Текст книги "Оболганная империя"

Русский язык в своей истории испытал не одно иноязычное нашествие, перемолол их, но нынешняя «демократическая» языковая агрессия – это нечто невиданное. В знаменитых словах Тургенева о русском языке нам больше помнится «великий, могучий, свободный», как-то меньше в памяти остается «правдивый». А ведь в этом определении, пожалуй, главная особенность нашего языка, роднящая его со Словом, Логосом. Ныне происходит небывалое в русском языке – разрушение этического содержания слова, извращение его прямого смысла, подмена понятий. Массовый читатель обычно скользит по «демократическим» словосочетаниям, не вдумываясь в их значение. Но вот, например, «Выбор России» – оголтелая местечковая группа из Гайдаров-Чубайсов, патологических ненавистников России, выдает свою диверсию против нее за выбор самой России! Появились слова-«оборотни», лексика с характерным этническим смещением. Криминальный разгул за рубежом выходцев из России, преимущественно евреев, обогатившихся на российских «реформах», покрывается словами «русская мафия». И все процветающее ворье именуется «новыми русскими». Судебную статью сделали эти «языкотворцы» из слова «покаяние», требуя от русского народа ответа за мнимые преступления «тюрьмы народов» и вовсе не желая лично каяться за палачество своих дедов – троцкистских «пламенных революционеров» – и за нынешние злодеяния своих соплеменников-«реформаторов». Нельзя не удивляться поистине цирковым номерам с этим «покаянием». Так, в одной из вечерних телепередач 6 ноября 1997 года некий политолог смысл покаяния выразил так: русскому человеку должно быть стыдно, когда он видит, как хорошо живут в Европе, как там благоденствуют, почему этого нет у нас? Стыдиться, стыдиться надо, а значит, и каяться за эту махровую отсталость!

Зловещим смыслом наполняются слова, преподносимые в виде некого благодеяния: «выдача зарплаты». Уж не говоря о том, что «экономическим законом» нового режима стал рабский труд, невыплата зарплаты в течение полугода – года, информационный бум вокруг намечающейся «выдачи зарплаты учителям, врачам» таит в себе чудовищное деяние. Как при Ленине угроза голодной смерти была средством закабаления народа, так ныне орудием этого закабаления стала «выдача зарплаты» за счет разграбления, почти даровой распродажи народной собственности, наработанной многими поколениями. «Молодые реформаторы», спекулируя на необходимости найти деньги для «выдачи зарплаты», выставляют на торги, «аукционы» последние остатки в основном уже разграбленных богатств народного хозяйства, передают их за бесценок в руки антинациональных финансовых воротил. Каковы последствия этой распродажи – видно на примере хотя бы норильского комбината «Никель». Скупивший тридцать восемь процентов акций ОНЭКСИМ-банк получает четыре миллиарда долларов прибыли в год, не производя никакого технологического обновления производства. Для нормальной жизни населения Норильска достаточно двести пятьдесят миллионов долларов в год, но новые хозяева, выкачивая колоссальную прибыль, не выделяют из нее ни доллара для нужд оказавшихся в беде людей. Из 130 тысяч работавших на комбинате уволены пятьдесят тысяч, которые обречены с семьями на голодную смерть, так как уехать отсюда у них нет возможности – один билет до Центральной России стоит один миллион восемьсот тысяч рублей.

Обо всем этом было рассказано в телепрограмме «Время» (18 октября 1997 года). Сама передача эта стала возможной потому, что столкнулись интересы банкиров, и телеведущий рьяно старался угодить своему хозяину, владельцу телеканала, разоблачая его конкурента – другого банкира, победившего на торгах. Вот подноготная вроде бы обнадеживающих слов: «выплата зарплаты».

Не правдивый русский язык, о котором говорил Тургенев, а язык лживый, двуличный, затмевающий, фальсифицирующий истину – основа либеральной лексики. К сожалению, даже и пишущая патриотическая братия принимает как данность навязываемую «демократами» лексику, тем самым закрепляя ее в сознании читающей массы, примиряя с нею… Но здесь не может быть никакого примирения, так как за словами, даже за их оттенками, стоят слишком серьезные вещи. Где-то в самом начале девяностых годов в «Литературной России» (при главном редакторе Эрнсте Ивановиче Сафонове) была напечатана моя заметка по поводу одной вроде бы ничтожной редакционной правки моего текста в этой газете: были сняты кавычки в слове «мэр» (о Собчаке). В этой заметке я пояснил, что все эти «мэры», «мэрии», «префекты», «супрефекты», «префектуры», «муниципалитеты» могут восприниматься нами только в кавычках, что они никогда не приживутся у нас в силу исторической и даже языковой отторгаемости от них русской жизни, что навязывание «демократами» народу этого нового административного словаря напоминает всякого рода гауляйтеров времен немецкой оккупации. Но заморочивание голов идет порой небезуспешно. Приведу забавную сценку, свидетелем которой я был недавно, находясь в доме отдыха в

Карачарове Тверской области. Около автобусной остановки на лавочке сидит женщина, другая, стоящая рядом, рассказывает ей о своем деле (видимо, об оформлении убогой собственности, земельного участка): «Капютор обманул, целый год ничего не добилась, вчера ходила в Белый дом».

– Ив Твери есть Белый дом? – спрашиваю я ее.

Та молчит. Сидящая на скамейке молодая женщина улыбается.

– Белый дом в Карачарове.

– Белый дом один, в Америке, – решился я на местную проповедь. – Америка наш враг, и называть учреждение в нашей стране Белым домом – все равно что называть имперской канцелярией, если бы в войне победили немцы.

Старуха глядит, занятая своими мыслями, а молодая женщина, здешняя жительница, уточняет, что этот дом – бывший райком, в самом деле белый, из белого кирпича. Но называть его «Белым домом» стали только в последнее время.

Какой спрос, однако, с бабушек, если сама писательская братия в своем патриотическом задоре пишет Белый дом без кавычек, тем самым способствуя утверждению вроде бы ненавистной ей американизации. «Со словом надо обращаться честно» (Гоголь). Если слово – наше орудие, то его надо держать в чистоте, ибо даже песчинка может стать причиной словесного затора и лишить слова действенности. И может ведь каждый своими средствами блокировать те словесные формулы, которые представляют собою опорные пункты режима. Здесь ничего не остается незамеченным. Я заметил, например, что Вл. Гусев слово «президент» (в отношении Ельцина) всегда ставит в кавычки, что и понятно после растоптанной им Конституции и расстрела Дома Советов 4 октября 1993 года (признаюсь, я никогда не писал «президент Ельцин», а просто Ельцин). С удовольствием прочитал в перечне масонов об А. Козыреве: «Министр иностранных дел администрации режима Ельцина» (журнал «Кубань», № 1, 1997). Вот именно – министр ельцинского режима, а не России. Но тут же автор срывается, называя такого же проамериканиста «радикал-либерала» В. Лукина «бывшим послом России в США». Для меня незабываемо, что значил Кремль для нас, особенно после войны, – ассоциировался он в нашем сознании со Сталиным. Когда мы читали цитаты из иностранной печати: «Кремль принял решение», «Кремль ответил согласием», «Кремль отвергает…» и т. д., – то за Кремлем стояла колоссальная фигура Сталина, его государственная воля, и поистине ветром великой эпохи веяло от древних кремлевских стен. И обезьяньим фарсом несет от нынешнего «Кремля» («В Кремле готовится…», «Кремль начал еще одну радикальную административную реформу…» и прочее), в котором окопалось политическое отребье, не способное ни на какое государственное дело, хотя и весьма верткое в организации всяких «хануков» и антирусских «указов». Очистится, конечно, Кремль со временем от этой нечисти, но зависеть это во многом будет и от того, насколько люди начнут разбираться в том, какой подлинный смысл стоит за словом. Зрячим человек может стать, только освободясь от магии либерального слова.

* * *

Одним из видов литературного стиля можно назвать так называемый «интеллигентный стиль». Стоит напомнить, что предельным выражением «интеллигентности» как высшего качества человеческой личности стали знаменитые (постоянно повторяемые в печати и по телевидению) слова академика Д. Лихачева о том, что можно имитировать все, казаться кем угодно: добрым, умным, щедрым, отзывчивым, нельзя подделаться только под интеллигентность. Отпечаток интеллигентского избранничества лежит на книге Д. Лихачева «Письма о добром», переиздаваемой повсеместно (от Японии до нашей Пензы, где она была выпущена Департаментом культуры в 1996 году, из нее и даются здесь цитаты). Перед нами коллекция поучений, наставлений на самые разнообразные житейские и культурные темы – начиная от правил поведения в обществе, общения с людьми, умения одеваться до способности человека «понимать искусство», «человеческое в искусстве», ценить «русскую природу», «природу других стран», «культуру в природе», памятники культуры, сознавать пользу путешествий, уметь замечать красивые пейзажи и т. д. и т. д. Автор предостерегает читателей (юных и взрослых) от таких пороков, как зависть, жадность, карьеризм. Советует, «когда следует обижаться», как овладевать «искусством ошибаться» (все это названия главок), способами «быть счастливым», «повышать уровень счастья всего человечества, в конце концов». Но, конечно, главное – «человек должен быть интеллигентен» (название главки). «Интеллигентность» не сходит со страниц книги, для автора это эталон всех ценностей в жизни. В том числе – и языковых, стилистических. В книге есть главки: «Как говорить», «Как писать». Академика шокирует «грубость», «неинтелли-гентность» языка, «в языке сказывается интеллигентность человека». Но в том-то и заключается жизнь языка (а не его нормативность), что грубость иногда куда более выразительна и содержательна, чем интеллигентское чистоплюйство. Известная Дмитрию Сергеевичу Лихачеву его землячка ленинградка Ольга Берггольц, поэтесса, выдала в свое время такую (памятную в литературных кругах) фразу о любовной лирике Степана Щипачева: «диэтические яйца». Грубовато, конечно, но довольно метко. И в «интеллигентности» лихачевского языка слишком много уж «правильности», жеманства, некой театральности («находите для себя правильные решения жить по-доброму, а я помашу вам вслед»).

Любопытны лихачевские рекомендации психологического порядка. Так, например, он пишет: «Когда-то считалось неприличным показывать всем своим видом, что с вами произошло несчастье, что у вас горе. Надо было и в горе сохранять достоинство, быть ровным со всеми, не погружаться в себя и оставаться по возможности приветливым и даже веселым. Это большое и настоящее искусство». Все это напомнило мне одно место из воспоминаний С. Т. Аксакова «Встречи с мартинистами». Сергей Тимофеевич рассказывает, как известный масон Лабзин (издатель «Сионского вестника») на одном из домашних спектаклей требовал быть веселым от молодого актера, который только что получил письмо о смерти отца. Несчастный попробовал было сказать, что он не в состоянии теперь читать монолог любовника, что он «не в духе», на что Лабзин с презрением ответил: «Ну что тут за духи! Прочтите!» Он не отпустил его с ужина, когда тот хотел отпроситься, заставлял его громко петь, стуча рукояткой столового ножа по столу. Этот урок «искусства» быть веселым при любом душевном состоянии оставил тягчайший след в памяти Аксакова.

Впрочем, несколько слов о некоторых особенностях стилистики вроде бы случайно оказавшихся рядом авторов. Речь идет о неких геометрических, математических измерениях духовных, этических вещей. Вот характерная для Лабзина фраза: «Премудрость Божия обрела единственный способ к разрешению трудности в поднятии павшего. Явилась существовавшая всегда умственно между сими двумя линиями ипотенуза, произвела свой квадрат и заключила в оном полное действие и правосудия, и любви Божеской». Дмитрий Сергеевич обходится без этой уловки мерить «премудрость Божию» линиями, ипотенузами, квадратами и прочим, он более аналитичен, материалистически въедлив, желая избавить нас от порока, например, от обиды. «Если решили все же обидеться, то прежде произведите некое математическое действие – вычитание, деление и пр. Допустим, вас оскорбили за то, в чем вы только отчасти виноваты. Вычитайте из вашего чувства обиды все, что к вам не относится. Допустим, что вас обидели из побуждений благородных, – произведите деление вашего чувства на побуждения благородные, вызвавшие оскорбительное замечание, и тогда, произведя в уме некую нужную математическую операцию, вы сможете ответить на обиду с большим достоинством, которое будет тем благороднее, чем меньше значения вы придаете обиде. До известных пределов, конечно».

Из ключевых тезисов мировоззрения академика Лихачева выпишем следующее: «Природа создавала человека много миллионов лет, пока не создала, и вот эту творческую, созидательную деятельность природы нужно, я думаю, уважать, нужно прожить жизнь с достоинством, и прожить так, чтобы природа, работавшая над нашим созданием, не была обижена». Лихачев всю жизнь занимался изучением древнерусской литературы, проникнутой, как известно, глубочайшим религиозным духом, и надо быть поистине «интеллигентом», чтобы, несмотря на этот опыт, держаться до сих пор «научного уровня» журнала 20-х годов «Безбожник» в вопросе происхождения человека («природа создавала человека много миллионов лет»).

Академик пытается играть роль эдакого древнерусского летописца («добру и злу внимающего равнодушно»). Но как совместить с этим свою подпись под коллективным письмом «демократов»-экстремистов Ельцину, одобрявших расстрел 4 октября 1993 года? И теперь эта невинно пролитая кровь как бы дымится между строчками всего того «доброго», о чем разглагольствует Лихачев. В тех же «Письмах о добре» до жути переиначивается значение благородных слов, понятий, когда читатель знает, что за ними стоит сообщник палачей. Вот этот набор поучений: «Самая большая ценность в мире – жизнь: чужая, своя»; «Надо прожить жизнь с достоинством, чтобы не стыдно было вспоминать»; «Нравственности в высшей степени свойственно чувство сострадания»; «В сострадании есть сознание своего единства с человечеством и миром… Именно поэтому забытое понятие сострадания требует своего полного возрождения и развития»; «В Библии сказано: «Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле». Это относится и к целому народу, и к отдельному человеку»; «В своих «письмах» я тоже рекомендую несомненные правила «ездить на велосипеде» – жить честно, по правде»; «В жизни ценнее всего доброта»; «Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других»; «Человек должен быть интеллигентен!.. Ибо интеллигентность равна нравственному здоровью» и т. д. и т. п. Автор многократно повторяет, что главное для человека – быть интеллигентным, что это единственно неподдельное его качество, и вот обнаруживается, чего стоит на самом деле эта интеллигентность, эта личина, или, по Далю, «накладная рожа» благопристойности, которую, конечно, легче напялить на себя, нежели следовать добру истинному, христианскому. «По плодам их узнаете их». Как по «плодам» узнаем мы родоначальников так называемого гуманизма, деятелей Возрождения, провозгласивших автономность, самодостаточность человеческой личности, оказавшейся (без соотнесенности с абсолютными религиозными ценностями) жертвой морального разложения или же трагического тупика, о чем так живописно рассказал философ А. Лосев в своей книге «Эстетика Возрождения».

Но сегодняшние гуманисты не чувствуют себя в тупике, они самонадеянно поучают публику «как жить», не следя за тем, насколько «адекватны» эти поучения их собственному поведению. В свое время, кажется, в конце шестидесятых годов, в «застойную жизнь советских людей» ворвался хлесткий лозунг Солженицына «Жить не по лжи!» (коим бомбардировали бедных наших обывателей всякие «голоса Америки», «свободы», «би-би-си» и прочие зарубежные радиостанции). И, оказавшись за границей, этот оракул и оттуда поучал нас, как «жить не по лжи», сам лично прекрасно уживаясь со лживой американской демократией, гордясь тем, что президент Рейган ссылался на него в своей клевете на «империю зла». Не смея пикнуть против темных сил «мирового порядка», против сионизма, он требовал такого же «благоразумия» и от бывших своих соотечественников, которые обращались к нему за поддержкой, с просьбой сделать достоянием тамошней гласности разгул русофобии в России. В страшное время на рубеже восьмидесятых – девяностых годов, когда чума «демократии», неистовствуя в Москве, расползалась по всей русской земле, когда разрушители государства уже не скрывали своих агентурных связей с Америкой, – что делал в то решающее для судьбы России время «вермонтский отшельник»? Он выжидал, пока Россию не поразил августовский переворот 1991 года, исторгший из суперстрадальческой души изгнанника дичайший вопль восторга («Ура Преображенской революции!»). А вскоре этот благополучный мученик одобрил расстрел 4 октября 1993 года, расценив его как закономерное следствие большевистского прошлого – оказывается, виноваты не расстрелыцики, не Ельцин, не захватившие власть «демократы», а некие «прошлые большевики» – опять-таки уловка той самой либеральной стилистики, о которой речь шла выше. Эти господа готовы вывести «гуманизм» из любого злодеяния, оправдать его самыми изощренными средствами (как в данном случае – кровавая расправа 4 октября диктовалась якобы борьбой против «большевистской тирании», «коммунистического наследия» и т. д.). Надо ли говорить, что человек с таким казуистическим мышлением не может быть художником, как бы не арестовывал себя оным сам Солженицын.

Да он и здесь, обустроившись в России, все продолжает катить свою историческую колымагу, упиваясь по радио, под звон колокольчика, собственным чтением своей «эпопеи» о Феврале семнадцатого года. Кому нужен этот Февраль со всеми его Тучковыми, маклаковыми, Милюковыми и прочими тенями, когда Россия оказалась под пятой нового Февраля, терзаемая, распинаемая уже не тенями, а реальными врагами России. Однако об этом новом Феврале и помалкивает учитель «жить не по лжи», не называет поименно ни одного из главарей нынешнего режима, виновных в уничтожении России.

И это не случайно. Не раз восхищался Солженицын «героическим чеченским народом», в последнем своем телевыступлении на эту тему самодовольно напомнил, что именно он в недавнем прошлом требовал предоставления чеченцам полной свободы, независимости. Теперь очередь за другими областями России? Уж не для этого ли носится он со своей затеей о «местном самоуправлении», о «земстве»? Что такое земство в настоящее время? В Воронеже вышел альманах «Воронежские письма», где опубликованы материалы, свидетельствующие о том, насколько богата русская провинция мыслящими людьми, прекрасно разбирающимися в весьма актуальных для нынешней России общественно-исторических проблемах. Есть здесь и статья молодого историка, воронежца А. Ю. Минакова «Земщина». Автор ведет речь об истории земства в России, начиная со времен Ивана Грозного (XVI век) и кончая началом XX века. Отмечается то исторически ценное, положительное, что содержала в себе земщина; не закрывая возможности в будущем попыток возродить ее созидательные элементы, автор подчеркивает мысль о той опасности, которая заключается в нынешнем навязывании стране земства. Он пишет: «…Серьезно опасаемся, что земская идея может стать козырной картой в руках демагогов, вторично в течение XX века способствовавших развалу великой державы. Известно, что резкое усиление местного самоуправления, наряду с распадом оставшихся империй и отмиранием национальных государств, соответствует планам установления проамериканского «нового мирового порядка». Даже если считать подобный вариант маловероятным, как минимум, следует опасаться, что на смену уже изрядно скомпрометировавшим себя «мэрским» затеям придет какая-нибудь очередная декорация в стиле «а-ля рюс», призванная прикрывать произвол «новых русских» компрадоров». Приведем еще одно суждение автора, достойное внимания: «Начнем с того, что взятое само по себе, как некий «механизм народовластия», земство рискует стать не только декоративным и малоэффективным институтом, но и откровенно разрушительным началом». Земство в дореволюционной России было «одним из составных элементов целостной системы общественных и государственных институтов. Вырванная из этого совершенно определенного контекста и приобретшая несвойственное ей самодовлеющее значение, земщина может оказаться откровенно антигосударственным явлением».

Не следует забывать, что в прошлом (особенно в конце XIX и в начале XX века) земство использовалось либеральной оппозицией, революционными экстремистами в своих разрушительных антигосударственных целях. Большой фактический материал на этот счет содержится в книге Н. М. Пирумовой «Земское либеральное движение» (вышедшей еще в «доперестроечное» время и выдержанной в ключе марксистско-ленинской методологии). В ней приводится множество свидетельств современников о крайней политизированности земства. Д. Шаховской: «Идея политического освобождения нераздельно связывалась с самой сущностью земства и составляла его характеристическую черту». К. Головин: «Она (провинциальная интеллигенция) переполнила собой земские должности и превратила вскоре подчиненные земской управе учреждения в постоянные активные очаги революционной пропаганды». Д. Шипов (в соответствии с политической установкой либеральных земцев): «Превращение каждого земского врача, каждого фельдшера или акушерки в местного общественного деятеля». М. Петрункович: «Итак, в настоящую минуту земство должно написать на своем знамени три положения: свобода слова и печати, гарантия личности и созыв Учредительного собрания. Земские собрания требуют серьезной чистки и привлечения более живых и сильных элементов. Только при соблюдении этого последнего условия земство будет способно начать борьбу (В. Гольцев в статье «Земский собор»): «Развитие земского и городского самоуправления на основе общего избирательного права, полная свобода вероисповедания; свобода языка; предоставление Польше широкого самоуправления; постепенная отмена ограничительных мер по отношению к евреям; постепенное уменьшение постоянного войска и замена его милицией; почин международного разоружения. Вот приблизительно те реформы, которые предстоит осуществить России с созывом Земского собора».

Либеральные земцы видели в земских учреждениях не столько органы местного самоуправления, сколько школу политической выучки. Сами они действовали как заговорщики, собираясь на нелегальные сборища (Петров А. Ф. Нелегальные общеземские совещания и съезды конца семидесятых – начала восьмидесятых годов XIX века // «Вопросы истории», 1974, № 9). На первом таком нелегальном земском съезде, состоявшемся в Москве на конспиративной квартире в марте 1879 года, председательствовал известный нам М. М. Ковалевский. Секретно проходивший съезд не оставил каких-либо данных о содержании его работы.

Такова оборотная сторона земства, выставляемого ныне Солженицыным в качестве всеспасительной панацеи для России. Но есть, пожалуй, и другой смысл в этой доморощенной земщине. Судьба России зависит от происходящего в Москве, здесь центр главных событий, оказывающих решающее влияние на положение в стране. От провинции ныне мало что зависит. Опыт показывает, что «мнение народное» ничего не стоит; избранные населением «красные губернаторы» не могут выйти из-под пяты центрального режима, связанного с мировыми силами, бессильны противостоять ему в его разрушительных действиях. А ждать, когда провинция возродится через десятки лет и оттуда начнется возрождение России, ждать этого при нынешних темпах уничтожения «демократами» страны – не пустая ли мечтательность? Жестокая реальность в том, что в нынешних условиях всякая болтовня о «местном самоуправлении» является прямым пособничеством оккупантам. Возможны ли были «земства» при гитлеровской оккупации?

Сегодняшними сторонниками «третьего пути» ставится себе в особую заслугу, в особое благородство и благоразумие – неучастие в сопротивлении. Эдакая независимость от крайностей левых и правых. Характерна в этом отношении программная статья «День завтрашний – день ближайший» в журнале «Москва» (1997, № 1), написанная главным редактором Л. Бородиным. Не будем останавливаться на приписывании автором абсолютной, исключительной вины самому русскому народу в той катастрофе, которая обрушилась на Россию. (Вроде: «Будто бы не народ в лице наинароднейших его представителей одобрил Беловежские соглашения. Будто бы не из народа вылупились мастера финансовых пирамид…») Надо ли спорить с автором, варьирующим парадокс К. Леонтьева, что «дух антихристов не опускался на Россию извне, но вызрел в ней…» (не обидятся ли на такой «шовинизм» потомки одного из колен израилевых, считающих, что из недр их – колена Данова – выйдет антихрист).

По словам Бородина, «православно-государственная ориентация журнала, не запятнавшая себя уступками политической конъюнктуре… в программном отношении смотрится серьезнее и основательнее курсов многих изданий…». Программа эта – в следовании третьему пути. «В политической практике мы ожидаем подлинной третьей созидательной силы, изжившей иллюзии как «правого», так и «левого» экстремизма, то есть равно пагубные пристрастия к «западничеству», с одной стороны, и «реанимированию» коммунистических прожектов – с другой». Вывод таков: «Правым сегодня видится не тот, кто надеется сопротивляться до победы, а тот, кто сумеет остановить войну, то есть некто третий, чье слово и дело так или иначе зададут центростремительную тенденцию, и на крайних флангах политического театра действий останутся тогда корысть политическая да корысть экономическая, те самые евангельские козлы, что мудрым хозяином были заблаговременно отделены от стада».

Не может ли быть так, что, пока автор ждет «завтрашнего дня» с некой (непонятно, конкретно какой) «центростремительной тенденцией», – хищники (коим нельзя сопротивляться) перережут все стадо, не только «евангельских козлов».

В своей статье «Лукавые примирители» (журнал «Штурм», 1996, № 5) я писал, как сливаются в общий хор примирителей с нынешними радикальными «реформаторами» голоса вроде бы совсем недавно разных людей – от вчерашнего знаменитого тележурналиста-патриота до бывшего крупного партократа, ныне возглавляющего не какое-либо, а «реалистическое» общественное, движение. В последнее время этот хор пополняется некой «третьей силой» (от А. Лебедя, быстро забывшего, впрочем, эту «третью силу», когда поманил его к себе Ельцин, но загорланившего о ней снова, как только был вышвырнут. Ну, так вот, от А. Лебедя – до литературных теоретиков). Невольно вспоминаются слова И. В. Сталина: «Для революции требуется ведущее революционное меньшинство, но самое… энергичное меньшинство будет беспомощно, если не будет опираться на хотя бы пассивную поддержку миллионов людей». Нынешнюю криминальную революцию в России (под именем «перестройка-революция») тоже начало меньшинство, но именно пассивность большинства позволяет ей утверждаться в беспредельности своих злодеяний. Так называемая «третья сила», отвергающая борьбу, сопротивление, служит утверждению гибельного для России режима.

* * *

Недавно мне довелось услышать такой разговор. Продавщица газет в подземном тоннеле к очаковской платформе говорила покупателю:

– Пенсия у меня двести тысяч (по-нынешнему – 200 рублей. – М. 77.), как с ней прожить, а вот устроилась здесь и подрабатываю. Слава тебе, Господи! – перекрестилась она с умилением в голосе.

– Чему же вы так радуетесь? – спросил у нее купивший газету мужчина средних лет. – Вот Ельцин услышит вас и скажет: видите, как доволен народ, его морят голодом, а он доволен, теперь можно морить его до конца.

– Их надо всех из автомата перестрелять! – вскрикнула только что молившаяся пенсионерка. – Заставили всех нас мучиться!

В моих глазах и сейчас стоит эта женщина с изменившимся в один миг лицом. Я и раньше видел, какая ненависть взрывается в русских людях при имени Ельцина и его сообщников, но здесь меня поразил сам этот переход от молитвы, сердечного умиления к автомату. Сколько же, оказывается, ненависти может скопиться в самой доброй душе к тем, кто ныне хозяйничает в стране!

Но что такое это «Слава тебе, Господи!»? Для кого-то это «рабство», кто-то выводит из этого свои политические лозунги. На встрече со студентами Литературного института Г. Зюганов заявил: «Лимит на революции в стране исчерпан». Приглашенный в другой раз на встречу в том же Литинституте А. Лебедь (возможно, по наущению радзиховских-каспаровых) похвалил русский народ за «великое терпение», видя в этом «фактор стабильности» в стране. Но терпение понятно при великой цели, как это было характерно для нашего народа в годы Великой Отечественной войны. А ныне? Новой «общественной этикой» (с обратным знаком) стало публичное садистское глумление нуворишей над ограбленным народом. Они же и выставляются «героями нашего времени». Телеканал НТВ известного банкира без устали фабрикует «героев дня», эту любопытнейшую популяцию нынешней нелюди. Занятно было наблюдать, например, за таким «героем дня», как Святослав Федоров (7 июня 1997 года). Рекомендовали его как предпринимателя, политика, недавнего кандидата в президенты, офтальмолога (глазной врач). За работой его не показали, а жаль: неосведомленный телезритель подивился бы, с чего начал этот герой, прибравший к рукам (еще до всеобщей «приватизации») государственную поликлинику с богатейшим современным оборудованием. С этого «старта равных возможностей» и началось сказочное обогащение героя. Помнится, как еще лет семь-восемь тому назад с «голубого экрана» Федоров, вдруг выхватив из нагрудного кармана какую-то книжицу, воскликнул: «Вот что я оставлю внуку!» (видимо, какой-то банковский счет). Теперь уже не глазник, а плантатор оставит внуку не эту книжицу, а целые угодья, конный завод, усадьбу с казино, не говоря уже о долларовых миллионах. Недаром он, гарцуя на коне, бахвалился, что цена этой лошадки (одной из множества других на его конном заводе) – двести тысяч долларов. Объездив и обойдя владения свои, семидесятилетний глазник-предприниматель предстает в семейном кругу, вдвоем с супругой Иреной Ефимовной, именующей его «солнышком» (он ее – «лапочкой»). Сидят они за «закусоном», по словам Ирены Ефимовны, вкушая «экологически чистый продукт». Казалось бы, рай земной, радоваться бы самим и делать добро другим. Но почему столько жестокости, прорывающейся ненависти в глазах, раздражительности в голосе? Супруги возмущены, что им завидуют. И завидуют потому, что все бездельники, рабы. «Все привыкли к рабству… Депутаты Госдумы – бывшие рабы из рабской системы… Российский народ не готов к труду, он должен поменять менталитет». Итог речи «солнышка» таков: когда этот народ вымрет – тогда и исчезнет рабство, рабское отношение к труду.