Текст книги "Радужная сюита"

Кем был Майкл по жизни?

Филолог, переводчик от Бога, известный в соответствующих московских кругах знаток и коллекционер рок-музыки, поэт и… натуралист. Последняя его ипостась занимала слишком большое место, чтобы не сказать об этом подробнее.

Известно, что до своего поступления на филфак МГУ Майкл собирался поступать на биофак. И, хотя этому намерению не суждено было осуществиться, Майкл во многом реализовал свое второе призвание. Я сам окончил биофак и могу сказать со всей уверенностью, что по своим познаниям в области ботаники и микологии Майкл превзошел любого среднестатистического выпускника биофака.

Мне довелось выбраться несколько раз с Майклом в лес за грибами, и это были запоминающиеся экскурсии. Казалось, Майклу было известно все, что встречалось на нашем пути, включая и то, что не представляло никакого гастрономического интереса – какие-нибудь невзрачные миниатюрные грибочки размером с ноготь. Если же попадался экземпляр, который Майкл не встречал ранее и не знал заочно, такой гриб аккуратно доставлялся домой и подвергался всестороннему изучению и определению с использованием микроскопа для исследования спор, если было необходимо – еще и с окрашиванием препаратов. С редких грибов Оля делала замечательные рисунки, они вполне могли бы стать достойными иллюстрациями для книги, которая когда-нибудь могла быть написана. Затем такие грибы высушивались и отправлялись в коллекцию. Интересовали Майкла и паразитические грибы, он мог потратить несколько часов своего времени, определяя видовую принадлежность какой-нибудь редкой заразы, обнаруженной на листьях кустарника из соседнего палисадника.

Высшие растения средней полосы, да и не только, Майкл знал в совершенстве. Из своих сибирских странствий он привез гербарную коллекцию разных злаков, и в его ежедневном расписании был зарезервирован час для разбора этой коллекции и определения видов растений. А надо сказать, что определять злаки, да еще по гербарным образцам – это занятие для искушенного специалиста…

Как представляется мне, Майкловская страсть к познанию живой природы объясняется тем, что это тоже МАНДУСТРА.

МАНДУСТРА – это центральное понятие жизненной философии Майкла. Понятие было рождено совместно с Егором Радовым, и означает, согласно трактовке авторов, говоря языком философии – "превращение акциденции в субстанцию". Наберусь смелости интерпретировать МАНДУСТРУ как творческий акт сознания, распознающего в мнимом хаосе бытия гармонию Божественного Творения[4]4
  Тут необходимо отметить следующий факт. Хотя Майкл, как известно, являлся правоверным буддистом тибетской линии Карма Кагью, и соответственно, должен был не признавать Бога Творца – он его признавал. Хотя и имел с Ним весьма непростые отношения, что хорошо отражается в некоторых его стихах.


[Закрыть]. Отсюда и вытекает стремление к узнаванию и именованию природных артефактов. И да, писать стихи – это тоже МАНДУСТРА, поскольку это процесс переплавки стихии чувств в гармоничное произведение.

Майкл, мы всегда будем тебя помнить.

Михаил Пекло

Mandustrian
Risūs iridum Δάκρυα θηρίων

От автора

Эпилогическое, этиологическое и этологическое пояснение

«Mandustrian» не существует в действительности: это коллективный псевдоним 69 людей, которые хотели бы зачесть стихи в стиле пост-модернисткого и пост-авангардного метафизического романтизма – однако не смогли найти таковых; посему, объединившись, они и произвели на свет этого легкомысленного, немолодого и едва ли суицидального Вертера нашего времени, издающего сборники стихов в пустом пространстве. Сегодня он, очевидно, уже бродит среди людей, как Тибетский Живой Мертвец, и время от времени посылает создателям всё новые страницы своих психиатрически харизматичных и драматически вольных космических баллад и наблюдений.

Относительно названия

«Risūs iridum – Δάκρυα θηρίων» состоит из двух фраз: латинской и древнегреческой. Первая совершенно буквально означает «смехи радуг» [рисус иридум]; вторая – «слёзы (малых) зверей» [дакруа тхерион]. Мы хотели бы заметить, что «θηρΐ ον» [тхерион] есть уменьшительная форма от слова «θήρ» [тхер] – «животное», «дикий зверь»; однако эта форма совершенно не соответствует русскому «зверёк»: речь идёт об обычных диких животных нормального размера, в отличие от мифологических/космических драконов-чудищ, «облых и озо́рных». В частности, это слово использовано в текстах, где речь идёт об охоте на волков. Таким образом, «тхерион» – это просто зверь, примерно такой же, как крупная мышь или дикий человек. Обе фразы не являются цитатами из каких-либо известных источников и, в совокупности, могут быть представлены в вольно-благозвучном переводе как "Смех радуги Слёзы зверей".

Далее, две фразы (в идеальной типо-графии) разделяются крестом, особо любимым mandustrian'oм со времён его глубокого вымышленного детства. Эта форма "лапчатого" креста [cross pattee] использовалась ещё в ранние средние века Тамплиерами, затем (в красно-белых тонах) потомками упомянутых рыцарей в Португалии. Ещё позже она, с новыми цветовыми особенностями, была популярна при португальском короле Мануэле I, во время правления коего были плаваны лучшие плавания Васко да Гамы. Сине-белые цвета – также достаточно родные для Португалии; однако доподлинно неизвестно, использовался ли когда-либо белый лапчатый крест на синем поле где бы то ни было, кроме как в сознании сумасшедшего автора, посчитавшего эту фигуру прелестным шедевром, "беременным" смутной исторической и даже эзотерической ностальгией.

Майкл Росляков

Свобода

Кокон спускается в лифте; личинка сползает по

лестнице;

Пробуждающееся имаго спешит на скамейку во

двор.

И, всосав пару капель оэля своим хоботком

проворным,

Растопыривает с эйфорией и хрустом

конечности.

Белоснежные мягкие руки с медовыми пальцами из

алебастра

Разрывают рёбра, кидая на ветер мясо и

кровь

Всех убитых зверей, съеденных с пьяной и пряной

дрожью,

Вынюханные гениталии срезанных звёзд и

астр.

Против солнца раскручивается спираль ослепляющей

боли

Безразличия к тем, кого видел страдающими каждый

день;

Сизо-серая аула ауры выблёвывает меланхолию

лени,

Ломая старые кости, выплёскивая гнилую медуллу

на волю.

Красное раскаляется добела, трупно-серое превращается в

плазму-

Золото, где в ионы дезинтегрируются зоны – тёмные сталагмиты

лет.

Обезумевший ветер мотает песок и дым, капли крови и сгустки

клеток;

И теперь уже в криках, мольбах, обещаниях и обетах

отказано.

И тогда, на месте кровавых изломов и вывороченных

лопаток

Просыпается, отрастает и опушается и оперяется

пара крыл,

С неба тонким сиреневым лезвием молния бьёт

навылет,

И в возникшем луче, как в алмазном фуникуле, зреет свободы

зачаток.

И тогда уже, уходя и выскальзывая из кру́жев фантасмагории

образов,

Я или ты или мы или я бриллианты как бьющий из дюн

фонтан,

Поднимается в небо, как лунные перламутровые бобы или прозрачный

оран-гутан,

Уходящие и уходящий из кружев фантасмагории

образов.

И свободная лёгкая сеть, госсамер, сложная и простая до

святости,

Распускается в солнечных ласках и лунном,

тёмном,

отражающем серебре.

Хрустальные воды памяти, а в них-сыпаный яхонтами и смарагдовый

крест;

Но частное облегчённо вздыхает первоэлементами радуги -

ясности.

Радуга, исполненная гаммой творения семитворного, чистого, голого,

Танцует легко; в небесах; преломляясь; дыша; отражаясь-мерцая;

И когда она плачет – алмазные капли падают в ваши сердца;

А когда она пляшет-земные стоят, выдыхая дым, запрокинув головы…

2015

Зачем

Зачем, Петро, петь песни о войне…

Зачем, Петро, ожесточать сердца,

Не легче ли раскинуть самобранку

И отслужить божественную пьянку.

Зачем, Петро, ожесточать сердца?

Зачем, звезда, интерполировать твой путь,

Ведь для кого-то ты, возможно – Солнце,

Есть, может, лучший способ для знакомства?

Зачем, звезда, аппроксимировать твой путь?

Зачем отстраивать теорию Всего,

Перебирая струнами по квантам – что за дело? -

Ведь перейдя за крайние пределы,

Ты сможешь лишь оценивать Его…

Зачем, мадам, соединять тела

Для тщетной драмы и пустого залпа;

Не лучше ли, скользя в хрустальных залах,

Поддерживать гармонию тепла?

Зачем любить, позолочённой цепью

Привязывая к глиняным телам

Свой Благородный Дар – свой старый хлам -

С корыстной и недостижимой целью?

Давай, Петро, поедем в Коктебель

И снимем полусгнившие доспехи;

Я подарю твоей стране твои успехи,

А ты мне – мой покой души, mon belle[5]5
  Моя красавица (фр.).


[Закрыть].

Зачем, мадам, петь песни при луне…

2015

Свобода 2

I got a nail in my head but it don't hurt me no more…

Bernard Sumner/Johnny Marr [ELECTRONIC]

[Содержит цитату из стихотворения Н. Гумилёва «Орёл»]

С больничных коек перейдём в воздушный шар:

ты – Робеспьер, по-женски как-нибудь,

а я – Марат– Иванушка – клошар,

Кассиопея (по-мужски) И Млечный Путь.

охватишь фаллос, как антве́рпенский тюльпан

опалово-гранатными губами.

…захохотали радуги над нами,

а звери, – о'заплакали в кустах….

и солнечный фривольный игросвет,

от голых плеч откалывая вспышки,

выписывает тонкие виньетки,

запутывая часовых на вышках,

в чьих автоматах – мысли о миньетках…

а выше – город золотой – не удивляться???

увидим паруса, гребцов и храм, -

из синих вод он выплыл прогуляться

по тайным фиолетовым ветрам.

протягивая руки к ендова́м,

берём на борт запас Сварог-миода,

и оргия трёхтысячного года

да изольётся по-межзвёздным-спиральным рукавам!

летят света и формы – ображенства добры,

но выкинут из подсознанья хлам;

и к стратосферным подлетя ветрам,

мы, кажется… мы…

"умер, задохнувшись от блаженства?"

но кружен шар, и расплети-клубок,

раскинь-шелка, и прочь из ноосферы!

per aspera, per arduitates terrae

ad astra[6]6
  Через неровности, через трудности земли к звёздам (лат.).


[Закрыть]: конь – возница – голубок…

2015

Мать

Сцена из тусклых глубин подсознания

В коридорах изломанных, тёмных и странных,

глубоко подсознанием или землёй,

опираясь руками на выступы каменные,

я бреду в тёмном сне на погибель, как на излёт.

И кричу горячо, но хрипло и полубеззвучно,

и ищу просто помощь, неведомо от чего -

то ли дикий дракон позади, то ли жизнь, серой болью измученная -

то ли просто устал

от невежественности всего…

И удерживая с трудом

горько-солёные слёзы,

я пытаюсь нащупать сознанием в темноте

то ли образ надежды, то ли недо-погибшие грёзы;

но рассыпаны искры не теми, – и образы пляшут не те.

И когда уже вроде бы гаснут все звёзды – мои покровители -

далеко в темноте появляется светлая тень;

и тогда я, с утроенной силой карабкаясь в мрак,

проклиная всех тёмных правителей,

каждым шагом бросаю себя вперёд, цепляясь за выступы стен.

Приближаюсь к светлой фигуре с чертами ещё неясными

принимаю спасение рук, открывающихся, любя.

Но как только я вижу лицо,

отталкиваю

объятья напрасные

и кричу так, что падают камни: ОТЕЦ, Я ИСКАЛ НЕ ТЕБЯ!!!

2015

Сон о смерти долины сиреневой

Jim Warren ‘An Inviting Path’

Светлый сон о долине сиреневой

с домиком из песчаного камня

в виноградном тумане,

спрятанной в пелерины серебряной

тонкого одеяния плоти и пламени

потайном кармане.

В горной долине тропинка,

уходящая к водопаду.

В домике приоткрыта дверь

с ажурным оконцем;

свет закатного солнца

спотыкается в кружевах барвинка.

В тающих медных бликах огня

хозяин ждал на пороге

в дни, когда сон приводил меня

в этот маленький мир

по тонкой, тайной дороге.

Наполняя кружки для пунша,

мы спорили о делах небесных

и пели тихие песни лучшие,

на языках

малоизвестных.

Но однажды Шива танцующий,

развлекая придворный пир-

как обычно, пляской на лотосе -

отколол фуэте слишком вычурное,

и что-то сместилось в космосе;

и маленький мир был вычеркнут

из реальности, как несуществующий.

И никаких ангелов с трубами

или всадника на единороге, -

просто вышняя сила грубая

прибила ветер к дороге.

Всё свернулось в мутные атомы,

и как тихий, последний крик, -

пауза;

и замирающая фермата

колокольчика на двери…

2013

Якут

Софрону Осипову

Сладко радоваться цветку;

Алмазногранному кубу;

Кельтскому колдовскому дубу;

И всё-таки я – якут.

Пасынок Бореальной Авроры,

внук Сияния Севера;

Severi – severiores – veteres[7]7
  Авторская игра слов: Severi – Северин (имя сына), severiores (значение имени)– «строже», veteres– «предки» (лат.).


[Закрыть] —

Мои потомки безродные.

А предки мои неласковые -

Прозрачные змеи ветра.

Дядька мой сыпал алмазами

Под ноги коня Деметры.

И каждый день просыпался

Под бьющий копытами звук

В вечное испытание:

"Тойон, кем я живу?"

А я – блудный сын; я менял тела,

Менял законы и лица;

И мне наплевать, куда утекла

Юган-Чечен-Ица.

Я сам назначил бедовый сан

Безродного бедного всадника, -

И теперь принимаю

Звёзды в ратники

В свой дикий богемный клан.

2012; 2015

Звезда конца

Нисходящее,

шелковистое;

no la vista

(почти невидимая)

шелкосветлая,

шелкорадная,

ты любимая,

ты обратная.

Ты приносишь назад

излучения

извлечения снов

из мучения.

Я не пел тревог,

ни романсов пел;

я – звезды тренога

и знал: будет пепел.

Всё рассыплется

чутко, атомно;

и тончайшее,

и нежнейшее,

шёпот-сшедшее

крик-стократное.

И пришедшая

и взорвавшая;

лепет-ведшая

зорно-падшая…

2015

Осень (триптих)

Воспоминания

белое по синему

разбросало по' небу,

осень, попроси меня

вспомнить хоть кого-нибудь.

белое и честное

растворило во' сини.

…по весне невестою,

кем теперь, по осени?

жёлтое и красное

раскидало по ветру,

всё полунапрасное

зашвырнуло в озеро.

там, в холодном омуте,

у хозяйки памяти,

если не утонете,

до весны останетесь…

Листья

зерно песка,

шорох мыши,

капля дождя,

шуршание камыша,

тёмные вороны

гоняют по крышам

эфирные души,

каркая

не спеша.

у ветра вывелись дети,

хрустальные вихри крохотные

рвут листья клювами,

кувыркаются на окне,

листья дохнут как люди -

одни сереют и сохнут,

другие сгорают

в собственном золотом огне.

Огонь

под дождём и ветром

на тёмном рассвете

встал в траве на колени,

как принявший узду олень.

делай со мной, что хочешь,

калечь, мучай, если не лень.

золото

безумных и нищих

лей мне на голову,

смешивай с моей кровью;

потом приходи

и пей…

2013

«Как-то стало темно в этом городе…»

Как-то стало темно в этом городе…

Забиваясь в ячейки тепла,

теребя посеревшие бороды,

перемигиваемся из-за стекла.

В глубине рождества зимней ночи,

за домами и церковью с кладбищем

вижу свет по-особому точечный,

и я чувствую сердцем товарища.

Он такой же, жизнью обломанный,

и лишённый грубых надежд;

в испытаниях ум избалованный -

пьёт пуэр, как чифир невежд…

И он видит меня, еле видного,

в телескопе оккультной тоски;

а за парком – в сторону Видного -

ловит свет ещё одной скинии.

И по тонким каналам тонкости

световым телеграфам подтекста,

мы, сходясь в беззащитной ломкости,

строим сеть, недоступную декстерам.

И пускай темно в этом городе,

паутиной собраны собственной.

Наши слёзы – горьки от гордости,

оттого, что ВСЕМУ мы родственны.

Забиваясь в ячейки узкие,

забивая на жизнь телесную,

мы элитные, интересные,

но особо никем не любимые,

неистребимые

лузеры

русские…

2015

Тень

Won't you come out whoever you are,

You've followed me quiet long enough.

Mike Rutherford [GENESIS]

Когда меня выбросило из огня,

я не заметил тень,

может, она и была огнём,

а может, пряталась в пустоте.

Когда я был диким ветром,

она скакала по скалам.

вечно верная -

лилась по земле, ласкалась холодно,

никого не искала.

Но однажды свобода упала в море

и разбилась о брызги пены;

и родился в городе полунеба

полузмей – полудемон.

Но и в новом безумии странном

мир был бы неполным,

если б где-то внизу, между храмами,

она не стелилась шёлково

по песчаным во́лнам.

Песок; повязки выше бедра,

птицы с человеческими глазами;

был ли это сухой, назначенный рай -

или просто то, что случилось с нами?

Но однажды песок развеялся

под ударом фиолетовой молнии.

Никто не знал, кем это затеяно -

даже те, кем было исполнено.

И были новые горы под звёздами,

холодно требовавшими ответа.

Дети пропасти

парили над гнёздами,

набираясь сил – отталкиваясь от света.

Новый храм – четыре драгоценные двери,

пять источников – золотых ключей.

Но с каждым годом слабела вера

в просветлённых тьмой

безличностных палачей.

…Тёмный бархат боится солнца,

но и шёпот мрака тени не нужен.

Может, это спасло нас

в одно из столетий, -

остатками страха, как плетью,

выкинуло наружу.

И покатился клубок во времени,

Теряя силу, память и перья.

Высекая радуги трением,

Пробивая вихрями векторными

пространственно-временные двери.

…Если комок света, опоясанный тенью,

упадёт в яму с болотной глиной,

наутро поднимется вверх растение,

лотосово почти невинное.

…Просто жизнь, человеческих слёз и снов

Полная до абсурдного пения;

Любая жизнь, достойная слов, -

например эта, осенняя.

В ней когда-то была весна

с безумиями и бре́дами;

но рассыпалась осень

полем длинного полусна -

с полумыслями-мумиями

и го́лемно-глиняными

полубедами.

Но было и лето – шум и зной;

ночами света и днями тёмными

тень, не уставая, играла со мной,

с людьми и другими тенями,

стрёмными.

Взлетали на радуге, преломлённой свечой;

на невидимых стенах

имена свои выбили.

Но кому-то всё было нипочём,

а другим оказалось к гибели.

И уже потом, когда мёртвые

ушли и закрыли двери,

и чужими друзьями

надгробные имена были сколоты;

она сидела потерянно,

сложив неуклюже крылья,

и кидала задумчиво чёрные перья

в моё осеннее золото.

…Но я буду снова катиться, вставать и шататься,

падать и биться

об астральные лестницы

                    и хрустальные кровли;

чувствовать бархатное касание – и смеяться

сквозь капли янтарной крови.

Да и в эту минуту, из вечности свёрнутую,

высекая слова на ветру мелом,

вижу скользяще-знакомое

                    шёлково-чёрное

на моём выцветающе белом…

2011

Легенда об исчезнувшем острове

Go far enough and you will reach,

A place where the sea runs underneath.

And we'll see our shadow, high in the sky,

Dying away in the night.

Mike Rutherford [GENESIS]

Светлое-ясное;

грустное – чистое,

плачет, уже совершенно напрасно,

на тайной холодной пристани.

Твёрдые руки умелых людей

оттолкнут заученно

лодку с парусом -

под гиканье скальных страусов

и ржание полузамученных

лошадей.

Брат и сестра поплывут под луной

Тесно обнявшись от страха;

с доро́гой одной и одной судьбой

в шёлковых белых рубахах.

И заснут, дрожа – а когда проснутся,

створки неба уже

развернутся в стороны,

и солнце горячим золотом

неуклюжим жестом

погладит их головы.

И, поддавшись течению, будет плыть

лодка долгие годы;

…корзина с вещами – свечами и овощами -

на первое время годными,

обёрнутыми в живую нить…

Но месяцы обгоняют дни,

и со временем

они научатся жить

тем, что живёт в этом море:

обрезать умершую нить

океанским кременем

и делать наживки

из смеха и тихого горя,

из слёз и улыбок;

Ловить оранжевых рыб.

Пить капли, выжатые из тумана,

а оставшимся дымом

заворачиваться, как одеялом.

Строить уют из обмана -

как будто и не пугаясь ночного вала,

и штилем солнца не вымотанные.

…Но иногда течением

приносило их к одинокому острову, -

стихал на блаженные сутки ветер,

и, забыв обо всём на свете,

шалили они на песке,

или искали манго в манон-леске

и ласкали плоды языками острыми,

спутанные наивным влеченим.

И со временем брат стал мужем;

а когда появилось дитя – сокровище,

его отдали морскому чудовищу-

тому, кому он был больше нужен.

И снова, и снова, и снова

продолжалось морское странствие,

а воспоминания зарастали травами

из ультрамариновых снов.

И чайки белые садились на волны

рядом с лодкой – простые и вольные,

и тогда даже змеи-молнии

обходили кортеж стороной.

А после грозы прошедшей

хохотали радуги сумасшедшие,

играли до первой звезды;

и морские змеи, цепляясь за лодку лапами,

легко и послушно плакали

в ёмкости для живой воды.

Но вот однажды в бесконечном движении,

в году, никому не известном наверняка,

впереди открылось отображение,

останавливающее облака.

Как если бы остров с горой алмазной

был или, может быть, не был -

близко ли впереди, далеко -

и как будто чистого света поток

с отра́дужьями многообразными

уходил из вершины в небо??

А перед тем миражом или островом

хохотал, бесился и пенился океан

в уходящем в подземный мир

чудовищном водовороте.

Ветра дряхлые кидали головы острые

в последний весёлый пир,

и, кружась, свободные, вихрями пьяными

уносились во мрак бурлящих ворот.

И если всё это было правдой,

то лодка теперь направлялась к гибели

неотвратимой.

Но брат и сестра выбили

дно из старой корзины,

и брат поднялся и прочитал

молитву – тайную жалобу прадедов.

"Господи, каждому острову ты подарил божественный плод -

источник вечного вдохновения.

Также и острову нашему, на востоке округлому, а на севере острому,

на западе крутобережному, а на юге пологому,

даровал золотое, чудесное Манго-яблоко.

И мудростью плода твоего заветного, источника тонкого вдохновения,

мы кормились и, светом его, направлялись столетиями

через долины, озёра и водопады твоей путеводной мудрости,

пока не пришли наконец в ущелье тесное, тупиковое.

О Мастер, наш милый Свет и Сияние ласковое,

мудрый судья и спаситель, каратель и гнево-вержец,

молим тебя, Чистого: прими назад драгоценное Манго-яблоко

и избавь нас от пребывания в твоей Незамутнённой реальности;

ибо грешны мы тяжёлым непониманием,

и желаем гибели или свободы или свободы гибельной,

с тобой, Обожаемый, Обладатель, ничем и ничем не связанной!"

И брат протянул вперёд руку

со сверкающим золотым фруктом. -

И тогда другая рука, полупрозрачная,

переливаясь знаками многозначными,

состоящая из тёмных туч и облаков золотистых,

смутных и первобытно чистых,

из пены и света, грозы и власти, -

подняла лодку на воздух ласково…

Тишина опустилась на море, как сон;

драгоценного пло́да – как будто и не было…

Впереди над островом, высоко, появилось лицо,

обозначенное горящими точками -

словно высеченное огненным кременем

и чертами пылающими уходящее в небо.

И раздался голос, гремящий молча, как кнут,

заставляющий корчиться тишину

и вплетённый временем

в каждый застывший бегущий такт

пространства свитыми строчками:

«ПУСТЬ БУДЕТ ТАК!»

И тогда на другом конце Великого Моря

появился из волн раскрытый цветок

с алыми лепестками,

и приподнял над водой Остров смеха и тихого горя,

на севере – острый, как лепесток,

а на востоке округлый, как стёсанный морем камень.

Алый цветок

медленно

поднимался над Морем

Великой Реки

на гибком

урановом? фиолетовом?

стебле,

медленно, медленно тая;

смыкая

в себя

лепестки;

исчезая.

И когда лилово-урановый стебель пропал,

и цветок изнутри себя разорвал

последнюю, тонкую и тончайшую нить,

не нашлось даже слова – самого малого -

готового другое слово позвать,

чтобы что-то назвать или определить.

Не огонь или воздух, не вихрь или распад,

не низвержение или землетрясение,

не подводной кипящей горы извержение,

не явление и не смерть, не чудо и не свержение в ад, -

просто конец терпения, избыток отчаяния -

и там, где суетилась когда-то жизнь,

не осталось теперь ни начала, ни окончания.

А над миражом драгоценного острова,

над водоворотом, в искрах и кружевах пенных,

как будто бы появились в небе две тени

на фоне тумана жемчужно-призрачно-бледного;

Формами – почти очевидные, ясные, острые,

светом – как бы погасшие только что огни;

а потом и они

растворились в невидимости, бесследные…

Декабрь 2015