Текст книги "Спам"

Спам
Михаил Омельченко

© Михаил Омельченко, 2017

ISBN 978-5-4485-5835-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В последнее время я все чаще задавался одним вопросом: правильно ли я поступил? Необъяснимое навязчивое желание хоть что-то изменить в своей привычной, накатанной и потому пустой жизни – как зуд, избавиться от которого хочется простым и естественным движением. Беда лишь в том, что одно спонтанное решение может запросто повлечь за собой череду закономерных событий и необратимых последствий.

Необратимых? Ну да. Во всяком случае, теперь я не представлял, как выбраться из дурацкой ситуации, в которой оказался. Или, если быть более точным, сам себя и загнал.

Черновик был готов. Неожиданная для всех, безумная идея, захватившая меня, наконец-то обратилась в конкретные слова и прочно легла на бумагу. Теперь рукопись можно было подержать в руках, перелистывая в поисках ошибок. Или отдать кому-нибудь на суд, справедливый или не очень. А еще ее можно было сжечь, глядя, как прахом идет работа нескольких месяцев. Какая разница, ведь то, что в итоге получилось, все равно вызывало у меня какие-то неправильные, странные чувства.

Постепенно обрастая собственной плотью, книга все больше становилась похожей на цветастое лоскутное одеяло, где каждый кусок воспринимался по отдельности. Я прекрасно помнил, как и когда каждый из них был написан, вполне внятно мог объяснить, что переписывал и почему. Но все фрагменты по непонятной причине существовали сами по себе, не желая соединяться в целое. Любые ухищрения в попытках придать тексту общую структуру и естественную, на мой взгляд, форму неизменно заканчивалось крахом. Текст перекашивался и начинал жутко раздражать. Потом приходилось все исправлять, тратя немало усилий, чтобы восстановить если не прежний, то хоть какой-то порядок. Только от мыслей о швах и стежках избавиться было невозможно. Казалось бы, убери лишнее и вставь недостающее…

Первое время я считал, что это всего лишь сомнения. Естественные сомнения автора, который с самого начала следит, как задуманное им растет и меняется. И не просто меняется – оживает, а для правильной оценки мне не хватает только одного – свежего взгляда со стороны.

Но чем глубже я вникал в собственную писанину, тем больше убеждался, что упустил нечто важное. В какой-то момент я был готов вернуться к изначальной идее, и все переписать, пока не понял, что дело вовсе не этом.

Я всю жизнь занимался только переводами и привык иметь дело с уже написанными книгами. Хороши они были или плохи, но они были окончены, признаны и не требовали от меня особого осмысления. Я брал готовый текст и не отступал от него ни на шаг. Писал то же, но другим, понятным и близким мне языком.

А тут с нуля нужно было все создавать самому, и одной только идеи для этого было маловато. Детектив? Хорошо. Есть герой? Хорошо. Драки, перестрелки – хорошо. Но как это оживить и сделать интересным?

Я был уверен, что, возьмись за эту идею кто-нибудь другой, он бы точно выжал из нее все. Мне же чего-то не хватало. Воображения, писательского опыта и даже простых слов, без которых, как ни крути, выйдет такая несуразица, фальшивая и нелепая, что самому будет и стыдно и тошно. А мне-то хотелось большего. Мне хотелось всех их заткнуть.

И первые страницы отправились в мусорное ведро. Простенький детективчик, легко задуманный, в итоге оказался неподъемным камнем. Настоящей глыбой, к которой я даже не знал, как подступиться, не то что сдвинуть.

Но сдаваться не хотелось. Сдаваться было унизительно и стыдно. И что же я сделал? Сбежал. Вместо того чтобы найти выход, наспех собрал вещи, наплел Анне какой-то ерунды и умотал на съемную квартиру. Муки творчества? Черта с два. Я просто струсил. И до сих пор ищу себе оправдание.

А куда было деваться? Работе мешало все, и все раздражало. Шум, звонки, и в особенности это постоянное чужое присутствие. Присутствие человека, который все время от тебя чего-то ждет. И не каких-то великих свершений, а того, что ты сейчас, сию же минуту, вынесешь мусор.

И так изо дня в день. Каждый день. Я словно спал, и из этого сна хотелось поскорее вырваться. Но наступало чертово утро, и все повторялось. Все, вплоть до мелочей. С убийственной точностью. И чего было ждать от такого дня? Ничего. День уже был обречен на то, чтобы закончиться той же пустой страницей. Или жиденькими строчками, если, конечно, повезет.

В итоге я потерял уйму времени, не зная, что делать. А переехав, получил всего лишь небольшую отсрочку. Я это хорошо понимал и взялся за дело с особым усердием, не отвлекаясь ни на что. Да тут и отвлекаться было не на что: пустая квартира, голые стены и две дорожные сумки с вещами. Сумки, которые я привез с собой и которые стояли в углу, у окна, напоминая, что я здесь ненадолго.

Ненадолго меня и хватило. Все закончилось раньше, чем я думал. Запал иссяк к концу второй недели, а дальше пошло по наклонной. Я все меньше писал и больше читал, пытаясь что-то нащупать. Но, как часто бывает, решив одну проблему, ты создаешь себе другую, с которой тоже, хочешь не хочешь, нужно что-то делать. Здесь было, конечно, комфортней, но мне опять чего-то не хватало.

А ведь будь у меня дома кабинет, все сложилось бы, наверное, по-другому. И не пришлось бы мыкаться по углам. Уж я бы обставил его так, что и выходить бы не хотелось…

А что? Найти в интернете фотографии известных международных террористов и преступников помельче – совсем не проблема. Добавить к ним газетных вырезок с подходящими заголовками. А еще лучше раздобыть хорошую подборку криминальной хроники по громким преступлениям. Разложить и развесить их повсюду. На полках форсайты-флеминги-конандойлы и, конечно, яркие глянцевые альбомы всевозможного стрелкового и холодного оружия.

Простые книги и настоящие фетиши. То, что можно прочесть или взять в руки и подержать. Привыкнуть как следует и даже прицелиться, чтобы проклятое воображение сработало наверняка, без осечки, – дорисовало руку того, кто держал это оружие до меня. И цель. Живую.

Мне нужна была «порода». Или что-то в качестве таковой. То, из чего будут появляться слова. Точные и острые, живые и настоящие. Такие, чтобы зацепили. Не хуже чужих, но свои собственные. А пялиться часами в чужие книги ради единственной мысли, которая, так и не оформившись, ляжет кверху лапками, как прошлогодняя муха за створкой окна в пыли и паутине, было невыносимо.

Мне оставалось только одно. Чтобы хоть как-то подстегнуть себя и получить свежую порцию эмоций, я две недели подряд наливался купленной впрок водкой. Стопка за стопкой, почти по часам, как лекарством. Не ради удовольствия и не от безысходности. А только для того, чтобы поддержать в себе это странное обманчивое состояние, в котором сознание непривычно меняется, раздвигая прежние рамки, и с души словно снимается груз условностей и внутренних табу.

Правда, в таком состоянии можно было запросто сбиться с нужной мысли и выйти далеко за пределы предписанной реальности. После чего уже на трезвую, когда алкоголь отступал, приходилось садиться и вычеркивать лишнее. Слово за словом выбираться из дебрей весьма сомнительных и потому не нужных жизнеописаний. Это было не легче, чем написать все с нуля, и отнимало столько сил и времени, что хотелось все бросить. Но это означало признаться в своей творческой несостоятельности, а на такое я был не согласен.

Возможно, все мои проблемы были связаны с тем, что я выбрал не ту тему. И писал о том, о чем имел лишь поверхностное представление. Но, как бы то ни было, столкнувшись с очередной проблемой и бросая в сердцах работу, я, выждав немного и остыв, опять к ней возвращался. Снова и снова, сцена за сценой, до самого финала.

Я закончил книгу три дня назад. Точнее, закончил черновик, но это все равно означало, что мне больше нет нужды корпеть над сюжетом, изо всех сил стараясь выжать из него еще хоть что-то. Все было высчитано, выверено и перепроверено не раз. События были взаимосвязаны и последовательны, а герои действовали в полном соответствии с ситуациями, в которых оказывались. При этом они имели каждый свои четкие индивидуальные черты и были вполне узнаваемы.

Но едва я начал перечитывать первый абзац, написанный три-четыре месяца назад, как сразу понял: ничего я не закончил. То, что в свое время казалось довольно удачным и интересным, теперь выглядело неубедительно и несерьезно. Сцены были банальными и чуждыми. В них чего-то не хватало. Герои жили не собственной жизнью, а будто чего-то ждали от меня.

Я не знал, как решить проблему, но и оставить все как есть тоже не мог. Поэтому третий день маялся, тупо глядя в потолок или перелистывая книгу в поисках того, что сдвинуло бы дело с мертвой точки. В конце концов, я просто засыпал…

***

Было уже темно, когда раздался телефонный звонок, вырвавший меня из небытия. Неожиданный и потому особенно неприятный. Спросонья я даже не подумал, кто это может быть. Машинально взял трубку и тут же пожалел об этом.

– Глеб?

Голос я, конечно, узнал, и ничуть ему не обрадовался. Нужно было сразу бросить трубку. Но что-то во мне не сработало, видимо, от резкого пробуждения, и я хрипло буркнул:

– Вы ошиблись.

Сбросив звонок, я посмотрел на часы. Было двенадцать минут девятого. Я включил торшер, откинул одеяло и, зевая и потягиваясь, сел. На полу валялась «Алхимия слова» Парандовского, которую я, видимо, штудировал перед сном. Точнее, читал, чтобы не уснуть раньше времени. Падая, книга захлопнулась, и сказать теперь сходу, на чем я там остановился, было затруднительно.

Тут же перезвонили. Не было особой нужды проверять, кто именно, но я, конечно, не удержался и глянул. Лаконичное «Антон» говорило само за себя.

Этот звонок был из другого мира, который не желал оставлять меня в покое и даже здесь настойчиво напоминал о себе. Я посидел немного в неприятном со сна желтом полусвете, постепенно приходя в себя и размышляя над тем, что же ему на самом деле нужно и сколько еще все это будет продолжаться. Я думал об этом минут пять, не меньше, но так и не нашел ответа, который бы мне понравился и при этом не выходил бы за рамки действующей реальности.

Конечно, ему было нужно только поговорить. Но этот разговор в любой момент мог пойти по чужому, незапланированному мной сценарию, а к этому я сейчас был совершенно не готов.

Отложив телефон и глубоко вздохнув то ли со сна, то ли с досады, я разыскал на столе среди бумаг пульт и включил старый обшарпанный телевизор, который перетащил из кухни. На экране появился тип в мятой шляпе, сдвинутой на затылок, который сосредоточенно копался в вещах, явно ему не принадлежавших. Жменя чего-то вызывающе кружевного в одной руке и розовое скромное – в другой. Видно, что последнее интересует его больше, хотя и непонятно почему. Ну и кто он, маньяк или детектив? После небольшой паузы добыча полетела в корзину, а на грубом лице отразилось явное разочарование. И все стало на свои места.

Сцена была откровенно так себе. Такая, что я вряд ли бы стал описывать нечто подобное в собственной книге. Но во мне что-то сработало. Что-то на уровне подсознания. И большой палец рефлекторно задергался в поисках кнопки авторучки, которую я только что видел где-то на столе.

Сон как рукой сняло, и сразу вернулось настроение. То, которое меня нечасто баловало, а в последнее время и подавно. Это трудно было с чем-то спутать и грех упускать. Грех и настоящее расточительство.

Сдвинув одеяло в сторону, чтобы не мешало, я взял ручку, листок из тетради в клетку и, подложив для удобства книгу, принялся записывать. Все, что происходило на экране.

Начав с простого описания сцены, как обычно, я стал дополнять ее собственными комментариями и новыми, даже для себя неожиданными смачными подробностями. Это у меня всегда неплохо получалось, особенно когда приходилось переводить что-то совсем уж скучное и примитивное.

Стараясь поспеть за мыслью, я набрал такой темп, что слова сами собой нещадно сокращались, буквы коверкались и оставалось только надеяться, что потом все это можно будет разобрать.

Вышло что-то около страницы. Ерунды, конечно. Это был преимущественно мусор, который я и не думал куда-нибудь втискивать. Но это было хоть что-то. Во всяком случае, больше, чем я сделал за весь сегодняшний день. Да и за вчерашний, если честно.

А сцена уже сменилась, и теперь мой подопечный с удивительной покорностью принимал размашистые зуботычины от лысого здоровяка, появление которого я за писаниной пропустил. Не иначе, как за то самое бельишко.

Нет, ну кто так бьет? Разве так бьют? Как будто не убить хочет, а, наоборот, в чувства привести. Замах. Удар. Замах. Удар. Я за это время зевнуть успею. А этот?..

Я ждал, рассчитывая повторить свой творческий подвиг, но почувствовал, что настроение уходит, а вместе с ним и мысли, и вздохнул. Все, приехали. Было желание запустить чем-нибудь о стену. Для разрядки.

Давно я заметил, что если как следует разозлиться, то работа идет куда веселей. Никаких лишних мыслей. А те, что есть, четкие и внятные. Достаточно внятные, чтобы с ними можно было работать. Но как управлять всем этим, я понятия не имел.

Я уже взял пульт, но, покрутив его в руках, просто переключил канал. Ну, разобью я его вдребезги, и что это изменит?

Сам виноват. Привык выезжать за счет других. Привык подсматривать и подражать. Настолько привык, что разучился думать сам и смотреть на вещи по-своему. Увяз в этом и даже перестал получать от увиденного и прочитанного удовольствие. Начал искать в чужом слабости и ошибки. А ведь сам до сих пор даже на такое не способен.

Новости, музыка, реклама, детская передача, снова музыка. Я смотрел все подряд и щелкал пультом сразу, как только до меня начинал доходить смысл увиденного. Дальше. Дальше. Дальше. Этот калейдоскоп действовал на меня гипнотически, но круге на третьем я понял, что пора бы остановиться.

Это были новости экономики. Ведущий, мужчина лет сорока, – в деловом костюме, живое воплощение образа успешного бизнесмена, – стоял у какого-то графика и водил руками, так что происходящее на экране сильно смахивало на прогноз погоды. По крайней мере, линии графика в целом соответствовали перепадам температуры, которые случились за последние, ну, скажем так, недели две. В общей динамике и конечном направлении. По большей части вверх.

Хотя про погоду там, конечно, не было ни слова. Мужик открыто и без затей делился секретами доступного счастья. Как быть богатым, успешным, жить на широкую ногу и ни от кого при этом не зависеть. А это, черт побери, очень здорово – ни от кого не зависеть. Оказывается для этого не нужно ничего делать, только купить и продать. Зато какие перспективы на будущее. Просто сказка. Тебе бы пылесосы продавать, мужик. В супермаркете.

Я не люблю чужие советы. И неважно, из какой области и от кого они исходят. Но сейчас честно попробовал вникнуть в суть того, о чем шла речь. Наверняка это были вещи не просто логичные, но и научно обоснованные, подтвержденные какими-нибудь формулами и расчетами. Ведущий говорил довольно убедительно, и чувствовалось, что он неплохо разбирается в теме. Но надолго меня не хватило. Через минуту стало невмоготу, и, плюнув на все, я отправился на кухню – размяться и вдумчиво перекусить. А потом я собирался еще немного поработать.

Чайник, расписанный крупными красными цветами, я поставил греть на плиту. Потом достал из холодильника масло, сделал бутерброд и стал у окна, прислушиваясь, как потихоньку начинает закипать вода.

Сумерки давно подмяли под себя двор и окрестности, так что за окном ни черта было не разобрать. Только горевшие окна дома напротив и силуэты там, где шторы были не задернуты.

Уныло, но отсюда и днем вид не лучше. Ни деревьев, ни кустов, ни клумб с цветами. Ничего, что сделало бы пейзаж за окном привлекательным. Одни пучки колючего сухостоя да заросшие сорняком песочницы, которые уже давно приспособили под свои нужды домашние питомцы. А еще уродливые конструкции, сваренные из остатков водопроводных труб и растрескавшийся, как необожженная глина, асфальт. И все выглядит так, словно строительный мусор отсюда не вывозили, а притоптали, кое-где присыпав землей. Мертвой землей, на которой дома, как и люди, в этом городе держат дистанцию, чтобы оставаться друг от друга подальше.

Тем, кто здесь живет, плевать на вид из окна. Все привычно. Двор как двор. Такой же, как все, абсолютно такой же. У этих людей другие заботы. Каждое утро вставать ни свет ни заря и мчаться, может не позавтракав, на работу на другой конец города, заражаясь по пути – в пробках и в толпе – новым, пока еще не изученным вирусом остервенелого пофигизма и молчаливо выплескивая на других негатив. А потом весь день изображать высокий дух корпоративного единства, как будто нет в этой жизни ничего более важного, чем делать работу, глобальный смысл которой вряд ли кто-то может себе объяснить.

И ради чего? Ради чего все это? Чтобы перевернуть этот мир? Или сделать его хоть чуточку лучше? Черта с два. Главное, выложившись по полной и вернувшись поскорее домой, иметь возможность слопать долгожданный гидрогенизированный ужин и такой-же по содержанию любимый сериал. Отличный вечер, если не думать, что наутро все повторится. Все, вплоть до мелочей.

Меня даже передернуло, и хорошо, что чашка, которую я держал в руке, была уже пустой.

***

«Он стоял на темной лестнице, на фоне чуть светлого окна, ожидая, что вот-вот на него набросится убийца. Страх тяжелыми волнами постепенно заполнял все его сознание. Он был напряжен».

Он. Был. Напряжен. Я поймал себя на том, что, сгорбившись и прикусив нижнюю губу, смотрю в одну точку на стене и в такт словам щелкаю кнопкой авторучки. В точности, как одна всемирно известная лабораторная крыса, которой в мозг, в «центр удовольствия», вживили электрод. Кончила она, между прочим, скверно. Потому что только и делала, что жала и жала на чертову кнопку, пока не померла. Жала снова и снова, забыв про сон и про еду. А под конец, наверное, и про то, что она крыса.

Черт. Я облизнул губы и бросил злополучную ручку на стол от греха подальше. Так ведь и самому слюну пустить недолго.

Страница была почти исписана. И больше чем наполовину исчеркана. Я чувствовал, что здесь нужны какие-то другие слова, но никак не мог их подобрать.

А что если вместо «чуть светлого окна» написать «едва различимого оконного проема» или даже «едва заметного»? И не «страх» заполнял, а «паника»?

Я взял ручку и осторожно, кое-как втискивая слова между строк, все записал. Прочел. Ничего вроде бы не изменилось. Зачеркнул, постепенно раздражаясь, весь абзац, и переписал его заново, пытаясь таким образом нащупать ускользающую ниточку. Но проклятая мысль, нет чтобы поддаться хоть чуть-чуть, вообще повела себя дальше как пьяный паровоз: сбавила ход, неуверенно вильнула и… И благополучно сползла под откос. Похоже, что на этот раз уже окончательно.

Смятый лист полетел в угол, а я, чертыхнувшись, откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди и, наверное, в стотысячный раз уставился в стену.

Господи, ну когда же я закончу эту сцену? Сколько можно? Третий день бьюсь – и все на одном месте. Пишу, что в голову взбредет, а результата ноль, просто уму непостижимо.

Нет, так дело не пойдет. Тут нужно как-то по-другому. Тут нужно, в первую очередь, понять, что в этой чертовой сцене вообще должно произойти.

Ну, вот он стоит. Так? Так. Стоит и ждет. Ладно, пусть стоит. Мне не жалко. Я даже не против. Вопрос в том, чего он там стоит? И чего, собственно, ждет? Когда на него набросятся? Когда по башке долбанут? Он у меня что, идиот?

Ладно. Пусть. Раз по-другому нельзя, то оставим это пока. Как есть. За скобками. На потом. И подумаем о другом. О том, что сама сцена здесь может быть не к месту.

Я собрался было отмотать историю назад, чтобы понять, зачем мой героический герой приперся на эту чертову лестницу и в этот дом, и действительно ли это для него важно. И почувствовал, как опять стало расползаться мое проклятое лоскутное одеяло. Знакомое и, как больной зуб, неприятное ощущение.

Все плохо. И даже хуже. Скучно. Стал бы я сам такое читать? Просто так, для удовольствия, как в детстве Конан Дойла или Жюля Верна? Да черта с два. И вовсе не потому, что сам все написал. А потому что неинтересно. Понятно, что не хватает подробностей. Подробностей и каких-то мелочей. Но вот каких?

Всем уже ясно, что он сейчас получит. И даже не просто получит, а хорошенько огребет. А он у меня, как на вокзале, стоит и не чешется. Как будто погреться зашел. Вот в чем проблема. Он ведь там не просто стоит и не просто чего-то ждет. Он знает, что в любой момент может погибнуть, и, значит, должен что-то чувствовать. А у меня он уже мертвый. И вообще там все какое-то мертвое. Так, что даже самый занюханный подъезд этого города интересней, живей моего. Почему? Да потому что настоящий!

Где его настоящие, обостренные до предела чувства? Где ощущение страха? Где вонь подъезда? Где треснувшее в форточке стекло, и голодная кошка, что ночевала здесь вчера? Нету! А ты, конечно, надеешься, что читатель сам дорисует по своему вкусу и представлению все, чего здесь не хватает. Или, может, не знаешь, как это правильно и правдоподобно описать?

А ведь есть еще умирающая старуха в квартире этажом выше, которая тебе чуть знакома. И она, и ее непутевый сын, который приходил к ней днем просить денег и ушел ни с чем, злой. Видишь след от ботинка на стене?

Этот мир не настоящий, но в нем тоже живут люди. Сотни, тысячи прошли по этой лестнице, через это самое место, и каждый оставил след. Пусть даже невидимый. Ты это видишь. А читатель? Как ему все это передать? Чтобы сцена ожила и любой бы мог в нее поверить? Поверить в то, что происходит это все в его собственном подъезде. Ну, или, на худой конец, в соседнем.

Я покряхтел и стал поправлять подушку, устраиваясь поудобнее. Наверное, мне все-таки нужен план. Подробный, правильный, исчерпывающий. Такой, чтоб сначала все выверить, взвесить, просчитать. И сразу туда по свежим следам всех этих кошек и старух, пока не очухались. Все, что нужно и без чего нельзя. А потом уже вылизывать каждую сцену до мозолей на языке. Но так, чтобы ничего не потерялось. Чтобы от первоначальной задумки уже ни на шаг. Ни в чем и ни под каким предлогом.

Как писал Флобер? Делал план, точный и скрупулезный. Такой, что выходил у него сразу почти что черновик. Увесистый, объемный и основательный, от которого, если и захочешь, не отступишь. Или вот, к примеру, Ибсен. Этот, рассказывают, гулял себе обычно в одиночестве, гулял, а вернувшись домой, записывал все на листочки. Все, что в голову приходило. И сцены, и диалоги, и характеры героев, каждую мелочь. Листочки эти он складывал по отделениям в специальную шкатулку и начинал писать только тогда, когда шкатулка полностью заполнялась. А Руссо вообще все держал в голове. И за стол садился, только когда произведение было уже готово. Он только переносил выношенные мысли на бумагу.

Все это, конечно, здорово и даже замечательно, но что делать мне? Начинать сначала? Записочки складывать? Или как Руссо? Нет, такие методы мне точно не по зубам.

А что еще хуже, какая-нибудь мелочь в самый неподходящий момент обязательно помешает и отвлечет внимание. Вроде мигающего красного огонька на передней панели нетбука. Умная техника не могла позаботиться о себе сама, и это означало, что нужно все бросить и срочно найти зарядник. А ведь сейчас самое время работать, подумал я с тоской, и оглядел комнату.

Нет, тут не записочки нужно собирать и не прогулки устраивать, а просто заставить эти бестолковые химические элементы в голове соединиться во что-то конкретное. В то, чем я буду гордиться, а остальные, несомненно, восхищаться.

Но как их заставить, если даже отдельный звук вроде скрипнувшей где-то за триста мегапарсек от моих барабанных перепонок двери или невнятного бормотания за стеной помимо воли заставляет напрягать слух. И ради чего? Только чтобы убедиться, что не почудилось.

Отвлекся на секунду, глядь, а образы и слова, собранные с такой кропотливостью, будто это канонический витраж, уже рассыпались кучей разноцветного битого стекла. И попробуй собери, как было. Хоть пальцы в кровь изрежь, но то мимолетное и легкое, что зацепило тебя однажды, не вернется уже никогда.

Здесь действуют совершенно необъяснимые с точки зрения здравого человека законы. Готье, к примеру, умудрялся писать в типографии, под шум работающих станков. И кто знает, может, именно их лязг, не похожий на звон благородных шпаг, высек автору бесценную, долгожданную искру. Во всяком случае, именно там родился знаменитый «Капитан Фракас».

Только я ведь не Готье и не Флобер. Мне, наверное, больше подошла бы пустыня или полюс. А еще лучше забраться в какую-нибудь нору, как монах отшельник, и не вылезать из нее до тех пор, пока все не будет сделано как надо.

Я так увлекся этой мыслью, что оставил на время поиски и представил себя самого. Вконец одичавшего, в каком-то тряпье и жутко заросшего, но при этом самозабвенно скребущего при свете лучины огрызком карандаша на клочке пожелтевшей бумаги вселенские откровения.

Хотя… Наверное, жутко тоскливо сидеть в земле, как какой-нибудь крот, и света белого не видеть. Без глотка свежего воздуха и без куска, опять же, свежего хлеба. Не говоря об элементарных удобствах. И это в наше просвещенное и цивилизованное время! Нет, мне такие крайности, пожалуй, ни к чему. Уж лучше я найду другой, более гуманный способ заставить себя плодотворно работать. В конце концов, чем мое нынешнее затворничество отличается от жизни в той же норе? По сути, одно и то же.

К тому времени как зарядник нашелся, мысль о норе так крепко засела в голове, что мне ничего другого не оставалось, как добросовестно все записать. Даже, несмотря на то, что пока я не поставил последнюю точку и не положил лист на стол, где он был уже далеко не первый, меня не покидало ощущение, что все это зря.

Я собирал эти бесконечные «скорочки» – листочки размером с ладонь – в надежде, что хоть что-то да пригодится. И упорно продолжал убеждать себя, что это тоже работа, и работа немалая. Но разве себя обманешь? Эти кусочки грели душу все меньше и меньше, почти не оставляя надежды, что будет с этих моих потуг хоть какая-то польза.

Как-то само собой получилось, что я включил нетбук и запустил почтовый клиент. Не то чтобы я ждал каких-то писем или собирался еще поработать. Я знал, что сегодня все равно не напишу ни строчки. Просто спать не хотелось, а о том, чтобы снова вернуться к оставленному на темной лестнице герою, не могло быть и речи. Рядом не было никого, кто мог бы упрекнуть меня в малодушии и заставить работать, а с самим собой я уже давным-давно договорился.

***

Пришло три письма. Немало, учитывая, что обычно у меня столько и за неделю не набирается. Только было бы среди них хоть одно стоящее.

Ну чем, к примеру, меня могут заинтересовать «крупные поставки из КНР»? Что значит «крупные», и почему именно из КНР, а не просто из Китая? Дешевые трюки неумелых продавцов. Думают, что от трех этих букв в моей душе что-то непременно должно перевернуться. Так вот, дорогие, ничего не перевернулось, а равно не затеплилось и не шевельнулось. Я стер эту хрень сразу и без сожаления, догадываясь, что ждет меня в следующем письме. И не ошибся. Некая Юлия, за «смешные», по ее мнению, деньги предлагала «совершенно замечательные часы» – реплику одной весьма известной в мире элитных хронометров фирмы. Плевать. Часов я все равно не носил. С тех пор, как купил свой первый мобильник.

Все это был спам – современный высокотехнологичный мусор, которым интернет уже буквально завален. А что будет дальше? Его объемы наверняка будут только прибывать, скрывая под собой то, что можно считать хоть сколько-нибудь полезным.

Удивительно, сколько сил и средств человечество потратило на создание того, что с чистой совестью можно назвать грандиозным и по-настоящему безграничным. И как бездарно теперь оно это свое достижение использует.

А ведь было время, когда само слово «спам» не имело никакого отношения не то что к интернету, но и к письмам вообще. «Ветчина со специями» – вот что буквально оно означало.

История этой, с позволения сказать, «еды» началась в далеком 1937 году, когда одна американская фирма, «HormelFoods», выпустила колбасный фарш, изготовленный из скопившегося на складе неликвидного мяса «третьей свежести». Понятно, что сами американцы были от такого продукта не в восторге и мистеру Хормелю, главе компании, пришлось как следует попотеть, чтобы пристроить свой товар. Зато куда! Благодаря его стараниям консервы стали поставляться в военные ведомства и на флот, а во время Второй мировой войны оказывались в рационе не только американских, но и союзнических войск.

Возможно, со временем значение этого слова и сошло бы на нет, но в новой истории оно получило мировую, без преувеличения, известность. В своей культовой книге «1984» Джордж Оруэлл буквально увековечил «розовые кусочки мяса», создавая у читателей всего мира прочную ассоциацию «спама» с чем-то отвратительным и неизбежным. Он, конечно, знал, о чем писал.

Окончательную же судьбу слова «спам» определил случай, произошедший в 1993 году. В одну из конференций компьютерной сети Usenet – прототип современных чатов и форумов – администратором, по ошибке или намеренно, было отправлено две сотни сообщений-близнецов, чему негодующие собеседники очень быстро нашли подходящее название. Неудивительно, ведь предпосылки для этого уже были. И теперь понятие «спам» неразрывно связано и с интернетом, и назойливыми электронными сообщениями. Стоит отметить, что продукция Хормеля выпускается в Соединенных Штатах и по сей день, и в рекламе, понятное дело, не нуждается.

Анонимные непрошеные массовые рассылки электронных сообщений – аналог бумажной рекламной корреспонденции, которой до сих пор набивают обычные почтовые ящики, рекламируя какой-нибудь товар или услугу. Главное – донести информацию до максимального числа адресатов при минимальных затратах. Интернет подходит для этого идеально. Он безграничен, а значит, безгранична и его аудитория. Он дешев, и поэтому спам на сегодняшний день самая эффективная реклама, на которую есть спрос и которая сама по себе уже является неплохим бизнесом.

Важен ли при этом состав аудитории? Ее интересы или предпочтения? Вряд ли. Спамеры рассылают огромное количество сообщений, наживаясь на тех, кто им отвечает, все чаще даже не преследуя ни рекламных, ни коммерческих целей, а используя свои рассылки для накручивания счетчиков посещения на сайтах, проведения фишинговых атак и распространения вредоносных программ.