Текст книги "Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия"

Помимо многочисленных бусинок пота на лице и порядком растрепанной прически в глаза бросалась явная растерянность моей напарницы. Неужели за время моего не совсем учтивого отсутствия произошло нечто непредвиденное-кошмарное? Ничего ведь не вякало и не звякало!

Обнаружив в столь позднее время такое количество хорошо знакомых алкашей, Грация сперва оторопела, а затем, по своему обыкновению, очень эмоционально подпрыгнула.

– Мальчики-мальчики, – затараторила она с частотой падающего града, – или скорее разбегайтесь по домам, или крепко-накрепко запирайтесь и сидите тихо, как мышки-лягушки! Я вызываю «аварийку»!

– С какого-такого переляку? – Гаммий слегка встревожился. – В нашем хозяйстве тяп-ляп давно исправлен на тип-топ!

– И кроме того, чего нам бояться? – вскинулся Арбузий. – Рабочий день давно выпал в осадок. А рабочий люд сидит и культурно отдыхает!

– А ежели и пьянствует, то ведь не без повода же! – вставил Шлеппий. – Мои проводы, так сказать!

– Тебе лично уже ничего не грозит, а вот остальные могут лишиться премиальных. Сегодня в «А-Дэ-эС» главным дежурит Тит Гнутий Балбус. Тот самый, который иногда заикается, повышая голос при этом. И с бородищей наподобие Локисидисовой…

Все перевели взгляды на обмуровщика, который от такого внимания застеснялся и прикрыл волосню, что ниже подбородка, обеими ладонями. Поскольку его почему-то продолжали пристально рассматривать, он грузно плюхнулся на колени и отполз в дальний угол, где и замер, заслонившись поленом.

– Знаем такого бригадирчика, – согласился Сычий. – И что?

– Гнутий из бывшего начальства. Средненького, профсоюзного, – пояснил я. – Пониженный в должности за то, что однажды наорал на начальство высокое. И вдобавок обдал оное вонючей слюной. Нет, будучи под воздействием не денатурата, а редкостной природной дури. В итоге, оказавшись вместо отдельного кабинета в общей халупе, он нимало не пал духом, а незамедлительно создал в своей «аварийной» смене атмосферу доносительства, наушничества и ябедничества…

– Лео, нам недосуг вникать в нюансы этих неприглядных синонимов! – перебила меня Грация. – Заклинило паровую задвижку на паропроводе водоподогревателя! А Балбус, объявившись здесь, помочь, конечно, поможет, но в нагрузку самолично проинспектирует у нас все – «от» и «до». И назавтра доложит о найденных недостатках на планерке самому Авлу Корзявию. И тому придется реагировать! На мелочи он глаза закроет, а вот гулянку на рабочем месте вынужден будет увидеть.

Ремонтники многозначительно переглянулись – впрочем, к Самсонию это не относилось, спец был абсолютно спокоен. Родич, как никак!

– Мой приятель, обещавший развести по домам нашу теплую компанию, появится через полчасика, – невозмутимо сказал он. – Плюс-минус десятиминутка. Думаю, операторы подождут столько с вызовом, а?

Последнее слово оставалось за Грациэллой, но произносить его она отчего-то не спешила. Тогда бригадир поднялся и торопливо направился к выходу. Арбузий не менее споро последовал за ним.

Дольше засиживаться было совсем неприлично, и я тоже встал, радуясь, что не пошатнулся. Мое запоздалое включение в трудовую деятельность выразилось уместной фразой: «Остановиться бы не мешает…»

– «Отопустик» давно уже остывает, а пар благополучно стравливается, – не без холодка в голосе ответила девушка. – Звонилку я предварительно вырубила.

– Ясненько…

– Очень рада.

Чтобы скрыть смущение, я неловко закурил и тут же, спохватившись, снова широко раскрыл пачку. Сначала ее проигнорировали, но потом, унюхав сладкий аромат «Золотого руна», не вытерпели и вытянули одну штучку.

В этот миг наверху загремело: там неистово лупили, колошматили и гваздали железом по железу. Заткнув совсем по-уличному папирусску за ушко, Грация выпорхнула из комнатки, не оглянувшись.

Серьезно расстроенна, но виду не показывает. Уж лучше бы дулась или брюзжала.

На втором этаже обстановка была до одури душной, удушающе дымной и дико дребезжащей. Долбили наши ремонтники по несчастной запорной арматуре с таким остервенением, что даже лестничная площадка содрогалась. Самим работничкам приходилось ой как несладко, ибо трудились они в эпицентре созданного ими звукового апокалипсиса.

Пришлось вдавить кулаки в уши, но это помогло мало: громозвон перешел в громогул и только. Зато я получил хорошее представление о том, какого рода наказанию подверг Зевс мятежного Асклепия…

Наконец, Филиппий и Аркадий почти одновременно выпустили кувалды из рук и уставились друг на друга, тяжело сопя. Немного восстановив дыхание, они взялись за искривленные лома с приваренными к ним рукоятями.

Скрип… скрежет… сочные высказывания в поддержку совместных усилий повернуть… Долгая пауза – и единодушный вердикт после обоюдного сплевывания на пол:

– Задвижке – трындец.

– Полный и окончательный.

Последнее определение, выданное спрыгнувшим с бочкообразного корпуса Арбузием, помимо трагической категоричности имело еще и прескверную для нас перспективу неизбежной встречи с Балбусом-заикой.

– Перейдем на другой водоподогреватель? – не подумав, предложил я. Гаммий в ответ показал кукиш, а затем покрутил им у виска, и мне пришлось молча согласиться с тем, что язык жестов зачастую бывает и короче, и выразительнее языка словесного. Всего лишь двумя движениями бригадир ответил на вопрос и вдобавок оценил мои умственные способности…

– Между прочим, Леонтиск сказал вовсе не глупость! – Грациэлла неожиданно пришла мне на помощь. – Поскольку паропровод у нас общий, то надо всего лишь отблинить неисправную задвижку! И потом спокойно переходить!

– Предложение, в принципе, верное, но неосуществимое при нынешних условиях хозяйствования в Империи, – объяснение появившегося из-за моей спины Центавруса, как всегда, отличалось глобальностью. – «Блин» такого размера – штука редкая, и у нас его нет наверняка. А в «А-Дэ-эСе» нету точно. Да и по району еще поискать надо!

– И кроме того, эта работеночка не на пять минут и не на десять, – заключил бригадир и тоже сиганул вниз. Подошел к Грации и попытался развязно обхватить ее за талию – к моему удивлению, от этого не уклонились. На обычный в подобных случаях издевательский вопросик: «И как же ты, такая слабенькая на вид, сумела безнадежно поломать идеально исправное оборудование?!» преспокойно ответили:

– Это последствие чрезмерного употребления скверных горячительных напитков, о Фил! Очищенная политурочка, тройной одеколончик, туалетная водичка… Вот скоро скорешусь со спиртиком – тогда еще и не то увидите! А теперь чао! Я пошла вызывать летучую группу технической поддержки.

– Так Самсоний же просил!

– Знать ничего не знаю и ведать ничего не ведаю. Я – насквозь порочное, ленивое, легкомысленное существо, которое только и делает, что пакостит, пакостит, пакостит…

С этими словами девушка ловко вывинтилась из гаммиевских объятий и загремела пятками по лесенке. Филиппий с преувеличенной озабоченностью потер запястье и, прищурившись, поглядел на меня:

– Представь себе, ущипнула да как больно! Кстати, из-за чего у вас размолвка?

– Тебе же только что всё подробно объяснили, – рассеянно молвил я. – Оба активно занимаемся приятным делом, то бишь винопитием, но как-то порознь, порознь… Шли бы вы, парни, собираться, а? Конечно, «летучая поддержка» обычно приползает после сигнала не ранее, чем через часик, но ведь бывают исключения!

– Увесистый довод. Да, не повезло тебе. Так хорошо посидели, теперь бы отбой, а вместо этого – облом.

– Не впервой, сам знаешь…

– …да и не в десятый. Стакан на посошок, накрытый бутербродом, я оставлю в нашей душевой на полочке для мыла. Там никто не найдет. Смотри, не опрокинь ненароком – полка очень шаткая!

Опрокинуть-то как раз и не помешает. Во внутрь. Вот лишь когда? И в каком настроении?

Оставшись в одиночестве, я обвел грустным взглядом огромные, плохо освещенные площади второго этажа, заполненные уродливым нагромождением труб всевозможных диаметров в ободранной теплоизоляции, и заскучал. Зачем-то залез гимнастическим способом на бойлер и тоже подергал зверски избитую задвижку. С протяжным стоном она подалась вправо-влево на пару дюймов, но и только.

И на что положительное мы надеемся при подобном отношении к вещам, подумалось мне. Ну, к человеку ладно: ему всегда найдется, за что врезать, но так изгаляться над бессловесными творениями рук своих и чужих… Откровенно же напрашиваемся на неприятности! Причем не поддающиеся логическому просчитыванию.

Элегантно высморкавшись при помощи указательных пальцев, попеременно прижимаемым к ноздрям, я вместо несолидного и опасного для моей больной ноги прыжка вниз решил воспользоваться постепенным спусканием по швеллерам и железным скобам. Первый этап прошел без осложнений: обогнув выпуклую торцевую крышку, размером с колодезную, я изловчился и перекинул тело в узкое пространство между двумя водоподогревателями – действующим и запасным. Но до второго этапа дело не дошло: проход к противоположному конечному торцу оказался невозможен ввиду не известно зачем установленной посередине металлической крестовины.

Чертыхнувшись, я вскинул руки и ухватился за нечто гнутое и горячее, нависшее сверху. Не без усилий подтянулся и втиснулся в тесное сплетение ржавых реек, узких трубочек и толстой проволоки. Внизу что-то заскрипело и переместилось.

Потыкавшись наугад, я с трудом сумел высунуть наружу голову – плечи уже не лезли. Повозил туда-сюда ногами, но прохода внизу не было: его полностью закрыл выдвинувшийся откуда-то сбоку стальной лист неправильной формы.

Я почти не мог шевелиться. Напряг мускулы, но без толку: зажим вокруг шеи не поддавался.

Прямо передо мной, на расстоянии не свыше фута, черной, прокопченной громадой торчала сломанная задвижка. Внезапно меж ее фланцев с шипением вырвались струйки пара и жгуче прошлись по моей физиономии.

Я ощутил себя троянским Лаокооном в губительных змеиных объятиях. Хотел было перекреститься, но не смог донести щепоть пальцев до лба.

Ну и ситуация-ситуёвина… И какого чёрта меня сюда занесло?

Пар вновь обжег лицо. Гораздо чувствительнее, зараза!

Я попробовал скорчиться – со второй попытки получилось, хотя бедный халат затрещал и по швам, и кроме. Кругом дышал густым жаром каленый металл, в зыбкой полутьме это дыхание казалось почти видимым.

Крестианский ад… вернее, преддверие в него.

Сердце начало покалывать, перед глазами всё поплыло, и виски заломило нестерпимо. Так, наверное, и бывает: неожиданный инфаркт – и в следующее мгновение уже извиваешься на раскаленной сковородке, а снизу рогатые и хвостатые дровишки подбрасывают. Дабы очередная закуска к грандиозному застолью под названием «Страшный Суд» как следует прожарилась…

На редкость точное определение. Для основного блюда ты не годишься.

Я вздрогнул. Эта чужая безмолвная фраза возникла в моем сознании с такой невероятной отчетливостью, что исключало всякое подозрение на посталкогольный синдром.

На стене напротив вспыхнули две яркие точки и через миг оформились в пронзительные зеленые зрачки. Контуры женского лика проступили менее разборчиво: бледная маска, намеченная ломаными светящимися штрихами.

Мальчик, ты заигрался. Еще не безнадежно, однако слишком опасно.

Головная боль усилилась и толчками запульсировала в затылке. Я сжал его обеими ладонями и съежился в комок, стараясь не смотреть, – тщетно! Отчаянно зажмурился, но каким-то непостижимым образом продолжал видеть.

Чтобы вернуться в реальность, достаточно сделать четыре движения двумя или тремя перстами – по вертикали и по горизонтали. Как тебе и хотелось. Я не буду этому препятствовать.

Всего четыре пасса в самом распространенном по Аристотелю измерении – и вот он, новый мир. А что останется по ту сторону?

…Знойное лето, древний орфический храм с массивными колоннами на берегу сонного, мутного залива… высокое палевое небо в легких мазках перистых облаков. Бесконечная надмирная тишина, цепко вбирающая в себя и редкий плеск волны, и случайный вскрик птицы. Надежда, что в святилище по-прежнему живет Богиня; гадание долгими синими вечерами, в какую из земных девушек, проходящих по галерее в венках из полевых цветов, она сегодня воплотилась… Ненужные миражи, ослабляющие мужскую волю.

Всего четыре пасса…

Я сплел пальцы за головой, как можно крепче.

Польщена. Только потом не пожалей о содеянном. Проволочный каркас за твоей спиной нетрудно сдвинуть вправо.

Не сразу удалось сообразить, какой рукой удобнее это сделать.

…Когда я, наконец, спустился на первый этаж, то мой внешний вид настолько потряс Грациэллу, что она позабыла об испорченном не без моей помощи настроении и даже не стала задавать вопросы. И лишь после того, как ее незадачливый напарник полностью переоделся, девушка осмелилась на осторожное замечание:

– Лео, твои халатики не стирались вот уже две смены. Помочь?

Она наивно заблуждалась – на самом деле я не приводил в порядок свою спецодежку не меньше трех недель. Бурные события последнего месяца осени, как ни странно, основательно притупили обычно столь отточенное лезвие моего самоконтроля. Вернее, оно временно перестало быть обоюдоострым.

– Спасибо, сам справлюсь, – смущенно пробурчал я. – Вот сразу нынче утречком, то есть завтра. Доведу до состояния голубой белизны. Или белой голубизны… С душистым мылом и качественным порошком. Ежели не всё еще израсходовал.

– У меня есть и то, и это! А кроме того, очень хороший триполитанский отбеливатель! Надо лишь заранее замочить испачканное. Ты пока проверь наведенный мной порядок, а я живенько выполню начальную стадию постирушки. Тебе наутро останется простая физическая работа!

– Если можно, в женской душевой! – я поспешно прокричал ей вслед. – Там… там смеситель получше!

– Правда? Не замечала. Ладно, значит, у нас.

Интересно, моя морда покраснела хоть чуть-чуть? Или уже привыкла к постоянному вранью? Скорее, второе.

Придирчивый осмотр нашего отопительного хозяйства показал, что за время моих дурацких злоключений Грация потрудилась на славу. Всё, самое ценное, запрятали в укромные уголки; бесчисленное ремонтницкое барахло тщательно протерли и отряхнули, чем привели в пристойный для барахла вид; пол подмели, по меньшей мере, дважды – жестким и мягким вениками; нашу операторскую буквально вылизали до блеска. Титу Гнутию Балбусу практически не к чему было придраться!

Тут я ошибся.

Первое, что сделало появившееся вскоре у входа толстое, надменное существо мужского пола, облаченное в тяжелый кожаный плащ до пят цвета сырого тумана, – это нагнулось (сколь получилось, конечно), длинно мазнуло пальцем в перчатке по какой-то трубе, всмотрелось во взятую для визуального анализа пробу и драматически воскликнуло:

– Да мы, кажется, обнаружили… пыль!

После небольшой паузы я медленно повторил его наклон, но в другом направлении: к нижней широкой окантовке балбусового плаща. Провел по ней рукою, поднес ладонь поближе к глазам и с огорчением подтвердил:

– Она самая.

От подобной неслыханной дерзости господин Гнутий порядком оторопел и остался стоять с поднятой к багровому носу дланью, вдобавок заслонив своей серой тушей почти весь дверной проем. Толпившиеся за ним подчиненные не осмелились потревожить внезапный ступор своего начальства и лишь нестройно галдели за его окаменевшей спиной.

Мне пришлось взять инициативу на себя и любезным тоном предложить войти.

Балбус втянул губы, затем выпучил. Издал с их помощью громкое: «М-м-м-м-м-да-аа!» – ввиду натужного заикания мычащие согласные звуки намного превзошли по длительности гласное аканье. Сделал большой шаг вперед, резко остановился. Вперился в меня грозным взором трактирщика, подозревающего сильно пьющего клиента в неплатежеспособности. Поскольку негодный клиент почему-то не затрепетал от священного ужаса, в его сторону вытянули шею и шумно всосали ноздрями воздух. После чего зловеще прошипели:

– Мы чувствуем запах свежего перегара!

У меня на языке так и вертелись хорошие словечки для достойного ответа, но я промолчал. Как выяснилось, это тоже было ошибкой, ибо Тит немедленно перешел в наступление и за минуту вызаикал следующую фразу:

– М-м-м-молодой человек, я м-м-м-могу подать на вас ры-ры-ры… ра-ра-ра… Рр-рапорт!

– Ваше право, – вежливо согласился я, – но тогда извольте действовать строго по всей форме! Вызывайте подменного оператора, дежурный медицинский патруль и проводите официальное освидетельствование. Если оно не подтвердит наличие спирта в моей крови, то вам придется принести мне публичное извинение.

Несмотря на столь наглый блеф, я ничем не рисковал, ибо понимал, что Балбус не решится привести угрозу в исполнение. По причине, которую вкрадчиво озвучила неслышно подкравшаяся к нам Грациэлла:

– Господин Гнутий, а господин Гнутий… Позвольте заметить, что ваши люди едва держатся на ногах!

Тит уставился сначала на нее (оскорбленно), затем на своих пятерых мужчин – изучающе. Собственно говоря, изучать там было нечего: бравые «аварийные» молодцы все до единого находились в состоянии алкогольного опьянения средней степени тяжести. Привычном, как их промасленные комбинезоны.

– Ничего удивительного, – изрек, наконец, Балбус. – Мои люди устали! Они не рассиживают сутками на мягких диванах, как некоторые, а непрерывно двигаются! Приходят на помощь вот к таким, нерадивым, и в зной, и в холод! Климентий, сколько у нас сегодня было вызовов?

– И не сосчитаешь, начальничек, – старательно проговаривая каждый слог, ответил вислоусый опухший Климентий, моргая глазами, как заведенный. – Бригада прямо нарасхват! И на севере нужны, и на юге. И на востоке, и на западе…

Добросовестно перечислив основные стороны света, он попытался вспомнить дополнительные, не смог и заткнулся. Тит удовлетворенно покивал:

– Надеюсь, теперь в-в-в-вам всё понятно? Ну-с, ладно. С этим развязным юношей мы еще побеседуем при случае, а гры-гры-гры… Гр-ригорию Саблюнию на планерке непременно поставим на вид. Эй, парни! Живо проведите ры-ры-ры… рр-рыкогносцировку и займитесь делом! За старшего Парфений!

Пошатываясь и спотыкаясь, парни вяло разбрелись по весьма извилистым маршрутам. «Рекогносцировка по-гнутиевски» означала осмотр помещения на предмет выявления всего, что плохо лежит, с последующим незаметным утаскиванием. Судя по спокойному лицу Грации, на мало-мальски ценный улов ремонтным воришкам рассчитывать не приходилось.

Хотя, с другой стороны, очень даже возможно, что столь необходимый нам «блин» они спёрли из отопительного центра на улице Бутомия или на Юго-Западной – в итоге получается вполне логичный круговорот ворованных запчастей в городском хозяйстве. А украденное у нас поможет починить систему где-нибудь еще…

Балбус, потерявший ко мне интерес, принялся вовсю разглядывать наших дам, одна из которых весьма искусно строила из себя пай-девочку, а другая – пай-тетеньку. Снисходительно потрепав двумя пальцами Грациэллу по вспыхнувшей щечке, Тит переключил свое внимание на тихо стоявшую у фильтров Шурейру и поинтересовался, почему у той не обеспечено освещение солевого приямка.

Шушечка сразу же залопотала, запричитала, заныла… С несвойственной ей плаксивостью она принялась столь заунывно и нудно жаловаться на качество светильников в частности и на отсутствие их на складе вообще, что на нее замахали руками. Дождавшись тишины, двинулись было осматривать владения аппаратчицы, но в темноте одной ногой вляпались в мазутное пятно, другой запутались в проводах от агрегата для соединений-разъединений и поспешно вернулись на исходную позицию. К операторской.

– Почтеннейший Балбус, не желаете ли испить свежего чаю? – (просто невероятно, как быстро мученические интонации в голосе Шурейры изменились на медовые!) – В лаборантской всё давно готово. Там и светло, и тепло, и прибрано!

– Ну что ж… Ночь впереди длинная, можно слегка и подкрепиться, – милостиво согласился Гнутий и обернулся к Грации: – Вот мой очень ценный плащ – обеспечьте ему тщательную просушку в вентилируемой комнате. С контролируемой температурой. «Плечики», надеюсь, у вас есть?

– И даже плечи! – игриво отозвалась девушка и неожиданно для меня кокетливо хихикнула. – Будет исполнено, не сомневайтесь!

– Надеюсь. Я начинаю менять свое мнение относительно вашей смены с отрицательного на нейтральное…

Дав мавританке увести подальше это земное воплощение Спеси, я поднял сжатые кулаки, выставил средние пальцы и выразительно покачал ими перед собой. За спиной смешливо фыркнули и спросили:

– Шушечке-то за что?

– За типично бабский подхалимаж, – недовольно буркнул я. – Кстати, в твоей власти превратить упомянутую нейтральность в полную восторженность – стоит лишь составить компанию Титу в поддернутом выше колен халатике.

– Если тебе так этого хочется, то я подумаю. Меня с детства учили поступаться личным ради общественного – значит, хорошая репутация нашей смены ценится выше моей, женской. Обязательно подумаю! В процессе вентилирования и контролирования. Ладно, я почапала за вешалочкой.

С плащом в охапку Грация засеменила к раздевалке.

Ругнувшись про себя и о себе, я вперевалку двинулся к центру зала. Там закурил и остановился, уперев руки в бока.

Тоскливо мне стало, хоть волком вой, хоть павлином вопи. Всё угнетало и раздражало: неровные, осыпающиеся стены, трубы в грязных потеках, выбитые шашки пола, дебильное гудение воздуходува, клочья паутины, свисающие с погнутого кожуха… Ежедневная и еженощная тупая бестолковщина как в производственных отношениях, так и в человеческих. Напрасно я предполагал, что моя житейская универсальность поможет без проблем и переживаний здесь отсидеться пару-тройку лет – едва полгода вытерпел. Да и то благодаря встрече с одной чудесной девушкой.

Сверху донеслись лающие звуки невнятной перебранки, короткое сипение остатков выпускаемого пара, какофония падающего с небольшой высоты инструментария. Классическая ремонтная пьеса для разнокалиберных ударных и оркестра гаечных ключей от «17» до «25». Соло на молотке в исполнении Климентия, не иначе…

Что-то все чаще и чаще стало приходить мне на ум желание, которое словесно обозначалось нелицеприятным выражением «надо рвать когти». Причем именно в блатной стилистической окрашенности. Особенно после вчерашних угрожающих, но маловразумительных событий.

Убивать меня не собирались – это понял бы даже глупый Локис, узнай он о вечернем происшествии. Убить можно проще и надежнее, не говоря уже о так называемых «несчастных случаях». И профессиональных мокрушников нанимать вовсе не обязательно, достаточно одного опытного охотника на лесную дичь. А таковой среди бандитов имелся.

Тогда что? Хотели припугнуть? Очень похоже. Но к чему при ненужных свидетелях?

Бред, полный бред. Если… если только Грациэлле изначально не отводилась роль активной зрительницы. Дабы потом она не удивлялась моему поспешному исчезновению из городка и не начала излишне суетиться.

И, наконец, самое непонятное. Бегство нападавших по направлению к территории Учреждения. Хотя пришли они со стороны городской черты.

Я достал новую папируссу и прикурил ее от первой.

И Тимоний, весьма кстати свалившийся с крыши, меня беспокоил. Грация озабочена самочувствием Кербоса, а я – чудесным явлением родосского философа местечковому народу. В качестве своеобразного крещенского подарка. Со здоровьем у него всё в порядке, с умом и воспитанностью тоже. Я, конечно, не полагал, что он станет откровенно клеиться к моей напарнице, но в осторожном, продуманном оказании ей отнюдь не философских знаков внимания почти не сомневался. Хотя бы в целях возможного поселения в ее домике на оставшуюся часть зимы. Эдаким нахлебником-защитником. Грациэлла, напуганная происшедшим у гаражей, вполне могла клюнуть.

Я ошибся в который уже раз. Как рассказала девушка, этот Тимоний вел себя исключительно пристойно и ночью, и утром. Больше того: его буквально пришлось упрашивать разделить с хозяйкой немудреный завтрак. Похмелиться он так же не клянчил и, проглотив кружку не любимого Грацией черного кофе вместе с полудюжиной хрустящих рогаликов, засобирался в дорогу на привычные поиски питейных припасов. После нескольких секунд мучительного раздумья его всё-таки сердобольно пригласили погостить до конца января и попросили пока не возвращаться в шалаш на гараже. В ответ тепло поблагодарили и заверили, что злоупотреблять гостеприимством не будут.

Но всё это, в общем, мелочи. По-настоящему крупная проблема заключалась в другом.

Когда-то я дал слово. Честное слово офицера. И твердо держал его, несмотря на реальные опасности, явившиеся следствием этого поступка. Но прошло время, и неожиданно выяснилось, что мои нравственные устои напрямую зависят от веры в справедливость некоего дела, с которым помимо желания связал меня Рок.

А так быть не должно. Истинный аристократ не меняет своих моральных привычек из-за возникновения новых жизненных обстоятельств. Например, если ему сосед с глазу на глаз передаёт на хранение драгоценное кольцо, а затем внезапно умирает, не оставив завещания, то украшение обязано возвратиться к родственникам покойного. А при отсутствии таковых – просто остаться лежать там, где положено. В ларце или в шкатулке. Или в обычном комоде под старыми тряпками. Его нельзя использовать для личной выгоды ни при каких условиях.

А если воображаемое колечко было соседушкой похищено? А его бывший владелец – сам отъявленный грабитель? Который по совместительству служит префектом римской полиции?

Ужасно, знаете ли, тянет надеть на палец. А то и заложить в ломбард. При случае. «Где Рим, а где мы?», как сказал бы всё тот же Локисидис…

Многочисленные пятки и ступни буйно и невпопад загрохотали по рахитичной железной лесенке – создавалось впечатление, что сверху спускается обутая в подкованные сапожищи гигантская нетрезвая сороконожка. Привлеченная шумом, из-за энергощита выглянула Грациэлла.

– Принимайте работку! – крикнул тощий, остроносый этруск Парфений, тщетно стараясь в меня попасть своими косыми от природы и от самогона гляделками. – Можно разжигаться!

– Как вы быстро управились, – недоверчиво протянул я. – Меньше чем за четверть часа и разобрали задвижку, и отблинили, и собрали?

– Мы подобной хреновней не страдаем, этим ваши раздолбаи нехай завтра занимаются, – цветисто объяснил ремонтник и, наконец, встретился на секунду со мной взглядом. – Сами запороли арматурину, так пущай сами и чинят! «Блинок» поставлен на поворотном участке парового трубопровода. Там разболтать крепление было легко. И заболтить несложно.

– Вот оно как! Ну, тогда спасибо.

– «Спасибом», браток, сыт не будешь! И в карман его не положишь. Нам сейчас в Цыцы ехать – в ихней генераторской, что за психушкой, движок загремел – так не одолжишь ли подлиннее сальник? А то мы по всем углам искали-искали да не нашли…

Нет, что за народ в нашей Империи! Чудилы без перьев и только. Спереть, мол, у вас не удалось – может, сами отдадите?

– По такому вопросу обратитесь к руководящей в смене, – я солидно кашлянул и указал на Грацию. – Как она скажет, так и будет.

Парфений воровато оглянулся, затем сноровисто подгреб ко мне вплотную и, дохнув в ухо сногсшибательной смесью запашков недавно употребленной зубровки и собственных гнилых зубов, зашептал:

– Эта вреднючая девка ни в жисть не даст! Я имею ввиду из заначки. Жадна, словно жидовка, а не ромейка! Год назад мы здесь свищ один затыкали… ну и присмотрели за верстаком бесхозный обратный клапан. Двое наших орлов, Грыммий и Грызий, стали с этой стервозой заигрывать и по-всякому отвлекать, а третий орел, то есть я, поволок находочку к выходу. И что ты думаешь – углядела! Несмотря на то, что соколы наши ее усердно обжимали!

– Орлы…

– Ага, они самые. Так вот, стерва завизжала, отпихнула, укусила, вырвалась, подскочила, вцепилась! Как будто клапан сама родила. Пришлось спешно уматывать несолоно хлебавши, ибо на шум еще две сучки припожаловали и тоже разблажились, хуже некуда. Одна из них как раз нашенского королюгу сейчас наверху ублажает…

Второй была сводная сестра Шурейры беглая Полиния, понял я. Да, эта боевая троица могла успешно противостоять и не такой дохлой бригаде.

Очевидно, Парфений остро нуждался в сальнике, так как поспешно добавил:

– А мы тебя за то подогреем малость! Ахею Харонию Пию, наладчику нашему, родня жены из Колхиды целый бурдюк «жипитаури» привезла, так еще осталось не меньше трети. Вот закусить проблема!

Это как всегда. Но ведь и мы не без запасов.

– Увы, Грациэлла мне тоже не даст, – сокрушенно поведал я. – Из заначки, разумеется… Да не печалься, выручу! Пошли.

К полуночи ветер на дне нашего оврага заметно ослабел и лишь изредка взметал вверх вращающиеся облачка снежной пыли, которые быстро таяли на наших разгоряченных лицах. Обогнув здание с северного торца, мы оказались возле темной ремонтницкой. Подав знак обождать, я встал на выступ цоколя и, держась за стену одной рукой, другой вытянул из разбитой форточки намокшую подушку. И лишь затем сообразил, что лучше было вдавить внутрь.

Помедлив, я кинул ее широко зевавшему Парфению. Он суетливо схватил, ощупал и разочарованно констатировал:

– Не то.

И уронил подушку в сугроб.

– Подними! И подойди ближе! – прошипел я.

После чего оперся ладонями об оконную раму, откинулся назад до отказа, примерился и рывком забросил обе ноги в прямоугольное отверстие. Осторожно продвинул тело, стараясь не зацепиться одеждой, прогнулся и мягко спрыгнул на пол.

Зажег тусклый светильник, осмотрелся. Так, за собой ребятки не убрали – значит, назавтра и не обеспокоятся. Не до того будет.

Навесной замочек шкафчика Гаммия я вскрыл без проблем кухонным ножом. Сгреб со дна тряпье и увидел три или четыре толстых сальника. В свежей смазке и уложенных кольцами.

Я аккуратно вытянул один из них и завернул в обрывок газеты. Плотно прикрыл дверцы, вставил в отверстия дужку замка и резко на нее нажал. Услышав характерный щелчок, довольно улыбнулся.

Если Филиппий и вспомнит, сколько там лежало, то наверняка подумает на кого-то из своих. Я вне подозрений. Вот уж, действительно: сначала ты работаешь на репутацию, потом она на тебя…

Подобное же рассуждение пришло мне на ум и тогда, когда я доставал из морозильного ларя сычиевскую ветчину и сало. Впрочем, отрезано мною было всего четыре ломтика.

Осталось рассовать подобранные со стола остатки хлеба и обрезки сыра по карманам и за пазуху, потушить огонек и выйти точно так же, как и вошел. Это получилось не в пример проще: подоконник оказался отличной стартовой площадкой.

Подушку я обнаружил висящей на «г» -образной оконной рукояти, а самого Парфения – на корточках возле солевого бункера: он с вожделением смотрел, как румяный, жизнерадостный Ахей Хароний расставляет на отсыревшей фанерке фиалы с битыми краями. Сморщенный кожаный бурдюк болтался у Пия за спиной на двух лямках.