Текст книги "Крушение империи. Записки председателя Государственной думы"

Распутинцы положили вместе с крайне правыми течениями начало русской революции, отчуждая царя от народа и допуская умаление ореола царского престола. Император Николай II, видя раскол мнений среди людей, его окружающих, находясь под влиянием своей августейшей супруги и не чувствуя иной опоры себе, не мог по существу своему избрать иной путь на почве антитезы распутинству. Вот почему я и позволил себе определенно утверждать, что вина за начавшуюся разруху не может быть отнесена исключительно на ответственность императора Николая II, но всей тяжестью должна лежать на той части правящих классов, которая, одержимая исключительно честолюбием, карьеризмом и преследованием личных выгод, ослепленная этими побуждениями, забыла про громадную опасность для царя и России.

Как только Распутин почувствовал под собой твердую почву, он стал постепенно изменять свою тактику из пассивной в агрессивную и наглел с каждым днем, не видя препонов своим изуверским выходкам. Тем не менее надо удивляться, как быстро Распутин приобрел последователей и учеников среди общества. Последних он имел значительный круг, и преимущественно женщин, которые льнули к нему, как мухи к меду.

Вот что мне рассказывали про силу внушения, которой обладал Распутин. Одна дама, наслышавшись в провинции про влияние Распутина при дворе, решила поехать в Петербург хлопотать через него о повышении по службе своего горячо любимого мужа. Эта дама была счастливой и образцовой семьянинкой. Приехав в Петербург, она добилась приема у Распутина, но тот, выслушав ее, сурово и властно сказал ей: «Хорошо, я похлопочу, но завтра явись ко мне в открытом платье, с голыми плечами. Да иначе ко мне и не езди», причем пронизывал ее глазами, позволяя себе много лишнего в обращении. Дама эта, возмущенная словами и обращением Распутина, покинула его с твердым намерением прекратить свои домогательства. Но, вернувшись домой, она стала чувствовать в себе непреоборимую тоску, сознавала, что она что-то непременно должна выполнить, и на другой день добыла платье декольте и в назначенный час была в нем у Распутина. Муж ее повышение получил впоследствии. Этот рассказ документально точен.

Легко себе представить, какое отталкивающее впечатление производила эта женско-распутинская вакханалия на окружающую этих лиц прислугу, для которой не существует альковных тайн, да и вообще на простолюдинов. Какое в них должно было подниматься презрение к «господам», предающимся цинично позорному разврату? Какими же соображениями религии и искания высшей правды можно это оправдать? Ясно было всем, что только самые низменные цели руководили искателями покровительства Распутина, и ничего другого. Характерно то, что на серых людей, обслуживающих прихоти этого развратника: извозчиков, возивших его с женщинами в баню, банщиков, отводивших ему банные номера, половых в трактирах, служивших ему во время его пьяных оргий, городовых и агентов тайной полиции, охранявших драгоценную его жизнь и мерзнувших ночами на улицах для этой цели и т. д., – Распутин вовсе не производил впечатления своей святостью, ибо вся повседневная, видимая его жизнь говорила совсем о другом. Их суждения сводились к выражению: «Господа балуются». Но ведь Распутин находился в приближении и под покровительством высочайших особ. Какие же делались отсюда выводы – судите сами.

Развертывающаяся безнравственность и цинизм Распутина открыли наконец глаза его первородному покровителю епископу Феофану на то, что такое, в сущности, его детище. Епископ стал к нему в открытую оппозицию, старался убедить молодую царицу, что мнимый праведный старец не заслуживает того внимания и почета, которые ему оказываются, что присутствие его компрометирует двор и что он должен быть удален, – но было уже поздно. Недостойный старец оказался сильнее праведного святителя. Борьба оказалась неравная. Епископ Феофан был довольно быстро отрешен от звания царского духовника и от ректорства Петербургской Духовной академии и был переведен на епископскую кафедру в Таврической епархии в Симферополе.

Распутин победил и, почувствовав легкость своей победы, сознав окончательно силу своего влияния, стал сначала истреблять лиц, не поклонявшихся ему при высочайшем дворе, засим перенес этого рода деятельность в ряды высших духовных иерархов, а позднее обратил свое внимание и на высших государственных деятелей и сановников. Судьбу епископа Феофана разделил и другой покровитель его, епископ Гермоген, тоже наконец убедившийся в мнимой святости рекомендованного им сгоряча старца, но удаление или, вернее, падение преосвященного Гермогена сопровождалось уже общественным скандалом.

Преосвященный Гермоген, не имевший доступа ко двору, решил повести дело иным образом. Убедившись в безнравственности Распутина и огромной опасности для царской семьи, которая грозила ей от близости этого проходимца, он вызвал последнего к себе и, в присутствии иеромонаха Илиодора, войскового старшины Родионова (автора небезызвестной книги «Наше преступление»), келейника и странника Мити[22]22
  Митя Козельский – юродивый из Оптиной пустыни, «божий человек».


[Закрыть], стал обличать все его грязные дела и увещевать его, убеждая добровольно покаяться и уйти из царского дома.

«Ты обманщик и лицемер, – говорил епископ Гермоген Распутину (рассказ привожу со слов Родионова), – ты изображаешь из себя святого старца, а жизнь твоя нечестива и грязна. Ты меня обошел, а теперь я вижу, какой ты есть на самом деле, и вижу, что на мне лежит грех – приближения тебя к царской семье. Ты позоришь ее своим присутствием, своим поведением и своими рассказами, ты порочишь имя царицы, ты осмеливаешься своими недостойными руками прикасаться к ее священной особе. Этого нельзя терпеть дальше. Я заклинаю тебя именем Бога живого исчезнуть и не волновать русский люд своим присутствием при царском дворе».

Распутин дерзко и нагло возражал негодующему епископу. Произошла бурная сцена, во время которой Распутин, обозвав площадными словами преосвященного, наотрез отказался подчиниться требованию епископа и пригрозил ему, что разделается с ним по-своему и раздавит его. Тогда, выведенный из себя, епископ Гермоген воскликнул: «Так ты, грязный развратник, не хочешь подчиниться епископскому велению, ты еще мне грозишь! Так знай, что я, как епископ, проклинаю тебя!»

При этих словах осатаневший Распутин бросился с поднятыми кулаками на владыку, причем, как рассказывал Родионов, в его лице исчезло все человеческое. Опасаясь, что в припадке ненависти Распутин покончит с владыкой, Родионов, выхватив шашку, поспешил с остальными присутствующими на выручку. С трудом удалось оттащить безумного от владыки, и Распутин, обладавший большой физической силой, вырвался и бросился наутек. Его, однако, нагнали Илиодор, келейник и странник Митя и порядочно помяли. Все же Распутин вырвался и выскочил на улицу со словами: «Ну, погоди же ты, будешь меня помнить», что он и исполнил с точностью, воспользовавшись следующими привходящими обстоятельствами.

Мне рассказывал епископ, член Синода, что в одном из секретных заседаний обер-прокурор Саблер, один из наиболее влиятельных сторонников Распутина, предложил Синоду рукоположить Распутина в иереи[23]23
  Иерей – рукоположенный священник, пресвитер, вторая степень православного священства.


[Закрыть].

Святейший синод с горячим негодованием отверг это предложение, и, несмотря на настояние Саблера, указывавшего на высокий источник этого предложения, склонить ему на свою сторону Синод не удалось, при этом епископ Гермоген произнес в заседании громовую речь, изобличая всю грязную жизнь и деятельность мнимого святого старца. Конечно, Распутину это стало известно через Саблера.

* * *

К тому же времени относятся следующие обстоятельства. Великая княгиня Елизавета Феодоровна, сестра императрицы, возбудила ходатайство об учреждении, как в первых веках христианства, общества дьяконисс. Эти общины полумонашеские имели в древние времена целью молитвенные собрания, устройство общежитий с приютами при них, устройство приютов для детей и богаделен, а также уход за больными и калеками.

Дело это было на рассмотрении Синода приблизительно одновременно с инцидентом по вопросу о рукоположении Распутина в иереи. В заседании Синода по этому вопросу возникли ожесточенные прения. Душой оппозиции ходатайству великой княгини оказался тот же Гермоген. Возражая по существу ходатайства, он доказывал, что учреждение общин дьяконисс противоречило бы каноническим правилам, ибо такие общины первых веков христианства были уничтожены постановлением одного из Вселенских соборов.

Одновременно с предложением великой княгини Саблер, видя, что Синод неумолим в вопросе о рукоположении Распутина, придумал новую комбинацию.

Он предложил возвести в сан епископа викарного Каргопольского некоего архимандрита Варнаву, сторонника Саблера и Распутина, малообразованного монаха, бывшего до пострижения своего простым огородником. Саблер рассчитывал, что этот послушный обер-прокурору епископ исполнит его волю и рукоположит Распутина в священнический сан.

Надо отдать справедливость Синоду: он и против этого восстал единодушно и ответил отказом. Но Саблер не смутился. Он объяснил иерархам, что лично он тут ни при чем и что это – воля лиц, повыше его стоявших, и Синод заколебался. Первоприсутствующий в Синоде петербургский митрополит Антоний был так потрясен этой интригой, что после заседания слег в постель и проболел всю зиму, не принимая участия в заседаниях Синода.

В конце концов Саблер уломал-таки большинство членов Синода: под председательством епископа Сергия Финляндского, который замещал митрополита Антония, вопрос о возведении Варнавы в епископы был разрешен большинством голосов в утвердительном смысле. Епископ Гермоген остался верен себе; он не унимался, громя и обер-прокурора, и малодушных членов Синода, и наконец вызывающе покинул заседание, заявив, что не желает принимать никакого участия в этом нечестивом деле, и грозя участникам постановления церковной анафемой за отсутствие в них ревности к достоинству православной церкви.

По странной игре судьбы все эти интриги совпали по времени. Результат обличительной речи епископа Гермогена был совсем неожиданный: последовало высочайшее повеление, безотлагательно приказывавшее ему вернуться в свою епархию с исключением из числа членов Синода. Одновременно был выслан из столицы и иеромонах Илиодор, бывший совершенно ни при чем в решении Синода. Этот остракизм в отношении двух ярых врагов старца ясно показывает, кто руководил этими действиями и кто мстил и устранял со своего пути противников.

Распутин с образовавшимся уже тогда кружком начал проявлять себя. Однако строптивый владыка Гермоген отказался подчиниться постигшей его опале. Он написал государю горячее, искреннее письмо, умоляя его вырвать выросшие вокруг трона плевелы, доказывая силою неопровержимых доводов все малодушие Синода и всю кривду возникшего гнусного дела. Всей мощью своего красноречия он молил императора поберечь себя, наследника и всю царскую семью от того ужасного вреда, который им наносится, требовал суда епископов над собой, который только и может по каноническим правилам отстранить его от участия в Синоде.

Письмо это осталось без ответа, но обер-прокурор Саблер уведомил епископа Гермогена, что за ослушание царскому приказу он ссылается на покой в Жировецкий монастырь и если не уйдет туда добровольно, то будет выслан силой. Владыка серьезно заболел, но, оправившись, смирился, подчинился приказу и добровольно отправился в ссылку.

Иеромонах Илиодор, однако, иначе использовал свою высылку, подняв по этому поводу шумиху вокруг своего имени. Он помещал, где мог, откровенные интервью, прямо указывая на Распутина как на инициатора и вдохновителя всего происшедшего. Затем он таинственно исчез, отправившись в Саратов пешком. Корреспонденты гнались за ним по пятам, описывая это путешествие, превратившееся, таким образом, в триумфальное шествие. В конце концов, Илиодор был арестован и водворен в предназначенное ему место ссылки. Общественный скандал получился изрядный, выражения сочувствия летели к епископу Гермогену со всех сторон, и возмущение было всеобщее.

Я помню хорошо, как член Государственной думы В.М. Пуришкевич[24]24
  Пуришкевич В.М. – политический деятель, выражавший взгляды правых консерваторов, монархист, националист, эпатажный оратор. Был близок к черносотенным кругам, один из лидеров Союза русского народа и Русского союза Михаила Архангела. Был членом правой фракции Второй, Третьей и Четвертой Дум. За хулиганские выходки его неоднократно удаляли с заседаний Думы. Во время Первой мировой войны оказывал деятельную помощь фронту, организовал один из лучших санитарных поездов и лично его возглавил, занимаясь эвакуацией раненых с линии фронта.


[Закрыть] в то время пришел ко мне в кабинет в возбужденном состоянии и с ужасом и тоской в голосе говорил мне: «Куда мы идем? Последний оплот наш стараются разрушить – святую православную церковь. Была революция, посягавшая на верховную власть, хотели поколебать ее авторитет и опрокинуть ее, – но это не удалось. Армия оказалась верной долгу, – и ее явно пропагандируют. В довершение темные силы взялись за последнюю надежду России, за церковь. И ужаснее всего то, что это как бы исходит с высоты престола царского. Какой-то проходимец, хлыст, грязный неграмотный мужик играет святителями нашими. В какую пропасть нас ведут? Боже мой! Я хочу пожертвовать собой и убить эту гадину, Распутина»…

А ведь Пуришкевич принадлежал к крайне правому крылу Думы. Но он был честный, убежденный человек, чуждый карьеризма и искательства, и горячий патриот. Насилу удалось мне успокоить взволнованного депутата, убедив его, что не все пропало, что Дума еще может сказать свое слово и, быть может, верховная власть внемлет голосу народных избранников.

Характерно при этом, что император Николай II лично ничего не имел против сосланного владыки. Последний, по прибытии на свое новое местожительство, прислал ко мне своего секретаря с письмом, в котором призывал меня к исполнению моего долга в том отношении, чтобы я раскрыл всю правду царю и со своей стороны предостерег его величество от надвигающейся опасности.

В одном из ближайших моих всеподданнейших докладов я доложил всю подноготную инцидента в Священном синоде и просил смягчить участь невинно пострадавшего владыки. Государь ответил мне буквально следующее: «Я ничего не имею против епископа Гермогена. Считаю его честным, правдивым архипастырем и прямодушным человеком, способным стойко и бесстрашно отстаивать правду и непоколебимым в служении истине и достоинству православной церкви. Он будет скоро возвращен. Но я не мог не подвергнуть его наказанию, так как он открыто отказался подчиниться моему повелению».

Но прощения все же не последовало. Вероятно, иные воздействия оказались сильнее и поколебали слабую волю императора.

Для расследования дела Илиодора государем был послан в Царицын флигель-адъютант Мандрыка. Попутно он узнал многое и о преступной деятельности Распутина. Вернувшись в Петербург, Мандрыка, как честный человек, решил довести обо всем до сведения государя и в присутствии императрицы, сильно волнуясь (он так волновался, что ему сделалось дурно, и государь сам приносил ему стакан воды), рассказал, что он узнал о хлыстовской деятельности Распутина в Царицыне. Это подтверждает, что, в сущности, государь не был в неведении относительно Распутина.

Общественная совесть была возмущена и требовала правды. В печати появились мельчайшие подробности этого дела. Газеты платили большие штрафы в цензуру, но все же статьи свои помещали. И в самом деле, с какой бы стороны ни подходить к этому делу, правда все же останется на стороне Гермогена.

Какое преступление совершил он, в сущности, что навлек столь жестокую кару? Как человек без страха и упрека, он считал долгом высказаться прямо и честно; согласно велению своей пастырской совести он, смело и не боясь никаких возмездий, боролся за правое дело, отстаивая высокое достоинство церкви. Где же состав его преступления? И все же он пал в угоду низких проходимцев.

Вот какое могучее влияние уже тогда, в конце 1911 года, имел Распутин и его кружок. Могло ли русское общество оставаться спокойным, равнодушным зрителем происходящего? Но кто же боролся против развивающегося зла?

II. П.А. Столыпин о Распутине. – Инцидент с нянюшкой царских детей. – Опала петербургского митрополита Антония. – Запрос о Распутине в Государственной думе. – Разговор с вдовствующей императрицей о Распутине

Возвращаясь несколько назад, а именно к 1908–1910 годам, я должен сказать, что председатель Совета министров и министр внутренних дел П.А. Столыпин уже тогда был немало озабочен неожиданным и последовательно упорным возрастанием значения и влияния Распутина при императорском дворе. На той же точке зрения стояли и обер-прокуроры Священного синода за время премьерства Столыпина – П.П. Извольский и С.М. Лукьянов.

Столыпин неоднократно указывал императору Николаю II на гибельные последствия, могущие произойти от близости к царской чете несомненного сектанта. Но Распутин в период 1905–1909 годов держал себя сравнительно в тени, подготовляя себе твердую почву медленно и методично. Чувствуя все возрастающую свою силу, этот изувер мало-помалу распоясывался. Похождения эротического характера делались все наглее и отвратительнее, число его жертв все увеличивалось и захватывало все больший круг последователей и поклонниц. Ввиду такого обстоятельства тогдашний обер-прокурор Священного синода Лукьянов совместно с председателем Совета министров П.А. Столыпиным предприняли исследование документальных данных о Распутине, имевшихся в наличии, чтобы пролить свет на загадочную и неясную еще тогда личность этого проходимца. Истина не замедлила вылиться во всем своем неприглядном виде.

Имея в своем распоряжении все секретные дела архива Синода, обер-прокурору Лукьянову было легко приступить к расшифровке личности «великого старца». Документы, на основании которых это обследование производилось, были впоследствии в моем распоряжении и изучении. Результаты обследования оказались довольно убедительными, и на основании этого обильного следственного материала председателем Совета министров П.А. Столыпиным был составлен исчерпывающий всеподданнейший доклад, приведший, однако, к совершенно неожиданному результату. Император Николай II внимательно выслушал доклад премьера, не приняв, однако, по нему определенного решения, но поручил Столыпину вызвать к себе Распутина и лично убедиться в том, каков он есть человек. Об этом повороте дела мне лично говорил при моем докладе о том же деле государь император Николай II.

От самого Столыпина я слышал, что он действительно вызывал к себе Распутина. Последний немедленно, войдя в кабинет министра, стал испытывать над ним силу своего гипнотического свойства. «Он бегал по мне своими белесоватыми глазами, – говорил Столыпин, – произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного Писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит какое-то довольно сильное, правда, отталкивающее, но все же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках и я могу его раздавить в прах, предав суду по всей строгости закона о сектантах, ввиду чего резко приказал ему немедленно, безотлагательно и притом добровольно покинуть Петербург, вернуться в свое село и больше сюда не появляться».

Это было в начале 1911 года. Премьер оказался сильнее гипнотизера, который понял, что дело грозило принять очень невыгодный для него оборот, и, действительно, быстро и неожиданно исчез с петербургского горизонта и долгое время на нем не появлялся. Но надо при этом заметить, что если на такого железной воли человека, каким был по существу своему Столыпин, Григорий Распутин все же оказывал скрытой в нем силой гипноза известное влияние, то какой же силы влияние могло быть на натуры, менее крепкие нервами и самообладанием?

Однако, несмотря на кажущееся безмолвное согласие государя на изгнание Распутина по настоянию Столыпина, дело приняло несколько иной оборот. В скором времени после отъезда «старца» в родное село следом за ним отправилась одна из приближенных к императрице Александре Феодоровне дам, А.А. Вырубова, и с нею он вернулся, но не в Петербург, а в Киев, куда прибыла царская семья на торжества введения земских учреждений в Юго-Западном крае.

Надо при этом помнить, что положение Столыпина сильно поколебалось в это время при дворе. Закон о введении земства в Юго-Западном крае, принятый в Думе, был отклонен в Государственном совете. П.А. Столыпин заявил государю императору, что он выходит в отставку. Но состоялся компромисс, в силу которого законодательные палаты были распущены на три дня, и в это время закон о введении земства в Юго-Западном крае был обнародован по статье 87, в точной редакции принятого Государственной думой законопроекта, и П.А. Столыпин взял свою отставку обратно[25]25
  П.А. Столыпин воспринял провал законопроекта в Государственном совете как оскорбление и результат низких политических интриг и попросился в отставку, объясняя просьбу тем, что его деятельность невозможна, если законодательные учреждения будут из соображений личной вражды препятствовать важнейшим правительственным начинаниям. Николай II взял некоторое время на размышление, но 10 марта объявил Столыпину о готовности разрешить политический кризис. Столыпин предложил распустить законодательные учреждения на короткий срок и принять закон высочайшим указом на основании статьи 87 Основных законов. Данная статья позволяла царю принимать лично и неотложно («если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере») законы в периоды, когда законодательные учреждения не действуют. 11 марта был издан указ императора о перерыве в деятельности законодательных учреждений с 12 по 15 марта. После этого 14 марта закон был принят высочайшим указом. Формально это не являлось нарушением закона, но было воспринято оппозицией как грубая манипуляция правом.


[Закрыть].

Негодованию членов Государственного совета не было границ, но и в придворных кругах поднялась по этому поводу сильная агитация против председателя Совета министров.

Много было толков в обществе о том, что уже сформировавшийся тогда кружок Распутина принимал в этой кампании деятельное участие. Как бы то ни было, но факт поездки Вырубовой в село Покровское, очевидно за Распутиным, до некоторой степени подтверждал эти разговоры. Определенно уже говорилось тогда, что Распутин успел убедить царскую чету в том, что, пока он при ней в наличности, никакого несчастья ни с ней, ни в особенности с наследником цесаревичем случиться не может.

Императрица Александра Феодоровна, души не чаявшая в своем сыне, дрожавшая за него постоянно, в силу своего мистического настроения вполне подчинилась этим внушениям ловкого гипнотизера. Ей казалось, что она обязана принимать все меры, не брезгать ничем, лишь бы оберечь и охранить своего обожаемого сына. Поэтому в ее мировоззрении, естественно, сложилось твердое убеждение, что Распутин должен находиться неотлучно при царской семье и в Киеве, где предстоял ряд торжеств и многочисленные появления царской четы среди народа.

Во всяком случае, Распутин был привезен Вырубовой в Киев, а затем отправился вслед за императорской фамилией в Крым, в Ливадию, где жил в Ялте в гостинице «Эдинбург», но под именем Никонова. Когда это обстоятельство дошло до сведения тогдашнего градоначальника города Ялты генерала Думбадзе, этот честный человек немедленно выслал Никонова (Распутина) из Ялты административным порядком, не считаясь с опасностью для своей карьеры. По возвращении царской семьи в Петербург Распутин был уже там и вновь занял прежнюю позицию при дворе.

Таким образом, кажущаяся победа Столыпина и обер-прокурора Лукьянова была лишь временной им уступкой, и все вошло в прежнюю колею.

В Киеве во время торжеств Столыпин был предательски убит во время парадного спектакля, и на его место был назначен Коковцов[26]26
  Коковцов В.Н. – государственный деятель, министр финансов в 1904–1905 и 1906–1914 гг., был назначен также на пост председателя Совета министров Российской империи после гибели П.А. Столыпина и возглавлял правительство в 1911–1914 гг.


[Закрыть]. Лукьянов понял, что ему без Столыпина не сохранить своего поста, вышел в отставку и был заменен В.К. Саблером, убежденным сторонником Распутина, при котором уже и разыгрались все описанные мною выше инциденты в Синоде, окончившиеся опалой епископа Гермогена и Илиодора.

* * *

Последовательные политические победы все более и более окрыляли Распутина, и он закусил удила.

Стало известно, что он соблазнил нянюшку царских детей, воспитанницу императорского воспитательного дома. Мне известно, что в этом она каялась своему духовному отцу, призналась ему, что ходила со своим соблазнителем в баню, потом одумалась, поняла свой глубокий грех и во всем призналась молодой императрице, умоляя ее не верить Распутину, защитить детей от его ужасного влияния, называя его «дьяволом». Нянюшка эта, однако, вскоре была объявлена ненормальной, нервнобольной, и ее отправили для излечения на Кавказ. Побывав у лечившегося там митрополита Антония, она чистосердечно призналась ему в своем грехе и обрисовала во всех подробностях преступную деятельность Распутина в царском дворце, умоляя владыку митрополита спасти из когтей этого «черта» наследника цесаревича.

Вернувшись в начале 1911 года в Петербург, митрополит Антоний, испросив всеподданнейший доклад, подробно доложил императору обо всем ему известном. Государь с неудовольствием возразил ему, что эти дела митрополита не касаются, так как эти дела его – семейные. Митрополит имел твердость ответить: «Нет, государь, это не семейное дело только, но дело всей России. Наследник цесаревич не только ваш сын, но наш будущий повелитель и принадлежит всей России». Когда же царь вновь остановил владыку, сказав, что он не позволит, чтобы кто-либо касался того, что происходит в его дворце, митрополит, волнуясь, ответил: «Слушаю, государь, но да позволено будет мне думать, что русский царь должен жить в хрустальном дворце, доступном взорам его подданных».

Государь сухо отпустил митрополита, с которым вскоре после этого сделался нервный удар, от которого владыка уже не оправился.

Очевидно, влияние Распутина крепло, а число его апологетов росло. К нему уже начали обращаться за помощью и покровительством со всех сторон. У него завелось несколько секретарей, он, как высокопоставленное лицо, имел приемные часы и сделался даже малодоступным. Явиться пред его ясные очи сделалось уже делом довольно сложным. Записывались в очередь и все же шли со всякого рода возможными и невозможными просьбами в полном убеждении, что «всемогущий старец» все сделает. По-видимому, и Распутин убедил себя в том же. По крайней мере, еще председатель Совета министров П.А. Столыпин, а впоследствии и другие высшие должностные лица стали получать от него безграмотно написанные записки в довольно императивной редакции, на «ты»: «Помоги такому-то» или «Сделай то, что просит такой-то», «Я его знаю, он хороший человек». К сожалению, надо сказать, что отказ эти домогательства встречали редко. Лично я один раз тоже получил такую записку, но, конечно, ничего не сделал по ней, и после принятых мною довольно суровых и решительных мер этого больше не повторялось.

Просители, видя, что заступничество Распутина помогает, рассказывали о нем другим, и слава его росла. Приезжали даже специально из далекой провинции ходатайствовать о помощи пресловутого Григория Ефимовича.

Итак, безграмотный, безнравственный, развратный мужик, сектант, человек порочный, явился как бы в роли всесильного временщика, которого, к сожалению, часть общества поддерживала и окружила организованным кружком. Что хорошего могло сулить России такое мрачное явление? Как назвать психологию тех, кто являлись апологетами «старца», как не низкопробным карьеризмом, сервилизмом[27]27
  Сервилизм (от лат. «раболепие») – низкопоклонство, угодничество, рабская психология.


[Закрыть] низкой марки, корыстью и преследованием узких личных выгод? Этим людям не было дела до величия и ореола верховной власти, основы которой явно ими колебались. Им не было никакого дела и до России.

В это время в силу исключительного положения, занятого Распутиным, вокруг него стали образовываться темные деловые кружки сомнительного финансового свойства, чаявшие через влиятельного «старца» втихомолку обделать свои делишки, и было фактически известно, что своих целей эти люди достигали. Государственная дума, конечно, не могла остаться в стороне от всех толков о значении для государства создавшегося соблазна.

Среди членов Думы царило немалое беспокойство. Но Государственная дума была в известной степени бессильна что-либо предпринять для успокоения общества по самому существу круга своей деятельности. Наконец, члены Думы донельзя опасались гласного признания с думской кафедры, что проходимец и хлыст находится как бы в исключительной роли царского советника и взял такую силу, что целое законодательное учреждение оказалось вынужденным вступить с ним в борьбу. К прискорбию, однако, избежать этого не удалось. Воздерживаясь до поры до времени от вмешательства в дело Распутина, члены Думы тем не менее не могли не быть озабочены все возрастающим его влиянием.

Если бы дело ограничивалось исключительно увлечением императрицы Александры Феодоровны воображаемым даром пророчества этого человека и гипнотической его силой, облегчавшей ее нервное страдание и умерявшей ее страхи и опасения за свою семью, в особенности за жизнь наследника, то, конечно, это особой тревоги возбудить бы не могло. Но Распутин, завладев неограниченным доверием царской семьи, организовал (или вокруг него был другими организован) плотно спаянный кружок единомышленников, который сначала преследовал личные цели, а засим мало-помалу стал вмешиваться сначала в церковные, а затем весьма основательно и в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками.

Наконец, подрастал наследник престола. Всем было известно, что Распутин вмешивается в интимные семейные дела царской семьи, и не без основания являлось опасение, что постоянная проповедь сектантства может оказать влияние на впечатлительную детскую душу и что этой проповедью наследник престола может быть совращен из лона православной церкви, а фанатическая проповедь изувера мало-помалу привьет его миросозерцанию вредный мистицизм и может сделать из него в будущем нервного и неуравновешенного человека.

Близость к царскому престолу заведомо безнравственного и развратного, безграмотного мужика, слава о безобразных похождениях которого гремела, очевидно, способна была в корне подорвать высокое чувство уважения и почитания верховной власти.

Были темные слухи о том, что именно это и входило в планы вдохновителей распутинского кружка, причем дело якобы не обходилось без зарубежных влияний из других стран. По крайней мере, когда я собирал материал для предстоящего мне всеподданнейшего доклада, я имел в своем распоряжении вырезки из иностранных газет. В них говорилось, что на масонском съезде в Брюсселе, кажется, в 1909 или 1910 году проводилась мысль, что Распутин – удобное орудие для проведения в России лозунгов их партии и что под его разлагающим влиянием династия не продержится более двух лет.

Видя и оценивая общее настроение, я понял, что председателю Государственной думы не избежать подробного доклада государю о нарастающих общественных настроениях. События, однако, развернулись быстрее, чем я думал.

Когда в конце 1910 года разыгралось нашумевшее по всей России дело епископа Гермогена и Илиодора, приват-доцент Московской Духовной академии Новоселов, специалист по делам сектантства, выпустил в свет брошюру, в которой он, шаг за шагом следя за деятельностью Распутина, документально изобличал его в хлыстовстве. Новоселов резко обвинял в своем труде высшую церковную иерархию в попустительстве сектантству. Брошюра эта была немедленно изъята из продажи, конфискована, и за выдержки из нее в горячей статье того же автора, помещенной им в газете «Голос Москвы»[28]28
  «Голос Москвы» – ежедневная общественно-политическая газета, выходившая с декабря 1906 г. по 1915 г. Хотя она именовалась «беспартийной прогрессивной газетой», фактически являлась органом Союза 17 октября и финансировалась октябристами.


[Закрыть], газета заплатила большой штраф, и номер был полицией конфискован.

Эти репрессии имели, однако, обратное действие: брошюра Новоселова и номер газеты в уцелевших экземплярах стали покупаться за баснословные деньги, а в газетах всех направлений появлялись статьи о Распутине и незаконной конфискации брошюры; печатались для всеобщего сведения письма его бывших жертв, прилагались фотографии, где он был изображен в кругу своих последователей. И чем больше усердствовала цензура и полиция, тем больше писали и платили штрафы.