Текст книги "Алтай. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия в Центральной Азии"

На другой день утром нас подняли задолго до рассвета: нанятые извозчики прибыли с телегами, запряженными четверками, и торопили в путь, говоря, что иначе мы не успеем к вечеру доехать до Куку-хото. Уложив наш багаж на телеги, с которым поместилась часть людей, мы сели на лошадей и отправились из Куку-эргэ еще до света. Кортеж наш походил на процессию: для освещения неровной дороги извозчики повесили на телеги фонари, при трепетном мерцании которых мы открыли шествие в знаменитый город.

На рассвете мы въехали в широкое ущелье хребта Иншаня, через который пролегает дорога, и, поднявшись немного в горы, спускались потом постепенно около 15 верст. Дорога все время идет ущельем, в котором часто встречались постоялые дворы; местами они группируются вместе в виде небольших поселений, вытянутых в одну линию, хотя, в сущности, каждый отдельный дом представляет постоялый двор.

На окрестных горах также видны были кое-где селения и небольшие березовые рощи, среди которых торчали изредка одинокие кудрявые сосны. Эти горы, оживленные лепящимися на их склонах и уступах селениями, березовыми рощами и красивыми кумирнями, живописно рисующимися на горных площадках, представляют местами ландшафты, достойные кисти талантливого пейзажиста.

С 10 часов утра нам часто стали встречаться китайские телеги, шедшие с разным товаром из Куку-хото в Куку-эргэ, и китайцы, поселяне ближайших местностей земледельческой полосы Монголии, возвращавшиеся из этого города. К полудню движение по ущелью усилилось до такой степени, что телеги тянулись уже длинными вереницами на каждой версте. Наши возницы в полдень остановились в одном из постоялых дворов кормить лошадей и пока, те ели, заказали себе лапши с соленой зеленью и, пообедав наскоро, отправились далее.

Постоялые дворы по дороге стали встречаться еще чаще, а по сторонам на горных уступах видно было много селений, раскинувшихся в живописном беспорядке на высотах. Проехав около 18 верст ущельем, мы достигли подъема на главный перевал Онгиин-даба. Сначала версты три мы поднимались по отлогому склону, потом начался короткий, но очень крутой подъем.

По этому последнему тяжелые повозки восходят с большим трудом, да и то не иначе, как со многими отдыхами для лошадей, причем погонщики, по остановке на отдых, тотчас же подкладывают под колеса камни, для того чтобы тяжелые телеги не могли скатываться назад и увлекать с собой лошадей по крутому склону. Большие затруднения бывают тут также при встречах: дорога так узка, что встречным повозкам невозможно разъехаться, исключая некоторых мест, нарочно разделанных пошире для разъезда.

С вершины главного перевала открылась величественная панорама на юго-востоке: вдали были видны горы, а между ними и Иншанем расстилалась широкая равнина, испещренная множеством селений с рощами, кладбищами и кумирнями. Среди этого пестрого фона резко выделялась огромная сероватая площадь г. Куку-хото, который мы в первый раз приветствовали оттуда с высоты.

От высшей точки перевала Онгиин-даба идет сначала очень крутой спуск, извивающийся версты на две зигзагами, а потом пологий, но весьма заметный склон до самой подошвы хребта, на протяжении около 12 верст. По южную сторону перевала горы Иншаня менее живописны, чем по северную. Взору повсюду представляются на обширном пространстве угрюмые красноватые массы, постепенно понижающиеся к югу, к подошве хребта. Селений в горах много, но они большей частью закрыты от дороги высотами.

Постоялые же дворы по южную сторону встречаются чаще прежнего, а поблизости выхода из гор они тянутся длинными, почти непрерывными линиями. Движение по ущелью, которым идет дорога, тут таково, как на оживленной городской улице: повозки, верблюды и пешеходы встречаются на каждом шагу; около постоялых дворов везде толпится народ: одни приезжают, другие отъезжают, третьи кормят лошадей и обедают.

В этом ущелье мы в первый раз встретили китайских носильщиков тяжестей с коромыслами на плечах. К обоим концам этих коромысел подвешены четырехугольные доски, как у наших базарных весов, только меньших размеров, на которых покоятся переносимые грузы.

Верстах в двенадцати от вершины перевала окончились горы, и мы очутились на равнине. Но какая противоположность между ней и соседней Монголией! Тут на каждой версте встречалось по две, по три деревни, кумирни, кладбища с рощами и обелисками; нигде не видно ни клочка свободной земли: все вспахано или застроено, по сторонам дороги везде селения, а на дорогах толпы людей и вереницы подвод.

В одном месте мы проехали версты четыре почти непрерывными селениями, миновали несколько очень красивых кумирен и на пространстве 10 верст от подошвы хребта до города, кроме многих деревень, встретили два многолюдных местечка. Но, несмотря, однако, на оживление, общий вид страны зимой не привлекателен: все поля вспаханы еще с осени и эти серые монотонные полосы земли, лишенной остатков растительного покрова, как-то неприветливо рисуются перед глазами путешественника.

После долгого блуждания по извилистой дороге этой густозаселенной равнины мы только в сумерки достигли городских ворот, у которых ожидал нас верховой-китаец, посланный европейцами передать, что они с радостью ожидают нас у себя. От ворот мы около часу ехали по многолюдным, но узким улицам города, останавливаясь несколько раз для разъездов со встречными повозками, прежде чем добрались до дома, занимаемого европейцами, где были радушно приняты агентом английской торговой компании, бельгийцем Спленгером, и членами духовной католической миссии в Куку-хото.

Глава шестая. Пребывание в Куку-хото и переезд из него в г. Калган

Торговое и промышленное значение г. Куку-хото, или Гуй-хуа-чена. – Католическая духовная миссия. – Выступление в Калган. – Гуйхуаченская долина. – Вторичный переход через Иншань. – Следование вдоль по культурной полосе Монголии. – Хребет Иншань. – Спуск с него во Внутренний Китай. – Долина р. Ян-хё. – Плотность населения. – Великая стена. – Древние форты долины р. Ян-хё. – Прибытие в Калган.

Город Куку-хото, или Гуй-хуа-чен[22]22
  Куку-хото собственно монгольское название этого города и в переводе значит «Синий город». У китайцев же он известен под названием Гуй-хуа-чен.


[Закрыть], находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены, проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку, по гребню северного кряжа цепи Тай-хань. Город расположен на равнине по обоим берегам маленькой речки и, подобно всем китайским городам, обнесен стеной. Наибольшая длина его, по свидетельству Спленгерда, около 10 километров (9,4 версты), а наибольшая ширина около 8 километров (7,5 версты).

На краю города находится обширная цитадель квадратного начертания около одного километра в стороне. В ней живут солдаты гарнизона, помещаются присутственные места, начальники и чиновники. Жителей в Гуй-хуа-чен считается не менее 200 000, не включая в то число солдат значительного гарнизона. В этом городе находится множество лавок, товарных складов и постоялых дворов для приезжих монголов. В нем существует также несколько базаров, на которых продается исключительно скот. Для каждого рода скота есть свой базар: на одном продаются верблюды, на другом – лошади, на третьем – быки и на четвертом – бараны.

Гуй-хуа-чен ведет обширную торговлю со всем почти Внешним Китаем, а по размерам своих торговых оборотов с Монголией не имеет себе соперников во всей империи. К нему в торговом отношении тяготеет не только вся почти Монголия, но и Джунгария, Китайский Туркестан, а отчасти Куку-нор и Тибет. Караваны из Гуй-хуа-чена ходят с товаром во все концы Монголии, больше всего в Ургу, Улясутай и Кобдо, а также во многие города Джунгарии, как например, в Баркуль, Хами, Гучен, Манас, Урумчи и в Турфан; посещают даже такие отдаленные пункты, как Кашгар, Хотан, Керия и Лхаса.

Этот замечательный город служит главным рынком, на котором совершается обмен произведений внутренних промышленных провинций Китая на скот и различное сырье Монголии и прочих внешних областей империи. Из Монголии в Гуй-хуа-чен осенью и в начале зимы пригоняется как самими монголами, так равно и торгующими в ней китайцами множество скота, в особенности баранов, потом лошадей, верблюдов и быков, и привозится огромное количество продуктов скотоводства, а именно: овчин, сырых конских и бычьих кож, шерсти и волоса.

Взамен этого из Куку-хото в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, металлические изделия, обувь, деревянная и каменная посуда, табак, деревянные части юрт, шкафы, сундуки, множество различных мелочей, а также мука и крупа. Скот и продукты от него, доставляемые в Гуй-хуа-чен, идут далее во Внутренний Китай, исключая некоторую часть для местной потребности, а оттуда доставляются в этот город ткани, кирпичный чай и прочие произведения промышленных провинций, предназначаемые для Монголии и для прочих областей Внешнего Китая.

Кирпичный чай привозится из провинций Хубей и Хунань, а ткани доставляются преимущественно из Пекина и из Тяньцзина, откуда привозятся даже английские и американские бумажные материи, сбываемые гуйхуаченскими купцами наравне со своими в Монголии. Тяжести из внутренних провинций доставляются в Гуй-хуа-чен преимущественно на подводах, но перевозятся частью и вьючным способом: на верблюдах, мулах и ослах. Вереницы этих животных, тянущиеся медленно с вьюками по густозаселенной и прекрасно возделанной стране, как-то странно видеть непривычному.

Ежегодно с наступлением осени в Гуй-хуа-чен начинают прибывать из Монголии и из других стран караваны с сырьем, а оттуда возвращаются с разным товаром. Караваны приходят и отходят днем и ночью в течение целой осени и зимы. К весне движение уменьшается, а с наступлением теплого времени почти вовсе прекращается. Одновременно с первыми караванами пригоняются и гурты скота из Монголии. Вместе с тем начинается усиленный подвоз в Гуй-хуа-чен товаров из внутренних провинций, продолжающийся всю осень и зиму, так как в это время с окончанием полевых работ возчиков бывает больше и транспортировка кладей обходится дешевле.

В Гуй-хуа-чене ежегодно в течение ноября бывает торг маральими рогами, за которыми туда съезжаются к этому времени из разных мест Внутреннего Китая гуртовые их покупатели. Торг маральими рогами в этом городе установился давно, и нигде, исключая Кантон, продавцам, приобретавшим их по мелочам из первых рук, нельзя сбыть этот товар так выгодно, как в Гуй-хуа-чене. Маральи рога доставляются в этот город китайцами (а в последние годы и русскими) из Кяхты, Улясутая, Кобдо, Джунгарии и отчасти из Маньчжурии.

Кроме обширной торговли с Монголией, Гуй-хуа-чен занимает изрядное место в ряду других больших городов Северного Китая и в промышленном отношении. В нем существует множество небольших фабричных заведений для производства разных предметов обрабатывающей промышленности, потребных для монголов. Из них первое место занимают красильни, на которых окрашиваются в разные цвета бумажные ткани, отправляемые в Монголию.

Большая часть этих тканей, даже английских и американских, привозится в Гуй-хуа-чен неокрашенною, с тем чтобы на месте получить то количество разноцветных тканей, которое соответствует действительной потребности в них. Гуйхуаченские красильщики, давно привыкшие ко вкусам монголов, берут от купцов белые ткани и окрашивают их в различные цвета, смотря по надобности. Затем следуют заведения для приготовления готовой обуви для монголов. Юфть для нее идет преимущественно русская, вымениваемая китайцами в Кяхте на чай и доставляемая ими оттуда в Гуй-хуа-чен.

Из русского плиса, приобретаемого тоже в Кяхте, в Гуй-хуа-чене делают сапоги для китайцев. В этом городе, кроме того, есть много скорняжных заведений, занимающихся преимущественно выделкой привозимых из Монголии овчин, которые по обработке развозятся в северные провинции Внутреннего Китая, где жители зимой носят шубы или короткие полушубки и овчинные шаровары.

Нельзя не упомянуть также о множестве деревянных частей (решеток, кругов и палок) для монгольских юрт, приготовляемых в Гуй-хуа-чене, а также деревянной посуде и некоторых железных изделиях, как например, таганах и щипцах, производимых в том городе для монголов. К юго-западу от Гуй-хуа-чена, близ р. Хуан-хэ, есть, говорят, чугуноплавильный завод, на котором льют котлы для Монголии.

На базарах Гуй-хуа-чена во время нашего пребывания можно было найти множество всяких жизненных припасов. Продавались, например, фазаны, серые куропатки, дзэрены, привезенные из Монголии, рыба из р. Хуан-хэ, всевозможные овощи, виноград и очень вкусные плоды сыцзы.

Пребывание европейцев в Гуй-хуа-чене не совсем удобно: на улицах преследуют толпы зевак, а подчас и мальчишки, надоедающие своими выходками. Миссионеры, впрочем, расхаживают свободно, потому что знают прекрасно язык, да и китайцы уже привыкают к ним, хотя и не перестают удивляться их бородам и шапкам.

Мы, однако, не можем пожаловаться на дурное обращение китайцев: в продолжение всего пребывания во Внутреннем Китае нам ни разу не пришлось испытать какой-либо неприятности от них ни в городах, ни в деревнях, в которых мы во время путешествия останавливались ежедневно два раза: в полдень обедать и вечером на ночлег. Толпы любопытных, разумеется, собирались к нам во время этих остановок, но никто не сделал нам ни малейшей неприятности.

В доме нашего гостеприимного хозяина в Гуй-хуа-чене, Спленгерда, расположенном рядом с католической миссией, мы пользовались полным удобством, отдыхая после трудного путешествия через Монголию. Спленгерд, родом бельгиец, живет в этом городе уже 6 лет, имеет собственный большой дом и занимается покупкой верблюжьей шерсти не только в Гуй-хуа-чене, куда она привозится из Монголии, но и в ближайших местностях этой последней, в которых он содержит агентов, скупающих ее из первых рук.

Большую часть шерсти он приобретает на английские бумажные ткани, высылаемые ему из Тяньцзина, и потом отправляет ее в г. Калган, где его компаньон Грейзель прессует эту шерсть и препровождает вместе с закупленной самим в Тяньцзин, откуда она идет уже морем в Лондон. Спленгерд со своим компаньоном состоят агентами одной богатой английской торговой компании в Китае и пользуются от нее большим кредитом. Этот почтенный негоциант много содействовал продаже маральих рогов, привезенных в том году вместе с нами доверенным бийских купцов Антроповым.

Без его обязательного содействия этому доверенному, не бывавшему никогда в Гуй-хуа-чене и не знавшему ни китайского языка, ни условий сбыта рогов, не продать бы их так выгодно. Со своей стороны, мы также много обязаны Спленгерду за сообщение некоторых сведений и содействие к благополучному переезду нашей экспедиции из Гуй-хуа-чена в г. Калган.

Первоначальный план нашей экспедиции состоял в том, чтобы, перезимовав в Гуй-хуа-чене, направиться весной обратно в Кобдо по другой дороге, пролегающей близ южного подножья Алтая. Но, по недостатку наличных денежных средств, я должен был изменить путь, по которому сначала предполагалось возвращение экспедиции, именно отправиться на зимнюю стоянку в г. Калган, а оттуда ранней весной перейти в Ургу. В этом городе предположено было снарядиться для обратного путешествия по прямой дороге через г. Улясутай и долину р. Кунгуя к границе.

Наняв в Гуй-хуа-чене два больших фургона и две крытые повозки, мы 17 декабря 1878 г. выступили в Калган в сообществе Спленгерда, имевшего надобность побывать в этом городе по своим торговым делам. Со своей стороны, мы очень рады были такому спутнику, который, зная прекрасно язык и китайские порядки, мог быть нашим руководителем в пути.

За городской стеной нам представилась та же картина, как и прежде, когда мы подъезжали к городу: деревни с рощами, кладбища, кумирни, серые вспаханные поля, толпы людей, вереницы телег и прочие свидетельства необыкновенной плотности населения долины и кипучей его деятельности. Путь наш на этот раз лежал на северо– восток к хребту Иншань. Дорога идет зигзагами между полями и ломается местами до такой степени, что солнце появляется то справа, то слева, то спереди.

В иных местах между двумя смежными селениями, отстоящими по прямому направлению в полуверсте, по дороге едешь версты две. Нигде не видно даже нескольких сажен свободной земли. Пашни имеют квадратную или прямоугольную форму и обнесены по краям земляными валиками. Дороги же так узки, что встречные повозки могут разъезжаться только местами. Чтобы выиграть больше места для посевов, они проложены, где возможно, в оврагах и руслах ручьев, уклоняясь иногда далеко в сторону от прямого направления.

Верстах в двенадцати от города мы с трудом переехали по льду небольшую речку. Лед был ненадежен, и один из наших фургонов провалился, но, к счастью, вода была мелка. На быстрых местах речки оставались большие полыньи, и на них плавали зимующие утки. День был тихий, солнечный и теплый, но в горах Иншаня и к северу от них, на монгольском плато, шел густой снег и свирепствовала, должно быть, метель, которую мы различали по наклонным белым полосам, спускавшимся в той стороне по небосклону.

Вообще, зима в долине, на которой стоит г. Гуй-хуа-чен, несравненно мягче, чем на соседнем плоскогорье Монголии, возвышающемся над нею около 2000 футов. В апреле на этой равнине бывает уже полная весна, тогда как на монгольском плато, отстоящем от нее только в 50 верстах за хребтом, в этом месяце нередко случаются сильные бураны и стоят по целым неделям холода.

Снег в долине Гуй-хуа-чена выпадает очень редко, да и то обыкновенно весьма тонким слоем, растаивающим в первый солнечный день. Но реки замерзают зимой месяца на четыре. Хуанхэ (Желтая река), протекающая верстах в восьмидесяти к юго-западу от Гуй-хуа-чена, во время нашего пребывания там была покрыта льдом, по которому свободно проходили тяжело нагруженные повозки.

В первый день мы проехали не более 25 верст от города и остановились ночевать в деревне Пей-тал, на постоялом дворе. Нам отвели отдельную комнату, истопили кан и приготовили ужин. Постоялые дворы на больших дорогах есть в каждой деревне, а в многолюдных селениях некоторые из них устроены наподобие гостиниц. В этих последних имеются отдельные комнаты для помещения состоятельных проезжающих, как например, купцов, чиновников и т. п., а обозные извозчики и вообще простой народ располагаются в общей, всегда очень большой комнате, служащей вместе с тем и кухней гостиницы.

В последней два-три повара заняты постоянно приготовлением кушанья для проезжающих, среди клубов пара и кухонного смрада. Любопытно побывать в этих кухнях, чтобы ознакомиться с экономичным расходованием в них топлива. В общей кирпичной кладке вмазано несколько котлов различных размеров с отдельными топками под каждым; в той же кладке, пониже топок или с боков, сделаны большие и глубокие печурки, или ниши, сообщающиеся с топками каналами.

В этих нишах помещаются мех, состоящие из деревянных ящиков, обтянутых снаружи кожей и снабженных клапанами. Будучи вдвигаемы и выдвигаемы из ниш, которые им служат гнездами, эти мех скользят в них с легким трением и вгоняют воздух в топку. При таком способе нагревания котлов соблюдается значительная экономия топлива, состоящего из толстых стеблей растения гаоляна, каменного угля, каменноугольной грязи, мелкого кустарника или соломы.

По вечерам публика в общих комнатах, или кухнях, занимается разговорами, игрой в карты, в кости или в орлянку на чохи (монеты). Тут часто можно встретить и курильщиков опиума, потягивающих, лежа на кане, свои трубочки. Около них горят маленькие лампочки, на которых они подогревают предварительно опий, возя их постоянно за собою. Но ни ссор, ни драк, ни пьянства нам не приходилось замечать в этих общих помещениях, несмотря на многочисленность их посетителей.

Содержатели постоялых дворов в деревнях, кроме прямых выгод от своих заведений, получают еще косвенную статью дохода от них, – именно помет, остающийся от животных, хозяева которых у них останавливаются. Помет в этой стране образцового земледелия ценится не дешево. Сбором его в зимнее время занимаются все поселяне-земледельцы. С раннего утра поселянин, взяв на руку корзиночку, отправляется на дорогу собирать помет.

В числе собирателей можно встретить маленьких, 6—7-летних мальчиков, помогающих своим родителям. Когда поселянин отправляется за чем-нибудь в город или в соседнюю деревню пешком, то берет с собой корзиночку и собирает на пути помет. Даже грязь с городских дворов покупается за деньги и вывозится на поля. Такова потребность в удобрении в этой густонаселенной стране.

На другой день нашего путешествия из Гуй-хуа-чена мы достигли широкой поперечной долины в хребте Иншань, носящем тут местное название Маюн-са, оставив за собою густонаселенную Гуйхуаченскую долину. Эта равнина, имеющая около 40 верст ширины, окаймлена с севера окрайным хребтом Иншанем, а с юга – не столь высокими горами, тянущимися с востока на запад и представляющими крайний северный кряж цепи Тайхань, проходящей южнее Иншаня тоже почти в восточно-западном направлении.

На восток и на запад Гуйхуаченская широкая долина простирается так далеко, что пределов ее в этих направлениях мы не могли видеть даже с высшей точки перевала Онгиин-даба через Иншань. Эта равнина довольно обильно орошена ручьями и речками, текущими с южного склона Иншаня, превосходно обработана и весьма густо заселена китайцами. В иных местах на одной квадратной версте можно насчитать от 4 до 5 селений.

Из Гуйхуаченской равнины мы вступили в горы Иншаня, верстах в сорока восточнее прежнего пути через них, и направились по широкой поперечной долине, орошаемой значительной речкой. В самой долине и на уступах окрестных гор везде разбросаны в живописном беспорядке селения, а вокруг них пестреют повсюду поля. Только кручи да горные вершины свободны от плуга земледельца, но зато на иных пасутся домашние животные, которых мы встречали на таких крутизнах, что казалось непонятным, как они могут держаться там. По долине шло много обозов и поселян, следовавших в Гуй-хуа-чен и обратно.

В полдень наши возницы, по обыкновению, остановились обедать и кормить лошадей. Пользуясь остановкой, мы тоже в это время пили чай и обедали в присутствии многочисленной толпы, собравшейся посмотреть на нас. В этот день мы ночевали в небольшой деревне Халенша. Отдельной комнаты на постоялом дворе не было, и мы провели ночь в общей ночлежной с обозными извозчиками и поселянами, которых на этот раз собралось так много, что в огромной комнате буквально негде было повернуться.

Хозяин заведения, по просьбе Спленгерда, отвел нам маленький уголок на кане, где мы и поместились кое-как на ночь. Обозы и проезжающие едут только днем, а на ночь всегда останавливаются на постоялых дворах. Поэтому на последних бывает иногда большое скопление проезжих. В полдень китайцы имеют обыкновение также всегда останавливаться для того, чтобы покормить животных и пообедать самим, так что едут только с утра до полудня и потом с двух часов пополудни до вечера.

От деревни Халенша долина, по которой мы ехали почти прямо на север, суживается, но селения в ней по-прежнему часты. На окрестных горах заметны были кое-где небольшие березовые рощи, а на пашнях встречалось много фазанов, которых наш спутник Спленгерд убил несколько штук. В этой долине мы видели много пещерных жилищ, устроенных в отверделом песке и лёссе крутых обрывов. Стены этих жилищ, исключая лицевую, природные, потолок тоже, но поддерживается балками и помостом. В них обитают бедные китайцы. Скота у здешних поселян гораздо больше, чем в Гуйхуаченской долине, вероятно, потому, что есть порядочные выгоны.

Поднимаясь постепенно по долине, перешедшей, наконец, в глубокое ущелье, мы достигли деревни Кулюпа, в которой обедали в пещерном жилище и кормили лошадей. Затем, перейдя слабый перевал, очутились на высокой равнине, покрытой низкими, но длинными отрогами Иншаня. Это была Монголия, в которую мы вступили, пересекши снова Иншань по направлению с юга на север. Названный окрайный хребет имеет тут пологий, но зато очень длинный склон к югу, к Гуйхуаченской равнине. Гребень же его в этом месте гораздо меньше возвышается над высоким монгольским плато, чем близ городка Куку-эргэ.

Со вступлением на монгольское высокое плоскогорье исчезли селения. Тут только кое-где можно встретить домики оседлых монголов, занимающихся хлебопашеством, да юрты и стада их кочевых собратий, виднеющиеся изредка по сторонам дороги. В этот день нам пришлось ночевать в бедном постоялом дворе, в общей комнате, но извозчиков было мало, так что мы могли разместиться свободно на одном из канов, предоставленных нам хозяином-китайцем.

На следующий день мы ехали по Монголии, встречая юрты, стада и владельцев их – монголов. Местность слегка волниста, но на середине станцию пересекли два невысоких хребта – вилообразный северо-западный отрог Иншаня. В долине между ними, на ручье, стоит постоялый двор, в котором мы обедали и кормили лошадей. В окрестностях заметно было несколько малых улусов кочевых монголов.

Перевалив через второй хребет, мы очутились на обширной, почти горизонтальной равнине, по которой и продолжали путь. Ночевать пришлось на постоялом дворе Пинты-чуэн, битком набитом извозчиками. Хозяин-китаец поместил нас в своей комнате, но там еще до нашего приезда расположились на ночлег несколько человек его знакомых, с которыми мы должны были ночевать на небольшом кане. В числе их было два курильщика опиума, поместившихся около меня и в течение почти двух часов куривших поочередно это зелье из одной трубочки.

С постоялого двора Пинты-чуэн мы продолжали ехать по той же обширной равнине, обильно поросшей злаком дэрису. На ней паслись местами стада дзэренов и часто выскакивали по сторонам дороги зайцы. Спленгерд убил одного дзэрена, несколько степных курочек и пару зайцев. Улусы кочевых монголов также встречались изредка, но оседлого населения – нигде.

Вообще во всей полосе Юго-Восточной Монголии, примыкающей к северному подножью Иншаня, верст в сто шириной, оседлое китайское население рассеяно спорадически, группируясь в тех местах, где почвенные и другие условия способствуют успехам земледелия, а на остальном пространстве кочуют монголы, часть которых живет оседло. Путешественник, проезжая вдоль этой полосы в восточно-западном направлении, будет встречать неоднократно контрасты в образе жизни и деятельности ее обитателей.

Один день он проедет среди оседлого китайского населения, видя деревни, поля, людей, занятых в летнее время пашнями, а осенью и зимою молотьбой хлеба, удобрением полей, молонием муки на открытом воздухе жерновами, приводимыми в движение теми же людьми или их животными; на другой день перед ним откроется картина кочевой жизни: холмистая, невозделанная степь, на ней юрты, стада и владельцы их – монголы, сохранившие и здесь, среди оседлого населения, отчасти свой примитивный образ жизни, хотя и утратившие в значительной степени патриархальные нравы. Часть их живет оседло в глиняных домах, выстроенных по китайскому образцу, с полной китайской обстановкой, и занимается земледелием, содержа вместе с тем довольно много скота.

Так случилось и с нами. Обширная степь, по которой мы ехали более суток, замыкается на востоке невысоким северо-западным отрогом Иншаня. Перевалив через этот отрог, мы очутились в земледельческом районе помянутой полосы со многими селениями, разбросанными по широкой междугорной долине. В большой деревне Цаган-обо, имеющей около 2000 жителей, мы ночевали на весьма хорошем постоялом дворе. Прибыв в селение еще засветло, мы осматривали постройки и сельскохозяйственные орудия китайцев.

Далее, до самого г. Калгана, путь наш пролегал уже по земледельческой стране. Широкая долина, в которой стоит деревня Цаган-обо, окаймлена с юга Иншанем, гребень которого весьма мало возвышается над ней, а с прочих сторон – его невысокими отрогами. В долине и по сторонам на горных уступах и в ущельях видно было много деревень, а среди тщательно возделанных полей встречались местами небольшие участки свободной от посевов земли.

Они покрыты хорошей травой и служат выгонами для скота, которого местные китайцы содержат гораздо больше, чем на Гуйхуаченской равнине. Верстах в двадцати от деревни Цаган-обо находится небольшой городок Чанкой, в котором мы обедали и кормили лошадей. В нем считается около 6000 жителей, а торговля, судя по множеству лавок, должна быть оживленная.

В 15 верстах к северо-востоку от этого городка, в местности Юлюн-чжан, есть станция католических миссионеров, называемая Элыпи-сан-хо, а в 45 верстах в том же направлении другая станция, Шиинза, в которой построена церковь и большой дом. На этой станции католические миссионеры имеют школу, в которую принимают на воспитание бедных китайских мальчиков.

Из г. Чанкоя мы ехали верст десять по волнистому плоскогорью, замыкающему помянутую междугорную долину с востока, а потом поднялись на Иншань, гребень которого и тут очень мало возвышается над монгольским плоскогорьем. Зато нам пришлось очень долго спускаться сначала по крутому и извилистому, а потом по отлогому спуску с этого хребта. Мы пересекли Иншань в третий раз и, сойдя с него в широкую долину реки Си-ян-хё, снова очутились во Внутреннем Китае.

На горах Иншаня мы встречали березовые рощи, с немногими отдельными деревьями сосны. К северо-востоку от Калгана леса становятся больше и близ границ Маньчжурии переходят местами в густую тайгу. В лесах Иншаня повсеместно живут барсы и косули, много фазанов, а близ границ Маньчжурии водятся даже тигры. Последние в летнее время появляются иногда в окрестных полях, поедая скот, и нападают порою на людей. Кроме того, в горах Иншаня есть лисицы, волки и каменные куницы, а на соседних равнинах Монголии, не занятых оседлым населением, живет, благодаря их тучным пастбищам, множество дзэренов и зайцев.

В Иншане находятся богатые залежи каменного угля, представляющие неистощимый запас топлива для всей окрестной страны.

Спустившись с Иншаня в долину р. Си-ян-хё, или просто Ян-хё, как называют ее местные китайцы, мы встретили в ней густое население: деревни следовали одна за другой; свободной земли, исключая песчаные береговые откосы, не видно было нигде. Проехав по этой долине верст двадцать на восток, мы достигли Великой стены, в ворота которой вступили в небольшом городке Чин-пин-ку, расположенном на правом берегу Ян-хё.

Эта внешняя, или объемлющая, стена тянется от р. Хуанхэ с юго-запада на северо-восток сначала верст двести по горам цепи Тай-хань, потом по широкой долине. К северу от нее она пересекает восточный отрог Иншаня, затем реку Ян-хё при городе Чин-пин-ку; далее поднимается немного на Иншань и по южному склону его идет в восточном направлении до самого Калгана.