Текст книги "Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг."

3. Поиски Рузвельтом перспективной концепции взаимодействия с Россией и новое германское наступление на Восточном фронте летом-осенью 1942 г.

Разрешение всего комплекса проблем, касающихся взаимоотношений СССР и США, в огромной степени зависело от личного доверия между лидерами двух государств. Вопросы территориально-политического устройства Европы и роль, которую могли бы играть в нем Россия и Америка, не являлись здесь исключением. Рузвельт это ясно понимал. 16 марта 1942 г. он направил послание Черчиллю, в котором подверг резкой критике «наихудшую часть» своей прессы – издания Маккормика – Патерсона, Херста и Скриппс-Ховарда за то, что они «сводят роль Америки лишь к защите Гавайских о-вов, восточного и западного побережья континента», и далее писал о своем намерении приложить значительные усилия, чтобы найти деловой контакт с советским лидером и наладить с ним плодотворный диалог, отмечая, что лично он «может вести дела со Сталиным лучше, чем весь Форин офис или Государственный департамент». «Он [Сталин] думает, что лично мне он нравится, – подчеркивал Рузвельт, – и я надеюсь, что он будет продолжать так думать…»¹⁴⁷ Рузвельту нужна была личная встреча со Сталиным. Он понимал, что только когда они сядут за одним столом, они смогут начать конкретную дискуссию о деталях будущего мира. И обращения к Сталину о такой встрече высказывались неоднократно. Президент был также уверен, что его личное обаяние несомненно повлияет на советского лидера, и тот станет доверять ему¹⁴⁸.

Необходимо также заметить, что уже в то время – весной 1942 г. – американский президент приходит к выводу, что Россия может стать после войны одной из ведущих мировых держав. Так, 20 мая, высказывая свои мысли перед представителями Комитета по вопросам послевоенных международных отношений Государственного департамента¹⁴⁹, он отмечал: «Соединенные Штаты, Великобритания, Россия и Китай должны осуществлять контроль, разрешать споры и поддерживать безопасность в послевоенном мире. Именно они будут определять, какие сокращения вооружений необходимо произвести. Они также будут осуществлять периодические инспекции вооруженных сил и контроль как водного, так и воздушного пространства». Президент «выразил мнение, что одна из важнейших стран, которую необходимо было бы разоружить, – Франция. Мы ничего не сможем решить в Европе до тех пор, пока обе страны – как Германия, так и Франция, не будут разоружены и не останутся в таком положении. Чуть позднее мистер Дэвис подчеркнул, что считает отношение президента к вопросу о Германии совпадающим с мнением членов Комитета (то есть безоговорочная капитуляция)»¹⁵⁰.

Последовательная позиция Рузвельта в германском вопросе хорошо известна. Он считал, что не может допустить, чтобы через 15–20 лет после войны в этом государстве вновь взяли бы верх реваншистские настроения. Но кто воспрепятствует этому? Сам ход войны и сложившаяся коалиция держав, ведущая борьбу против агрессоров, логично предопределяла ответ на этот вопрос. К маю 1942 г. контуры возможного альянса сил, призванных поддерживать будущую международную безопасность и в случае необходимости принуждать ее противников к повиновению с помощью силы, в мыслях Рузвельта определились уже достаточно четко. О задачах и членах этого альянса, названных вскоре «четырьмя полицейскими», он и говорил 20 мая 1942 г.

Все это подтверждает мысль о том, что у Рузвельта было достаточно серьезное основание не препятствовать восстановлению довоенных границ СССР по причинам, прежде всего, глобального характера – возможности сотрудничества с Москвой в деле поддержания международной безопасности в послевоенное время. Позитивные шаги в признании границ СССР 1941 г., безусловно, способствовали укреплению союзнических отношений, особенно в условиях, когда второй фронт в Европе Англия и США открывать пока не собирались. В конструировании своей концепции послевоенного мира президент мог опираться на солидную общественную поддержку в самих Соединенных Штатах. Несмотря на сопротивление изоляционистов, опрос общественного мнения в США показывал возросшее чувство ответственности простых граждан за будущее всего мира. Как подчеркивал 14 марта 1942 г. в своей телеграмме в американское посольство в Лондоне директор заокеанских операций Управления военной информации армии США Р. Шервуд, только 11 % из всего числа опрошенных выступали за возвращение к изоляционизму. Еще меньший процент хотел жить в союзе лишь с англоговорящими странами или в составе содружества американских государств. Лидирующим мнением являлось создание мировой лиги или мировой ассоциации. «Все это подтверждает, – писал Шервуд, – что большинство населения поддерживает международную политику президента. Ситуация может измениться только в случае какой-либо грубой ошибки или поражения на фронтах»¹⁵¹.

Обоснованным, по нашему мнению, является вывод о том, что позиции Лондона и Вашингтона относительно советских границ 1941 г. к тому времени во многом сблизились. Обе стороны считали возможным принять за основу сложившееся положение, но оставить пока открытыми для обсуждения вопросы точного прохождения советско-польской границы и признания вхождения в СССР прибалтийских республик. Американская и британская позиции отличались лишь в той части, что Рузвельт не желал пока именно публичного одобрения Америкой территориальных приобретений СССР до 22 июня 1941 г. Такой шаг шел бы вразрез с предыдущими заявлениями руководства США, противоречил идеалам, провозглашенным президентом Вильсоном, и подрывал бы авторитет Рузвельта в глазах части американских граждан, прежде всего польского и прибалтийского происхождения.

В мае-июне 1942 г. нарком иностранных дел СССР В. Молотов совершил визит в Великобританию и США. Среди многих проблем, обсуждавшихся Молотовым с У. Черчиллем, А. Иденом, другими официальными представителями кабинета министров в Лондоне, были и территориальные. Во время дискуссий об условиях союзного англо-советского договора камнем преткновения стала, как и ожидалось, советско-польская граница. Несмотря на то, что Молотов был готов идти на компромисс, «оставив вопрос о наиболее значительной части западной советской границы открытым», взаимного понимания достигнуть так и не удалось. В беседе с советским наркомом 21 мая 1942 г. Иден заявил, что «Английское правительство сделало уступку и согласилось с Советским правительством в отношении Прибалтики. В настоящее время ему, Идену, непонятно, какую уступку должно сделать английское правительство в вопросе о советско-польской границе»¹⁵². Из всего этого следовало, что Лондон шел на уступки СССР в вопросе о Прибалтике, желая использовать это обстоятельство в отношении будущих советско-польских границ. Дело окончилось тем, что Молотов получил инструкцию от Сталина согласиться с предложениями британской стороны и подписать простой договор без указания будущих границ. 24 мая Сталин телеграфировал Молотову в Лондон: «Проект договора, переданный тебе Иденом, получили. Мы его не считаем пустой декларацией и признаем, что он является важным документом. Там нет вопроса о безопасности границ, но это, пожалуй, неплохо, так как у нас остаются руки свободными. Вопрос о границах, или скорее о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой (выделено нами. – М.М.)»¹⁵³.

Такое изменение позиции Сталина было вызвано прежде всего необходимостью сосредоточить все внимание на решении вопроса скорейшей высадки союзников во Франции, в условиях, когда ситуация на советско-германском фронте вновь резко осложнилась.

Во время последующего визита Молотова в Вашингтон 29 мая – 5 июня 1942 г. пограничные проблемы не затрагивались. В разговорах с советским наркомом Рузвельт стремился создать «обстановку такой личной искренности и такого дружелюбия, какие только могут быть достигнуты с помощью переводчика»¹⁵⁴. Во время переговоров был обсужден широкий круг военных и политических вопросов, но основное внимание было приковано к неотложным задачам создания второго фронта уже в 1942 году. Будучи реалистом и учитывая общественное мнение в своей стране, Рузвельт избегал детального обсуждения послевоенных территориальных вопросов, заостряя внимание на общих проблемах мировой безопасности. В новом труде профессора В.Л. Малькова «Путь к имперству…», посвященном историческому пути, проделанному США в первой половине ХХ века, приводится информация о беседе американского президента с Артуром Свитцером, происходившей как раз в дни визита в Вашингтон В.М. Молотова. Президент говорил об обновленной Лиге наций в виде мощного «резервуара силы» и вновь высказал идею о «четырех полицейских» (США, СССР, Великобритания и Китай), которые могли бы сдерживать в будущем любого потенциального агрессора¹⁵⁵. В. Мальков отмечает также, что в процессе беседы с Молотовым Рузвельт предлагал Москве видеть в Соединенных Штатах надежного союзника не только в войне, но и в мирное время. Этим Рузвельт как бы обещал, что безопасность СССР может быть гарантирована без постановки территориальных вопросов, в которой советское правительство было крайне заинтересовано. Еще одной задачей американского президента было не дать Москве заподозрить, что США и Англия способны на «заговор» за спиной СССР, отсюда следовали и его повторяемые упреки в адрес британского премьера¹⁵⁶.

Президент в то время, пожалуй, уже сформулировал свою концепцию взаимодействия союзников после завершения войны. Решая неотложные задачи военных действий, он думал и планировал, какими будут характер и структура грядущего мира. «Это был поразительный инстинкт будущего, который кроме всего прочего отличал Рузвельта, – пишет А. Шлезингер (мл.), – его экстраординарная чувствительность к появлявшимся тенденциям времени»¹⁵⁷. Но, как отмечает профессор У. Кимболл, перед президентом вставала дилемма – не сомневаясь, что безопасность народов в будущем должна зависеть от великих держав, его волновал вопрос, кто и как будет контролировать сами эти великие державы¹⁵⁸. Как сберечь мир от новых войн, если равенства государств-«полицейских» достигнуть будет так же трудно, как и разрешить существующие между ними противоречия в геополитических интересах, не говоря уже об очевидном различии в социально-политическом строе между западными державами и СССР? Как основать надежную организацию по безопасности, не повторив печального опыта Лиги наций? Каким образом остаться в рамках принципов Атлантической хартии, признав одновременно, что только сильные и свободные в своих поступках нации способны в дальнейшем предотвратить новый мировой конфликт? Думал ли Рузвельт, что все спорные ситуации будут разрешаться после войны на основе компромисса, или одна из великих держав окажется в более выгодном положении и будет способна в случае необходимости единолично осуществлять контроль над поведением потенциально враждебных государств? Смогут ли США ввиду своей мощи настаивать тогда перед союзниками на признании приоритетной именно своей точки зрения? По мнению профессора В. Малькова, Рузвельт в то время был прежде всего озабочен вопросом, как, одержав победу над Гитлером, «гарантировать лидерство США в послевоенном переустройстве»¹⁵⁹. Подобные гарантии могли включать самый широкий круг политических и территориальных проблем, затрагивающих как стратегическую безопасность, так и сферы геополитических интересов Соединенных Штатов. Рузвельт пока не конкретизировал детали рожденной его мыслями системы безопасности. Многое еще предстояло уточнить и взвесить; многое должно было выясниться в ходе самой войны. Однако за некоторой расплывчатостью формулировок был уже четко определен главный вектор его внешнеполитической концепции, в основе которого было полномасштабное участие США в разрешении всех важнейших проблем будущей безопасности.

Важно подчеркнуть, что о деталях его суждений о будущем мира, Европы, взаимодействии с Советским Союзом в то время знал лишь очень узкий круг приближенных. Чтобы информация о переписке с Черчиллем, Сталиным и Чан Кайши не попала в ненадежные руки, телеграммы президента трем этим лидерам отправлялись через военно-морское министерство, тогда как задачи кодирования и получения ответов оставались на военном ведомстве. Кроме того, полное собрание корреспонденции хранилось только в комнате карт (“Map Room”) Рузвельта в Белом доме¹⁶⁰.

С середины 1942 г. внимание всех воюющих держав было приковано к гигантской битве, развернувшейся на Волге у стен Сталинграда. Немцы рвались к Кавказу, и, казалось, вновь смогли поставить Красную армию на грань поражения. Американские оценки дальнейших возможностей советских вооруженных сил вновь, как и в 1941 г., стали противоречивыми. В одном из докладов Управления военной разведки конца июня 1942 г. говорилось о том, что без значительных поставок военных материалов и участия в войне первоклассных частей из США и Великобритании Советский Союз окажется не в состоянии изгнать вражеские части со своей территории, не говоря уже об открытии боевых действий на Тихом океане. В то же время в документе, подготовленном Управлением стратегических служб 3 ноября 1942 г., подчеркивалось, что масштабы эвакуации, проведенные в СССР с начала войны, были чрезвычайно велики – как минимум, было перемещено 20 млн человек, а остающиеся у России ресурсы рабочей силы вполне достаточны для форсированного роста военного производства – почти 57 млн человек¹⁶¹.

О возможностях Красной армии оборонять Кавказ говорилось и в информационном докладе Объединенного разведывательного подкомитета в Лондоне начальникам штабов англо-американских союзников от 14 ноября 1942 г. В докладе утверждалось, что русские могут удержать за собой Южный Кавказ в период ноября 1942 – апреля 1943 г., даже если немцы оккупируют весь Северный Кавказ, включая Махачкалу. Подчеркивалось, что «русские располагают достаточными силами, чтобы встретить германское наступление… Характер территории, погодные условия также будут способствовать ведению жесткой обороны. Моральное состояние Красной армии укрепилось. Возможность проявления враждебных действий со стороны местных жителей находится под контролем». Военные разведчики делали вывод: «советские войска не дадут немцам прорваться через главный Кавказский хребет по крайней мере до апреля 1943 г.»¹⁶²

Однако, несмотря на наличие достоверной информации о потенциале Красной армии и выводы об укреплении ее обороноспособности, какие-либо прогнозы о возможностях стратегического контрнаступления советских фронтов в районе междуречья Дона и Волги, которое привело к окружению 330-тысячной германской группировки под Сталинградом, а затем и к быстрому изгнанию немцев с Северного Кавказа, Ставрополья и Кубани, в разработках американских аналитиков отсутствовали.

Глава III
Россия после Сталинграда: новые оценки советских возможностей и развития сотрудничества, 1943 – июнь 1944 г.

1. Динамика взгляда на СССР президента Рузвельта после разгрома германских войск под Сталинградом

Конец 1942 г. – время начала советского контрнаступления под Сталинградом стало знаковым событием, которое подвигло политическое и военное руководство США к окончательному признанию того факта, что отношения Америки с Советским Союзом имеют важнейшее значение для всего дальнейшего хода войны и ее результатов. После того как немцы были откинуты на сотни километров на запад на Восточном фронте, а в ноябре 1942 г. в Северной Африке высадился и повел наступление навстречу британским войскам в Египте и Ливии мощный американо-английский десант, на повестке дня вашингтонских политиков встал вопрос о развитии и укреплении союзных отношений с Москвой, необходимость которых была обусловлена не только совместной борьбой против общего врага в лице Германии, но и расчетами на вступление СССР в войну с Японией. В Вашингтоне также понимали, что без участия все более набиравшей силы и международный авторитет России теперь невозможно серьезно обсуждать какие-либо решения о создании прочного фундамента безопасности в послевоенное время, вопросы о будущем многих европейских стран, прежде всего, Германии. Развивается процесс более тщательного изучения потенциала, вариантов долгосрочных военно-политических целей, роли и значения России в двусторонних и в целом межсоюзнических отношениях.

Еще в октябре 1942 г. аналитики из военного ведомства США подготовили для ближайшего помощника Рузвельта Г. Гопкинса записку, в которой содержались следующие оценки: «…2. Россия нужна нам не только как могущественный военный союзник для разгрома Германии; в конечном счете, она понадобится нам в аналогичной роли и для разгрома Японии. И, наконец, она нужна будет нам как подлинный друг и деловой клиент в послевоенном мире. 3. К вопросу о значении России в разгроме Германии. Всякие аргументы излишни. Она столь же необходима, как Соединенное Королевство и Соединенные Штаты. 4. К вопросу о значении России в разгроме Японии… При участии России в качестве активного и мощного союзника мы сумеем в ближайшем будущем эффективно бомбардировать Японию… А нам следует помнить, что каждый месяц этой войны будет стоить нам много жизней и миллиарды долларов… 6. Если союзники победят, Россия будет одной из трех самых могущественных стран мира. Во имя будущего всеобщего мира мы должны быть подлинными друзьями и иметь возможность так направлять мировые события, чтобы обеспечить безопасность и процветание. Далее, после войны потребности России в американской продукции будут попросту колоссальными… Из вышесказанного представляется очевидным, что отношения с Советским Союзом имеют более важное для нас значение, чем отношения с любой другой страной, за исключением только Соединенного Королевства…»¹⁶³ Как свидетельствовал Р. Шервуд, мысли, высказанные в этой записке, «блестяще отражали взгляды самого Гопкинса на отношения с Советским Союзом»¹⁶⁴.

Уже 2 декабря 1942 г. Рузвельт направил послание Сталину, в котором просил его рассмотреть возможность трехсторонней встречи в середине января для обсуждения не только насущных военных вопросов, но и мероприятий, которые должны быть предприняты в случае коллапса Германии¹⁶⁵. Он предлагал место в Северной Африке, и мы знаем, что вскоре Рузвельт и Черчилль, действительно встретились в Касабланке (Марокко) для важнейших переговоров по дальнейшей стратегии ведения войны. Однако в тот момент Сталин отказался, ссылаясь на необходимость неотрывного руководства наступательными операциями¹⁶⁶. Действительно, в то время под Сталинградом, на Кавказе и в центральном секторе советско-германского фронта шли тяжелейшие и кровопролитные бои. Решалась судьба всей зимней кампании.

В январе 1943 г. Рузвельт, выступая на совместном заседании членов Палаты представителей и Сената, подчеркнул, что «Самые большие и самые значительные изменения во всей стратегической обстановке произошли в 1942 г. на громадном советско-германском фронте… Объединенные нации могут и должны оставаться объединенными и после войны для поддержания мира и предотвращения новых попыток со стороны Германии, Японии, Италии, либо другой какой-либо нации подвергнуть насилию десятую заповедь – “Не пожелай дома ближнего твоего”»¹⁶⁷.

Дальнейшие события показали, что Рузвельт действительно ратовал за необходимость поддержания дружественных отношений с Россией. Однако после сталинградской победы и высадки американских войск в Северной Африке в ноябре 1942 г. в его оценках будущего взаимодействия с Москвой появились элементы сомнения и тревоги.

Как представляется, Рузвельт, еще ни разу не встречавшийся с советским лидером и не имевший с ним личных доверительных контактов, стал опасаться, что поднимающаяся Россия адаптирует в Европе политику односторонних действий. И эта политика будет идти вразрез с интересами Запада. В окружении Рузвельта были и очень влиятельные силы, которые не одобряли его курса на сближение с Москвой. 22 февраля 1943 г., излагая перед представителями Госдепартамента свой взгляд на перспективы создания мировой системы безопасности, Рузвельт, по свидетельству присутствовавших, был «очень обеспокоен вопросом о России». Констатировалось, что «…с одной стороны, президент придерживается мнения, [что]… фактически весь мир должен быть разоружен, за исключением Соединенных Штатов, Великобритании, России и Китая. Но, с другой стороны, президент с большой похвалой отзывается о плане Буллита¹⁶⁸, основанном на недоверии к Советскому Союзу, согласно которому вся Европа западнее СССР должна быть организована как единый хорошо вооруженный лагерь. Он нужен для того, чтобы противостоять продвижению России на запад. Президент не знает, что делать с Россией, и беспокоится за будущее развитие событий…»¹⁶⁹

В тот период У. Буллит представил президенту целый ряд меморандумов, в которых настаивал на проведении более жесткой линии к СССР. Он подчеркивал, что цели России и США в ведущейся войне совершенно различные, и если кто-либо поверил, что участие в антифашистской коалиции очистило советскую диктатуру от ее автократических и экспансионистских тенденций, то этот человек просто не замечает очевидных фактов. «Европа, управляемая из Москвы, была бы такой же угрозой, как и Европа, управляемая из Берлина». Проблема, по мнению Буллита, заключалась в том, чтобы предотвратить советское доминирование в Европе, без риска лишиться участия Красной армии в войне против нацистской диктатуры. Он предлагал, по сути, то же самое, к чему стремился и Черчилль, – опережающее вторжение западных союзников в Восточную Европу и на Балканы. Тем самым были бы убиты сразу два зайца – повержена Германия и предотвращено вхождение советских войск на территорию европейских стран. Буллит также подчеркивал перед президентом необходимость предварительного анализа политических целей еще на этапе подготовки той или иной военной операции¹⁷⁰.

Как отмечалось выше, Рузвельт прекрасно понимал различие внутриполитической системы США от строя, существующего в Советском Союзе. Слова Буллита, в этом отношении, ложились уже на подготовленную почву и не могли пройти мимо внимания президента. Но Рузвельт был убежден в первостепенной необходимости одержать победу над наибольшим злом, угрожающим всему миру и человеческой цивилизации. Коммунизм не представлялся ему столь опасным, поскольку, как он полагал, концентрировал свои усилия на пропаганде, тогда как нацизм – на принуждении и силе¹⁷¹. В ходе развернувшейся совместной борьбы против Германии стал возможен поиск взаимоприемлемых договоренностей с Россией, и, самое главное, корректировка интересов Москвы в сторону более тесного сотрудничества с Западом, при котором внутренние хозяйственные проблемы ослабленного войной СССР могли бы решаться не в последнюю очередь с помощью американского капитала. Рузвельт желал скорейшего налаживания личных контактов со Сталиным, в ходе которых возможно договориться о создании постоянно действующей мирной организации. Он был полон решимости убедить советского лидера, что такая организация будет наилучшим образом отвечать интересам СССР. В таком политическом климате Россия сможет восстановить свою разрушенную экономику и достигнуть цели создания полноценного индустриального общества. «Я ставлю на этот реализм [Сталина]. Он должен устать сидеть на штыках», – так однажды президент высказал свою мысль о будущем взаимодействии с СССР перед персональным врачом Р. Макинтайром¹⁷².

В любом случае, Рузвельт ни в начале 1943 г., ни позднее не согласился адаптировать вариант двойного использования вооруженных сил западных союзников, который, с одной стороны, гарантировал бы победу над Германией, а, с другой – сдержал бы советские войска на границах Восточной Европы. Как отмечает М. Макколи, у президента были на это веские причины стратегического и геополитического характера. Во-первых, он рассматривал послевоенный баланс сил как выгодный Америке и опасался гипотетического объединения сил ущемленной России с остатками военной машины поверженной Германии. Во-вторых, Рузвельт понимал, что трагедию «траншейной войны» 1914–1918 гг. с ее непомерными, в том числе американскими жертвами, возможно избежать только с помощью России и ее неослабного сопротивления германским войскам на Восточном фронте¹⁷³. А. Гарриман вспоминал, что президент, несомненно, имел в виду следующую возможность: «если русским армиям удастся сдержать напор немцев, то перед Америкой откроется перспектива ограничить свое участие в войне в основном морскими и воздушными силами…»¹⁷⁴ Рузвельт рассчитывал и на будущее участие СССР в войне против Японии, которое также гарантировало сокращение потерь западных союзников, прежде всего американских войск, в боевых действиях на Азиатско-Тихоокеанском ТВД.

В отдаленной перспективе Рузвельт обдумывал систему послевоенного сотрудничества, фундаментом которого были бы гармоничные отношения между США, Россией, Британией и Китаем. Более того, это могло представлять такой мир, в котором другие народы жаждали бы стать похожими на Соединенные Штаты. Как объявлял в то время Г. Люс в журнале «Тайм», ближайшие десятилетия станут «американским веком». Но для Рузвельта, который был вынужден удовлетворять общественные иллюзии относительно будущего мироустройства, встречу со Сталиным, как отмечает Р. Даллек, нужно было «разрекламировать в качестве первого шага на пути к международной гармонии». Американцы хотели верить в стабильные взаимоотношения между государствами после войны и не хотели силовой политики, которая привела к двум мировым войнам¹⁷⁵.

Факт, что Соединенные Штаты (равно как и Великобритания) не понесли во Второй мировой войне таких потерь, которые хотя бы отдаленно можно было сравнить с трагедией гигантских жертв, возложенных на алтарь победы Советским Союзом. Более того, именно предельное напряжение мобилизационных возможностей СССР, гибель в самоотверженной борьбе миллионов советских солдат сделало участие США в войне по американским оценкам «приемлемым» и получило поддержку среди подавляющей части американского народа. США к началу 1943 г. превратились по распространенной тогда терминологии в «арсенал демократии» – т. е. державу, поставляющую на фронты своих и союзных войск в возрастающих масштабах вооружения, а также другие средства ведения войны. Но это стало возможным в условиях ожесточенной борьбы на истощение противников на советско-германском фронте. При иной расстановке сил жертвы США неизбежно бы возросли, и общая картина войны претерпела бы кардинальные изменения. Америка вынуждена была бы пересматривать все свое военное строительство в плане подготовки к боевым действиям дополнительных контингентов сухопутных сил. Вот почему в первую очередь США следовали курсу на сотрудничество с СССР и восприятие его интересов в области послевоенной безопасности.

На встрече 22 февраля 1943 г. президент в сжатом виде затронул и вопросы будущего ряда европейских государств. Его суждения были довольно откровенны, поэтому имеет смысл дать более обстоятельную выдержку из документа, посвященного беседе в Белом доме, состоявшейся в тот день:

В первой половине дня Хэлл, Уэллес, Тейлор, Боуман, Пасвольский пришли в Белый дом, ждали президента 25 минут, но вынуждены были уйти, чтобы вновь возвратиться к нему уже после обеда. Беседа с президентом продолжалась один час. Президент высказал на ней следующие идеи.

Он не знает, что делать с Францией. Восточная Пруссия должна отойти к Польше. В отношении Норвегии, Дании и Голландии нет никаких проблем. Вопросы к Бельгии в основном из-за ее короля. Югославия, возможно, должна быть разделена. Возможно, будет образовано государство Сербия во главе с королем Петром, а в Хорватии проведен плебисцит. Положительное решение о самостоятельности Хорватии должно получить поддержку не менее двух третей от участвовавших в плебисците. Пруссия должна быть отторгнута от остальной части Германии. Китай должен получить Формозу и Маньчжурию. Над Кореей должна быть установлена международная опека. Франция должна лишиться Индокитая, но его новый статус пока под вопросом. Президент очень обеспокоен вопросом о России.

Относительно международной организации президент думает следующее: 1) мирной конференции быть не должно, поскольку все мирные вопросы будут разрешаться четырьмя странами (четырьмя великими державами) совместно с техническими экспертами, число которых не будет превышать десяти; 2) должно быть несколько международных комиссий, которые будут перемещаться из одного места в другое. Женева более не должна быть местом заседаний международной организации – такого постоянного места вовсе не должно быть. Исключая военных договоренностей в Касабланке, не надо вести никаких протоколов о наших беседах и переговорах…

Представители Госдепартамента указывали также, что «новости об этой встречи почти сразу же просочились из Белого дома, и послужили причиной появления нескольких спекулятивных статей…»

Суждения Рузвельта в феврале 1943 г. о послевоенном контроле над миром и будущем Европы можно дополнить следующими строками, отложившимися в качестве примечания к документу Комитета по послевоенным международным отношениям Госдепартамента: «26 февраля 1943 г. м-р Дэвис информировал членов Комитета о том, что Президент изменил свое отношение к Франции. До высадки в Северной Африке Президент придерживался мнения о необходимости разоружения Франции. Но теперь он обдумывает следующий вопрос – что случится, если Франция и Германия будут разоружены, а Россия останется вооруженной и не согласится сотрудничать с США, Великобританией и Китаем в деле поддержания мира?»¹⁷⁶.

Сомнения Рузвельта кажутся, на первый взгляд, вполне объяснимыми – он пытается выстроить свою систему планетарной безопасности и беспокоится о надежности одной из ее ведущих опор. Вопрос вновь идет о доверии между союзниками. Но так ли безупречны стандарты, в рамках которых действует президент?

Попытаемся обозначить некоторые приоритеты, которые могли стоять в то время перед Рузвельтом. Сотрудники Госдепартамента указывали, что президент испытывал колебания относительно Франции. Понятно, что, с одной стороны, ее слабость подрывала и всю французскую колониальную империю, отдельные части которой в будущем могли оказаться в сфере американского влияния. Но, с другой стороны, разоруженная Франция являлась фактором, нарушавшим европейский баланс сил и как бы приглашавшим Советский Союз воспользоваться ситуацией. Представляется, что решался вопрос не только о военно-политическом балансе, но и о сохранении и укреплении экономических позиций США. Послевоенная финансово-промышленная экспансия американских монополий на европейский континент, в случае доминирования там СССР, оказалась бы по меньшей мере затруднительной. Америке предстояло вести достаточно грамотную игру, чтобы, во-первых, добиться скорейшего разгрома нацистской Германии и, во-вторых, не допустить при этом чрезмерного усиления позиций России на европейском континенте.