Текст книги "Оружие уравняет всех"

Глава 7

Для фотосессии Николаев пригласил знакомого специалиста по оформлению вэб-сайтов по имени Сергей. Ему же было поручено спроектировать афишу. Съемки было решено провести в студии дизайна, расположенной на первом этаже здания, в котором располагалось несколько фирм, в том числе и небольшая фирма Сергея.

– Фон я подберу позже, любой, на ваш выбор, – обнадежил он Николаева.

Каталин, переодеваясь во фрак, спросил:

– Одежду ты можешь подобрать? – Он и Живнов, в отличие от Николаева, деловым костюмам предпочитали джинсы, тенниски, куртки.

– И это можно, – ответил Сергей. Около года назад он выполнял похожий заказ. Известный российский квартет с незамысловатым названием «Фантазия» также заказал фотографии для своего сайта. Неофициальное название ансамбля: «Квартет „Паганини“». Поскольку они были одними из лучших исполнителей квартетов Паганини, написанных им для скрипки, альта, гитары и виолончели. Удивительный состав. Удивительная музыка. Сергей долго оставался под впечатлением и часами слушал их записи.

Сейчас ему предстояло повториться, но с небольшими отличиями. Первое: он снимал не квартет, а трио. Второе – лишь один из участников имел музыкальное образование. Конечно, можно коллекционировать скрипки, но быть далеким от самой музыки. Приблизительно с таким настроением Сергей взялся за этот заказ.

Он мог сказать, что у него был опыт в съемках с подобным подтекстом. Сохранился и видеоролик с выступлением «Фантазии»; он несколько раз просмотрел его, прежде чем приступать к нынешней фотосессии. Собственно, он мог процитировать баснописца: «А вы, друзья, как ни садитесь…» Главное, чтобы дух музыки присутствовал на самих фотографиях. Не сохранить его, а сотворить – вот что требовалось от него.

Пока он готовил к съемке аппаратуру, его клиенты облачились во фраки. Ему коренным образом не понравилось то, что атлетически сложенный адвокат выбрал для себя альт, пусть даже он немного больше обычной скрипки. А Живнову, который не отличался габаритами, досталась виолончель. Впрочем, Сергей мыслил категориями, далекими от музыки.

Ему требовались «живые картинки», оркестр в движении, полет. И когда его клиенты с инструментами замерли со смычками наизготовку, Сергей, не выдержав, рассмеялся. И все же сделал пару снимков. Включив музыкальный центр, он поставил диск с квартетом «Фантазия»:

– Подстраивайтесь, господа, подстраивайтесь.

Он предложил им поиграть под фанеру. Первым освоился Живнов. «Это все равно что караоке», – сказал он.

По большому счету, Сергей снимал на паспорт. Снимки – документ, визитная карточка, дополнение к безопасному пропуску в страну, и понадобится лишь раз. И если бы существовал оригинал, то копия, над которой сейчас работал фотограф, не могла иметь ни малейших отличий.

По прошествии четверти часа он увидел, что музыканты втянулись в игру, и пусть это даже прозвучало каламбуром. Было видно, что они устали, на лицах напряжение – под стать музыке. Красиво звучала гитара, но не было гитариста.

Сессия длилась порядка двух часов с тремя короткими перерывами. Дальше следовала работа, похожая на монтаж. Сергею предстояло просмотреть сотни снимков, сделанных на цифровую камеру, и отобрать лучшие. Трудная и долгая работа. Николаев спросил его:

– Помочь?

Сергей отказался. Ему не требовалось мнение даже профессионала.

Через два дня адвокат познакомился с результатами его работы. Он мог что-то сказать Сергею, но у него не нашлось слов. Он не узнавал себя, не узнавал товарищей. Он видел сыгранный ансамбль – именно такое определение пришло ему в голову, на это и рассчитывал фотограф. Фотографии были настолько четкими, что были видны капельки пота на лицах музыкантов, была видна влага на платке, который Нико подложил под подбородок.

– Это все равно, что услышать музыку, – признал адвокат. – Невероятно. У меня нет слов. С такими пропусками нам открыты все границы.

– Будь осторожен в Камеруне. – Сергей открыл электронный документ. – Мне было интересно узнать об этой стране. Вчера я натолкнулся на записки одного парня. – Он зачитал документ вслух: – «Все живы и здоровы. Только Денис потерялся, но судя по заголовкам в местной газете: „Внимание! Юным девушкам угрожает опасность!“, все у него хорошо. Я пишу это из бизнес-зала Дуалы, куда меня посадили за красивые глаза, я уже точно улетаю отсюда, и это очень сладкое чувство…»

– Спасибо, – адвокат не сдержал сарказма, – ты такой заботливый. Кстати, ты снимал под классное исполнение. Сумеешь достать фонограмму?

– Минусовку? – улыбнулся Сергей. – Попробую. Сейчас от минусовок прилавки ломятся.

Пока что Мамбо не причиняла реального повреждения кукле – еще рано. Но часто задумывалась об этом. Особенно ночью. Лежа в кровати, закрыв глаза, она видела куклу, лежащую в круге, изображенном кровью цыпленка. И кукла вся в крови. Мамбо для этого пришлось сильно поранить свою руку и буквально обмыть куклу. Она потеряла много сил, и ее хватит максимум на восемь подобных ритуалов. И с каждым разом белая женщина будет страдать все сильнее. На ее теле появятся раны, идентичные повреждениям на кукле, и она вскоре умрет.

Поскорее бы уже наступил этот день, изнемогала от нетерпения Мамбо. Она могла начать ритуал самостоятельно, но боялась, что об этом узнает султан. Конечно, он узнает. Он увидит порезы на ее руке и догадается обо всем, и тогда пощады от него не жди. Мамбо была твердо уверена в том, что совсем скоро он даст согласие на проведение этого ритуала. Скоро, совсем скоро. Это тягучее чувство ожидания было сродни сексуальному влечению. Внизу живота Мамбо заныло так сильно и призывно, что она не могла больше терпеть. Она придвинулась ближе к спинке кровати, уперлась в нее чуть расставленными ногами и напружинила их. Ее смоченные слюной пальцы коснулись выбритого лобка и скользнули дальше, к возбужденному клитору. Он словно принадлежал не ей, а другому человеку, который доставлял ей удовольствие – и когда она вспыхивала от похоти, и когда призывала ее издалека. Сейчас ей хватило нескольких движений, чтобы взорваться изнутри, выгнуться дугой, выплеснуть изо рта стон и тут же расслабиться.

Девочка не спала, хотя и делала вид, что спит: дышала глубоко и ровно. Но если бы Мамбо залили глаза и уши смолой, она бы не обманулась.

Она видела все. Даже, показалось Мамбо, задышала чаще обычного. Впрочем, это не так. У нее еще не выросли крылья, способные унести ее к берегам влечения – так рассуждала жрица и была абсолютно права. Но, как и у всякой твари, у нее уже начинают пробиваться перья полового влечения.

Она ничего не поняла, но придет время, и она вспомнит короткий отрезок этой ночи, как раз в тот момент, когда ее пальцы коснутся заветных участков на теле. Мамбо считала, что эти знания не приходят сами по себе. Всегда найдется человек, который заразит тебя своим примером.

Она подошла к кровати девочки, прикоснулась к ее горячему лбу и, проникая взглядом за веки, тихо сказала:

– Ты все видела. Запомни это. – Она поцеловала ее в лоб и вернулась на место. Там она припомнила, как по возвращении из Москвы приступила к изготовлению куклы.

В тот день она вернулась от фона раньше обычного; он задержал ее лишь для того, чтобы задать пару вопросов и выслушать ответы. Она оставила девочку во дворце – чтобы изготовить куклу, ей ни помощники, ни сторонние наблюдатели были не нужны.

Она заранее заготовила необходимые для работы предметы. Прежде всего, это воск, выделенный из человеческого жира.

На обратном пути Мамбо, оглянувшись, словно опасаясь слежки, перешла дорогу по центру перекрестка. Остановилась на середине только для того, чтобы поднять несколько камней. Ступив на тротуар, она внимательно разглядела камни. Вот на дорогу полетел серый и чуть темнее. Вскоре у Мамбо осталась лишь пара камней – черных с чуть приметной блесткой, размером с ноготь. Она даже рассмотрела их на расстоянии, вытянув руку и слегка прищурившись.

Отличные камни! Она снова забегала вперед, но уже чувствовала, что не так далеко. И с каждым мгновением час, к которому она стремилась, приближался.

Она не ошиблась. Фон был краток. Фактически он отдал распоряжение жестами и красноречивым взглядом: «Пусть она страдает».

Мамбо села за работу. Впереди не меньше четырех часов напряженного труда. Нельзя упустить ни одной мелочи, важно не допустить в голову ни одной лишней мысли. В ней удивительным образом сочетались образованность, современность и преклонение перед таинствами обрядов.

Она заложила в тельце куклы ногти и волосы жертвы и зарыла ее. Кукла тлела в земле все эти долгие дни, тлела и Ирина. Главное, чтобы жертва узнала, что ее прокляли, тогда ей действительно будет худо. Но худо ей будет в любом случае: она вошла в контакт с колдуньей, позволила ей забрать части своего тела, стала бессильной против проклятий и заклинаний.

Глава 8

Начальник смены таможенного контроля отметил время на настенных часах: 17.20. Самолет французской авиакомпании, вылетевший из столичного аэропорта Шарля де Голля, опаздывал на десять минут. Бамбутос снова поймал себя на мысли, что сбивается на «железнодорожный» лад: это поезда могут опаздывать, а авиарейсы всегда задерживаются. Всегда – он с полным основанием оперировал этим словом. Еще не было случая, когда бы самолеты прилетали вовремя. Хоть на десять минут, но задержатся.

Этот просторный кабинет, походивший на раздевалку под трибунами стадиона, практически не был меблирован. Пара столов, четыре стула и часы. Если не считать мебелью полицейского, который отчего-то решил, что является другом Бамбутоса, названного так в честь вершины массива в Западном Камеруне, откуда в любую погоду открывается живописный вид на окрестные деревни. Полицейский сейчас устроился в углу комнаты, положив ногу на ногу, а на коленку надел головной убор. Он был занят тем, что вычищал грязь из-под ногтей. Для этого он воспользовался зубочисткой, которую периодически смачивал слюной. Не плевал на нее, а совал в рот, с отвращением рассуждал таможенник. Вычистит полногтя и смачивает. И сглатывает. Обладая богатым воображением, Бамбутос отчетливо представил себе огромную полость в теле полицейского, и там на самом дне скопились комочки грязи, формой походившие на козюльки. Таможенник почувствовал себя плохо и потянулся к бутылке с минеральной водой. Вода дернулась у него в горле, когда полисмен в очередной раз очистил зубочистку от грязи.

Бамбутос решил отвлечь «друга» и вынул из ящика стола директиву Министерства внутренних дел, перечитал документ: «Службе безопасности аэропорта. Службе таможенного контроля. Пограничной службе. В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…» Также согласно директиве органам, перечисленным в начале директивы, надлежало заносить подозрительных миссионеров в черный список.

Возможно, меры предосторожности были предприняты властями страны в связи с участившимися случаями вывоза детей, в том числе и из Судана, за границу, подумал капитан. Он хотел было спросить у полицейского, что тот думает о директиве, затем переборол в себе это желание. Он знал ответ: ничего не думает. У него скоро начнется авральная пора. Не успеет приземлится борт, как на него нахлынет живая волна…

Самолет прибыл в аэропорт с полуторачасовым опозданием. Белоснежный лайнер будто соревновался с солнцем и проиграл бестолковую гонку, пропустив его вперед. Когда шасси самолета коснулись бетонной полосы аэропорта, солнце уже закатилось за финишную черту горизонта. И лайнер выдохся в конце почти трехкилометровой взлетно-посадочной полосы.

Едва Николаев ступил на площадку трапа, у него невольно вырвалось незлобивое, но пропитанное тоской ругательство… В первую очередь он подумал о революции. Не менее ста чернокожих оборванцев столпились у трапа. Они галдели и размахивали руками.

– Сколько зазывал на такси, – заметил Живнов, дыша в затылок адвокату, стоящему ступенькой ниже. – Они разорвут нас и по кускам доставят в гостиницу.

– Если так, то у них все схвачено на таможне и погранслужбе.

Нико ответил улыбкой на улыбку бортпроводницы и легко сбежал по трапу. Он понадеялся на то, что черная толпа расступится перед ним, едва он сделает первые шаги к пикапам, подвозящим пассажиров к терминалу. Он ошибся. Равно как и Живнов. Половина предлагала услуги носильщиков, другая половина откровенно требовала денег. Ни за что. Даже не просили улыбнуться и сами не улыбались. Причем звучали неприемлемые суммы. «Дай сто долларов! Дай сто… Дай…» К Нико тянулись грязные руки, желтые глаза и зубы мысленно рвали его деловой костюм; счастливчикам достались части с карманами.

Нико послал обеспокоенный взгляд на хвост самолета, где с минуты на минуту должна была начаться разгрузка багажа. Помощников хоть отбавляй. Он на секунду закрыл глаза и с ужасом представил дорогие ему скрипки в грязных руках. Едва поборол в себе желание отбросить одного, двух, трех оборванцев, прорваться к багажному отсеку и лично руководить разгрузкой.

В голову влезло неуместное в данном случае слово «провокация». Можно размазать по бетону десяток негров и не почувствовать тяжести последствий. Они казались воробьиной стаей, способной выжить путем количества. Впрочем, они и взять могли количеством. Сейчас сила была на их стороне, и по бетону могла потечь серая масса прибывших: французов, русских, белорусов.

За спиной Нико раздался истерический смех. Нервные всхлипы принадлежали женщине. Даже не поворачивая головы, адвокат мог определить, кому именно принадлежит этот голос: минчанке с шестого ряда. Она всю дорогу молчала, лишь за четверть часа до посадки самолета спросила Нико, обращаясь к нему на «ты»: «Ты был в Камеруне?» – «В этом плане я пионер. А ты?» – «Пионерка. – Она выбросила руку в приветствии. – Я слышала, ограничений на передвижение иностранцев нет. Но туристы Камерун отчего-то избегают. В основном предпочитают Кению и Танзанию». – «Почему?» – «Сафарийники там всемирно известные».

Нико так и не поинтересовался, почему информированная дама выбрала местом отдыха Камерун.

И вот сейчас она мелко тряслась в истерике, видя внизу толпу людоедов.

Нико не удивился бы, если бы услышал позади звук захлопнувшейся двери люка.

Он на полголовы возвышался над толпой, одной рукой прижимая к себе портфель, другой отпихивая от себя коренастого камерунца, который орал на весь аэродром:

– Дай сто долларов!

Столько сумасшедших не могли себе представить Ильф и Петров.

– Сто пинков в живот, – ответил фразой из «Трех мушкетеров» Нико.

Он изловчился и сунул руку в карман брюк. Слава богу, там оказалась порядочная горсть мелочи. Он выгреб монеты и швырнул их в толпу. Тут же рядом вырос, как из-под земли, полицейский.

– Сколько ты им дал? – прозвучал идиотский вопрос с безупречным прононсом.

– Им?! – обалдел адвокат. Будто речь шла о паре, максимум о пяти людях. – Это карается законом вашей страны?

– Это предусмотрено статьей…

– Милый мой, – перебил его Николаев, – если преступление предусмотрено законом, то какого хрена ты мне впариваешь?

Полицейский не нашел что ответить и, секунду-другую помедлив, жестом руки показал следовать за собой.

Надо отдать ему должное, в толпе он оказался своим в доску из натуральных пород дерева. Он разрезал людской поток, как ледокол, наступая на руки, шарящие по бетонке в поисках меди. Прошли считаные мгновения, а полицейский уже поторапливал первых пассажиров во главе с Николаевым занимать места в пикапах.

– Быстрее, быстрее!

– Они скоро разогнутся? – съязвил Нико, ныряя в спасительную тесноту машины, как кролик в нору.

Полицейский громко рассмеялся.

Неприятности для команды продолжились у нескончаемой ленты конвейера, на которой не осталось ни одной вещи…

– Виолончель, – сквозь зубы выговорил Нико. – Я бы хоть что-то понял, если бы пропала скрипка.

Скрипки находились в футлярах, обитых изнутри бордовым бархатом. «Если бы пропала скрипка…» Если бы Нико заметил на скрипках хотя бы одну царапину, он бы объявил войну этому государству. И выиграл бы ее.

– Что будем делать, Нико? – спросил Катала.

– Учиться играть на желваках, – отрезал он. И первым направился в отделение таможни, чтобы заявить о пропаже багажа.

В отдельной комнате с матовыми стенами и потолком находились четверо. Двое были заняты какими-то бумагами, сидя за одним столом друг против друга, двое несколько секунд не сводили темных глаз с Нико. Старший офицер с точностью контролера ОТК определил его рост – шесть футов и три дюйма.

– У вас пропал багаж? – с первого раза угадал Бамбутос.

– Да. Пропал очень ценный музыкальный инструмент. Он был задекларирован как «виолончель работы мастера Луки Божко». На нижней деке стоит клеймо мастера. Понимаете, это единственный экземпляр. На свете не существует другой виолончели Божко.

– Можно посмотреть ваши документы и билет? – попросил таможенник, внимательно выслушавший пассажира.

Николаев передал ему бумаги.

– С какой целью вы прибыли в нашу страну?

– С благотворительными концертами.

Слово «концерт» Бамбутос пропустил. Его заинтересовало только первое. Он мог без запинки отрапортовать, что такое благотворительность: это оказание материальной помощи нуждающимся. Это и директива Министерства внутренних дел: «В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…»

– Вы прибыли втроем, – ознакомился он с бумагами. – Где ваши товарищи?

– За дверью.

Бамбутос обратился к помощнику:

– Пригласи их.

Через несколько секунд он увидел то, что хотел увидеть. На его взгляд, музыканты походил на докеров, принарядившихся для вечеринки по случаю свадьбы своего дружка.

Нико легко расшифровал его взгляд. Взглядом же спросил: «Можно присесть?» Бамбутос кивнул: «Пожалуйста». Открыв портфель, адвокат вынул подборку фотографий.

Таможенник невольно принял на себя функции пограничника и сличил изображение на снимке с оригиналом. Несомненно, перед ним находились люди, изображенные на фотографиях. Просматривая их одну за другой и постепенно втягиваясь, он поменял первоначальное мнение, родившееся под впечатлением министерской директивы: эти люди не походили на докеров. Хотя бы потому, что отличались и телосложением, и ростом, просто внешним видом. Самый худощавый играл на скрипке. Пожалуй, этот снимок, который Бамбутос держал в руках, можно было назвать… «Вдохновение». Почему бы и нет? Он даже пожал плечами. Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, какие чувства обуревают скрипачом. Что-то, несомненно, колдовское кроется в его профессии. Он читает ноты так, как будто сажает семена в землю; он рождает звуки, и вот воображение рисует буйные всходы; пауза в его партии рождает томительное ожидание, будто тысячи глаз обратили взор к небу, вымаливая дождь; и вот грянул дождь, побарабанив сначала по крышам, по пыльной дороге, по зеленым всходам, изнемогающим от жажды…

Вот теперь этого парня трудно было назвать кем-то еще, кроме музыканта, причем прирожденного.

А что со вторым?

Самый низкорослый носил длинные волосы. Сейчас они были завязаны в конский хвост, а на фотографии они распущены и красиво лежат на плечах; и сам он кажется шире в плечах, чем на самом деле. Скорее всего на эту мысль таможенника натолкнула поза музыканта. Он сидит, сжимая ногами инструмент, своими формами походивший на мраморную статую богини любви. Да, точно, он не сжимает, он обнимает Венеру ногами, прикасается к ней чувственными пальцами, и она отвечает ему сладостными стонами. Именно это слышат зрители. Бамбутос мог поклясться себе, что тоже слышит женские стоны, от которых на руках поднимаются волосы, раздуваются ноздри, шевелится тело…

Третий музыкант.

Бамбутосу пришлось приложить максимум усилий, чтобы выпутаться из плена воображения и сосредоточиться на последнем скрипаче. Он был выше остальных и играл на скрипке, которая размером превышала обычную. Прежде чем задать ему вопрос, таможенник попросил показать необычную скрипку.

Нико кивком головы подозвал Живнова и принял от него футляр. Раскрыв его, он вынул инструмент и невольно улыбнулся, вспомнив картонку с надписью «Музыкальные инструменты высокого регистра», прикрепленную к сколоченному из реек стенду.

– Странная скрипка, – заметил Бамбутос. – Она больше обычной. Как будто разбухла от воды.

Он недовольно сдвинул брови, увидев входящего полицейского.

Их было всего несколько человек в этой комнате. А за ее пределами перемешались встречающие, провожающие, служащие аэропорта. Сгущалась темнота. В десяти километрах отсюда уже начал копошиться в своих внутренностях двухмиллионный город, разрезанный на две неравные части рекой.

На лице полицейского не дернулся ни один мускул, когда он увидел в помещении русских. Хотя не мог забыть экспромта о предусмотренном законом преступлении, что его сильно удивило. Он даже не нашел, чем ответить. И вот сейчас ему представилась такая возможность. Он склонился к таможеннику, и Бамбутос ему что-то сказал на ухо. Полисмен выпрямился и покивал, изобразив на лице заинтересованность. Пододвинув к столу стул, он сел, бросил ногу на ногу и водрузил на колено берет. Попросив у коллеги документы Николаева, принялся изучать их, шевеля губами. Паспорт на имя Николаева Алексея, с въездной визой, вкладыш, в котором указаны те же фамилия и имя-отчество, а также дата и место рождения, национальность, номер паспорта, профессия, принимающее учреждение, срок пребывания и дата прибытия. Что еще? Сертификат с отметкой о прививке против желтой лихорадки.

– Вы музыканты. По каким городам пройдет ваш благотворительный тур? – акцентировал он, передавая документы Бамбутосу. Тот ни с того ни сего поблагодарил его:

– Спасибо.

– Не уверен, что гастроли состоятся, – ответил Николаев. – У нас пропал музыкальный инструмент…

Полицейский не дал ему развить тему, перебив:

– Я в курсе вашей проблемы и рассчитываю решить ее в кратчайшие сроки. Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.

– Наш тур расписан в заявке. Речь не идет о наших претензиях. Мы согласились играть в городах Английского Камеруна: Кумбо, Джанг, Фумбан.

Небольшие городки, мимоходом заметил чернокожий полисмен, вместе взятое население которых составит чуть больше ста тысяч человек. Подсознательно в нем начали тлеть подозрения.

– Вы избегаете крупных населенных пунктов? Почему?

– Мы не ахти какие музыканты, – оказывал сопротивление Нико. – Наша основная работа в переходах метро.

Пошли отмазки, усмехнулся негр. И рискнул вслух поразмышлять о людях, которым не идет мускулатура. Он обращался к таможеннику, но не сводил глаз с приезжего музыканта, и тон его поднимался от развязного к разнузданному.

– …Тот же скрипач, например – если он в пиджаке, под которым угадывается тщедушное тело. Но вот он скидывает одежду, а под ней тренированные бугры: бицепсы-дыни, трехглавые мышцы плеча и так дальше. От грудного мяса у кормящих матерей слюнки текут, не говоря уже о тех, кто припал бы к этим грудям губищами. И вот это самое играет на скрипке? Это оно, что ли, управляет гибкими пальцами? Да такое тело даже для нотной подставки предлагать опасно. Нет, музыкант, художник и поэт должен еле-еле таскать ноги. Лично я не представляю зажравшегося художника, а если он зажрался, то уже не художник – бизнесмен, может быть, бездарь, этакая ленивая субстанция.

Он резко сменил тему. И голос его зазвучал по-другому.

– Вам задали вопрос о скрипке. Отвечайте, пожалуйста.

– Да, – кивнул Нико, – эта скрипка больше обычной и называется альтом.

Бамбутос чуть нахмурил лоб.

– Кажется, альт – это духовой инструмент.

– Вы правы. Альт – это еще и низкий детский голос, и партия в хоре. В общем, все, что звучит и нотируется выше тенора. И, конечно же, смычковый музыкальный инструмент.

– Смычковый?

– Разумеется.

Эстафету подхватил полицейский.

– Вы не могли бы взять и смычок из футляра? – Он оттягивал тот момент, когда предъявит обвинения: кто вы? с какой целью вы прибыли в нашу страну? с какой целью вы маскировались под музыкантов?

– Взять смычок? – повторил за полицейским Нико. – Зачем?

– Я прошу вас.

Адвокат склонился над футляром и взял в правую руку смычок.

– Мы увидели вас вживую, – сказал полицейский, обменявшись красноречивым взглядом с таможенником. – Осталось послушать.

– Дайте-ка мне скрипку! – Катала сделал шаг вперед. – Сейчас я вам сыграю!

– Нет, оставайтесь на месте, пожалуйста, – голос полицейского натянулся.

– Боюсь, альт в дороге расстроился…

– Вам, музыканту, не составит труда настроить его. Вам ведь не нужен для этого, как там его… – полисмен пощелкал пальцами.

– Камертон, – пришел на помощь Каталин. И даже показал, что это такое, ударив двумя пальцами по руке и поднося их к уху.

– Да, да, правильно, вылетело из головы. Итак?.. – Он сложил руки на груди и, будучи уверенным, что близок к разоблачению лжемузыкантов, а значит, и лжемиссионеров, закрыл глаза и скрестил на груди руки.

Он снова открыл глаза, когда мысленно представил в руках этого громилы ручной пулемет, и этот образ уже трудно было выкинуть из головы.

О том, что Алексей Николаев в допризывном возрасте воевал на территории зарубежного государства, узнали в военкомате. А в районный комиссариат его доставили в наручниках двое участковых и квартет ОМОНа. Военного комиссара, которого за глаза называли «наркомом», Нико видел несколько раз – дородный, с яркими похотливыми губами гомосексуалиста. Про него ходили слухи, кто-то приводил конкретные цифры: сколько призывников прошли через его задний кабинет с вместительной ванной и душем. В этот раз на месте комиссара сидел лет сорока пяти человек в белой рубашке с закатанными рукавами.

– Скрываешься? Готовишься к службе в спецназе? Ты уже наполовину дезертир, так что в элитных частях таких, как ты, не ждут.

Смысл его вопросов просился называться издевательским, однако в интонациях не было и намека на оскорбление.

Нико будто за язык потянули, и он задал вопрос:

– А с боевым опытом за рубежом вам люди нужны?

– Ты просто так треплешься или в твоих словах есть правда? – спросил он голосом дежурного у постели тяжелобольного.

– Не хочу попасть в стройбат или инженерные войска. Говорят, это одно и то же, – добавил Алексей.

– Говорят, в Москве кур доят, – ответил незнакомец. И, пролистав несколько страниц личного дела, выделил один существенный факт: – С 1992 по 1994 год, то есть ровно четыре призыва, тебя не могли доставить в военкомат. Здесь я вижу десять, нет, двенадцать рапортов участковых милиционеров, – подсчитал он. – Они с ног сбились, отыскивая тебя. Но здесь нет слез твоей матери, которая потеряла тебя на два года. Так где ты скрывался все это время?

– Воевал в Сербии.

– Дальше, – он равнодушно поторопил двадцатилетнего парня кивком головы и игрой глаз, которые по очереди открылись и закрылись, как семафор на переезде.

– Прибыл на фронт в Герцеговину в ноябре 1992 года, – рассказывал Нико, – как раз в то время, когда участковый начал поиски. Бои там вел корпус Герцеговины.

– Где располагался штаб? – неожиданно спросил незнакомец, подаваясь вперед и снова удивляя Николаева: он поверил ему. Поверил, но не мог отказаться от стандартной процедуры проверки.

Алексей ответил машинально, не задумываясь:

– В Билече.

– Сколько направлений имел фронт?

– Два направления: требиньско-дубровникское и невесинско-мостарское. На первом действовала бригада, состоящая из пяти батальонов.

– Где располагался штаб?

«Дались же тебе штабы!»

– В Требинье, – ответил Нико. – Оттуда меня отправили в 4-й батальон, дислоцированный в селе Польице.

– Дальше. Что было потом?

– Потом пришел приказ, и мы вынужденно отошли от города и закрепились в горах. С июня линия фронта на том участке проходила по южному краю Попова поля.

– Объясни, что это.

– Долина, окаймленная горными вершинами.

– И что, интересно, там происходило?

Глупый вопрос. Но Нико вдруг нашел ответ на него.

– Сербы там жили веками. В Требинье, например, где я был десятки раз, есть и мечеть, и синагога, и костел. И самое удивительное то, что мусульмане там сражались в сербском ополчении.

– И ты сражался там в каком качестве?

– Поначалу автоматчиком, потом пулеметчиком. Дальше меня зачислили в отборный взвод диверсантов. В Поповом поле против одной нашей бригады действовали шесть бригад противника. Отступать нам было некуда, и во фронтальный бой бросили наш диверсионный взвод. Усташи нигде не продвинулись ни на метр. Они потеряли пятьсот убитых, а с нашей стороны – двадцать. В общем, наелись усташи.

– Значит, в ту пору тебе было?..

– Восемнадцать, потом девятнадцать. В двадцать лет…

– Довольно, – оборвал его незнакомец. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету, разминая ноги. Остановился позади Николаева – в метре примерно – и сказал: – Тебе повезло. Тебе повезло, – повторил он, акцентируя, – что встретил меня в этом месте и в этот час. Будешь служить в Москве.

– Но…

– Будешь служить в Москве, – не меняя тона, сказал он.

Через два дня Николаев ступил на московскую землю. Но лишь спустя полгода напряженных тренировок и изнурительных тестов он узнал, куда его занесло. Подразделение, в котором он оказался, официально называлось «Отделение кремлевской разведки». Причем в паре случаев он расписывался в актах с аббревиатурой в правом верхнем углу: ЗОКР. Что означало «Законспирированное отделение кремлевской разведки».

Он отслужил два года. В составе спецподразделения провел одну боевую операцию. Думал, его попросят остаться в подразделении, но ему заявили, что отдел прекращает свое существование. Ему порекомендовали якобы частную контору, специализирующуюся на розыске пропавших людей в горячих точках. На самом деле она была тесно связана с Интерполом. Через шесть лет Николаев, заочно окончив юридический факультет, открыл собственную контору, аналогичную той, откуда уволился едва ли не со скандалом. Поначалу он принимал заказы, если только работа предполагалась за рубежом. Он объяснял это тем, что не хотел иметь дело с «кавказскими пленниками»: это тяжело даже для робота, а он был всего лишь человеком. И еще одно: вербовщика в белой рубашке с закатанными рукавами он больше не видел. Но нередко вспоминал его вопросы, которые коренным образом перевернули его судьбу: «Где ты скрывался от призыва? Где располагался штаб? Сколько направлений имел фронт? Что было потом?»

«Сербы там жили веками…»

Это была не старая, но с красивым «грудным» голосом скрипка. Ее сделал сербский мастер по имени Лука. Через эфу на нижней деке можно было увидеть скромное клеймо мастера: 11-я виола Луки Божко, с. Польице, 1992 г. Когда Алексей впервые увидел ее, она стояла второй в ряду. Скрипки Луки продавала дочь – двадцатилетняя сербка с седым локоном на виске. Отчаявшись продать скрипки в краю, где несколько лет шла война, она на картоне написала: «Скрипки». А ниже добавила: «Музыкальные инструменты высокого регистра».