Текст книги "Между молотом и наковальней. Из хроник времен XIV века"

9

Корабль c митрополитом Пименом пересек Великое море, добрался до Синопа и повернул на запад вдоль гористых пафлагонских и вифинских берегов, которыми уже почти пятьдесят лет владели турки и пасли там отары овец и коз.

Миновав маяк Искресту, вошли в Босфор, а через некоторое время показался тяжелый и одновременно воздушный купол огромного храма. Пимен не раз видел его, но всякий раз поражался его величию и красоте. Не зря Юстиниан, обойдя собор, изрек: «Соломон, я превзошел тебя». Царьград с высоты птичьего полета напоминал голову орла, у которого вместо клюва темнели развалины акрополя, а вместо глаза – комплекс строений Святой Софии[28]28
  На месте которого построили дворец Топкапы.


[Закрыть].

Несмотря на упадок, империя держалась молитвой и крепостью духа. В ее столице бурлили: церковные и политические дискуссии сменяя одна другую. Теологические и государственные вопросы обсуждались здесь прямо на улицах, рынках и площадях с горячностью, поражавшей чужестранцев. Путешественники из Западной Европы и Востока с нескрываемым изумлением сообщали, что этот город полон ремесленников, воров, поденщиков и нищих, но сие еще полбеды. Хуже то, что все они – словно богословы обсуждают церковные вопросы словно профессора Сорбонны иди Болонского университета. Католики с трудом выносили такое, считая дискуссии о вере исключительно уделом клириков. Здесь же, коли обратишься к меняле с просьбой поменять дукаты[29]29
  Дукат – золотая монета Венеции.


[Закрыть] на безанты[30]30
  Безант – золотая монета Византии с изображением императора.


[Закрыть] или наоборот, то тот ни с того ни с сего тебе расскажут вам, чем Бог-Сын отличается от Бога-Отца. Если вы поинтересуетесь у булочника ценой на хлеб, то он начнет доказывать вам, чем Сын по своей природе меньше Отца, будто не слыша вопроса. Если, истомленные жаждой, вы закажете в таверне кувшин красного фракийского, то вам сообщат, от кого исходит Святой Дух – от Бога-Отца или от Отца и Сына. У мусульман, посещавших сей город, голова шла кругом, и они полагали, что попадали в загробный мир, который представлял собой смесь ада с раем, если такое возможно. Город Константина нельзя было ни понять, ни постичь. «Не заговаривайте здесь ни с кем, иначе вы пожалеете о том», – писал посетивший его путешественник. Впрочем, греки воспринимали религиозные диспуты не как праздное философствованье, считая что от ответов на вопросы веры зависит спасение или гибель души, важнее чего нет для христианина. Несмотря на свою горячность, византийцы, называвшие себя ромеями, то есть римлянами, на удивление терпимо относились к инакомыслящим. Здесь не существовало ничего, подобного западной священной инквизиции.

В Константинополе творили светлейшие умы человечества, постигшие мудрость древней Эллады и строгую прелесть аттической речи, на которой давно не говорили, но писали. Употреблять «народный» (новогреческий) язык при сочинительстве считалось невежеством. Противиться очарованию «Нового Рима» было невозможно, и его население обитало в постоянном ожидании чуда, но одно поколение сменялось другим, а ничего не изменялось. Люди проваливались в пропасть вечности, не дождавшись откровения свыше.

К несчастью для Пимена, в Царьград уже прибыл Киприан митрополит Малой Руси и Литвы. Встревоженный сообщением Сергия Радонежского, он поспешил сюда и опередил своего соперника. Одна беда порождает другую – вскоре пришло известие о смерти великого князя Дмитрия Ивановича, на защиту которого Пимен все же уповал, несмотря на настоятельное требование того не ездить к грекам. Московский государь не слишком благоволил к своему святителю, но за ним тот был как за каменной стеной.

Теперь митрополит Великой Руси совершенно отчетливо осознал, что оказался в западне, тем более что патриарх Антоний благоволил к Киприану. Пытаясь оттянуть церковный суд, Пимен сказался больным, перебрался на азиатский берег Босфора, которым владели османы, в городок Халкидон, и снял у храма великомученицы Евфимии убогую лачугу.

В то лето на берегах Босфора все судачили о грядущей схватке турок с сербами и гадали о ее исходе. Сербия, еще совсем недавно считавшаяся сильнейшей державой Балкан, после смерти Стефана Душана[31]31
  Стефан Душан – сербский король (1331-1355).


[Закрыть] разваливалась на глазах, будто детский куличик в песочнице под осенним дождем, но все по инерции считали ее такой же, как прежде.

В день святого Витта – 15 июня – на Косовом поле произошло решающее сражение. Султана в его шатре заколол Милош Обилич[32]32
  Согласно фирману султана Баязета кадию Бруссы, прозвище Милоша было не Обилич, а Кобилич.


[Закрыть], пожертвовавший ради того жизнью. Убийцу изрубили в куски, и османский престол занял сын Мурата Баязет, который ввел в бой свежие силы и разгромил сербов. Князя Лазаря взяли в плен и казнили. Заодно новый султан «отправил его в вечность» умертвил своего брата Якуб-бека. Уничтожать других претендентов на престол, все более входило в привычку султанов, тем самым избавляя турок от междоусобиц.

На тринадцатый день известие об исходе сражения докатилось до Константинополя, но выглядело несколько противоречиво и причудливо. Находившийся при Пимене священник Игнатий Смолянин в своих записях отметил: «Царь Мурат пошел с войском на сербского князя Лазаря, и, как слышно, оба они пали на поле битвы».

О том сражении ходило много самых невероятных слухов, появилось немало самозванцев и самых невероятных легенд. Говорили, что накануне битвы Лазарю во сне явился ангел и предложил на выбор: царство земное или небесное. Отдав предпочтение первому, князь не победит султана, зато после его смерти Сербия возродится. Впоследствии приверженцы православия, как не странно, начали преклоняться пред своим поражением, что редко встречается.

Скрываясь от людей на восточном берегу Босфора, Пимен затосковал. Он уже и сам не знал, зачем явился сюда. Начали сдавать нервы, и митрополит лишился сна. Прежде большому чревоугоднику теперь кусок в глотку не лез, и его прежде дородное тело иссохло, а пища вызывала у него омерзение.

Однажды кто-то постучал в дверь лачуги и крикнул по-гречески:

– Именем Иисуса Христа, отвори!

Митрополит в страхе забился в угол и, бесшумно шевеля трясущимися губами принялся молиться. Когда неизвестный удалился, Пимен от обиды и бессилия расплакался, словно отрок. Слезы текли по седеющей бороде, капая на подрясник, и он не мог их унять. Пимен считал, что за всю свою жизнь не сделал никому ничего худого. Так за что же ему это?

В бессонные ночи он, жалкий и одинокий, выбирался к Босфору, чтобы побродить вдоль берега у самой кромки воды. Слушая плеск волн и всматриваясь в небосвод, через который был перекинут Млечный Путь – мост из здешнего мира в потусторонний, Пимен вспоминал свою странную, ни на что не похожую жизнь.

После смерти жены он принял постриг и вскоре сделался архимандритом Успенской Горицкой обители в Переславле-Залесском. Не имея влиятельных покровителей, он не рассчитывал на более высокий сан, но нежданно-негаданно княжеский духовник Михаил взял его с собой в Константинополь и в пути почил. Пимена возвели в великорусские святители. Однако по возвращении великий князь Дмитрий Иванович сослал его в далекую дикую Чухлому. Казалось, надеяться не на что, но неожиданно государь сменил гнев на милость, изгнал Киприана, а его призвал на митрополичий двор. Да мало ли всего случалось в долгой запутанной жизни, и чего он только не пережил, чего не перенес… Неужели все зря, все, что познал и передумал? Теперь это все умрет вместе с ним, превратившись в ничто.

После трех тщетных попыток вызвать Пимена на церковный суд вселенский святитель Антоний по окончании литургии поднялся на кафедру храма Святой Софии и объявил, что бывший митрополит Киевский и Великой Руси отлучается от апостольской православной церкви.

Служки, находившиеся на соборе, принесли Пимену весть о случившемся. «Как теперь жить? Теперь мне прямая дорога в ад…» – скорбя, в ужасе думал он, и это окончательно сломило дух низвергнутого архиерея. Несмотря на свою находчивость и изворотливость, конец жизни Пимена оказался печален. Никому еще не удавалось обмануть старуху Смерть, хотя некоторые и пытались договориться с ней или подкупить ее.

Все чаще Пимен читал последнюю часть Нового Завета – Книгу Откровений Иоанна Богослова (Апокалипсис), состоящую из видений, в которых таилась тайна конца света. Там говорилось об антихристе, воскресении из мертвых, Страшном суде, иной земле и небе, на которых не будет смерти, плача, болезней и самого времени. Утверждали даже, что не следует понимать слова Откровения буквально, и считали, что рано или поздно пророчества Иоанна сбудутся, ибо это последнее слово, вводящее в сокровенные Божественные тайны.

Одиннадцатого сентября, в день памяти святой Феодоры Александрийской, Пимен почил. Отлученных от церкви не хоронили в Божьих храмах, но сводить счеты с усопшим патриарх посчитал ниже своего достоинства и сделал вид, что ничего не заметил. Священник Игнатий Смолянин писал, что тело покойного погребли в церкви Иоанна Предтечи, за пределами Константинополя, на берегу Пропонтиды[33]33
  Пропонтидой, как и при Гомере, греки называли Мраморное море.


[Закрыть] под шум бьющихся о валуны зеленых волн. При погребении присутствовали Иоанн – протопоп, Григорий – протодьякон, Герман – архидьякон и Михаил – дьякон, сопровождавшие покойного в Царьград.

Со смертью московского князя и Пимена все препятствия к воссоединению русской церкви исчезли, и Киприан получил благословение от преосвященного вселенского патриарха Антония на возвращение на Русь. Кроме всего прочего, Киприан был озабочен тем, чтобы из его рук не уплыли новгородские богатства, а потому испросил дать ему увещательную грамоту к строптивой тамошней пастве с предписанием покориться ему и получил ее за подписями всех членов Собора.

Четыре года назад в Великом Новгороде на вече постановили и целовали крест на том, что впредь не будут судиться у митрополита, а только у своего архиепископа. Здесь имелся в виду апелляционный суд, который святитель Руси производил лично или через своих уполномоченных каждые три года на четвертый в течение месяца. Иметь суд значило получать судебные пошлины, при этом суд митрополита оплачивался по двойному тарифу. За свой приезд в Великий Новгород святитель брал налог с местного духовенства на содержание его со свитой, так называемый «корм», который производился за счет города и превращался в особую церковную дань, а за свое архипастырское благословение митрополит получал от народа и духовенства «дары» и «поминки».

Киприан занял тысячу рублей у генуэзцев и наняли два корабля до северного побережья Великого моря. 1 октября он отплыл из Константинополя, а с ним архиепископ Ростовский Феодор Симоновский, Михаил – епископ Смоленский, Иона – владыка Волынский и два греческих митрополита.

Наступила пора осенних штормов, и на море разразилась буря «с великими громами, молниями и вихрями», разметавшая суда. Киприан посчитал, что другой парусник поглотила морская пучина, и оплакал судьбу его пассажиров и команды. Он и сам пребывал меж жизнью и смертью. Огромные волны поднимали корабль и низвергали в бездну. Суденышко так скрипело, что казалось – вот-вот рассыплется. Впоследствии, описывая свое возвращение, Киприан отметил, что за свою жизнь испытал много жестоких бед, но то плаванье ему представлялось самым ужасным.

Через день, с Божией помощью, буря утихла и настала великая тишь. Второй корабль, который считали погибшим, чудесным образом показался вдали, и через некоторое время путешественники высадились в Белгороде, принадлежавшем генуэзцам и находившемся на Днестровском лимане, в двадцати верстах от впадения Днестра в море.

10

В конце концов Василий Дмитриевич снарядил посольство к Витовту, хотя чувствовал, что матушка Евдокия Дмитриевна, братья и бояре не одобряли его. Если бы батюшка здравствовал, то не допустил бы того, а женил сына на другой, а ныне он здесь хозяин. Вольно или невольно, но великий князь отдалился от матери и чувствовал свое леденящее душу одиночество, хотя порой так хотелось иметь рядом близкого, родного человека. Но таков удел всех государей – одиночество…

Главой посольства Василий Дмитриевич назначил дородного, представительного боярина Александра Борисовича Поле со товарищами: надежным и обстоятельным Александром Андреевичем Белеутом и недоверчивым, хитрым и подозрительным Селиваном Борисовичем, который во всем сомневался и считал себя умнейшим из людей. Все вопросы посольским надлежало решать совместно, но отвечать за всё предстояло главному послу, хотя и остальным не поздоровится в случае чего. Порученная им миссия, представлялась простой – передать подарки Витовту и доставить его дочь Софью в Москву. Тут ни ума, ни сноровки не требовалось.

С посольством Василий Дмитриевич посылал и своего рынду Шишку со щекотливым и деликатным поручением, которое не мог никому доверить, а именно собрать сведения о нравственности невесты, ибо о литовках в самом деле судачили разное, особенно о свободе их нравов. Коли окажется, что княжна распутна, то Шишке надлежало передать послу данную ему княжескую грамоту с наказом возвращаться домой. В московском княжеском доме за нравственностью следили более чем строго.

О цели поездки Шишки Александр Борисович Поле только гадал. Ему место в дворне, как блудному псу, но князь его любит. Через дьяка Внука посол проведал, что рында имеет некое задание, а потому стал относиться к нему настороженно, даже с некоторой опаской.

Услышав, что Шишка едет в Луцк, его приятель Симеон загорелся желанием пристать к посольству. Это было обычной практикой той эпохи: купцы частенько сопровождали государевых людей – не только из соображений безопасно уплаты пошлин. Для этого купец заносился в список членов посольства, за что платил определенную мзду послу, но выгода превосходила затраты. По рекомендации рынды к числу дипломатов приписали и торгового человека Симеона.

Для отъезда ждали снега. Наконец установился зимник, и вереница саней покатила на запад. С темнотой останавливались в придорожных деревушках. В низких избах, крытых тесом или соломой, вместе со скотиной ползали грязные сопливые дети. Без вшей не обходилось, но им никто не удивлялся и не придавал значения. Они водились и в боярских теремах и даже, страшно сказать, в княжеских. Воздух в избах стоял тяжелый, спертый, но это все же лучше, нежели ночевать под морозным звездным небом да слушать протяжный, леденящий душу волчий вой. С рассветом, наскоро перекусив, трогались дальше. Сани цепочкой ползли меж деревьев все дальше на запад, а от лошадей поднимался голубоватый пар.

Не желая поступаться боярской честью, Шишку сторонились, но за столом Александр Борисович отводил ему с Симеоном достойные места, дабы не обиделись. Еще наябедничают князю, а тот опалу наложит, невзирая на старые заслуги. Да и кто ныне помнит прежние подвиги? Александр Борисович рубился на Куликовом поле в Большом полку и еле выжил. Вроде заслужил уважение, но теперь новые времена, старые заслуги не в счет…

В Москву понаехало немало соседних князьков, бояр из Литвы и Малороссии, эмиров и ханских слуг из Орды, готовых креститься, только бы взяли, а значит, коренным москвичам приходилось потесниться. Новые люди все дальше отодвигали исконных своих бояр от престола, что, разумеется, обидно. Их отцы и деды некогда строили и обороняли Москву, но кто это ныне помнит…

У Можайска посольство встретило купцов, возвращавшихся из Вильно, и те поведали, что Витовт пытался захватить Верхний каменный замок, спрятав воинов в возах под нагруженными дровами и хворостом, но Скиргайло Ольгердович прознал о том. Заговорщиков бросили в темницы, а Витовт с ближайшими родственниками и приближенными бежал в Пруссию, где заключил вассальный договор с великим магистром, благородным братом Конрадом Цольнером фон Ротенштейном, признал верховенство Ордена и отдал в заложники своих малолетних сыновей Ивана с Юрием, своего брата Жигмантаса (Сигизмунда), сестру Рингайле (Рынгалле) и жену Анну Святославовну с дочерью Софией[34]34
  За несколько лет до описанных событий, находясь в союзе с братьями во Христе, Витовт тайно переметнулся на сторону Ягайло, захватив несколько орденских замков и истребив их гарнизоны. С тех пор ему не доверяли, потому его родственников и разместили по разным крепостям под надежной охраной.


[Закрыть].

Ситуация изменилась, и посольству пришлось направиться не в Луцк через Смоленск, а на северо-запад, в сторону Господина Великого Новгорода, но там свирепствовало моровое поветрие. Опасаясь заразы, не задерживаясь, проследовали дальше, пересекли границу с Ливонией, представлявшей собой конфедерацию духовных владений – Рижского архиепископства, Дерптского, Викского и Курляндского епископств и земель Ливонского ордена, дочернего Тевтонскому, штаб-квартира которого находилась в Рижском замке.

Между хозяевами Ливонии то затухала, то вновь разгоралась борьба за политическую, военную и церковную гегемонию. Разобраться во всем этом было непросто даже ее участникам. При этом все стороны апеллировали к императору Священной Римской империи германской нации Вацлову и обоим понтификам – Бонифацию IX в Италии и Клименту VII в Авиньоне. Противоборствующие стороны руководствовались не здравым смыслом, а токмо своей выгодой и корыстью.

Наконец добрались до Риги. Будучи членом Ганзейского союза, город вел оживленную посредническую торговлю с Литвой, Польшей, Новгородом, Полоцком, Швецией и Данией.

Привилегированное положение в купеческих корпорациях занимали выходцы из Германии, чувствовавшие себя хозяевами в магистрате. Только они имели право заниматься коммерцией, их принимали в Большую и Малую гильдии и дозволяли справлять свадьбы по воскресеньям. За тем, чтобы местные жители не поднимались выше дозволенного – кормились, одевались, вели себя, как подобает людям низшего сорта, – следил магистрат, потому худо приходилось тому, кто нарушал заведенный порядок. Латыши считались полулюдьми. Христианство еще не вполне укоренилось в Ливонии, и иной раз находились этому подтверждения.

Далее на пути посольства лежала Жмудь, где повсюду витали жуткие призраки войны. Никто не мог гарантировать безопасного проезда через нее. Если бы ехали летом, то наняли бы корабль, чтобы не подвергаться напрасному риску, но стоял малый ледниковый период, зимой море замерзало и судоходство прекращалось. Путь выбрали на свой страх и риск, держа оружие под рукой. Дороги тут почти отсутствовали, то и дело попадались буреломы, которые либо разбирали, либо объезжали. Дремучие леса с топями, над которыми в теплое время года поднимались зловонные испарения, сейчас покрывали глубокие снега. Здесь обитали язычники, не подчинявшиеся ни Литве, ни Ордену. Разве что своему богу Перкунасу, жестокому и ненасытному до жертвоприношений…

Господь хранил русских, и они благополучно достигли Пруссии. Там во всем чувствовался германский порядок, через десять-двенадцать верст стояли крепкие каменные замки, ибо братьям-рыцарям не дозволялось ночевать нигде, кроме них. Дороги здесь оказались вполне сносны, и вскоре из-за кромки леса показалась высокая прямоугольная башня из красного кирпича, на флагштоке которого развевалось знамя с черно-желтым крестом, а в центре расправлял крылья орел – штандарт великого магистра. Вот оно, логово Тевтонского ордена – Мариенбург[35]35
  Мариенбург заложен тевтонскими рыцарями в 1274 году в 35 верстах от Балтийского моря, а с 1309-го служил резиденцией великого магистра.


[Закрыть].

Резиденция главы Ордена поражала своими первоклассными укреплениями, которые в течение многих десятилетий возводили лучшие фортификаторы Европы. Никто не мог овладеть этой твердыней. Сумрачный германский гений властвовал здесь даже в большей степени, чем на брегах Рейна или Одера.

Столица орденского государства состояла из трех крепостей одна внутри другой: Предзамья, или Нижнего города, Среднего и Верхнего замков. Их красные кирпичные стены возносились все выше и выше, упираясь в низкое балтийское небо. О Мариенбурге ходило множество легенд: о подземных ходах, соединявших его подвалы с соседними замками, и о страшной подземной тюрьме, в которой томились враги Ордена. Это завораживало воображение, холодя кровь.

Нижний город, как и везде в Европе, имел узкие кривые улицы с каменными и деревянными домами, торговыми площадями, ратушей, многочисленными церквями и складами. От него к Среднему замку поднималась мощеная дорога. Там обитали все подвластные Ордену племена: поляки, немцы, крещеные пруссы и литовцы.

Однако оказалось, что Витовта в столице нет, он находится в Восточной Пруссии в замке Бертенштейн. Отправились туда. Стоял сильный мороз, дул резкий ветер с Висленского залива, и все изрядно продрогли.

Отчаявшись дождаться представителей Василия Дмитриевича, беглый князь подумывал уже о том, чтобы подыскать дочери другого жениха, ибо еще немного – и Софья могла оказаться в старых девах. Если обычных девушек выдавали замуж за соседей, то дочерей сильных мира сего – исходя из политической целесообразности. Претенденты на руку Софьи имелись, но всё какие-то мелкотравчатые, не чета московскому государю.

Витовт обрадовался гостям, и от сердца у него отлегло, но разместить всех в небольшом замке оказалось затруднительно, потому переговоры перенесли в Мариенбург, где в качестве заложницы содержалась сама невеста Василия Дмитриевича со своей матерью.

В столице Ордена посольских разместили в Предзамье, в трехэтажной гостинице «Кабаний окорок», недалеко от ратуши. Первые дни осматривались, приценивались и разглядывали людишек, заполнявших улочки. Вскоре явился Витовт, и переговоры начались.