Текст книги "Штрихами по воде наискосок"

О Сергее Савельеве

 
I
Уходит в снег Сергей Савельев.
Размерены его шаги.
Навстречу, будто птичьи перья,
слетает с фонарей неверье
и тени поднятой ноги
бросаются назад.
                 Б-г в помощь.
 
 
На улицы пролилась полночь.
 
 
Она свои выводит па,
почти плюя на снегопад,
но и не ею мир заполнен,
                              а чувствами…
 
 
                              Добро и зло,
         как вдох и выдох,
пьются залпом.
 
 
Светло.
 
 
           Савельев снова запил?
Нет.
    Лишь на вид всё так и есть.
Сергей пытается прочесть
послание промеж снежинок,
и он уже не одинок.
Пусть не дверной —
                       звенит звонок
случайного, как смех, трамвая:
        ты в снегопаде не зевай.
        Не слушай шепот: – Наливай.
 
 
Не охнешь, как во тьму сметут:
распорота небес перина.
 
 
Сергей Савельев «дома» тут
среди снежинок, иже с ними.
 
 
II
Не наложить на душу вето,
                         на устремления её
(Сергей Савельев ведь не пьёт).
Сергей идёт из магазина,
уже который час идёт,
Он в снегопадах чуда ждёт
                                        зимою этой.
Разве странно?
Сергей не ходит в ресторан,
Сергей не пьёт (сказали вам),
Сергей грустит. Да… есть причина.
Давай о чувствах ни, ни, ни…
Сергей, какие наши дни?
Ты в снегопаде только счастлив?
 
 
                   Банально…
                              и об этом и речь:
сквозь эту взвесь ты можешь течь,
и впитывать с надеждой силу,
и стать уверенным опять.
В сей толчее не надо спать
и видеть прошлое и плакать…
В ней всяк становится сильней:
 
 
полезны (в меру) снега злаки.
 
 
III
Пусть снегопады безупречны
…бредя, тоску не бередить,
                          и, уходя, не уходить,
лишь двигаться…
                чему навстречу?
 
 
Сергей уходит.
 
 
От себя?
Ботинками едва скрипя,
скрепя печати на печалях,
отчаянье отбросив прочь.
Его поддерживает ночь.
Сергей уходит твёрдым шагом.
Нет, не уходит: он бежит,
и то не снег уже лежит,
а просто белая бумага.
Жизнь начинается с нуля.
Пятном фасад универмага
скользит на фоне февраля.
 
 
Всё это, право, лишь детали.
Как, впрочем, копья фонарей.
Сергей идёт к себе.
 
 
                                Согрей…
Оттаять дай ему
                            сейчас.
 
 
Вы знаете, который час?
 

18 мая 2008 года

Крошечка – Хаврошечка, или На выставке
фотографий в жанре Ню

 
1
Две модели.
    Одна с бритым лобком,
                  другая с волосатым…
Остановился.
           К полотнам боком.
                                   Курсантом.
Такой пехотинец морской…
Без беретки.
 
 
Одна брюнетка.
А вторая – блондинка.
Курсант – посерединке:
крошечка такая Хаврошечка.
В чьё бы ухо влезть…
(Или не в ухо?
                   Молчу – молчу)
Становлюсь Винни-Духом
(Рабом бутылки).
В голове, увы, не опилки,
                           а ожидание.
Сам себе загадал три желания.
Загадывать их дело не хитрое,
а выставка аж до пяти открытая,
и я – только в начале.
             Курсант, говоришь?
                                Укачает…
 
 
2
Две модели.
Одна белая, как мрамор.
Другая – бронзовая.
 
 
Курсант не выходит из образа
поэта,
       который замер
пред лирикой
                чьих-то камер…
он прячет мужское начало,
я – факт, что меня укачало,
и поиском рифм прикрываюсь…
Я каюсь, что не притворяюсь.
 
 
Всю жизнь воспевал откровенность.
Иною пленился в мгновение.
Два полюса: белый и смуглый
загнали фактически в Google
души моей… в дикую прерию
забытого в прошлом неверия.
 
 
По лезвию бритвы меж ними,
по грани… бреду глупым мимом.
Но бритва пока что не ранит,
и это приятно и странно.
 
 
3
Два ангела.
          Две статуэтки.
Попали в меня очень метко…
Смеюсь:
        неужели влюбился?
Гляди,
     как в блокнот устремился.
 
 
И дело не в теле потрясном,
не в образах дивных и разных,
не в том, что я всё же мужчина.
Не в доводах и не в причинах.
Не в том, что влюбляться напрасно…
 
 
А в том, что есть в жизни прекрасное.
 

19 мая 2008 года

Повторяющийся знак

 
Она возникла из моей печали
на рубеже бессонницы и сна.
Я делал вид, что я не замечаю,
пытаясь скрыть, что я её узнал.
 
 
Я, млея, в сотый раз снимал пальтишко,
прижавшись к складкам платья на груди.
Я слишком долго ждал…
                            не смейтесь… слишком,..
чтоб шквалом чувств любовь разбередить.
 
 
Задумавшись, она смотрела мимо,
туда, где синева стекала с крыш.
И плыли, не спеша, минут налимы,
сбиваясь под меня, как под голыш.
 
 
Я смутно видел: люди на бульваре
налимов обходили стороной.
И не было ни звёзд, ни киновари
над снова перетянутой струной.
 
 
И в этом мире, до утра притихшем,
опять, как повторяющийся знак,
меня терзало серое пальтишко,
пришедшая из бездны новизна.
 

2 июня 2008 года

Витрина

 
Как хорошо прозрачным утром
брести по скованной тропе,
морозу подставляя куртку,
как он, слегка оторопев.
 
 
Мир, замеревший на витрине,
ждёт появления тепла.
Деревья укрывает иней.
Тропа бела. Печаль светла.
 
 
Так славно, в каждый шаг вливаясь,
ловить… сперва полутона.
Потом созвучья. Будто сваи,
мир подпирает пелена.
 
 
И день, деталями рисуя,
проступит. Бледный позитив.
И всяк, кто замечать рискует,
не избежит сего пути.
 

2 июня 2008 года

Недоуменье

 
Вся наша жизнь – недоуменье.
Один сплошной вопрос – «Зачем?!.»
Гармония – моё именье,
и вне его – я глух и нем.
 
 
Я – раб изысканного лоска,
тону туманом в щетках нив,
и делаюсь я отголоском,
и только в этом не ленив.
 
 
Мне оттого слышнее лето,
и осень явственно видней.
Я просыпаюсь из буклета,
и чувством остаюсь на дне.
 
 
За эту сладостную горечь
я вас прошу меня простить.
Вращенье неба не ускорив,
дождь продолжает моросить.
 
 
И это, право, очень просто,
проститься, снова возлюбя…
Тогда отвалится короста,
наивней делая тебя.
 

2 июня 2008 года

Мера неизмеримого

 
Примерно так рождаются стихи.
Возникнув белой цаплей из осоки,
покачиваясь плавно,
                              не спеша,
проходят кромкой,
                       незаметно слившись
с растаявшим штрихами отраженьем.
 
 
Примерно так.
Теченье непрестанно
                           уносит
                                     ощущение «сейчас».
И эта цапля толика лишь,
                                      часть
не паузы, не счастья, не покоя.
Не козырь, но придуманная масть:
обманный 25-й странный кадр.
Не в нём тобою найдена строка?..
 
 
За облака.
              Всегда за облака
(пусть визуально – кромкою осоки).
Небрежные, но твердые мазки.
Следящие к катарсису близки.
Проходит цапля…
                          Скажете – пустяк.
 
 
Примерно так.
 

 
Примерно так: из звуков и песка
на первый взгляд фривольным пересказом,
взволнованным движеньем плавников,
твоей печали тайных двойников.
И нету ни побед, ни поражений.
Штрихами по воде наискосок
река рисует цапли отраженье,
да с неба снова снег или песок.
 
 
Какая глупость быть на волосок
от осознанья.
                     Цапля вновь уходит?
 
 
Но что тогда мелькает?
                         Тут. И там.
                                Порой помногу раз
одновременно,
                    как девушка в видениях твоих.
 
 
Волнующий осоку ветер стих.
А ты всё ждёшь, когда она качнется
за ночь до объяснения в любви,
за ноту до рождения сонаты,
и всплеск до лицезренья наготы.
За век поднятие до смены «Вы» на «ты».
За тремор до секундного тик – так.
Примерно так.
 

15 мая – 13 июня 2008 года

Бирюзовые глаза

 
Я средь знакомых слыву оптимистом,
с юности всех приучаю к улыбке.
Светловолосая муза… искристым
взгляд мне твой кажется. Точно не зыбким.
 
 
Светловолосая муза печали,
что тебе наши беззвучные слёзы?
Ты обо мне на углах не кричала.
Я о тебе не писал даже прозой.
 
 
Так почему твоих глаз бирюзовых
нет… вдруг почувствую тайную ласку.
Я не стремлюсь быть почётным призёром,
не придаю наши встречи огласке.
 
 
Так для чего ты за мною по свету
следуешь, чувство вины сберегая.
Стан твой, обтянутый мягким вельветом,
в бездну меня без протеста ввергает.
 
 
Светловолосая муза печали,
я в тебя прочно наивно влюбился.
Я без тебя свои строки не чаю.
Я не сличаю. Я словно напился.
 
 
Бережно плеч твоих хрупких коснулся.
С шелестом ветра ты снова исчезла.
Мальчик, похоже, опять улыбнулся.
Кто-то взмахнул в тишине своим жезлом.
 

17 июля 2008 года

На грани прозренья

…Жене Г.

 
А вы когда-нибудь швыряли
лампочки о стены подъезда,
без мыслей и без подтекста,
без задних… прозренья на грани?
Ранимость не может быть ранней,
Как Аней не может быть Рая.
Обида от чпока сгорает.
Осколки врезаются в память,
как лампочки взорванной пламя.
 
 
Вы били бутылки о стены
московских облезлых котельных?
Спускали к трамваям запруды
по склону из лужи извечной,
вагоновожатым переча?
 
 
Вы лазили в форме на стройку
к прорабам суровым и строгим?
Вы жгли на помойках диваны?
Тогда вы знавали нирвану
хмельного московского детства.
(Его уже нет по соседству.
Иным наливаются гроздья…)
Ранимость не может быть поздней.
 
 
Вы бегали в марте по пруду?
Тот треск я вовек не забуду.
(Вот льда или наста?.. Неважно.)
Ранимость случилась однажды.
Лежат на ранимости льдины.
Там Олей не может стать Дина,
и многое сделаться явным.
Ранимость, как детство, реальна.
Ранимость, как детство, наивна.
 
 
Её воплощения – дивны.
 
 
Но Верой становится Надя.
Порою на час. Когда – на день.
 
 
И каждую кличу я Любой.
 
 
Ранимость не может стать грубой.
Она нас толкает по свету.
Ни звука, ни вкуса, ни цвета.
Стихов не покажется мало.
 
 
Я Галю боюсь назвать Аллой.
Моргает звезда в поднебесье
припевом сложившейся песни.
 
 
                    * * *
 
 
А вас когда-нибудь били
по челюсти? Без причины.
Вы чувствовали себя дурачиной,
зная, что правда Ваша?
Хоть Ликой не станет Наташа
печалиться глупо… и блёкло,
как, впрочем, слоняться по стёклам.
 
 
Обида бывает прогорклой.
Смердит как болото неправда.
Но больше других тебе надо.
Под солнцем палящим незримо.
 
 
Ты ждёшь, как спасенья, ранимость.
 

17 июля 2008 года

«Эпатаж»

…Юле и Севе

 
Странный город, которому нет объясненья,
                                           что, впрочем, не новость.
Дом находит на дом, мысль на мысль,
                                                        как этаж на этаж.
Вырастает из камня.
                           С ним следом вздымается робость.
И на фоне него эти строчки сплошной эпатаж.
 
 
Странный город.
                    Он манит и гонит любым перекрёстком.
Недоступный ни чувству, ни разуму. Близок и чужд.
И матерый поэт здесь не больше,
                                                чем просто подросток.
И в любую погоду в нём нету ни пыли, ни луж.
 
 
Странный город. Родной и безликий.
                                                 Прекрасный и серый.
(Как твоё непрестанно живущее в поиске «я».)
Эти улицы можно черпать только полною мерой.
Здесь тебя отыскать не сложней,
                                                   чем в реке пескаря.
 
 
Странный город: такой многоликий
                                                         и в этом единый.
Город-псалм. Манускрипт.
                                 Город-притча.   Поэма. Талмуд.
Как этаж на этаж, наползают ростки на седины.
Ты блуждаешь по окнам в надежде,
                                                   что вдруг да поймут.
 

20—22 июля 2008 года

По крохам

 
Когда душе темно и неуютно
и целый мир покажется толпой,
закрой глаза, представь журчанье лютни
с гитарою… И пусть наперебой
тебя терзают лапки чьих-то вздохов
и занавески дышат и дрожат.
Пусть новый путь, воссозданный по крохам,
не пробудит желанье убежать.
 
 
Когда душе темно и неуютно —
то знак, что надо снова стать сильней.
Крупинками дождя текут минуты,
струной гитарной лопнув на стене.
А в зеркале мелькнёт не то виденье,
не то ты сам: прозревший и немой.
«Я снова здесь, по твоему хотенью.
Разжмурься и лицо скорей умой…»
 
 
Когда опять не найдены ответы
из бездны, называющейся «я»,
взмывают светлячки навстречу ветру
и кто-то рядом шепчет «я – твоя».
И снова лица. Лица, как минуты.
Ты где?… В ответ – неуловимый взгляд.
И не могу сказать, что неуютно.
Лишь занавески мерно шелестят.
 

23 августа 2008 года

Морщинка

 
У поэта (по идее) должна быть женщина.
Не будем поминать её имя всуе.
Морщинка метнётся под чёлкой трещиной.
Воображение – её подрисует.
 
 
Не то чтобы я предлагал поэтам влюбляться,
терять, страдая неопределенностью.
Смеяться и плакать – забава паяцев.
Паяц ли поэт? Возможно, не полностью.
 
 
Не стоит скрывать имена былых возлюбленных.
Игра словами ведётся в открытую.
У края пропасти стоит несрубленным
тростинка-дерево. Ты рядом… с бритвою.
 
 
А трещина, которая не твоя морщина,
порою расширится, а то исчезнет.
И если дорога снесёт всех в лощину,
подстрочник всё так же останется бездной.
 

30 августа 2008 года

Вступление к уроку рисования, или
Идущим против моды

 
Сомнения нынче не в моде.
И стыдно о быте и хлебе.
О хорде, погоде и вере…
Есть люди, которые «через».
(Все выводы будут без «вроде».
Не дальше, не ближе. Вне сути.)
Есть люди… Не спорьте! Есть… люди.
Берите перо и рисуйте.
Рисуйте: оно не убудет.
 
 
Есть люди – открытые двери.
Есть люди – горящие окна.
Есть полосы радуги в перьях
и те – кто проколами всходит
по краскам на фоне заката…
Их свет в души стрелами воткнут.
Те стрелы выводят стаккато.
Проняло? Попробуйте охнуть.
 
 
                    * * *
Нам часто все кажется мрачным.
Что? Мало быть просто пронзенным.
Да здравствует неоднозначность,
что мудрости лучше казённой!
 
 
О чём я? Вам это так нужно?
Допустим, о людях. Таких же,
как вы или ваши соседи…
(я весь в несклоняемом «иже»)
 
 
Я в новеньких трубах из меди.
Мелодия по небу льётся.
Мы плачем и после смеёмся.
Надеюсь,.. звучит не натужно.
Стряхните прилипшие стружки.
 
 
Как будто вскормили нас грудью.
Глядим мы тепло и не строго.
Рисуйте – оно не убудет.
Рисуйте себя и дорогу.
Нас залпы далёких орудий
смотреть заставляют на солнце.
Есть люди. Есть люди. Есть люди.
Нам страшно… Мы все незнакомцы.
 
 
                    * * *
Кто плачет, тот чисто смеётся.
И нужно ведь очень немного.
Пусть небо едва встрепенётся
на зеркале речки пирогой.
 
 
Рисуйте. Оно не убудет.
Рисуйте трубу и колечки.
Ваш труд, без сомнений, осудят.
Есть люди. Но вдруг… станет легче?
 
 
Раздвинуты ржавые прутья.
Мы вылезли в поисках сути.
Мы шепчем (не Б-ги, не судьи):
есть люди. Есть люди. Есть люди.
 

23—29 августа 2008 года

Не с той ноги

«Кончается четверг и дождик мелок…»

Из песни дуэта «Иваси»

Г. Васильеву и А. Иващенко

 
Всегда четверг в моём смешном жилище.
Сплошной… И никакого вам сурка11
  Отсылка к фильму «День Сурка» (Groundhog Day)


[Закрыть].
И дождик, что по строчкам ночью рыщет,
не стихнет в ожиданьи ветерка.
И я, смешной наивный странный мальчик,
чешу во сне седеющий висок.
И тени по углам не обозначат
тот смысл, что ускользнёт наискосок.
 
 
Всегда четверг в моём волшебном доме.
В любой стране мой дом до боли схож
с придуманною мною идиомой…
Не говори, что дождик этот ложь.
Пусть не всегда является нам правда,
и чехардой мелькают четверги:
мне не смешна уже моя бравада,
и я всегда встаю не с той ноги.
 
 
Но, несмотря на эти огорченья,
я никому четверг мой не отдам,
и, высказав дождям своё почтенье,
сольюсь со сном грядущим без следа,
чтоб новым четвергом, с утра проснувшись,
припомнить запах вымытых волос22
  Отсылка к стихотворению Давида Самойлова «За городом»


[Закрыть], —
по-юношески быстро потянувшись,
того мальчишки вдруг не выдать слёз.
 

8 октября 2008 года

Пропарывая полог

 
С высоты падения кумира
отбиваешь собственные почки.
Мир опять прогнулся на шарнирах,
и вдали пугающе грохочет.
 
 
И до боли хочется не верить
собственному опыту и знанью.
А стихию точно не умерить
гордостью, с которой рвётся знамя.
 
 
Боже, не суди меня за глупость,
за упрямство, с коим год от года
я по глобусу вожу карманной лупой
и как-будто кличу непогоды.
 
 
Я ищу кумирам оправданья,
применяя ихнюю науку,
и свежо забытое преданье,
и не треснули ещё тугие луки.
 
 
Так стрела, пропарывая полог
неба
     к нам летит
                       с раскатом грома.
От прозрения к смятенью путь недолог,
как к тринадцатому чёрту в бочку с ромом.
 
 
Создавая, вопреки запретам,
сами же потом и низвергаем.
Что?
     Привет…
               Ну,.. и сиди с приветом!
Посмотри, в окне уже сверкает…
 
 
Но с улыбкой, отрясая перья,
вглядываясь в молний арабески,
я прижмусь спиною к мокрой двери
и нырну под дождь синхронно с треском.
 

20 октября 2008 года

Элегия

…памяти

Муслима Магометовича Магомаева

 
В этом Мире мало настоящего.
Может, небо… дождь и ветер… сны и женщины.
В этом мире заменили Б-га ящиком,
и не видят мелочей, что нам завещаны.
Даже чуткие – и те не видят многого,
большинство пытаясь расшевеливать.
И взбираются мечты на свет отрогами,
хоть боимся мы в них искренно уверовать.
 
 
Но вращается Земля и дети родятся.
Пусть тебе и неуютно в новом времени,
все дороги к этой точке сходятся,
и забыл ты код от камеры хранения.
Так что и не стоило печалиться:
привыкай и пробуй тут освоиться.
Облака, как лодочки, качаются…
Привыкай, не то печаль удвоится.
 
 
В этом Мире мало настоящего
и его не Б-ги – люди делают.
Одиночество – понятие щемящее.
Обжигание горшков – деянье смелое.
И глядим мы на решившихся …Течение
нас несёт, но нам не страшно в новом времени.
И, свидетельствуя шепотом почтение,
мы хотим поверить в то, что тоже смелые.
 
 
В этом мире, к сожаленью, всё не вечное.
Всё, включая чувство одиночества.
Облака проносятся навстречу нам.
Им, наверное, лететь навстречу хочется.
И кода им видятся прощания
с теми, кто Мир делает прекраснее,
им смешны все наши увещания.
Но мы верим… Значит, не напрасно всё.
 

25 – 27 октября 2008 года

Запах ночи

…Марине

 
Сегодня сильнее обычного пахло осенью,
и дожди бесились, а к вечеру стихли.
Я (сегодня) почувствовал себя дросселем
в цепочке сигналов… Асфальтом рыхлым,
покрывшимся листьями, беседуя с каплями,
наматывался на свои мысли, бредя,
ботинками по осени шмякая,
и назад не глядя, как будто бредя…
Ну, Федя Федей, хотя известно, что Миша.
Открытие Америки, на тебе – эврика…
На меня роняли слезинки крыши
и приветствовали дворы и скверики
строчками нового стихотворения,
как обычно грустного, но светлого.
И я становился частью черничного варения,
приветствуя улыбкой касания ветра,
на скулах и лбе. И опять (не смейтесь)
подумалось, что прошлое рядом, и новое
создаётся нами игрой на флейте
(обычной флейте… немножко рёвe)…
А дождик, который сегодня был девушкой,
касался щёк моих не каплями, а кончиками
волос. И я считал касания. И хлебушек
клевал промокший птах, и пахло ночью.
 

25—26 октября 2008 года

Азнавур

And I’ll go to the sea as I’ll sail to freedom

at last…

(Emmenez-Moi)

 
Маленький человек на огромной сцене.
Маленький человек в чёрном костюме.
Чёрные брови. Седые кудри.
Глубокий взгляд… Моё безумье.
Я вдруг понимаю, что в жизни ценно,
и кто поёт, а кто нам пудрит
мозги и души. И непременно
я верю: где-то мы встретим мудрость.
 
 
А маленький человек взмахнёт руками,
и я исчезну. И зал исчезнет.
Я не спрошу, что случится с нами,
пугаясь, встречусь я взглядом с бездной.
Там, различая мельчайший камень,
солюсь в движеньи своём с тенями.
А тени сделаются веками
и крылья сделаются руками.
 
 
Но маленький человек посмотрит. Снова
затихнут звуки, взрывая чувства.
И захочу я уехать к морю.
И это море не будет грустным.
И словно в трансе, поддавшись зову,
луч света танец продолжит к шторе:
на полутёмной бездонной сцене
Любови вечной в том танце вторя.
 

19 ноября 2008 года

Долька

 
Художница, которая даётся,
куда милее той, что матерится.
Привычка не плевать на дно колодца
тебе в дальнейшем вряд ли пригодится.
«Когда и с кем?» – бестактнее «За сколько?»…
А всё же классные у ней сейчас сапожки.
Так апельсин съедается по долькам.
Так взгляд скользит туда, откуда ножки.
Затык совсем не между «хочет-может».
Загвоздка далеко не в «нафиг надо».
Художница, прекрасная на рожу,
опять милеет, повернувшись задом.
И я, такой восторженный и юный,
совсем не ей тот апельсин не дам откушать.
И, дёргая нейлоновые струны,
я увожу акцент от слова «слушай».
И знаете, что самое смешное:
мне могут нравиться картины той и этой,
а могут раздражать… Стеной сплошною
сочатся по обочине эстеты.
И я уже забуду через месяц,
что так хотел… с которой не рисует,
и неэстетам в спины брошу: «смейся».
 
 
Смешон поэт, который не рискует.
 

24 ноября 2008 года

Мать счастья

Мудрость – родная мать счастья

(Софокл)

 
Мудрость банальна.
Порою куда банальнее глупости.
Она, как и секс, бывает анальная.
Где тонко, там и рвётся.
Потом не сидится.
Синицы исчезли как вид,
а журавли просто вымысел.
Урвали кусочек – вымылись,
и вновь за счастьем,
как дети.
Мудрость разбита на части
и кроется в тусклом свете
у каждого то в глазу, то в сердце,
и в пригоршне сестерций,
оставленных в твоём сне
по прочтении Бродского.
Наряды подруг неброские,
когда пробуждаешься.
И ты опять не нуждаешься
в моей подсказке.
Я сочиняю сказки.
В том числе и про мудрость.
Они банальны.
Мудрость бывает разной,
в том числе и вербальной.
Последней не очень-то верится…
Простите – схожу проветриться.
 

25 ноября 2008 года

Дядя Коля

 
1
В нашем дворе раньше жил дядя Коля.
Колю никто никогда не неволил
быть вечно трезвым…
И Коля им не был.
В лёгком подпитии глядя на небо,
нам, детворе, он всегда улыбался,
и постепенно тихо спивался.
 
 
Нам это не было, правда, заметно.
Так проходили лето за летом,
осени, зимы и вёсны, конечно.
Коля, как Брежнев, казался нам вечным:
в том же потрёпанном сером жакете
и чуть проеденном молью берете.
 
 
То он подбросит пропущенный мячик.
То вдруг с букетом дурным замаячит
рядом с сидящими в вечных косынках
бусями…
                  «Помните, сынки,
бабушек ваших»
              Мы вроде их помним.
 
 
Время.
        Давно тем двором мы не ходим.
Страны другие, в которых нет пьяных.
Даже бомжи ходят в куртках не рваных.
Нету подъездов (и бабушек нету),
как на вопросы разумных ответов.
 
 
2
Что же волнует нас, взрослых и умных?
Прошлым набитые тёмные трюмы?
Судьбы соседей, чьи лица забыты?
 
 
Выводов чётких – явный избыток.
 
 
Много на свете грусти и боли.
Кто из нас вспомнит теперь дядю Колю.
Кем был он раньше?
                              Когда точно сгинул?
Снова ловлю мяч, который он кинул.
 
 
Сколько их было, беззлобных и тихих.
Стыдно сегодня, что выдумал стих я
задним числом.
                      Что давал им спиваться.
Смог ли тот мальчик понять ситуацию?.
 
 
Ночь над моими стихами ложится.
Совести хватит мне вам не божится,
что если б смог я в то время причалиться,
я бы помог дяде Коле…
 
 
                                       Случается.
 
 
Странно.
           Зачем я тогда эти вирши
вам показал?
      Дождь ударил по крышам
и ручейками бежит по бетону.
Память.
        Мы все в своём роде бездомны.
 
 
3
В нашем дворе раньше жил дядя Коля.
Колю никто никогда не неволил
быть вечно трезвым…
                              И Коля им не был.
Звёзды всё те же бродят по небу.
 

26 ноября 2008 года