля, дело разрешить в таком возрасте не каждый способен. Да и потешные его оказались совсем не воины, а под сыскные дела подготовлены. Вот и ответ на загадку, что мы уже год пытаемся разгадать. Оттого и отбор особый, да моих отроков вычислить догадался.

– Одиннадцать лет… – покачала головой Софья. – Ты рассказал моему брату, кто тебя нанял?

– Нет, Государыня. Да он и не спрашивал.

– А чего не спрашивал?

– Не могу знать.

– Хм… – снова заломив руку, произнесла царевна. – Василий, позаботься об этом деле.

– Так мне возместят ущерб? – оживился Браун.

– Ступай. Государыня тебя не забудет, – ободрил его Голицын и выразительно посмотрел на царевну, которая кивнула с легким омерзением, глянув на Джерома. Более никто ни его самого, ни его семью не видел. В слободе же сказали, что добрые люди одарили англичанина деньгами на дорогу в Англию, куда он и отбыл вместе с семьей.