Текст книги "Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983"

15 июля 1962 г

Дорогой Владимир!

Я что-то всё болею, с весны, глядишь, всё хуже и хуже. Какие-то спазмы одолели – обострение стенокардии, но опять же вегетативная нервная система, vagus[4]4
  Блуждающий нерв (лат.).


[Закрыть] и тому подобные мудрёные слова.

Короче говоря, все лекарства перепробовал, пуд нитроглицерина съел, месяц уже, как лежу, но избавления пока не вижу. Говорят вот, что мне могло бы помочь одно чешское лекарство, которое у нас отсутствует. А именно «Белласпон». Если бы Вы мне с кем-нибудь прислали этого лекарства, я был бы очень благодарен. Надеюсь, что Вас это не разорит; как-нибудь найдём способ рассчитаться.

Вот мои дела-то каковы!

Привет Владимире и детям от меня и Лиды.

Ваш Мих. Лифшиц

Р. S. Лидия Яковлевна просит узнать, как обстоит дело с антологией, что Вы не пишете ничего об этом?

8 сентября 1962 г

Дорогой Владимир!

Большое спасибо за «Белласпон». Если он достижим без труда – тем лучше. Дорог не труд, а доброе желание. Лекарство это рассчитано на эксперимент. Врачи, которые лечат меня, уже разбились на две школы. Одна из них утверждает, что спазмы производит не склероз сосудов, а блуждающий нерв. Это было бы для меня несравненно лучше, но боюсь, что сие предположение, как большинство оптимистических предположений, не оправдается. Для меня такой «Белласпон», как говорили мои друзья моряки, всё равно, что для лошади двести грамм монпансье.

Единственное лекарство, которое пока помогает хоть сдерживать спазмы, это нитроглицерин, и я уже несу его на своём борту столько, что хватило бы на целый дредноут[5]5
  Дредноут (Dreadnought – неустрашимый (англ.')'), английский броненосец, построенный в 1906 г., с учётом опыта русско-японской войны. Совершил революцию в военно-морском деле.


[Закрыть] времён Первой мировой войны. Всё же продолжительное лежание и тот факт, что я вынужден был стать равнодушным ко всему, невзирая на грозовые облака, скопившиеся надо мной в связи с моей неспособностью писать к сроку и выполнять разные планы и обязательства, оказали некоторое положительное влияние (хотя и не стойко это улучшение). Завтра мы едем с Л.Я. в санаторий, под Москвой. Буду постепенно расхаживать свои болезни. Со времён войны я сохранил воспоминание, что на ходу всё проходит.

Теперь по поводу полного собрания моих сочинений на чешском языке. Можете себе представить, что Ваше письмо не было для меня неприятным. Если бы я хоть наполовину верил в некую важность того, что нацарапано мною под бременем забот, описанных Тацитом, в тридцатых годах, было бы уже хорошо – по крайней мере, для моих нервов. А то ведь я часто себя упрекаю в том, что не воспользовался теми или другими возможностями по причинам моей собственной непроизводительности. Один мой старый приятель называл это эпикурейством, хотя и в виде стремления к лучшему²⁷. Когда я ругал его за то, что он много пишет, он однажды робко сказал: «Я знаю, что я плохой писатель, и я, конечно, хотел бы быть лучшим писателем, но всё-таки не таким хорошим, как Вы, чтобы не писать ничего». Мне иногда и у нас молодые люди говорят о каком-то «уникальном» влиянии, но мне кажется, что это не реальная величина, а просто вакуум, отсутствие действительно необходимого влияния, реально ощущаемое. Во всяком случае, благодарю Вас за возможность поговорить о самой интересной вещи на свете, т. е. о самом себе.

Перехожу к практической части. Ваше предложение принимается. Вы и Ваша милая учёная Ружена²⁸ вполне компетентны подвергнуть меня необходимой редакции. Пожелания мои сводятся, прежде всего, к тому, чтобы Вы приняли во внимание ту редакцию, которую я придал книжке об эстетике Маркса в немецком издании. Статья о пятидесятилетии Маркса там очень хорошо пришлась к месту в качестве заключения. Она более всего мною исправлена.

Далее, необходимо повсюду удалить следы «культа личности». Их, правда, немного – настолько немного, что в 1949 г. мне было даже предъявлено обвинение в том, что я «не опирался на Сталина», а всё же есть. В данном случае соображения исторические не могут иметь значения. Нужно следовать нашему сегодняшнему партийному правилу. Кроме того, я хотел бы выбросить или сократить то, что относится к немецкому гитлеризму – понятно, что в начале тридцатых годов было уместно об этом писать так пространно, а сегодня это уже ни к чему. Посмотрите, пожалуйста, нельзя ли несколько сократить места декларативные и, может быть, слишком крикливые, обычно в заключительной части старых статей – таков был обычай времени и лёгкий пафос молодости. Боюсь, что некоторые из этих деклараций, например, в конце статьи об эстетике Гегеля, будут теперь уже звучать банально. Не забудьте, что в те времена вся фразеология была другая и попытка связать коммунизм с гуманистическим идеалом, нравственная критика капиталистического общества – всё это звучало весьма дерзко, а иногда и влекло за собой сложные последствия. Теперь-то, увы, всё это уже болтовня. Так на собственном примере научаешься с большей осторожностью судить о людях прошлого.

У меня написана сейчас довольно большая работа, более двадцати листов, на тему о происхождении и развитии идеи эстетического воспитания²⁹. Но так как я писал её под страшным нажимом в смысле сроков и с расчётом на коллективный труд нашего сектора, то, конечно, получилась, как говорит русская поговорка, ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Некоторые части разработаны довольно интенсивно, другие – слишком схематично. В наше издание я дал не всё, а только ту часть, которая начинается с эпохи Возрождения. Когда книга уже пойдёт в производство, т. е. будет ясно, что она печатается, я сумею прислать Вам лучшие части для перевода и включения в сборник. До тех пор мне неудобно это сделать, у нас это не принято.

К включению Мариэтты³⁰ я отношусь вполне положительно, но как Вы думаете это соединить с историческими работами, я, честное слово, не знаю. У меня есть много небольших статей, типа рецензий или откликов на юбилеи и т. п. – их я ценю, но опять-таки не представляю себе, как они соединятся со всем остальным. Думаете ли Вы брать публицистику чисто политического характера – вроде моих статей об австрийской социалистической программе (заключительную часть я так и не напечатал, рассердившись на произвольные сокращения в редакции), недавней статейки о Кренкшоу³¹ и т. п.?

Вернувшись из санатория, я займусь приведением в порядок архива и тогда сумею, вероятно, обнаружить и указать Вам некоторые мои старые статьи.

Должен сказать Вам, что моё нынешнее литературное конто-корренто[6]6
  Здесь: текущее положение дел (итал.).


[Закрыть] весьма запутано. Я отвлёкся от Дидро, в которого погрузился с излишним, конечно, рвением, чтобы написать небольшую статейку к юбилею Герцена. Статья получилась с некоторой моральной нагрузкой. Газета её не напечатала, сославшись на большие размеры, однако «Новый мир» ухватился, но тут случилась одна из моих историй. Мне самому стало казаться, что статья в чём-то не точна. Я стал изучать наши шестидесятые-семидесятые годы, особенно дело Нечаева, статьи Ткачёва, Михайловского, Лаврова, процессы, а этого может хватить на целую жизнь. Словом, несмотря на настойчивые домогательства всей редакции во главе с шефом, я так и не дал готовую статью, а теперь боюсь, что это было глупо. Начатый мною новый вариант я, вследствие болезни и экспериментальности его, закончить не мог³². Единственное, что я написал в этом году – вынужденное совершенно дело, связанное с внешними обстоятельствами и службой – это статья «Буржуазная идеология» размером в два печатных листа для «Философской энциклопедии». Статья написана «не в полную силу», от неё осталось много более интересных заготовок, но всё же написана³³.

На этом прощаюсь. Кланяюсь Владимире. То же Лидия Яковлевна.

Передайте, пожалуйста, мой привет Ружене Гребеничковой.

Ваш Мих. Лифшиц

25 декабря 1962 г

Переделкино

Дорогой Владимир!

Я переехал из одного инвалидного дома в другой. Дело в том, что добиться возвращения к тому состоянию здоровья, которое предшествовало нынешнему обострению стенокардии, мне не удалось. Я всё ещё очень ограничен в движениях, хотя объективные данные оставляют надежду на ослабление этой гадости, которую устроила мне природа в наказание за уход в мир эфемерных целей, сроков и причуд общественного человека, да святится имя его! Мне предстоит ещё курс лечения новейшими препаратами, присланными из солнечной Армении. Если ничего не выйдет и мокрая осень пересилит, нужно будет примириться с действительностью.

Отсюда видно, что тотчас же прислать то, что Вы просите, я не могу. Мне обещают набрать библиографию моих «сочинений», которую я, конечно, сейчас же направлю Вам. План Ваш хорош – почему бы нет? Но очерки проблемы эстетического воспитания в истории философии³⁴ относятся скорее к I отделу, хотя это написано совсем недавно (впрочем, по материалам 30-х годов, кроме отдельных частей). Трудно мне сказать Вам что-нибудь по поводу раздела IV (полемические статьи). Я их только что прочёл. Это кровожадная маратовская литература. Нусинова³⁵, которого касается часть статей 1936 г.³⁶, уже нет в живых, а я ещё хожу. Как перепечатывать в настоящее время такие статьи, если даже я был бы тысячу раз прав и в теоретическом, и в моральном отношениях? Тут, наверно, придётся дать какое-то изложение с отрывками из подлинных статей. Нужен Ваш совет: Вы сами увидите трудности, когда прочтёте. Другая дискуссия – 1940 г.³⁷ – может быть, ещё более содержательная, также не поддаётся переизданию по персональным мотивам. Весь этот раздел – дело наиболее щекотливое.

По поводу работы об эстетическом воспитании. Это составляет 20 печатных листов, начиная с эпохи Возрождения, оставляя в стороне Древний Восток и античность. Будет ли сие печататься в нашем сборнике или пойдёт отдельной книгой, ещё неизвестно. В последнем случае я, конечно, ещё года два, наверно, буду этим заниматься. Посылать такую громадную рукопись для прочтения не хочется. Вы сможете познакомиться с нею, когда приедете в Москву. Я вовсе не такого высокого мнения о ней – она написана неровно, местами большие пропуски и закругления.

Что касается работы о Марксе, то её можно переводить, руководствуясь теми исправлениями, которые внесены в немецкий текст. Иначе, боюсь, Вам не дождаться моей новой редакции.

Всё, что сумею из русских текстов, я Вам, конечно, пришлю, как только вернусь в Москву и разберу архив. У меня есть сейчас и «заделы» новых работ, прерванных вследствие болезни. Надеюсь, что в близком будущем мне удастся их окончить. Пришлю я Вам и вёрстку моей статьи для «Философской энциклопедии» на тему о буржуазной идеологии, духовной жизни эпохи капитализма (2 печатных листа). Думаю, что не будет большого греха, если я пришлю также одну или две ненапечатанные (по моей лености) статьи против буржуазной идеологии и т. п., например, подробный разбор одной французской книги о марксистском понимании истории литературы, относящийся ещё к 1930 г. Это, мне кажется, не лишено интереса. Словом, всё, что сумею, постараюсь извлечь из архива, перепечатать из старых журналов и газет. Хочется мне одновременно и на русском языке издать какие-нибудь Kleine Schriften[7]7
  Малые сочинения (нем.).


[Закрыть]. Есть множество мелких статей критико-библиографического характера, на которые я больший мастер, чем на больши́е сочинения. В этих мелких статьях встречаются иногда не мелкие мысли, если позволено будет мне так высказаться о своей собственной мазне.

Большое спасибо за добрые пожелания и предложение прислать новые materia medica[8]8
  Лекарственные вещества (лат.).


[Закрыть], но пока ничего не нужно.

Лидия Яковлевна кланяется.

Мы оба просим передать привет Вашей семье. Передайте, пожалуйста, также поклон Ружене. Ваш

Мих. Лифшиц

27 августа 1963 г

Дорогой Владимир!

Что-то от Вас, как говорится по-русски, – ни слуху ни духу? Здоровы ли Вы? Как семейные дела? Что пишете?

Между прочим, хочу Вам сообщить, что в Институте истории искусств, где я теперь работаю, мы собираемся выпускать сборники статей по вопросам эстетики и культуры. Желательно и Ваше участие – можно было бы прислать что-нибудь из истории марксистской мысли в Чехии, как Вы об этом думали, или что-нибудь другое. Если Вы знаете какие-нибудь интересные работы чехов-марксистов по вопросам теории искусства, философии культуры или по анализу и критике западных философских течений в этой области – сообщите мне или пришлите для перевода.

Мои дела без особых изменений, кроме изменения места работы. Досадный цейтнот продолжается и даже усилился до небывалых размеров, отчего и болею. Если в близком будущем у меня что-нибудь будет напечатано – я пришлю Вам. А пока позвольте отослать Вас ко второму тому «Философской энциклопедии», где напечатана моя статья о буржуазной культуре³⁸. Учтите, что написано для энциклопедии и в большой спешке, но, кажется, с точки зрения компактного изложения марксистской схемы идей, она сносна. Если Вам понадобится, я могу прислать экземпляр вёрстки в качестве отдельного оттиска. Не собираетесь ли в отпуск в СССР?

Привет Владимире. Л.Я. кланяется

Ваш Мих. Лифшиц

Р. S. Был здесь как-то ваш пражанин Хватик, у которого я спрашивал о Вас и передавал привет. Знаете ли Вы, что представляет собой Зелены, который меня всё приглашает на Гегелевский конгресс?

29 августа 1963 г

Лифшиц, Михаил Александрович, род. в 1905 году в г. Мелитополе, в семье служащего. Учился в Высшем Художественном Институте в Москве (1923–1925). Ещё в студенческие годы начал пропагандистскую и педагогическую работу по марксистской философии. В 1929–1933 гг. был старшим научным сотрудником Института Маркса и Энгельса, а после слияния его с Институтом Ленина – объединённого ИМЭЛ при ЦК ВКП(б). В 1932–1935 гг. работал в Коммунистической Академии и продолжал педагогическую деятельность по философии (Институты Красной Профессуры). Литературную работу начал с конца двадцатых годов в изданиях Института Маркса и Энгельса. Печатные произведения тридцатых годов: «Литературное наследство Гегеля» (1931), «Эстетика Гегеля и диалектический материализм» (1932)³⁹, «Винкельман и три эпохи буржуазного мировоззрения» (193З)⁴⁰. В 1933 г. вышла отдельным изданием работа «К вопросу о взглядах Маркса на искусство»⁴¹, написанная для «Литературной энциклопедии» (том VI). Она вошла также в сборник исследований и статей «Вопросы искусства и философии» (1935 г.), переведена на английский язык в 1938 г. под названием «Философия искусства Карла Маркса»⁴². Принимал активное участие в борьбе против вульгарной социологии – буржуазного извращения марксизма. Ряд полемических статей в «Литературной газете», журналах «Литературный критик» и «Литературное обозрение»⁴³. В ходе этой борьбы возникли антологии: «Маркс и Энгельс об искусстве», 1937–1938 г.⁴⁴ и «Ленин о культуре и искусстве», 1938 г.⁴⁵

В тридцатых годах вёл также издательскую работу. Под редакцией Лифшица выходила серия «Классики эстетической мысли» – издания работ Винкельмана, Лессинга, Гёте, Шиллера, Вико. Редактировал также большую серию немецкой литературы в издательстве «Academia» и был главным редактором этого издательства, редактировал серию «Жизнь замечательных людей» (1938–1941). Член редакционной коллегии «Литературной газеты» в 1938–1941 гг[9]9
  Фамилия Лифшица появляется в новом составе редколлегии «Литературной газеты», печатаемом в номере, в середине 1939 г.


[Закрыть]. Читал ряд курсов по истории эстетических учений и марксистской теории искусства, в частности, заведовал кафедрой теории и истории искусства в Институте философии, литературы и истории им. Чернышевского в Москве.

В 1941–1945 гг. участвовал в войне против фашистской Германии в качестве литработника. После войны вернулся к педагогической работе по философии, сотрудничал в журнале «Новый мир» и других органах печати. В настоящее время работает в Институте философии Академии наук СССР в Москве.

Мих. Лифшиц

22 сентября 1963 г

Дорогой Владимир!

Вы уже должны были получить ответ на Ваши вопросы, касающиеся «Антологии», в которой работает Лидия Яковлевна⁴⁶. Она просила обо всём написать Вам. Суть дела в том, что их антология охватывает домарксистский период (III том), хронологически до 1848 г., но практически – поскольку у разных периодов это по-разному – в зависимости от содержания (однако, разумеется, в пределах XIX века).

Ваши работы могут быть интересны для сборников, о которых я Вам писал. Но размер – 4 п.л. – слишком велик. У нас идея – сделать эти сборники более доступными читателю, хорошими по изложению, не ведомственно-учёными. Подумайте над тем, чтобы выкроить что-нибудь более сжатое и сильное. Кроме того, было бы интересно что-то вроде «письма из Праги» – в свободной форме, а по содержанию – обзор научно-литературной, эстетической, философской, общекультурной жизни, но в лучшем, как говорится, антикитайском направлении.

С работами Гольдштюкера⁴⁷ и Свярбея⁴⁸ хотел бы познакомиться, но как это сделать, не зная чешского языка? И что это за работы – напечатанные, ненапечатанные?

Что касается Хватика⁴⁹, то я не зря о нём спрашивал у Вас, так как он оставил у меня некоторые сомнения, что Вы ему не нравитесь; я понял, но он выказал себя дружески настроенным по отношению к Вашей приятельнице (как я понял) Ружене Гребеничковой и её мужу-философу, которого я не знаю. Он отзывался о ней весьма одобрительно. Сам я (с Хватиком) ровно ничем не ангажировался, кроме разве того, что накормил его обедом в нашей «Праге», где мы были втроём с С. Плотниковым⁵⁰. Ваше предупреждение будет принято к сведению. Что я «в моде», как Вы пишете, в высшей степени льстит мне, но беседовал я с Хватиком, не зная этого. Хотя я не умею «делать друзей», но «не делать врагов» меня учит жизнь, и в этом деле я всё ещё только начинающий ученик.

Насчёт Солженицына и прочего, о чём Вы мне пишете, я совершенно с Вами согласен. В жизни, конечно, много разного; лучшее, как мы верим, должно победить. Нравится ли Вам «Тёркин на том свете»⁵¹? – Мне да.

Сборник «Теория литературы»⁵² я начал читать, но не имел времени продолжать. Гачев⁵³ – совершенно сырой молодой человек, с большим «динамизмом».

Что из него выйдет – не знаю. Отец его, погибший в 1937 г., болгарин-коммунист, был со мной в приятельских отношениях. Гачев-junior – парень способный, но то, что я прочёл в его статье – больше, как говорит поэт, «пленной мысли раздраженье»⁵⁴. Охота схватить целое есть, de l’audace[10]10
  Отвага, смелость, дерзость (франц.).


[Закрыть] – как у Дантона, но на практике – всё невпопад. Палиевского⁵⁵ не читал, он человек способный, но вся эта группа птенцов под крылом у Эльсберга⁵⁶ – тайные экзистенциалисты à la Бердяев, а я этих двуликих не люблю. Возможно, что Гачев лучше. Хуже всего жуткая чепуха вступительной статьи Эльсберга и Борева⁵⁷. А впрочем, всё это – всё равно что дождь: никакого значения в смысле вменяемой содержательной марксистской мысли не имеет.

Гегелевский конгресс будет не в Праге, а в Зальцбурге⁵⁸. Я на него, конечно, не поеду, но не тоскую от этого. Достаточно того, что поедут Овсянников⁵⁹ и Егоров⁶⁰, которые сумеют с достоинством представить советскую мысль. Жаль только, что меня – не спросив на то моего согласия – пропечатали в правительственном извещении о конгрессе как возможного участника дискуссии, наряду с Лукачем, Ингарденом⁶¹ и ещё кем-то. Придётся Зеленому⁶² написать, что на меня рассчитывать нельзя, разве что пришлю какой-нибудь краткий рефератик.

Рад слышать, что домашние дела у Вас в порядке. Мои, сравнительно, тоже. На днях собираюсь стать во второй раз дедом. Старшему внуку уже четвёртый год. Всё идёт своим чередом. Относительно лекарств у меня есть одна просьба. Единственное средство, способствующее сну для меня, это Андаксин (Andaxin). Он всё время был у нас – теперь что-то исчез. Если

Вам будет удобно, поищите, пожалуйста, несколько коробок, надеюсь, что это не разорит Вас. Я в обмен могу прислать нужные Вам книги. Не мешало бы также иметь шариковые ручки Hardmuth, у нас они почему-то не производятся.

Привет Владимире и детям.

Приезжайте к нам.

Л.Я. кланяется.

Ваш Мих. Лифшиц

26 ноября 1963 г

Дорогой Владимир!

Большое спасибо Вам за хлопоты насчёт моих лекарств. Передайте, пожалуйста, мою благодарность Ружене Гребеничковой, это очень мило с её стороны, что она помогла Вам в этом деле. Что касается ноксирона, то он мне не нужен, спасибо. Это очень лёгкое снотворное, которое меня не берёт. Андаксин имеет то достоинство, что это не снотворное, а успокаивающее, седатив, а мне нужно именно это. Но Вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Я его достану другим путём, может быть, мне его достанут знакомые венгерцы.

За статью Вы меня благодарите слишком рано. Я сказал, что попробую, а у такого старого обманщика, как я, от слова до дела – расстояние большое. Одним словом, если ничто, никакая помеха безусловного характера, а такие у меня обычно бывают, не вклинится, то я что-то Вам пришлю, сильно враждебное по отношению к модернизму.

Ваши вопросы я как-то пропустил мимо ушей, извините меня за это, хлопоты всякие, наверно, забили голову. О Кафке, который теперь занимает умы марксистов, я мало могу сказать. Я читал его, правда, не всё. Мне кажется, он производит сильное впечатление, и это впечатление нельзя целиком отнести за счёт гипнотического влияния болезненной натуры, которое часто играет роль в подобных случаях. На меня он произвёл впечатление художника, отметку же ему я ставить не могу; дело лучше разберётся со временем. Ясно, однако, что в литературе, даже в рамках деформации, обычной для модернизма, есть больше простора для реального содержания. Это потому, что фокус живописи давно позади, а литературная проза прожила[11]11
  Слово «прожила» зачёркнуто, сверху написано другое, которое разобрать не удалось.


[Закрыть] свой апогей совсем недавно, она – более позднее искусство. Вот почему я по внутреннему чувству, которое меня не обманывает, за Кафку и против Пикассо. Я имею в виду Пикассо после 1906 г., ещё больше – после Первой мировой войны и ещё больше – после его неоклассики середины двадцатых годов. Самое лучшее, что он мог бы сделать, самое умное и благородное – это согласиться с тем, что интервью, записанное Папини⁶³, – или подлинное, или верное по духу. Живопись после 1906 г. всё более превращалась в магию, слишком связанную с рекламой и бизнесом.

Другое дело – Кафка. Я не говорю уже о тех обстоятельствах, которые сопровождали его творчество и появление его произведений в печати. Здесь нет игры и рекламы, мистификации и мистики. То, что обычно находят у Кафки – какие-то приметы будущих тоталитарных режимов, угаданные на основании мелких признаков, не кажется мне столь существенным. Если я не ошибаюсь, то в центре его мира стоит один действительно важный феномен – узость, малость всего человеческого, выступившая на поверхность в период превращения большинства людей в римских колонов⁶⁴ и вольноотпущенников гигантской централизованной силы. Его человек, имеющий все признаки человека, – существо настолько измельчённое, стиснутое обстоятельствами, втянутое в конвейер жизни, несмотря на внешнюю респектабельность мелкого чиновника или пенсионера, что все человеческие отношения, которыми люди привыкли гордиться, которые они обычно идеализируют, имеют здесь слишком тесные границы. Всё становится до ужаса просто. Это как если вы провожаете близких, совершили весь ритуал, а поезд не идёт. Почему не идёт? Неважно – то ли путь закрыт, то ли электростанция не работает. Прошли уже все сроки, все слова сказаны, все возможности исчерпаны. Вы начинаете тихо ненавидеть виновников вашего ожидания, притворяетесь перед ними и перед самим собой, но в конце концов – есть же границы! В старой литературе прощание, даже трагическое, совершалось по всем правилам, благородно, идеальная оболочка человека была ещё сильна. А в мире Кафки всё слишком тесно, слишком прямо, примитивно, словом – в духе цивилизации двадцатого века, разделённой на миллиарды мелких её потребителей. И вот почему здесь открывается некоторая правда, недоступная литературным формам более раннего времени, хотя на этот счёт многое уже сказали и Монтень, и Ларошфуко, и Паскаль. Что касается литературной стороны дела, то повторяю, что Кафка кажется мне художником: он свои гофмановские фантазмы и аллегории излагает простым и ясным языком реальности. Схватить этот контраст и есть именно дело художника.

Как видите, я не против Кафки, я чувствую симпатию к нему, к его честности, даже, если угодно, к его «реализму». Но едва ли в этом роде возможна целая литература, она произвела бы тошнотворное впечатление уже у ближайших подражателей. Мы никогда не знаем, не можем знать заранее, каковы пути истинного искусства, знаем только, что всё ценное в нём идёт от реального содержания, а не от рефлектированной, отражённой в себе слишком условной формы. В качестве знамени Кафка не годится.

Что Вы спрашивали относительно Гароди – я не помню. Если это касается его последней книги «Реализм без берегов»⁶⁵, то она до меня ещё не дошла. Полагаю, однако, на основании её названия и рецензии Дэкса в «Леттр франсез», что это обычное ликвидаторство. Гароди может всё – он может при случае доказать, что марксизм никогда не противоречил догмату о непорочном зачатии и потому коммунисты должны идти рука об руку с католиками (у него есть книжка, в которой нечто подобное доказывается). За эту идеологию «без берегов», конечно, уважать не будут. Забавно, что Дэкс обрушивается на Лукача, который теперь уже не ревизионист, а что-то худшее, чем «сталинист», сверхдогматик.

Кстати о Лукаче. Он прислал мне свою «Эстетику»⁶⁶ – первая часть её представляет собой два массивных тома, настоящий романский собор. В сопроводительном письме он говорит, что это «плод нашей совместной работы». Посмотрим, каков плод. Судя по оглавлению – содержание богатое, и я думаю, что там есть много интересного, но объём меня пугает. Он прислал также свою статью о культе личности, напечатанную в итальянском журнале «Нуови аргоменти»⁶⁷. Я был рад констатировать, что она вполне ортодоксальная, вплоть до очень уважительного отзыва о деятельности Н.С. Хрущёва. Дай-то бог, чтобы все недоразумения поскорее уладились. Мне рассказывали, что венгерское руководство относится к Лукачу сейчас хорошо, благожелательно. Бедный старик потерял свою опору, прекрасную женщину – Гертруд⁶⁸, которую очень любил. Не знаю, как он сумеет приспособиться к новой жизни, но он работает – кончает эстетику и приступил к этике. Присланные мне книги составляют 11 и 12 тома собрания его сочинений!

О Курелле⁶⁹ я ровно ничего не знаю, кроме того, то он страшный «левак» и загибщик. Я был знаком с ним в Москве в двадцатых годах, когда он работал в Коминтерне молодёжи и у нас в Наркомпросе, а затем во время войны. Я знаю ещё, что у него было много жён, и больше ничего. О книге Бахтина⁷⁰ много слышал, но сам не читал её, а только просматривал. Думаю, что это модная формалистика, старьё двадцатых годов, снова увлекающее сердца, не имеющие никакой другой начинки. Основная идея – полифония романов Достоевского. Хотел бы я видеть такого романиста XIX века, который не писал бы в полифоническом стиле. А впрочем, может быть, в конкретном анализе, там и есть что-нибудь хорошее, не знаю.

Перехожу теперь к последнему автору, который Вас интересует, т. е. к моей малости. История эстетического воспитания лежит в издательстве, которое хочет её выпустить, но я не хочу. Дело в том, что слова «эстетическое воспитание» лезут уже у меня из ушей. Работа была написана для сборника Института философии, она как-то застряла посредине между небом и землёй. Что-то в ней на уровне, но многое очерчено слишком бегло. Мы решили теперь с издателями назвать её «Из книги о золотом веке», рассматривая это как историю представлений об идеале. Но для того, чтобы выпустить такую книгу, мне нужно было бы над ней поработать, даже если взять только с эпохи Возрождения. А я написал свой очерк размером в тридцать листов, начиная чуть ли не с первобытного общества. В общем, мне не дают спать лавры Лукача.

Когда всё это будет – честное слово, не знаю, ибо я всё ещё не закончил статью о Дидро. Правда, за лето мы написали с Л.Я. что-то вроде разбора модернизма – от кубистов до «абстракции», не вижу, чтобы заказчики старались побыстрее опубликовать эту работу. Они хотят обеспечить план по тематике, но искреннего желания бороться против модернизма, конечно, нет. Если появится кусок в журнале «Искусство», я пришлю Вам оттиск⁷¹. Кроме того, я пишу в памфлетном жанре и что-то уже написал. Если всё пойдёт гладко, то отнесу в «Новый мир». Там очень хотят меня напечатать, но никак не вытянут ничего. Недавно я читал в Доме литераторов лекцию на тему о том, что правда в истории есть, и если добродетель не вознаграждается, то преступления наказываются, хотя и нередко по закону круговой поруки, т. е. страдают невинные. Одним словом, на тему о Немезиде. Затронул и полемику между китайцами и Тольятти. Народу было много, публике понравилось, но были и эпизоды. Когда-нибудь расскажу подробнее. Твардовский очень хотел печатать в «Н.М.», но по многим причинам сейчас неудобно, открытой полемики с китайцами не должно быть. Я, впрочем, по моему обычаю, и не стремился к тому, чтобы это было напечатано.

Вот все новости насчёт меня, остальное мелочи. Кажется, я ответил на все Ваши вопросы. Лидия Яковлевна просит передать привет. Мы оба кланяемся Владимире. Желаем здоровья всему семейству. Большой привет Ружене.

Ваш Мих. Лифшиц

Письмо настукал in aller Eile[12]12
  Второпях, в спешке (нем.).


[Закрыть], как говорят немцы, так что не взыщите, если это не мадам де Севинье⁷³.