Текст книги "Цитадель тамплиеров"

Глава VIII. Возвышение

Анаэлю дали коня и кинжал. За ворота он выехал с тремя рыцарями, одетыми в черные плащи с белой каймой и зелеными крестами. Четвертый рыцарь был тамплиер. Анаэля к нему приставили оруженосцем.

Рыцари с зелеными крестами переговаривались на языке, напоминавшем старинный французский. Отдельные слова Анаэль различал, но смысл их быстрой речи от него ускользал.

Миновав рощи смоковниц и финиковых пальм близ Агаддина, пятеро всадников выбрались на равнину с редкими кустарником. Анаэль не знал имени своего рыцаря, а тамплиер не вступал в разговоры со спутниками. Они к нему, впрочем, не обращались.

Выехали на рассвете, двигались неторопливо. Когда солнце пошло к зениту, свернули в попутную рощу смоковниц и спешились в их тени. Не дожидаясь команды, Анаэль достал из седельных сумок овес и дал лошадям. Сам уселся с лепешкой поодаль. Тамплиер ел отдельно от всех, притом сидя спиной к остальным и не снимая шлема. Он лишь поднял забрало. А солнце пекло… Он не желал быть узнанным?.. Анаэль почувствовал привкус.

Ближе к вечеру всадники, двигаясь тем же темпом, пересекли гряду невысоких холмов и по избитой дороге спустились в пойму довольно широкой реки.

Один из рыцарей съехал к воде и крикнул перевозчика. На той стороне полуголые люди столкнули в речку тяжелый плот. Анаэль, нарушив зарок молчания, спросил своего тамплиера:

– Какая это река, господин мой?

Из-под забрала донеслось:

– Иордан.

Ночевали на том берегу, в деревеньке, в харчевне, сложенной из камней. Анаэлю не полагалось спать рядом с рыцарями, и он устроился в отдалении.

Небо усыпали яркие звезды. Анаэль издавна знал их рисунок на этой великой карте. Вот Антияр, звезда караванщиков, вот и Ахуб, звезда смерти… Анаэль ощутил вкус свободы. Лошади не были заперты. Если плащ разорвать, обмотать шерстяными тряпками копыта лучшего жеребца, можно бесшумно отсюда уехать и – ищи ветра в поле. Однако зачем… Анаэль усмехнулся и задремал.

Следующим утром всадникам встретились на дороге никем не охраняемые путники. Они и не подумали броситься наутек от рыцарей. Но кавалькада объехала путников, не потревожив.

Анаэль удивился и снова не утерпел. Как бы сам с собой рассуждая, он произнес:

– Шествуют как ни в чем не бывало, хотя тут за каждым камнем сидит разбойник.

– Защищены не хуже меня, – сказал вдруг ехавший рядом тамплиер.

Голос его был глух.

Дорога пошла под уклон. Анаэль догадался, где они находятся. Он представил долину реки Иордан. Впереди – побережье Мертвого моря. Пейзаж стал безжизненным.

Дорога петляла по каменистой пустыне. Вдали наконец показалась широкая крепость, похожая на обнесенную оградой большую деревню с каменными строениями.

Когда подъехали ближе, оттуда донеслись редкие монотонные удары колокола.

Рыцари остановились у ворот.

Анаэль задрал голову и откинулся в седле, разглядывая верхушку шеста, торчавшего у ворот. Там красовался огромный, оскаленный верблюжий череп. Анаэль обернулся к своему господину, спросить, что это значит, но чуть не рухнул с коня. Рыцарь снял шлем. На Анаэля смотрела львиная маска. Верхнюю губу изъели огромные язвы, нижняя отвисла, как виноградная гроздь… Проказа!

– Спать будешь здесь, – брат Иоанн отбросил дверь, висевшую на кожаных петлях, и показал сводчатую пещеру с потолком, ниже человеческого роста. В углу ее было грубое распятие. Постель представляла собой уступ ноздреватого камня, прикрытый рогожей, и деревянный обрубок в изголовье. Была тут и деревянная чашка с обглоданными краями.

Войдя, Анаэль рухнул на каменное ложе. Дверь, мягко стукнув, закрылась.

Он уже знал, что находится в лепрозории ордена Святого Лазаря. Его учредили для прокаженных рыцари-итальянцы. И этот орден – под покровительством тамплиеров. На их попечении.

Брат Иоанн, помощник здешнего келаря, был чрезвычайно словоохотлив. Анаэль первым делом спросил, надолго ли присылают в сию обитель своих людей тамплиеры.

– Навсегда, – бодро ответил помощник келаря.

Далее он заявил, что завидует Анаэлю, который будет прислуживать лишь прибывшему с ним шевалье де Шастеле. Это, дескать, добропорядочный господин. Питаться Анаэль будет из котла монастырской братии, а если придется, то со своим господином. Такое в обители принято, когда господа уже сами не могут ни встать, ни сесть.

Это примечание так развеселило брата Иоанна, что он залился почти ребяческим смехом.

– Когда господин де Шастеле умрет – об этом не стоит пока беспокоиться, ведь лепра жрет человека медленно, – сказал затем брат Иоанн, – то ты, пожалуй, не сразу лишишься своих привилегий. Многие из болезнующих рыцарей захотят тебя видеть своим слугой, помня, кому ты прислуживал. Так что до старости будешь иметь и господский стол, и благородное обхождение. Правда, не дай Господь самому заболеть. Тебе слуга не положен, придется тебе самому о себе заботиться. А это… Иной раз ведь и пальцы отваливаются… Но думать об этом – грех. Господь не без милости. Ты посмотри на меня, кроме чесотки, пока ничем не болел.

Анаэль, потрясенный, молчал.

– Вот так-то, брат Анаэль. Что за имя у тебя? Мы не знаем таких. У нас тут все рыцари – ну, почти все – из итальянских земель с благословения папы Климента. По-франкски не говорим. Но обвыкнешься.

Анаэль, казалось, намертво сросся с каменным ложем.

– Да не горюй. Всем бы так начинать. А коли не угодишь господину де Шастеле и отошлет он тебя от капеллы в нижние пещеры, тогда поймешь, что да как.

Дослушав бодрую речь брата Иоанна, Анаэль утвердился в мысли, что надо бежать. И – как можно скорее.

Господин де Шастеле – перестал стесняться здесь своей внешности. Притом не желал оставаться вне общества и со страстью включился в светскую жизнь. Скоро нашлись в лепрозории господа, отвечавшие его представлениям о благородстве и родовитости.

Господа засиживались за чашей вина и каплуном. Всем было что вспомнить и что рассказать. Анаэль обязан был, как и прочие слуги, при сем присутствовать у стола, за которым порой красовалось и хохотало до полутора десятков рож львиного облика, вышедших, как казалось, из самого центра ада.

Среди прислуги, напротив, единства не было. Все боялись заразы. Трое уже заразились и сразу же ощутили свое превосходство над остальными. Зная, что им не выйти, сделались добровольными соглядатаями, полагая себя патриотами лепры.

Анаэль не меньше других страшился проказы и выверял каждый шаг. Но де Шатель по утрам совершал самый тщательный туалет, вечером приходилось подолгу его устраивать на покой, соприкасаясь с его благородной плотью. Нельзя было показать брезгливость.

Анаэль припомнил рецепты от проказы, полученные в замке Алейк. Он жег кости животных и сыпал пепел в свою еду и питье. Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. Проказу отгонял и камень сапфир, и хвост сушеной ящерицы. Обмазывался бы и коровьим навозом, что считалось самым полезным, но в лепрозории это было немыслимо.

Тем не менее Анаэль не чувствовал себя в безопасности. Однажды рискнул обмазаться все же навозом, прокравшись ночью к скотине монастыря. После пришлось отмываться соленой водой из лужи. Запах полностью не отбил, что несколько дней вызывало неудовольствие господина де Шастеле.

Анаэль терпеливо и жадно ждал случая убежать, и случай такой представился. Однажды утром, когда он с господином своим возвращался из церкви, Анаэль обратил внимание на необычную суматоху в монастыре.

– Уж не чума ли напала? – мрачно пошутил он. Его шутка рыцарю не понравилась.

– Это не чума, – степенно сказал тамплиер, – это граф Мессинский, Великий магистр ордена Святого Лазаря.

Въезд Великого магистра в монастырь был обставлен возможной пышностью. У входа графа Мессинского встретили две шеренги оруженосцев, у каждого был охотничий рог, изображенный на эмблеме ордена. Начальник лепрозория, он же настоятель монастыря и комтур всего поселения, барон Альтамира, вышел навстречу кавалькаде, подал знак, и оруженосцы затрубили в свои рога. На бароне были высокая тиара и длинный черный плащ, в правой руке он нес жезл с загнутым концом в виде раздутого капюшона кобры, в левой – икону, изображавшую воскресение святого Лазаря. Наиболее родовитые рыцари следовали за ним. Господин де Шастеле был на одном из главнейших мест в этой процессии.

Рога продолжали трубить.

Собравшиеся вокруг зеваки и челядь выражали бурную радость.

Великий магистр, не откидывая белого покрывала со своего лица, остановил коня перед иконой, несомой настоятелем, и перекрестился на церковь.

Стихшие было рога взвыли снова. Толпа у ворот волновалась, слышались выкрики, кто-то забился в истерике. Барон Альтамира стоял перед конем магистра неподвижно. Кони магистрской свиты нервно переступали на месте. Росло непонятное напряжение.

Наконец, свершилось! Великий магистр взял края своего покрывала и решительным, властным движением убрал его с лица. Вопль восторга пронесся по площади. Произошло ритуальное узнавание. На коне сидел крупный мужчина, изуродованный пятнистой проказой.

Потрясая жезлом, барон Альтамира приблизился к графу и поцеловал стремя. Великий магистр принял икону и припал к ней со страстью.

Как графа Мессинского снимают с лошади, как он целуется с настоятелем, Анаэль не увидел. Он спиной продавил толпу и понесся на задний двор монастыря, где были кухни, господская конюшня, грязевые купальни. Он дознался, что из лепрозория есть несколько выходов кроме главного. Днем с лицевой, так сказать, стороны уйти невозможно. Равнину обозревают стражники, и на ней ни кустика, ни ложбинки. На ночь слуг запирает в кельях брат Иоанн. Оставалось попробовать выйти наружу через тылы. Лучше всего, по разумению Анаэля, по тропе водоносов. В монастыре был источник, но воды из него не хватало, и ее доставляли из колодца, расположенного в трех сотнях шагов от монастырской стены.

Воды требовалось много, ее таскали в резервуары монастыря целый день с перерывом на те часы, когда жара становилась непереносимой. Воду носить посылали в наказание. Когда Анаэль зашел на конюшню, снял с крюка пару кожаных ведер и направился к калитке, никто ничего у него не спросил. Мало ли что…

Анаэль таскал воду около часа. Кроме него по мокрой тропинке бегали многие. Приехавшие господа захотят целебную ванну со здешней грязью. Господин де Шастеле не хватится. Он облачен в парадное платье и после торжественной встречи Великого магистра пойдет к накрытому праздничному столу. А встанет из-за стола уже за полночь и, даже если сумеет обнаружить отсутствие слуги, решит, что его заперли на ночь в келье.

В это время года в Святой земле темнеет поздно. Анаэль вымотался на добровольной каторге, работать для виду было нельзя. Когда солнце пошло к горизонту, подернутому жарким маревом, Анаэль осторожно поставил ведра, наполненные солоноватой водицей, посмотрел вслед последнему носильщику, который трусил к лепрозорию.

И встал за каменное сооружение, возведенное над колодцем. Все шло, как он задумал. Как только тьма сгустилась, Анаэль быстрым шагом пошел от монастыря.

Заблудиться было невозможно. В честь приезда Великого магистра, позади лепрозорий светился огнями, горели костры, там жарилось угощение. Жгли на высоких шестах чучела проказы. Звонил непрерывно колокол.

К утру Анаэль рассчитывал быть уже далеко. Он шагал все быстрее. Тамплиерская дорога стала тяжелой.

Анаэль углублялся в ночь, думая о своей судьбе. Почти полгода назад он шагнул с башни замка Алейк, а падение вроде бы продолжается. Яма становится глубже.

Под ногами захлюпало. Это не испугало. Кругом соленые затхлые лужи… Гиблые это места. Думая о своем, Анаэль огибал в темноте неожиданное препятствие. Но воды стало больше, и лужа не кончалась. Он решил перейти ее и, ступая по скользкому дну, двинулся поперек. Вода, однако, дошла до пояса. Анаэль затревожился, повернул обратно. Но продолжал оступаться в тяжелую теплую воду. Брода не было.

К утру, наглотавшись соленой гадости, сбив в кровь ноги и совершенно отчаявшись, понял: здесь берег Мертвого моря. А лепрозорий – на полуострове. Голая равнина, обозреваемая с его стен, это – морская гладь. Она не волнуется на ветру. И стража не охраняет выходы к ней.

Анаэля нашли на куче щебенки. Он показался безумным, раскинул руки и бормотал. Языка, на котором он говорил, стражники-сицилийцы не понимали. Они его подняли и не били, а повели обратно… Стражники Анаэлю представились тенями, изверженными из ядовитой воды.

Сицилийцы вели его, рассуждая о том, что всякий бы рад убежать из вонючей дыры, но ведь не велено. И – куда? А зараза, небось, к ним самим не пристанет.

– Иди, иди, – они слабо тыкали тупыми концами копий в шатающуюся спину. – Иди…

Анаэль был готов к наказанию в виде плетей. Свирепых, берберских. Но в келью к нему явился брат Иоанн. Он был, как всегда, разговорчив и благодушен. Сказал, что на беглеца осерчал господин де Шастеле. Не желает, мол, видеть и заступиться не хочет.

– У нас бывает по-всякому. Высечь велит, а после простит Христа ради. Твой больно уж горд. А я скажу – зря. Где сейчас толкового слугу-то разыщешь?

– Так что, – Анаэль с трудом разлепил воспаленные губы, – часто бегают?

– Бывает по глупости. Вот и ты от хорошего стола, от видного господина – в бега. Зачем?

– Повесят меня?

– Не-ет, – убежденно сказал брат Иоанн, наливая Анаэлю из принесенного кувшина новую чашку воды. – Это было бы слишком легко для тебя. По их мнению.

– Значит, четвертование?

Брат Иоанн помотал головой.

– Такого у нас тут нет, чтобы конями рвать. И помер мастер, умевший кожу сдирать. Тебя в нижние пещеры отправят, – сказал он. – Молись деве Марии, заступнице нашей. Денно и нощно молись, ибо…

– Что ибо?

Брат Иоанн тут утратил всю свою бодрость и выговорил, вздохнув:

– Я бы просил, чтобы меня повесили.

Глава IX. Его величество…

– В чем дело, Форе? – в голосе короля Бодуэна IV слышалась крайняя степень неудовольствия.

Кто-кто, а доверенный камердинер должен бы знать, что воспрещается беспокоить короля во время его бесед с великим провизором ордена Святого Иоанна, господином д’Амьеном.

– Я полагал, ваше величество, что вам надо знать – во дворец прибыл граф де Торрож.

В глазах камердинера блеснули злые искорки. Он не любил и не уважал своего короля. И ему было приятно увидеть, как побледнело дряблое, оплывшее лицо его величества.

Сухопарый, похожий на грача граф д’Амьен помрачнел.

– Откуда он взялся?! – капризно воскликнул король. – И что вообще происходит? Один шпион докладывает, что де Торрож валяется при смерти, другой – что он выехал в Аккру, а он в это время разгуливает по моему дворцу!

Форе поклонился еще раз. Королевского гнева он не боялся.

Великий провизор ионнитов положил успокаивающую руку на трясущуюся кисть его величества.

– Как бы ни было, он уже здесь, и мне кажется, лучше б ему не видеть меня в вашей спальне.

– Да, граф, да, – закивал король, щеки его тряслись, губы дергались.

Д’Амьен встал и направился к потайному выходу.

– Прошу меня простить, – тихо сказал Форе, – но, мне кажется, вы не успеете уйти незаметно, господин граф.

Створки дверей разошлись, и без стука вошел Великий магистр ордена тамплиеров в белом плаще до пят, надетом поверх кольчужных доспехов. На сгибе руки граф де Торрож нес свой богатый шлем византийской работы. Закованная в сталь движущаяся башня резко контрастировала с обстановкой будуара его величества Бодуэна IV. В том, что граф де Торрож вторгся в это собрание тонкой роскоши в боевом облачении, был, несомненно, вызов, и тамплиер его не скрывал.

– А-а! И вы здесь, граф! – прогудел де Торрож. – Это даже лучше, иначе за вами пришлось бы посылать.

Старик потер пальцами правой руки свое левое запястье, что было признаком ярости.

Между тем де Торрож уселся против короля на место, иоаннита, а тот остался стоять. Кресло под тамплиером опасно заскрипело.

– Как поживаете, Ваше величество?

Король поскреб свою щеку и неуверенно вопросил:

– Я слышал, вы собирались в Аккру?

– Возможно, отправлюсь… Если решится одно дело.

– Что именно?

– Утром ко мне прискакал комтур нашей крепости в Асфанере, барон де Спле.

– Достойный дворянин. Я знавал его еще…

– Не это важно, ваше величество… – грубо перебил Великий магистр.

– А что? Излагайте.

– А то, что наша капелла в Асфанере находится на землях, соседствующих с владениями Конрада Монферратского.

– На спорных землях, граф, – вмешался граф д’Амьен.

Тамплиер на него покосился и произнес:

– Спорность их спорна. Но этот господин пытается ныне присвоить земли, принадлежащие только и исключительно рыцарям Храма Соломонова.

– В чем это выражается? – участливо спросил король.

– Здание караван-сарая у стен Асфанера Конрад Монферратский отдал иоаннитам.

– Да, – спокойно сказал д’Амьен. – Заброшенное здание будет превращено в госпиталь. И вы, и мы равно стремимся успеть в служении Господу. Паломники болеют и гибнут сотнями в климате этой страны, пусть хоть под покровом красного плаща с белым крестом они обретут отдохновение и помощь.

– Красного плаща?! – взревел де Торрож, ударяя огромным кулаком по железному колену.

– Да. И ваш благородный де Спле давно уже мог бы применить благие старания к сему караван-сараю, но он, прости меня Господи, предпочитает сему винопитие и кое-что похуже. И вам, граф, это известно.

Великий магистр начал приподниматься в кресле, лицо его сделалось страшно.

– Я не хотел вас обидеть, – быстро сказал д’Амьен, – как и весь орден Храма Соломонова, но согласитесь, смешно скрывать то, о чем болтают даже верблюды в пустыне.

Рука де Торрожа лежала на рукояти меча. Граф был известен вспыльчивым нравом. Великий провизор увещевал:

– Не сердитесь, брат мой, не сердитесь. В сущности, мы заодно. Пятно на плаще тамплиера жжет сердце иоаннита, как и неблаговидный поступок любого госпитальера печалит сердца воинов Храма…

Граф де Торрож сумел овладеть собой настолько, чтобы сообразить, что д’Амьен нарочно его злит, чтобы поставить в глупое положение.

– Я понимаю, отчего этот несчастный караван-сарай вдруг всех стал заботить, и как это связано с маркизом Монферратским, – сказал король.

– Я все объясню вашему величеству, – ровно сказал Великий магистр. – Но лучше с глазу на глаз. Не стоит задерживать графа. Кажется, он спешит.

Великий провизор поклонился и вышел, не глядя на тамплиера.

Когда утихли его шаги, граф де Торрож резко сказал:

– Сколько раз повторять, чтобы не подписывали бумаг, связанных с переделом земель, не обсудив их со мной или братом Гийомом!

Король сдвинул брови.

– Но почему такой тон… – король закашлялся.

– Эту грамоту вам подсунул д’Амьен?

– Он сказал, что в ней ничего серьезного. Ваши сборщики податей там останутся.

– Еще бы! – хлопнул в ладоши Великий магистр. – Право собирать подати на своих землях нам даровал римский капитул. И пока Асфанер был спорной землей, вопросы о податях не возникали. Но вот Конрад Монферратский получает от короля сей кусок во владение… И завтра поинтересуется, куда уходят с этой земли все доходы. Это – очередная интрига иоаннитов. Д’Амьен обретает союзника, тамплиеры – еще одного сильного врага. А что король?..

Де Торрож с новым вниманием вгляделся в лицо сидевшего перед ним оплывшего старика. Тот произнес:

– Не понимаю, о чем вы толкуете, граф?

– Все вы понимаете, ваше величество, – грозно вымолвил де Торрож. – И опираясь на Госпиталь против Храма, поберегитесь. Идете по лезвию.

Бодуэн хватал воздух, как рыба на суше, а тамплиер бил наотмашь:

– Ваши дочери выйдут замуж, и ваша внезапная смерть не осиротит престол, как было бы несколько лет назад. А д’Амьен, узнав от меня ваши тайны, отпрыгнет от вас, как от чумного.

Граф де Торрож встал, оглаживая свою могучую бороду. Король вжался в кресло.

Великий магистр спустился во внутренний двор, и двое дюжих оруженосцев с третьей попытки его вознесли на коня. Они обливались потом, а граф их ругал, покуда не оказался в седле. Он запыхался, и ныла печень. Лучше было бы в экипаже. Но не сегодня. Великий магистр был символом мощи ордена, и не годилось символу ездить в рыдване.

Белокурый красавчик-паж развернул Бо-Сеан, рыцари свиты неспешно разобрались на пары. Кони их цокали по камням. Дворцовая челядь и стражники мрачно поглядывали на тамплиеров.

Их опасалось и население города.

Взявшие Иерусалим в 1099 году войска Годфруа Буйонского первым делом изгнали отсюда евреев. Потом евреи опасливо начали возвращаться и селились у крепостной стены в улочках северной части города. Кроме них стало много арабов, армян, персов, сирийцев. Латиняне обосновались в районе Сен-Мари ла Гранд, отделенном от мусульманских кварталов особой стеной.

Граф де Торрож считал, что все азиаты – воры. Процессия тамплиеров выехала на рынок, кишевший народом. Дымили жаровни, орали ослы, носились собаки, в шатрах трудились уличные брадобреи. Над человечьим морем держал равновесие канатоходец.

При виде Бо-Сеана рыночная толпа расступилась, как расступается перед форштевнем военного судна вода.

В латинских кварталах было и тише, и чище, но нищих и проходимцев – тоже в избытке.

Великий магистр подъехал к своей резиденции у южной стены. Она выглядела помесью крепости с церковью. Огромный храм на Сионском холме служил для парадных богослужений и для собраний верховного капитула.

Примет того, что резиденцию тщательно охраняют, не было видно, но граф знал, сколько воинов вырастет как бы из-под земли при первой опасности.

Во внутренних покоях утомленный де Торрож поспешил переодеться. Он был весь в мыле.

– Брат Гийом еще здесь? – спросил он у служки-монаха.

– Да, мессир.

Великий магистр дал облачить себя в льняную рубаху и мягкий кафтан, пристегнул пряжкой в виде львиной лапы плащ к левому плечу И прошел в зал. Стены его были задрапированы белой тканью с красными крестами в человеческий рост. У стены с двумя узкими окнами стоял большой деревянный стол. По краям его располагались два позолоченных подсвечника.

Брат Гийом сидел за столом и перебирал бумаги. Одет он был в черную сутану, лет ему было немного за сорок. На его вытянутом, всегда бледном лице синели холодные глаза. На щеках рисовались складочки, свойственные улыбчивым людям, но никто никогда не видел улыбку брата Гийома.

– Брат сенешаль болен, – доложил Гийом, – брат маршал осматривает арсеналы в Аскалоне, граф де Марейль сейчас прибудет. А граф де Рид… вы знаете его отношение…

Верховным органом власти в ордене считался капитул, составленный из магистров орденских областей и наиболее родовитых рыцарей. Но всех их собрать удавалось редко. Области ордена располагались во Франции, в Португалии, в Венгрии, в Испании. Магистры съезжались обычно лишь для того, чтобы избрать нового Великого магистра взамен усопшего. И граф де Торрож действовал с куда большей свободой, чем было записано в уставе ордена. При нем находилось несколько родовитых рыцарей, они назывались «ближайшими» и реально руководили империей ордена.

Со двора донеслись голоса. Брат Гийом негромко сказал:

– Граф де Марейль.

Через несколько секунд в зал вошел невысокий старик плотного сложения. Он был подвижен, весел и совершенно седой.

– Ну что? – бодро спросил он, прохаживаясь по каменному полу и позванивая серебряными шпорами.

– Лекари-притворщики бросают новые камни нам под копыта?

– Вот именно, – сказал Великий магистр, – я только что от короля.

– И что сказал этот трясущийся собачий хвост?

– Когда я уходил, он трясся от страха, но сомневаюсь, что удалось его образумить. Увы.

– То есть? – тихо спросил брат Гийом.

– Он сделал вид, что подписал сервильную грамоту на Асфанерский лен по глупости. Не придал, мол, значения. Но я не верю. Слишком долго он все скрывал. Мы узнали об этом, лишь когда люди д’Амьена заняли этот несчастный караван-сарай.

Седой граф резко сказал:

– Он – безумец, забывший кому обязан… Мы можем…

– Умным я его никогда не считал, но ничего во вред себе он не делает»

– Рассчитывает, что мы сейчас не захотим скандала в его семействе, – сказал брат Гийом.

Де Торрож тронул свой правый бок.

– Может быть, может быть. Печень болит… – сказал Великий магистр. – Ты бы, брат, дал мне снадобье. У тебя много чего в подвалах.

– При недугах типа вашего воздержание полезнее лучшего зелья. Что толку в лекарствах, если вы пьете вино.

– Ладно, – махнул рукой граф, – вернемся к Бодуэну. Надо, в конце концов, позаботиться о династии.

– Бодуэн V – совсем ребенок, – заметил граф де Марейль.

– Пора обратить внимание на принцесс. – Великий магистр продолжал массировать бок. – Не то нас опередят.

Глаза брата Гийома были спокойны, граф де Марейль рассматривал де Торрожа с большим интересом. В случае чего он мог претендовать на перстень Великого магистра. И выше его сил было не думать об этом…

– Итак, принцессы, – сказал брат Гийом.

Де Марейлю судьба девчонок была безразлична. Когда они жили при дворе, вокруг каждой из них образовалось подобие партии. Находились лихие рыцари, готовые обнажить ради них мечи. Это рыцарям Храма было запрещено поклоняться какой-либо женщине, кроме девы Марии, а остальным крестоносцам – как повезет.

– Итак, принцессы, – повторил Великий магистр. – Кто что о них скажет?

– Изабелла, судя по некоторым признакам, влюблена в Гюи Лузиньянского. А духовником Сибиллы стал с месяц назад отец Савари, тяготеющий к Госпиталю.

– Если Изабелла выйдет за Лузиньяна, получится неплохая пара для трона, – вздохнул де Торрож. – А откуда ты, кстати, знаешь насчет Изабеллы?

– Из этого письма, – брат Гийом продемонстрировал свиток. – Одна камеристка нас информирует.

– Савари, Савари… Я вспомнил, – воскликнул де Марейль, – он – прохиндей!

– А что в письме?

– Оно откровенное, хотя, мне кажется, далее переписки у них не зашло.

– Гюи пока там же, на Кипре?

– Да, мессир.

– Что-то он очень долго сидит на Кипре, – заявил де Марейль, желая напомнить о себе.

Де Торрож взял из тонких пальцев монаха свиток с письмом принцессы, но читать не стал, на это не было сил.

– Что ты собираешься делать дальше?

Брат Гийом пожал плечами.

– Не решил. Пока отправлять не буду. Нужно выяснить некоторые обстоятельства.

– Ну, думай, думай, – Великий магистр порылся в своих бумагах. – Тут есть одно дело пикантного свойства. Вы слышали о Рено Шатильонском?

– Еще бы! – подпрыгнул де Марейль. – Наглец, каких мало. Весьма неучтив.

– Успокойтесь, граф, этот неучтивый молодой человек садит у нас под замком. И вот на моем столе королевский указ о его казни. – Великий магистр снова тронул свой правый бок и очень тихо добавил:

– Но это совсем не значит, что Рено Шатильонский и в самом деле будет казнен. А теперь оставьте меня, господа.