Текст книги "Нужное время. рассказы"

Любовь

Она приходит ко мне иногда, и, как правило, вечером. Всегда это ее причуда. Она заранее звонит мне на трубу, а я жду ее, слоняясь из угла в угол, и обкусываю в волнении ногти. Вот долгожданное «динь-динь», я мчусь открывать дверь, и она с порога жадно набрасывается на меня. Она пахнет весной, молодостью, страстью. Наши одежды летят в разные стороны. Мы истово занимаемся любовью, до умопомрачения и бреда. Остывая и возгораясь вновь. Уже обессилев и засыпая, мы все равно держим в объятьях друг друга. Боясь отпустить, боясь потерять.

А утром она равнодушно курит длинную тонкую сигаретку, принимает душ, одевается, и уходит. Она стоит в коридоре перед зеркалом, внимательно оглядывает себя, достает из сумочки флакон духов, пускает в себя ароматную струю. После машет мне, прохладно улыбаясь, одними наманекюренными коготками, и исчезает за дверью. Я лежу в кровати, пытаюсь уверить себя, что это был не сон. Ее волосы на подушке, отпечаток помады на бокале, пустая пачка презервативов на полу говорят мне, что все это было на самом деле. Но я уже неуверен.

У нее есть дивное свойство – оставлять после себя ощущение нереальности. Это как взмах крыла, дуновение ветра, шелест листвы, ляминорная нота, что-то такое, что ты чувствуешь, но не можешь удержать. Ты смотришь на свои руки, и не веришь, что мгновение назад в них трепыхалось ее маленькое тельце. Ты целовал ее всю, ты хотел ее съесть без остатка. Вы слышали одну единственную, сочиненную только для вас мелодию, музыку любви. Тональность! Ритм! Вы создавали вселенные и разрушали их одним только прикосновением. Она была в твоей власти, а ты в ее. Вы были в раю и в аду одновременно. Два одиночества, сплетенные вместе. Дикие и ненасытные! А может это только сон?!

Приятное чувство опустошенности и неги сменяется чувством тревоги. Но это ненадолго. Я знаю, что у нее кроме меня еще есть мужчины. Не ревную, не имею на это права; мне просто неприятно осознавать, что я не единственный в ее жизни. Знаю – она моя только тогда когда она этого хочет. Так повелось. Это игра. И это ее игра. И все равно я счастлив! В моих полуснах она моя настолько, что я пресыщаюсь ею. Хотя знаю, что скоро опять буду голоден. Буду ждать ее, жаждать ее, слушать цоканье каблучков под окнами. Я чувствую ее походку. Она! Идет!! Может это опять просто сон? Господи, не дай мне проснуться!!!

Парочка желаний

Александр Иванович Демушкин, бесхитростный, а потому, наверное, не очень удачливый человек, понуро возвращался домой. Руководство в очередной раз устроило ему взбучку.

– Ты – прораб! Да еще на таком ответственном объекте! – кричал на собрании стуча по столу кулаком красномордый потный начальник. – У тебя вчера пятнадцать мешков с цементом умыкнули, а ты ни ухом, ни рылом! У тебя же тащат все, что только можно стащить. Срочно найди виновных и накажи. Или я тебе сам накажу. Жестче надо быть! Тряпка!

Демушкин вяло соглашался. Так он и стоял там: невысокий, худощавый, белобрысый, с оттопыренными ушами и носом кнопкой. Не герой, одним словом. Вспоминая этот позор, Демушкин вздохнул. Он вошел в темный подъезд и направился к лифту. Тот, как обычно не работал. Еще раз вздохнув, Демушкин повернулся к лестнице, и тут, в углу около мусорных бачков, заметил странный отблеск. Что-то на мгновение вспыхнуло и тут же погасло. Подойдя поближе и посветив спичкой, он разглядел на полу среди зачерствевших желтоватых окурков и кусочков скорлупы странного вида сосуд. Он поднял его, повертел в руках и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Подъезд оставался тихим и сумрачным, пахло кошками и жареным луком. Сосуд с виду казался медным или может даже бронзовым. «Дома разберусь, что к чему», – решил Демушкин и, взяв диковинную тару подмышку, поплелся по лестнице на шестой этаж, где он жил один в маленькой квартирке с видом на запущенную стройку.

Дома Демушкин присел на стул и стал разглядывать этот странный предмет. Сосуд был небольшой, с вытянутым горлышком, медный, грязный и судя по всему очень-очень древний. На нем виднелись какие-то рисунки и выкорябаны непонятные значки. Демушкин сходил на кухню, принес тряпку и начал старательно, как первоклассник на уроке чистописания высунув кончик языка, чистить сосуд. Потом, довольный работой, поставил посудину на стол, и залюбовался.

«Вот ведь вещь, – подумал он, – прямо произведение искусства. В старину умели делать. Антиквариат! А куда бы его поставить?» Демушкин принялся вертеть головой, осматривая свое холостяцкое жилище.

– На шкаф – не красиво, на телевизор – пошловато, – начал вслух размышлять он. – Хорошая вещь должна свое место занимать, а не пылиться где попало.

«А может его по назначению использовать? Вина туда плеснуть, в такие посудины наверняка раньше только вино и наливали, – подумалось вдруг Демушкину. – Друзья придут, а я его на стол, хопа!»

Демушкину представилось, как он водворяет на стол эту красоту, и как у гостей отвисают челюсти, а он, Демушкин, расправляет свои не очень широкие плечи и снисходительно, сверху вниз, оглядывает завистливые лица друзей. Умереть – не встать!

– Интересно, а сколько туда влезет? Пол-литра? Семьсот? – Он схватил сосуд и заглянул в узкое горлышко. Внутри все было забито какой-то коричневой не то грязью, не то глиной. Демушкин перевернул сосуд и потряс его. Крепко забито. Он поднялся, сходил за отверткой, засунул ее в горлышко и начал прочищать… Хлопок был таким, словно компания лихих гусар разом откупорила десяток бутылок с шампанским. Из сосуда повалил едкий зеленоватый дым. Демушкин уронил сосуд, попятился, зацепил ногой стул, взмахнул руками, будто собираясь поплавать на спине, и грохнулся затылком об пол. Все померкло.

Очнувшись, он не сразу понял, что лежит в своей квартире лицом вверх, раскинув в стороны руки. В глазах было темно, в голове шумело, затылок ныл. Демушкин втянул носом воздух: пахло гарью и чем-то сладковатым, похожим на восточные благовония. И тут он с ужасом почувствовал, что в комнате находится не один. В районе кресла раздался неясный скребущий звук. Демушкин одним рывком сел и принялся озираться. Сердце бешено барабанило в груди.

Дым потихоньку рассеялся, и он увидел в дальнем углу комнаты сидящего в кресле детину. Тот, не мигая, смотрел на него и скреб огромной волосатой лапищей небритый подбородок. Демушкин шарахнулся спиной об шкаф. На стеклянной полке обиженно звякнули потревоженные бокалы.

– В-вы кто? – сдавленным голосом спросил он.

– Э, очухался-а, – вместо ответа протянул детина. Он был огромен и плечист. Голову его покрывала иссиня-черная кучерявая шевелюра, а под низким лбом протекала сплошная линия бровей. Но главной достопримечательностью великана являлся нос. На лице явно хозяйничал он. Это был огромный кавказский нос, красноватый и пористый. «Не нос, а гора, – подумал Демушкин. – Арарат». Из могучих ноздрей-пещер росли двумя жесткими кустиками волосы и плавно переходили усы. Одет детина был в красные шаровары и когда-то белую, а теперь основательно замызганную футболку с надписью «I love New York!». Он был бос.

– Вот всегда так, – продолжал детина, двигая пухлыми лепешками губ. – Никак не могу привыкнуть. Только выпустят меня, и сразу в обморок. – Говорил он с заметным восточным акцентом.

– К-куда выпустят? На свободу? – пискнул Демушкин. Он решил, что это беглый уголовник, собравшийся поправить свои финансовые дела путем ограбления его, демушкинской, квартиры. Да еще с применением отравляющих веществ.

– Вижу, ты в себя пришел, так что давай, – прогремел здоровяк и недобро сверкнул глазами.

– Чего давай? Деньги?

– Вай, какие деньги-шменьги? Желания давай.

– Какие желания?

– Слушай, дарагой, ты меня выпустил, я исполняю твои желания, и мы мирно расстаемся, понимаешь? – как маленькому ребенку начал объяснять детина Демушкину.

– П-простите, я не уверен, что…

– Ты-и что, тупо-ой?! – даже взвизгнул здоровяк. Потом вальяжно развалился в кресле, положив одну жирную ляжку на другую. Демушкин тупо уставился на розовую чумазую пятку.

– Я из этого презренного сосуда. Ты его нашел? Ты! – детина стал загибать пальцы-сардельки – Открыл его? Открыл! Теперь ты быстренько загадываешь желания, а я их в свою очередь быстренько исполняю. Мы жмем друг другу руки, и я растворяюсь. И ты доволен, и я доволен.

– Так Вы что ли джинн?! – начал понемногу соображать Демушкин. У него в голове образовалась куча-мала из сказок тысячи и одной ночи, хоттабычей и прочей мифологической дребедени. – Вы раб этой посудины?

– Можно сказать, что я раб этого сосуда, – обиженно надул губы джинн, – можно сказать, что я хозяин сосуда. А можно сказать, что я там просто живу, мне там нравится, и я хочу туда поскорее вернуться. Ты меня от дел оторвал. Давай, дарагой, не томи. Тебя как именуют?

– Ааа… лександр Иванович. Демушкин Александр Иванович. – Отрапортовал Демушкин, и зачем-то добавил: – Прораб. А Вы?

Джинн вскочил, томно прикрыл глаза и, простерев правую ручищу, торжественно произнес: – Мое имя, да будет тебе известно, Ханубала ибн Муджаджа ибн… впрочем, оно такое длинное, что не стоит тратить драгоценное время на эти церемонии. Зови меня просто Бала, – милостиво разрешил он, плюхнувшись обратно в кресло.

– Значит, я могу загадывать любые желания? – поднялся с пола Демушкин и присел на краешек стула напротив Джинна. – А сколько?

– Два.

– Я вроде слышал, что разрешается загадывать три. – Неуверенно произнес Демушкин.

– Ц! Ээээ… Два! – отрезал Бала.

– Любые?

– Любые.

– Бесплатно?

– Бесплатно, – разрешающе махнул огромной лапой Бала и весело оглядел комнату.

– Хорошо, – Демушкин вскочил, закрыл глаза и громко прокричал: – Хочу миллион долларов! – «Ну, я им всем покажу тюфяка и тряпку с такими-то деньжищами» – решил он.

– Цээ! – цокнул языком джинн.

– Что такое? – изумился Демушкин.

– Понимаешь, Александр Иванович, ты должен такое э-э… пожелать, что бы вреда никому не причинить.

– Как это? – заморгал Демушкин.

– А вот так, дарагой. Просишь ты миллион, а где Бала его возьмет? Напечатает? Не-ет. Я его могу только взять у кого-то в твоем измерении и дать тебе. И получится: ты – богач, а тот – разорился, бедный стал? Не пойдет, дарагой. Давай дальше, не тяни. Думай, прораб.

– А много этих, того, измерений? – спросил Демушкин ошеломленно, даже не думавший прежде на тему каких-то там измерений.

– Много.

– А можешь ли ты, достопочтенный Бала, – начал настраиваться на восточный лад Демушкин, – из этого, ну другого измерения чего-нибудь мне достать?

– Александр Иванович, пойми: я путать измерения не могу. Что в этом измерении находится, то здесь и должно остаться. А что в других, то там пусть и будет. Получай из того, что имеется, но без вреда для кого бы то ни было. Таково правило! – Бала поднял вверх палец-сардельку. Видно было что он и сам не очень-то разбирается в ситуации с измерениями, но правила чтит и уважает.

«Что же это получается-то», – Демушкин принялся расхаживать по комнате, поглаживая ушибленный затылок и бормоча под нос:

– Чего бы придумать? Та-ак… Без вреда для других. Ммм… Эт-то не пойдет. А это? Нет. – Джинн спокойно за ним наблюдал. – Вот! Бала, а мировое господство мне можешь устроить? Я буду добрым правителем, всем помогать буду. – Просительно склонил голову Демушкин. – Никаких войн не допущу.

– Нет, дарагой. Ну, какой ты, извини меня, правитель-шмавитель? И так у вас тут все не слава Аллаху. – Политически подкованный Бала критически оглядел с ног до головы Демушкина. – А с тобой во главе вообще бардак будет.

– А бессмертие?

– Что бы тебе бессмертие дать, посчитай, сколько душ мне тут загубить придется.

– А просто хорошее здоровье?

– Сколько я людей больными сделаю, дарагой, а? Здоровье у них для тебя отниму.

– Да, ничего не получается, – согласился Демушкин, присел на стул и глубоко вздохнул. Вот она, казалось, удача, его единственный шанс. Неужто так и не использовать… Если бы заранее предупредили, уведомили. Он бы уж пошевелил мозгами, подумал.

– Давай быстрее, дарагой, – прервал его размышления Бала. – Меня жены ждут, да и время твое кончается.

– Какое время?

– Тебе осталось десять минут и все.

– А потом?

– А потом, если ничего не придумаешь, ты умрешь, – простецки улыбнулся джинн.

– Как умру, за что?! – отвисла челюсть у Демушкина. Такой поворот событий его не очень устраивал.

– Вах, обижаешь, дарагой! Думаешь, я из бутылки, значит я из пробирки? Нет! У Балы мама был, папа был. У Балы тоже сердце есть. Все понимаю, но ничего поделать не могу. Желание или смерть. Таково правило! – опять поднял вверх сардельку Бала.

– Что же ты раньше не сказал?! Вот ведь гад-то!!

– Ц! Э-э!

– Так, надо действительно поторапливаться. – Демушкин попытался себя успокоить, поглядев на старинные настенные часы с боем. – За дело!

Но вскоре Демушкин пригорюнился. Что бы он ни придумывал, джинн с легкостью отметал. И против его доводов было трудно идти. Любое маломальское желание приносило огромные беды и несчастья «собратьям по измерению». Демушкин перечислял все пришедшее в голову, а Бала в красках расписывал ужасные последствия. Демушкин порядком взмок, а джинну, похоже, эта игра очень нравилась.

– Хочу, чтоб всегда была в холодильнике еда!

– Дарагой, пять миллионов человек умрут от голода в страшных муках, ради твоего чревоугодия. Старики, женщины, де-ети-и.

– Что бы девушки меня любили!

– Александр Иванович, тебя полюбят – своих разлюбят. Пойдут разводы, слезы, самоубийства. Убийства, наконец, – рассуждал, довольный знанием человеческих межполовых отношений, джинн. А часы неумолимо тикали, сокращая пребывание Демушкина на этом свете.

– Слушай, Бала, – внезапная догадка вдруг осенила Демушкина. Это могло сработать. Во всяком случае, он ничего не терял. – А ты из какого измерения?

– Ханубала ибн Муджаджа ибн … ну не важно… не принадлежит ни к одному из этих презренных измерений. – Бала вскочил и навис над съежившимся Демушкиным, пачкая шевелюру в побелке. – Он НАД ними! Бала выше вас, ничтожных из ничтожнейших муравьев!! – разгневался джинн. Ноздри его раздувались, глаза метали молнии.

– Бала, ведь если мое желание будет касаться только тебя лично, то тогда никому на Земле вреда не будет. Так? – выдохнул Демушкин. – Ты же находишься вне измерений.

– Ну, если так, то … – Бала как-то сразу утих и призадумался. Он замер и принялся скрести подбородок. Было видно, что он растерян. Никому до Демушкина это не приходило в голову, даже самому джинну.

– Ну, как?

– Вообще-то… вообще-то да!

– Тогда вот!

– Что вот?!

Демушкин собрался с духом, прокашлялся, застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и торжественно – громко и четко, отчеканил:

– Первое! Хочу, что бы ты, Ханубала ибн Муджаджа… кактебятам… превратился в молодую, красивую женщину!! – И быстро добавил: – Чтоб была в моем вкусе!

Раздался грохот. Откуда-то возник уже знакомый едкий дым. Тревожно зазвенела люстра. Демушкин принялся тереть глаза и кашлять. Спустя какое-то время он открыл глаза и увидел грациозно сидящую в кресле красавицу. Демушкин обомлел.

Иссиня-черные каракулевые волосы спадали на плечи. Бархатные глаза гневно глядели на него из-под длинных пушистых ресниц. Носик, тонкий и прямой, радовал взгляд. Из-за чуть раздвинутых вишневых губок виднелись ослепительно белые зубы. Щеки заливал румянец. Под белоснежной тесной маечкой с надписью «I love New York!» томилась в заточении, и высоко вздымалась великолепная грудь. Шаровары превратились в миниатюрные красные шорты. Ноги, длинные и гладкие, блестели и манили. Демушкин сглотнул и покраснел, как помидор.

– Что же ты наделал?! – гневно вскричала красотка густым контральто.

Демушкин затравлено огляделся – Балы нигде не было. Значит сработало!!

– Да я сейчас испепелю тебя, презренный шакал, сын шакала! – красавица тряхнула пышной гривой и вскочила с кресла. На подлокотниках остались глубокие царапины от наманикюреных ноготков.

– Спокойно! – Демушкин предупреждающе выставил вперед руку. Сердце его отчаянно билось, но он был решителен. Все-таки вопрос жизни и смерти. – Спокойно, Бала! То есть не Бала, а как же тебя теперь-то звать? … черт, – он пощелкал пальцами. – Хану… Хануб… Ханума.… Вот! Спокойно, Ханума! Ничего ты мне пока не сделаешь. Время у меня еще есть, – он поглядел на часы. – А второе желание я пока не загадывал.

– Присядь, дарагая, и слющай, – повелительно произнес Демушкин почему-то с кавказским акцентом.

Если в гневе она была так прекрасна, то какова же она была в любви?! Бала, то есть Ханума, опустилась бессильно в кресло, закрыла руками лицо и запричитала:

– Вай, горе мне, горе!

Демушкин вытянулся по стойке «смирно» и выпалил:

– Второе! А теперь я желаю, что бы ты навсегда влюбилась в меня без памяти! – и благоразумно ретировался за стул.

На этот раз грохот был сильнее. По квартире пробежали голубоватые молнии. От дыма невозможно стало дышать. Пол ходил ходуном. Люстра качалась, а посуда на шкафу принялась выплясывать гопака. Демушкин стоял, уцепившись в спинку стула побелевшими пальцами, и пытался вспомнить какую-нибудь молитву.

Когда дым рассеялся, в кресле продолжала сидеть прекрасная Ханума, но гнева в ее глазах уже не было. Была любовь. Казалось, вся она от корней волос до пальчиков на аппетитных ножках была пропитана любовью. К нему, к Демушкину.

– Милый, – томно прикрыв веки цвета морского песка, произнесла она. – Что же ты наделал?

Демушкин прочистил горло, поправил завернувшийся воротник рубашки, пригладил волосы и на негнущихся ногах направился к креслу.

– Присядь ко мне, котик, – промурлыкала Ханума.

«Котик» присел на подлокотник, нежные руки тут же обвили его талию. В воздухе витал аромат благовоний. Воцарилась тишина. И тут оглушительно раздался бой часов. Время вышло. Демушкин вздрогнул, закрыл глаза, приготовился, и … ничего страшного не произошло. Он оглядел комнату. Все было, как и мгновение назад. Стол, стул, люстра, весна за окном, аромат в воздухе и даже влюбленная по уши Ханума рядышком. Демушкин улыбнулся.

– Послушай, милая…

– Да, любовь моя!

Он потрепал черный водопад волос, пнул ногой валяющийся на полу презренный сосуд и ласково поглядел на прекрасную Хануму:

– А как ты отнесешься к тому, что у твоего котика появится вдруг миллион долларов?

Мост

Вы когда-нибудь смотрели на воду с высоты? C моста? Что вы при этом ощущали? Подойдя к воде с берега не видно всей мощи. Берег есть берег. Он изначально является вашей защитой. Чуть что – и вы на твердой почве. Попробуйте восхититься красотой картины, глядя на нее из-за кричащей роскошью рамы, или смотреть на потрясающий рассвет через годами не мытое стекло. Так и здесь. Перед вами просто вода, и ничего больше. Вы можете войти в нее, а можете просто бросить камушек. Он при удачном броске поскачет по гладкой поверхности, оставляя расходящиеся до бесконечности круги прикосновений, пока совсем обессилев, не пойдет на дно.

Попробуйте сделать это, стоя на мосту. Вы скажете: угол не тот. Да. Но это и не главное. Стоя на мощных металлических сочленениях, якобы безопасных, вы ощущаете страх. Вы даже и не подумаете о том, что бы попытаться бросить камень. Вы ясно понимаете, что этим камушком можете оказаться именно вы. То, что казалось с берега мягким и воздушным, маленькая волна на песке… с моста иной вид: будто гигантская рука шарит под водой, ища что-то, и не находя.

И эта странная тяга – прыгнуть. Будь что будет, да и черт с ним! Откуда?! Вы совершенно удачливый человек, довольный своей жизнью. Прекрасное здоровье, вас любит чудесная девушка… И вот, допустим, торопясь к ней с букетом цветов, или может коробкой конфет, вы случайно задерживаетесь на мосту.… Смотрите вниз сначала вскользь, потом замедляете шаг и глядите вдаль: – «О! какие виды! Жизнь прекрасна!» Но взгляд постепенно перемещается вам под ноги. И что вы видите? Подвижную толщу черной воды – спину гигантского морского животного, покрытого бугорками волн. На смену восхищению приходит страх. ТОННЫ воды и БЕЗДНА. На земле вы не верите ни в черта, ни в Бога, а там?! Откуда этот суеверный ужас?! И чем больше вы смотрите, тем вам страшнее. А дальше? ДАЛЬШЕ ВЫ ЛОВИТЕ СЕБЯ НА МЫСЛИ, ЧТО ВАМ НЕСТЕРПИМО ХОЧЕТСЯ ПРЫГНУТЬ, прыгнуть вниз. Самое удивительное, что вам уже наплевать на то, что секунду назад казалось наиважнейшим. Вы еще здесь, но вода уже поглотила в себе все ваши желания и надежды. Вы боитесь и одновременно жаждете прыгнуть. О, искушение! Ничего же не произошло, просто вы задержались на мосту. Но эта могучая сила утянула под свои черные покровы все благие помыслы. Все вокруг казавшиеся таким реальным и четким, превратилось в зыбкое марево, горячечный бред сумасшедшего.

Страх и геройство сплелись в вашей душе в причудливый клубок. И эти мурашки по телу: «ты лишь песчинка…». Даже мощнейшие металлические рамы дрожат перед этой силой, скрипя и завывая, согласно сопромату. Ваши кости не сравнятся с толщиной металлических конструкций и перекрытий. Тавров и двутавров, или как их там. Даже слоновьи ноги опор давно уже запутались в хитро сплетенных водой зеленых путах. Они поняли, что им никогда не выбраться. Они решили – пусть все идет, как идет. Им остается только дряхлеть. А что остается вам? Жалкому существу, чье маленькое несчастное тельце будет поглощено этой черной пастью, КОТОРАЯ ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИТ ЭТОГО?! Лишь круги по воде, расходящиеся до берегов и ТОЛЬКО?!

Но вот вы отводите взгляд, в голове у вас проясняется, и вы продолжаете движение вперед. Да, у вас прекрасное здоровье, вы совершенно удачливый человек, вас любит изумительная девушка, но иногда, может очень редко, но все же, что-то колет изнутри, подталкивая вернуться и еще разок.… Только разок пройтись по мосту и посмотреть ТУДА.

Просто взглянуть одним глазком…..