Текст книги "Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия"

Филиппий нагнал меня за второй отопительной установкой и остановил, довольно резко взяв за плечи. По-прежнему спокойно произнес:

– Ну и чего ты добилась, вновь пристрастив глупого Шлеппия к бражке? Или Арбузий прав, и бабская логика, подобно гемофилии, наследственна и неизлечима?

– Бабы гемофилией не страдают, а передают! Вам! – тренькнула я с вызовом. – Пусти… больно! По мне уж лучше нормальный пьющий парень, чем воинствующий трезвый ханжа!

– Да? Этот «пьющий и нормальный» намедни выяснял с сожительницей отношения и оставил ее без двух зубов. Не повторишь ли ей свое объяснение? Отмордованной Лесбии так полегчает!

– Не передергивай – речь шла о лицемерии! Кстати, Сычий супружницу охаживает по горбу регулярно при любой погоде! И, как я слышала, стрезва не в пример сильнее!

– Тут крыть нечем, – согласился Гаммий и оторвал, наконец, свои багровокожистые лапы от моих насиняченных плечиков. – Только приписывать Центаврусу циничное притворство не стоит – он не из таких. Или для тебя слова «самоотверженная вера» – набор пустых звуков?

– Да не верует он, – зло бросила я и, выпятив губы, подула себе на плечи под халатиком. – Ой, какие глубокие полосы… варвар! Вам бы одни статуи и обжимать, а не девочек… Не лезь, а то кусаться начну!

Привлеченный перебранкой, из-за третьего дымососа вышел брошенный мною на произвол судьбы Леонтиск. Оглядел нас и сказал ангельским голосом:

– Девяносто девять! Как вы думаете, нечетное число – к несчастью?

Мы с Филиппием переглянулись и дружно потребовали уточнения. Правда, я тут же сообразила, что имелось ввиду, и смущенно молвила:

– Неужели ты столько раз регулировал уровень вручную?

– Представь себе! – это было сказано с гордостью и без малейшего упрека. – Жду не дождусь, когда же меня подменят – хочется освежиться! А вы, никак, ругались?

Я не ожидала, что Гаммию вздумается рассказать всё, как было, но ему вздумалось. Больше того, он не сомневался, что господину Корнелию поведение его напарницы не понравится.

Лео и вправду посмотрел на меня не без укоризны, тем более, что бригадир искусно расставил акцентики не в мою пользу. Ответить я могла бы по полной программе, но рисоваться перед смешанной публикой не хотелось ни в малейшей степени.

Все же мое молчание могли расценить как признание вины, и поэтому пришлось добавить несколько сдержанных замечаний. По поводу Центавруса, в частности, и свободы совести, в целом.

– Итак, по-твоему, Сергий нуждается не в устойчивой, нравственной опоре, а в принадлежности к идеологически агрессивной организации, имеющей самый надежный якорь – там… – Филиппий ткнул пальцем в пасмурное небо за мутным оконным стеклом. – «Скорость в жизненной гонке с препятствиями увеличивают обычно тогда, когда полностью теряется представление о местонахождении финишной черты»… – повторил он и усмехнулся: – А что, красиво выдала, проказница ты наша! Заметь, Леонтиск, она – убежденная и непримиримая язычница, разве что жертвы не приносит. Всё бы ничего, да слишком уж уютно устроились в этом поганом мире ее господа эллинисты! Прелюбодей заявляет, что служит Афродите; наемный убийца ссылается на Ареса; несусветный ворюга возносит молитвы своему покровителю Гермесу; браконьер призывает в свидетели Артемиду; отцеубийца непременно сошлется аж на Крона и Зевса… И все будут кругом правы. А то, что поведение самих Олимпийцев не укладывается ни в какие рамки – ни в правовые, ни в этические – никого не беспокоит! Кроме массы простых, обыкновенных людей, которые жаждут не оправданной свыше вседозволенности, а строгого закона для всех. И которые оттого толпами переходят в крестианство!

– Конечно! Толпой либо на базар, либо в новейшую религию! Ибо и там, и там предлагают хлебец насущный и твердую жизненную перспективу за вполне посильную плату! – не сдержавшись, горячо выкрикнула я. – Упрекать античных Богов в аморализме – это ж додуматься надо! Выходит, Небожители нужны исключительно для оправдания низменных поступков, да, Фил? А не как идеалы свободы и красоты?

– Бог в качестве олицетворения свободы? – отнюдь не ремонтницкий речевой оборот Гаммий произнес безукоризненно. Потянулся и заключил: – Ну, ты и нагородила, подружка! До такого ни одна из конфессий не додумалась!

– Почему же? – вежливо возразил Леонтиск. – В основе крестианского учения как раз и лежит очень похожий принцип: человек есть Божье дитя. Разумеется, если верить основоположнику Иисусу, а не интерпретатору Павлу.

– Обыкновенная приманка! Яркий плакат в конце сложнейшего лабиринта! – усмехнулся Филиппий и, с натугой прогнувшись, снова выбросил вверх обе руки. – Не согласны? А жаль! Меня-то в пристрастности не упрекнуть, ибо я наивысшим Законом с большой буквы признаю ишь госпожу Субординацию. И в отличие от вас знаю, что не существует Богов не от Власти. Никогда не было и не будет. Это на обороте того самого плаката и начертано. Правда, симпатическими чернилами…

Швырнув в нашу сторону сей парфянский булыжник, бригадир удалился за «отопустик». Я вслед ему высунула до отказа свой язык, затем втянула назад и заявила:

– Подумаешь!

С любопытством глядя на меня, Леонтиск явно ожидал продолжения, но с ним-то и получился затык. Тогда он заметил:

– А неглуп наш декурион! Действительно, не успело галилейское учение всерьез овладеть умами, а ретивые богословы уже смекнули, откуда дует ветер и куда. «И потому отдавайте всякому должное: кому подать – подать, кому оброк – оброк, кому страх – страх, кому честь – честь»… Субординация да еще какая! И в довесок: малейшее отклонение от заданного курса считается побегом, а подпрыгивание на месте – провокацией. Неплохо!

– Неужто ты в душе соглашаешься с Охлониями всех уровней и окрасок? – испугалась я. – Пойми, Лео, они же, по сути, халявщики! «Учитель своей мученической смертью искупил людские грехи», «исповедуйся и очистишься» – как это удобно! Никакого внутреннего усилия, чтобы стать хоть немного совершеннее! Телом к Аполлону и Венере, духом к Хирону и Немертее… Нет потребности! А вся жизнь – лишь рабское испытание с кнутами и пряниками в финале!

– Не волнуйся, Грачик…

– Я не волнуюсь! Просто полагала, что ты всецело со мной.

– Так оно и есть, – улыбнулся Леонтиск и шаловливо потянул меня за «хвостик». – И всё же нет-нет, а порой кажется, что рановато мы занялись этим…

– Чем?

– Да поисками Абсолюта. Нашим храмовым богам еще расти и расти вместе с нами. Люди хождение толком не освоили, а уже в полёт тянет!

– И во что же «хомо сапиенсу» в его нынешнем виде ты предлагаешь верить?

– В свет. Солнечный и звездный. Пока этого с лихвой хватает. И не забивать свои и чужие головы страшными и лакомыми фантазиями.

Я задумалась. Вскоре на ум пришел интересный комментарий к подобной постмодернистской теологической позиции, но высказать его было не суждено: Лео снова побрел править уровень. В сотый разик.

Из солидарности я поплелась за ним.

За третьим «отопустиком» мы обнаружили Гаммия – сидящего, курящего и не работающего. Он взмахнул рукой и прочертил извилистую дымовую линию:

– Молодежь, смотрите сюда! Вот регулятор уровня – видите? Отлично! Ход рычага на закрытие-открытие плавный? Как, не заедает, не дергается? Замечательно! К нам претензии имеются?

– Нет… – упавшим голоском пискнула я.

– Что и требовалось доказать. Я убываю.

Проводив Филиппия задумчивым взглядом, Леонтиск преобразовал его в вопросительный и перевел на меня. Но утешать было нечем:

– Поскольку всё наше оборудование совмещает в себе механические и наладочные части, то отсюда естественным образом вытекает разделение труда при обслуживании. В данном случае механика, за которую отвечают господа ремонтники, вроде бы, исправна. Нам предстоит идти к господам наладчикам.

– К Ляптию?

– Угу. Если он не в бегах. Итак, что предпочитаешь: начать искать или продолжать следить?

– Естественно, последнее. Василийса я выносить уже не в состоянии.

– Понятненько…

Поднявшись на второй этаж и пройдя по коридору, я обнаружила комнату наладчиков открытой. Это радовало, но в меру: за дверью со сломанной самодельной печатью могло происходить всё, что угодно. От разудалой гулюшки и до тихого часа после оной. Плавно переходящего в полумертвый. С полной невозможностью оживить лежащие манекены мужского пола и хоть чего-нибудь от них добиться.

Похоже, у меня начала формироваться неприятная привычка пугать себя раньше времени. На самом же деле внутри прокуренного помещения находились относительно тверезые мальчики среднего возраста в двойственном числе – надменный Луций Ворроний и наше горе луковое. Их Лысеющее Высокомерие собиралось кого-то жарить на скворчащей, прокопченной сковородке, а горюшко с помощью молотка, пинцета и пассатижей увлеченно ломало некий прибор размером с прикроватную тумбочку. Тут вопросов не возникало: нашел на очередной помойке и приволок. Дабы квалифицированно демонтировать – у хозяйственного мужичка ничего не пропадает, а, наоборот, накапливается. В этом можно было убедиться, глянув на перекошенные, прогнившие стеллажи, доверху забитые редкостным барахлом. А какие запасы таились в двух гаражах и на даче!

Вошедшую привлекательную женщину не только не поприветствовали, но и вообще проигнорировали, словно невидимку. Слегка озадаченная, я сделала три оборота вокруг Ляптия и его тумбочки, но более осязаемой не стала. Смелое прикосновение упругой дамской груди к костлявой мужчинской спине осталось без внимания. Отрывистый шлепок по чуть более мягкой ягодице тоже не помог.

Подумав, я решила доконать бесчувственного работничка акустическим импульсом и громко заблеяла.

Это проняло: Васичка отскочил в угол и принял оборонительную позу, выставив перед собой грязные кулаки. После второго моего козлиного пассажа он суетливо защелкал пассатижами и, заикаясь, обратился к Ворронию:

– Она рехнулась! Беги, вызывай психушку!

– Не могу, беляши подгорят, – невозмутимо отозвался Луций и ножом зашуровал на сковороде. – К тому же в ее нетривиальной арии я, кажется, нахожу скрытый смысл.

– Какой? Ох, ну и воет!

Убавив огонь в очаге, наладчик-кулинар накрыл тонкой досочкой шипящие во фритюре полуфабрикаты и повернулся ко мне. Я немедленно заткнулась и попятилась. Ворроний задумчиво меня обсмотрел и предположил:

– Такое впечатление, что у молодой особы проблемы с исполнительным механизмом постоянной скорости. С трехфазным асинхронным двигателем и червячным редуктором…

– М-мэ-э-ээ-э-о! – обрадовано запела я и закивала прической. – Мэ-ээ-оо!

– Явное подтверждение. Иди и чини. На все про все тебе полчаса, не больше. Иначе еда вконец остынет.

Перечить старшему товарищу Ляптий не посмел и весьма шустро засеменил за мной. Однако на пороге озабоченно спросил:

– А точно фулюганит именно «МЭО»? Чего у него не того?

– Моя-твоя не понимай, – не менее стильно отозвалась я. – Не знай, не ведай, где хряп. Либо провод трык-трык, либо железячка грым-грым.

– Так бы сразу и сказала. Погодь, щас захвачу отвертку.

Леонтиск внизу встретил нас грозным: «Сто восемь, гулены!» Васичка поперхнулся и едва ли не впервые отказался от излюбленного трафарета: «Не работает, потому как и не должно!», а молча полез развинчивать и разбирать.

С починкой он управился минут эдак за семь. Вернее, с доказательством того, что все его шурешки действуют отменно: усилители, датчики, колонка дистанционного управления, регулятор питания…

– Но автоматическая подпитка не идет? – обреченно заныла я. – Ведь не идет же?

– Вестимо, ремонтники виноваты! Пускай вскрывают клапан.

Пока мы с Леонтиском вели себя, как пойманные рыбы, Василийс благополучно улизнул на долгожданное свидание с горячими беляшами под пиво и чего покрепче. Первой опомнилась я и плаксиво подвела итоги:

– У тех всё хорошо, и у этих отлично, а почему у нас ху… хуже не придумаешь? Несправедливо! Я иду жаловаться Королю!

– Через четверть часика, ладно? Мне до зарезу необходим душ.

…Григорий Саблюний Скучный соизволил меня принять лишь за час до окончания рабочего дня – до этого он шумно выяснял отношения с имперским инспектором по технике безопасности, которого сам же и притащил. Тот обнаружил целый обоз и маленькую тележку всяческих недостатков-нарушений, что педантично и зафиксировал в «Свитке контроля». Запасной выход был завален рассыпанным, бесхозным сульфоуглем, на переносных лесенках стерлись штампы даты проверки, топливопроводы не успели покрасить в обязательный желтый цвет и нанести красные стрелочки, указывающие направление движения горючей смеси; забыли устроить ограждение горячих поверхностей, температура которых превышала 60 градусов… Но главная жирнющая хрюшка замедленного действия была подложена Королю нашим Сычием.

– Вообрази, Грациэлла, этот кабанище меня подставил самым хрякским образом! – возмущался Саблюний, последовательно развивая свинячью тему. – Инспектор строго его вопрошает: «Отчего не в форменной одежде?» А сей боров безмятежно заявляет в ответ: «Так начальничек не выписал!» Нет, ты представляешь? Я ему еще осенью предлагал – при тебе, между прочим! И он публично отказался!

Я сочувственно поддакивала, а про себя нервничала: время шло не в мою пользу. Надо же, Григорий опередил и начал жаловаться первым!

А Сычий сегодня в ударе. И по фривольным шарикам метко пострелял, и наивного Королька обидно подловил. Окончание их бурного диалога я могла бы угадать абсолютно точно:

Саблюний (растерянно): «Ты же сам сказал, что не нужна! И еще послал в эту… как ее… В задницу!»

Самсоний (насмешливо): «На работе и без спецовки? Ты кретинские вопросы почаще задавай – еще и не туда пошлю! Кстати, я сейчас в туалет собираюсь – не хочешь поинтересоваться, нужна ли мне смятая бумажка?»

Заключительная фраза спеца по соединениям-разъединениям должна была поразить простоватого руководителя в самое сердце.

– Сычий… он такой, – успокаивающе проворковала я. – Вредный. На «зоне» его приучили взвешивать каждое слово перед тем, как произнести. Вот он и куражится!

– То-то и оно. Ах, если бы этот свинтус не состоял в родстве с Авлом Корзявием, уж я бы ему показал! К сожалению, покажут мне. Ведомость на зарплату. Со срезанной на пятьдесят процентов квартальной премией.

– Быть того не может! – возмутилась я и всплеснула руками. – Не посмеют! Разве что на тридцать…

– Тоже не сахар. А что у тебя случилось?

Нет, как бывает полезно вовремя подсюсюкнуть расстроенному боссу!

Набрав полную грудь отборнейшего кислорода, я преобразовала его в отточенную до блеска стукаческую формулировку: «Ваши подчиненные не справляются со своими обязанностями!»

Королю – прямо бальзам на раны…

Пошел шестой час пополудни, а никто и не помышлял об уходе. Григорий согнал к третьей отопительной установке всех, кого сумел найти: Гаммия, Арбузия, Локисидиса, Ляптия, Воррония… Впрочем, последний мог запросто послать Саблюния в заоблачные выси (участок же чужой!), но взыграл профессиональный интерес. Именно Луций и настоял на одновременном вскрытии и клапана, и «МЭО». Вот тут-то и выяснилось, что…

– Так-так-та-ак! И какой же козел поставил сюда «крокодила»?

– Ого! Как рычаг вообще работал? При таком-то изгибе!

– Искрит, зараза… И хорошо искрит!

– Не трогай! Не бей зубилом, говорю! Щас всё рассыплется!

– Ну, оборван поводок, и что? Если хотите знать, он лишний!

– Возможно… а эти два куда ведут? Схема есть?

– Разумеется! Но ее искать надо…

– Тогда пойдем дюдюктивным путем. Ежели вот эта серо-буро-малиновая дрянь получает импульс от «R-25» со щита, тогда вон та длинная сволочь… стоп-стоп! Почему она раздвоилась?

– Пить надо меньше, а закусывать лучше – сразу в глазах двоиться перестанет! Четыре ответвления, понимаешь? Четыре, а не два!

– Пять… ик… пятекантроп ты, и больше никто. Ведь эта же шесть… шестерня бракованная! Семь… ик… Семений из ремцеха обманул, а еще мой шурин!

– Хотите Соломоново решение? Переставляем на место этого ремонтно-наладочного кошмара свежачок с первого «отопустика». А с кошмариком потом разберемся!

– Ничего не выйдет. «МЭО», что на первом, было снято как раз отсюда. А до того оно гремело на втором. И ни здесь, ни там толком ни хрена не регулировало…

Я и Леонтиск стояли поодаль и неспешно покуривали, втайне наслаждаясь сложившейся ситуацией. Подобные консилиумы случались крайне редко и ничем, кроме конфуза, как правило, не кончались. Но какой восторг для зрителей! Так и тянуло хлопать в ладоши при особенно смачных репликах.

Правда, когда из фигурантов мы вновь станем активными актерами, то веселья значительно поубавится, ибо предстоит нам…

– …а вам, господа операторы, придется до утра работать в ручном режиме. Ну да не впервой же! А завтра будем разбираться. Обстоятельно, без суеты, методом проб и ошибок!

Даже этот пакостный смешок Гаммия мне лично не испортил настроения. Во-первых, как ни верти, а свою бригадирскую несостоятельность он признал публично, а во-вторых, действительно, «не впервой».

Выждав, покуда оконфуженные дядечки не разошлись, чудесный Леонтиск преподнес мне приятный сюрприз. Оказывается, сгонной задвижкой он давным-давно уже поймал «точку», чем и замедлил движение уровня вниз-вверх до предела.

– На самом деле, мне довелось поправлять не свыше десяти раз, – с лукавой улыбкой признался мой напарник. – Простишь за откровенное вранье, а?

Прощение было немедленно даровано путем типично сестринского поцелуя в щеку. Не получив ответного братского, я подавила разочарованный вздох и, завладев мужским запястьем, повела его хозяина к позабытому диванчику. Дабы записать на восемнадцать ноль-ноль сведения. И в последний раз за сегодняшний денек побаловаться чайком. И вдобавок…

Дикий, какой-то подземный вопль, перешедший затем в непрерывный вой, вполне под стать Минотавровому, заставил нас вздрогнуть, а меня еще и присесть. Орали откуда-то из самых недр отопительного центра – более точно определить было трудно.

Обмуровщик, уже собравшийся уходить, передумал и вооружился красным противопожарным ломом. Сочтя себя достаточно защищенным, он осторожненько заглянул за угол операторской, но на большее не решился.

Оттеснив его в сторонку, Леонтиск двинулся по узкому коридору между задними дверцами энергощита и стеной мастерской – я по-шпионски кралась за ним. Шествие прикрывал Локисидис с воздетым над моим затылком тяжеленным куском металла.

Остановилась наша процессия возле ремонтницких верстаков. Дальше идти не имело смысла.

Из мужской раздевалки Аркадий и Филиппий под руки выводили Сергия Шлеппия Центавруса. На него было жутко смотреть.

Новообращенный верующий сейчас походил на своих ранних собратьев, над которыми всласть надругались бессердечные римские легионеры. Оборванный, мокрый, в грязнейшей нижней одежде, пальцы рук и ног изодраны в кровь, на лице застывший неописуемый ужас… Густая слюна свисала с нижней губы аж до кадыка.

– Белая горячечка? – прошептала я, прижавшись боком к Леонтисковой спине и боясь выглянуть. – Неужели из-за меня?

– На первый вопрос я бы ответил положительно, – процедил Лео. – На второй… Вряд ли.

– Ничего страшного, – вдруг сзади подал голос Локисидис и со стуком опустил лом. – Обычная вытрезвительная сцена! Каждую неделю такую вижу. А иногда и самолично участвую. Тут главное – завернуть в ледяную простыню и навзничь не класть. А то, не ровен час, рвотой захлебнется…

Появившийся вскоре Гаммий без труда углядел струсившую операторшу, сколь тщательно она ни прикрывалась растянутым белым халатом Корнелия, и, пыхнув папируссой, язвительно хмыкнул:

– Ну-с, мисс дурочка? Чай, теперь ваша душенька довольна? Не желаете ли навестить беднягу? О самочувствии выспросить?

Мое сердечко провалилось куда-то вглубь живота и там мелко-мелко затрепыхалось. Кажется, Леонтиск это ощутил, ибо пришел ко мне на помощь:

– Не строй из себя Домициана, бригадир. Что произошло?

– Охотно поясню, – кивнул Филиппий и подошел ближе. – К моменту появления Короля с инспектором наш Центаврус, потрясенный выходкой этой самонадеянной толковательницы мифов, упился до положения риз и желал лишь одного: спрятаться. Во избежание увольнения по статье. Перемещаться на дальние расстояния он не мог и был рад-радешенек, когда набрел на душевую. Где и заперся, посчитав себя в безопасности. Ну и заснул, естественно. На резиновом коврике…

Гаммий сделал эффектный стоп-кадр – мне стало совсем нехорошо, и я пару раз икнула. Насладившись этими чарующими звуками, Филиппий продолжил:

– А когда он пробудился (по-прежнему в дугу пьяный), то обнаружил себя в кромешной темноте. Возможно, и скрежет зубовный услышал – снаружи оконная рама на ветру скрипит впечатляюще! Ощупал пространство руками, а кругом сплошные стены из шероховатого камня. Вода откуда-то сверху падает, капля по капле… Сами понимаете, тут что угодно могло почудиться! Вот Сергий и начал выть да метаться. Хорошо, мы подоспели, а не то и башку мог расшибить.

Меня всю затрясло; возникла уверенность, что я вот-вот рассыплюсь на суставы и органы, если не окажусь в крепких объятиях. В них я и очутилась – только мои вздрагивающие плечики надежно обхватил не Лео, а Локисидис!

– А чего ты девочку запугиваешь, бугор? – не без угрозы сказал он. – Ни я, ни она над шутовской трагедией Шлеппия плакать не намерены! Меньше надо было по катакомбам да по криптам шляться! Когда он малость очухается, напомни ему старую скифскую поговорку: «За чем пойдешь, то и найдешь!»

Гаммий молчал где-то с полминуты. Потом, немного наклонив голову, проникновенно поведал:

– Локис, я с радостью приведу тебе иной вариант народной мудрости: «Quod licet bovi, non licet Jovi». ¹ Как, уразумел или перевести? Так вот, эксплуатируй дозволенное, сколько хочешь, но не замахивайся выше бородищи! Не смеши Аргуса – он прозорливее, чем ты думаешь.

– Не забывай: если я пожелаю, то сумею всем понравиться, – бросил обмуровщик и, не оборачиваясь, спросил: – Ты, надеюсь, не наврала?

– Почти нет, – приободрившись, подтвердила я. – Портик Одиссея и в самом деле разрушен, а вот «Цирцея» была куплена в антикварной лавочке. Но ведь я и не утверждала, что это именно дочь Гелиоса – Сергий сам так решил!

– Говоря нормальным языком, ты его спровоцировала, – (Филиппию явно хотелось покрепче пригвоздить меня к позорному столбу). – Проучила…

– Леонтиск, проведай Центавруса, – спокойно распорядился Локисидис непривычно звучным баритоном. – А Грация покажет мне титаниду.

Не верилось, что Лео безропотно подчинится, но так и получилось! Я же и пикнуть не посмела.

Долго, очень долго пристально всматривался лохматый, неопрятный человек в прекрасное мраморное лицо неведомой женщины. Подносил ближе к светильникам, отдалял; щурился, словно глядел сквозь предмет в одну ему видимую точку… Наконец, он провел своей немытой ладонью по камню от волос до подбородка и глухо произнес:

– Это она, чародейка. Избавься от нее поскорее. Продай или подари, но непременно мужчине.

– Почему? – спросила я, придя в замешательство.

– Кирка тоскует по утраченному телу. Может забрать твое.

Вернув скульптуру, Локис быстро отошел от моего шкафчика и скрылся за дверью, оставив меня в тревожном недоумении.

Трезвон! Трезвон!! Трезвон!!!

Я мгновенно пришла в себя и полетела на всех парах к заброшенному третьему «отопустику», который наверняка захлебывался питательной водой. Или, наоборот, изнывал от жажды…

Как ни странно, ни того, ни другого – ажур, норма, порядочек. Вообще я зря спешила: защиту ведь мы не ставили!

Ничего не оставалось, как в темпе вернуться к щитовой и недовольно вырубить то, что истерически надрывалось в правом металлическом ящике. Но едва я оторвала палец от красной кнопочки, как истерика и надрыв незамедлительно возобновились.

Снова вдавив мизинец в надпись «Stop», я впилась взглядом в табло.

Прошло минут пять. Мизинчик начал ощутимо уставать, но отнять его не было никакой возможности – разве что заменить на другой. Завороженный взор трансформировался сначала в напряженный, а потом и в равнодушный.

Самая дурацкая ситуация: система безопасности срабатывала слишком быстро, чтобы человеческий взгляд успевал подметить причину. В железячно-листовом пространстве размером девять на шесть футов располагались десятки световых окошек – как определить, которое из них перемигивало в течение считанных долей секунды? Случайно, если повезет.

Мне упорно не везло. И, по обыкновению, под конец смены!

Прижав кнопку коленкой и облизнув уставший, покрасневший пальчик, я активировала раскритикованное давеча Гаммием женское логическое мышление и пришла к выводу, что с наибольшей вероятностью безобразничает «воздух» или «разрежение». Параметр «давление пара высоко» исключался: давно бы уже предохранительный клапан засвистел.

Но мог и упасть-подняться напор воды в сети. Только этого не хватало!

Я отдернула колено (на нежной коже четко отпечаталось: «potS…») и, периодически нажимая ладошками на уши, потащилась в сторону приямка, где едва слышно жужжало ПоПСУ. Беглый осмотр показал, что сальничек давно пора менять, а корытце чистить, но в остальном придраться было не к чему.

И куда это там Лео запропастился? Отчего не помогает, не хлопочет, не сочувствует?

Обозлившись на весь белый свет, я строевым шагом вернулась к щиту и с отчаянной страстью пропела строфу из трагедии «Медея» Сенеки-младшего:

 
Молю, молчи! Вверяй лишь тайным жалобам
Свою печаль!
 

После чего пятью короткими щелчками сняла с автомата главные датчики. И собственноручно установила все стрелочки на указателях ровно посередине.

Вызывающе стукнула кулачком по кнопке – и… и все стихло! Кроме моего торжествующего крика:

 
…Так рази туда,
Где и не ждут удара! Должно сделать мне
Всё, что Медея в силах. Всё, что свыше сил!²
 

Позади чмокающе зашлепали одна о другую чьи-то мощные ручищи. Хотя чего тут догадываться? Явление Шурейры перед уходом.

– Не кажется ли тебе, душенька, что бестолкового шума за последний часок было явно через край? – подковырнула меня мавританка. – Говорят, твоих беспутных ручонок дело!

Я снисходительно оглядела мою любимую толстуху и сотворила названными конечностями очередное беспутство в виде непристойнейшего жеста – к тому же типично мужского. Затем голосисто осопранила загадочное: «И никто не узнает, где ее саркофа-а-а-ааг!» и убежала переодеваться.

Как оказалось, Шушечку здорово обеспокоил потусторонний намек, и она приперлась в операторскую в целях выяснения подробностей. Чтобы развязать язык, мне было предложено слегка промочить горлышко полной фиалкой фирменного напиточка «My God!» Отказа не последовало, а вот кашель после употребления и усвоения высокоградусного продукта пробил меня аж до слезок.

– Часок назад Локисидис мне предсказал: я могу стать беспал… беспилот… бесплотной! – с третьей попытки выговорила я и, переведя дух, агрессивно потребовала: – Дай же хоть чем-нибудь загрызть! А не то здесь будет зафиксирован первый случай людоедства!

Порывшись в сумке, Шурейра достала изрядно обкрошившийся коржик размером с тарелочку, куснула сперва сама за бочок и лишь потом поделилась со Старшей в Смене. Я мигом сжевала пережаренное тесто, запила холодным, горьким чаем и ощутила в себе новые слабые силы.

Выслушав сбивчивое толкование сегодняшних событий, аппаратчица призадумалась и вдруг не без смущения призналась, что…

– И ты туда же, бочка глазастая из эбенового дерева?! – страшно возмутилась я и попыталась высыпать крошки с бумажки Шушечке за шиворот. Меня скрутили тремя пальцами и усадили на место. Отвесили подзатыльник, попали по «хвосту» и оцарапались о бронзовую заколку. Злорадно каркнув: «Ага!», я отползла в дальний диванный угол и оттуда продолжила шпынять и укорять. Все попреки сносились воистину с крестианским смирением, что вполне сочеталось с очередным приступом свободы Шушкиной совести. Попытка стукнуть по затылку, вообще-то, сюда не вписывалась, но то было остаточное влияние самой знаменитой заповеди Моисея, не иначе. Ну, «око за зуб» или что-то похожее…

– И как же тебе не ай-ай-ай! – я успокаиваться не собиралась. – Наверное, все земные вероисповедания перепробовала, а вот неймется! У буддистов о Высшей Правде узнавала? В прошлом году! К иеговистским учениям проявляла интерес? Неоднократно. С варяжскими Богами ознакомилась? Еще бы! Гермесу-Трисмегисту поклоны била? С величайшим усердием. К египетскому Тоту за мудростью обращалась? То-то! Даже вишишта-адвайтой увлекалась, но шиш унесла, ибо выяснила: ведантистами становятся исключительно уроженцы Индостана. Разве что у магометан не была?

– Наведывалась как-то, да сразу сделала ноги, едва получила по рукам за винопитие, – хладнокровно пояснила мавританка. – В принципе, женщинам там неплохо: работать необязательно, сиди себе за надежной мужней спиной да сплетничай с другими женами. Кухня, киндер, коран – четвертого не дано и не требуется.

– Сначала замуж надо выйти!

– Не вопрос, имелось бы приданое. Но у крестиан все-таки лучше – проще, спокойнее. Вдобавок прочие божества несчастного человечка если и не в бараний рог согнуть норовят, то уж унизить не забывают! Доброго слова не дождешься, а преподношения давай, законы исполняй… А Спаситель за нас, убогих и недостойных, бескорыстно такую муку принял!

– «Господь, одно из двух: либо под Твоей защитой, либо под защитою Рима!» – усмехнулась я и выразительно добавила: – Предпочитаю второе. И не потому, что в первом сомневаюсь, – просто не выношу, когда к Богам относятся потребительски!

– Мишну цитируем? – (ну, Шурейра меня и удивила!) – Или Гемару? Ишь ты, талмудисточка образованная нашлась! А знаешь, я тоже стала кое-какие древние свитки почитывать. И вчера наткнулась на восхитительное высказывание: «О, Всевышний, помоги мне подняться – падать я умею и сам». И теперь я уверена: никому это не под силу, кроме Иисуса. Возлюби Его – и встанешь! Основательно и навсегда.

– Да не пойдет на пользу «убогим и недостойным» никакое божественное вмешательство! – завопила я. – Ни от Христа, ни от Зевса, ни от Иеговы, ни от Брахмана с Атманом! Извольте предварительно подлечиться и обрести достоинство! Тогда вами наверху, может, и заинтересуются!

Тут вбежал Леонтиск и уставился на крикунью со встревоженным видом. Пришлось спешно усесться в приличную для воспитанной барышни позу (ручки на коленочках, коленочки вместе) и показать, что я уже при полном параде. Не сразу, но это заметили и, спохватившись, отбыли. А через очень быстро – вернулись. При параде полном.

Сообразив, что мой язычок отчего-то усердно цепляется за зубки, я сыграла на опережение: тихо затребовала у Шушечки информацию на Пышечку и приготовилась трезво слушать.

О своей легкомысленной кузине аппаратчица почти ничего не знала: