Текст книги "Такие годы"

Глава IV. Лизавета

Знакомые дом и двор встретили Веньку по-новому. Что-то неуловимо изменилось в их отношениях – они стали занимать меньше места даже в том небольшом мире, который знал Венька прежде, до своей болезни.

Двухэтажный дом, обшитый с боков длинными чёрными досками, был похож на высоченный кузов ЗИСовской пятитонки, крыльцо торчало, как мотор с кабиной, и непонятно только, как въехал сюда и втиснулся между толстенными соснами этот грузовик – так плотно они его обступили. Ни царапины на стволах, ни следов колёс. Меж бронзовых стволов на сильно провисшей верёвке перекинутые пальто полами мели замёрзшую пыль, когда по ним ударяла палка. Правда, удары были несильными и редкими. И Лизкино лицо появлялось из-за ходившего вверх-вниз тряпья и скрывалось за ним – тогда видно было несколько прядей взлохмаченных волос.

 
Лиза, Лиза, Лизавета
Я люблю тебя за это,
И за это, и за то,
Что почистила пальто…
 

Независимо от его желания – это зазвучало у Веньки внутри. Он не стал произносить привычную дразнилку вслух, а стоял, прислонясь спиной к дереву. Лизка не замечала его. Ему было хорошо. Наверное, он соскучился по всему, что видел.

«Бум. Бум. Бум». Лениво раздавались удары и застревали тут рядом, между сосен. Стукнула форточка, и скрипучий голос упал из неё: «Генуг шен!»33
  Хватит уже!


[Закрыть]. Лизка перестала стучать, повернулась и пошла к крыльцу.

– Здорово, Вениамин, – прозвучал над ухом Генкин голос. Раньше это означало выяснение отношений. Драться не хотелось. Да и приветствие казалось необычным – Генка никогда не окликал его полным именем, если не пользовался оскорбительными словечками.

– Здравствуй! – тоже необычно (и не оборачиваясь) ответил Венька.

– Предлагаю объединиться против агрессивных сил для совместной борьбы, – Генка всегда выражался лозунгами, подслушанными из тарелки, что не мешало ему усваивать программу каждого класса по два, а однажды и три года.

– Какого? – повернулся Венька.

– Не дури. Кто старое помянёт… мы тут все всё знаем, как ты один их разделал… Тот, который в больницу попал, поклялся убить тебя. Его отчислили и в деревню к бабке отправили, у него больше нет никого. Ремеслуха попритихла, но мы не должны терять бдительность – враг не дремлет! Идёт?

– Хорошо… – недоумённо выдавил Венька…

– Одно условие, – сурово отчеканил Генка. – Согласен?

– Какое? – удивился Венька. Он вообще плохо понимал, какое отношение происходящее имеет к его заклятому врагу Генке, которого не однажды бил и от которого получил немало объёмистых синяков. – Какое?

– Лизку… – Генка кивнул в сторону верёвки и помялся, – Лизку не трогай!

– Как – не трогай? – не понял Венька. – Я её никогда не задирал, она же девчонка…

– Вот именно, – вдруг совершенно не идущим ему голосом просто сказал Генка. – Вот именно. Не в том смысле… ну, в общем – она моя, понял…

– Как твоя?!

– Я женюсь на ней…

– Женишься?

– Я видел, как ты тут смотрел на неё! Она, конечно… очень красивая… Если согласен – тогда вечный союз антигитлеровской «калиции», – Генка так произносил это слово.

– И она согласна?

– Ты что, дурак? – беззлобно отпарировал Генка. – Это я так – заранее отшиваю соперников… и потом, мы же живём в одном доме… знаешь, раньше всегда брали жену из своей деревни… А чего далеко ходить – хозяйство рядом, папа-мама…

– Слушай, Генка, а как же ты… – Венька посмотрел ему в лицо, – ты же клялся, что ненавидишь евреев, забыл?

– Опять начинаешь, – с явным сожалением протянул Генка, – я к нему по-хорошему, – стал он жаловаться, обращаясь к соснам, – а он… Я ж тебе сказал: кто старое помянёт…

– Да это я так! – перебил Венька. – Я что? И никак я тут на Лизку не смотрел. Женись. Просто пока меня не было…

– Правильно, – обрадовался Генка…

– А как же Малка? – не слушая, продолжал Венька. – Она ж такой крик поднимет, что Лизка за гоя собралась, что ты сбежишь сразу – все сбегут…

– Ничего, – уверенно набычился Генка. – Поорёт и перестанет – это ей не на рынке. Это она там привыкла – мы её от этих… – он сделал паузу, подыскивая слово вместо «еврейских», но, ничего не найдя, так и пропустил его, – штучек быстро отучим… Руку! – он картинно пожал Веньке руку, повернулся и направился вслед за Лизкой к крыльцу-кабине. – Если что – я рядом! – обернулся он. Венька кивнул головой.

Он стоял всё в той же позе, сильно упёршись затылком в ствол, и какие-то картины плыли перед его видящими совсем другое глазами. Вот орущая Лизкина мать – такое часто бывало во дворе. Её жирный живот колышется так, что, кажется, перетянет маленькую головку, и она немедленно ткнётся ею в землю. Вот Лизка, косившая одним глазом, отчего всегда казалась много взрослее, с подкрашенными губами и нарумяненными щеками, идущая с Генкой под руку. Потом он представлял себя на Генкином месте, но вместо Лизки с ним рядом шла уже Малка, с Лизкиным лицом, и опять этот проклятый живот, обтянутый засаленным платьем, торчал, как свинцовый шар. И запах кухни ударял ему в нос. Он смешивался с приторным ароматом перетрума и керосина. Тошнота подступала к самому яблочку, и кружилась голова. Потом зашипел патефон, и какое-то сладкое танго стало прорываться туманными словами в сознание…

– Тебе что, плохо? – спросил сзади Лизкин голос.

Венька обернулся резко. Голова у него действительно закружилась. Он зажмурился и, чтобы прийти в себя, отрицательно замотал головой.

– Что он хотел, этот маклак, что он тебе наговорил? – Лизка спрашивала так, как будто он обязательно должен был ей ответить! Венька открыл глаза и близко-близко увидел её лицо: нежную кожу, быстро бегающие глаза, поочерёдно упиравшиеся в него, так что непонятно было, какой из них косит, полуоткрытые губы и за ними ряд ровненьких белоснежных козочек – зубчиков… – Что он женится на мне? А рихн зайн татнс татн арайн!44
  Неприличное сильное еврейское ругательство.


[Закрыть] Не верь ему! – она положила Веньке на щёку свою ладонь – мягкую, тёплую, как-то сразу сросшуюся с его лицом, и еле слышно повторила: – Не верь ему. Я тебя подожду. Глейб им нит…55
  Не верь ему…


[Закрыть] – потом быстро опустила руку, поцеловала его и отступила назад.

Венька стоял несколько мгновений, не шевелясь. Когда он обернулся, Лизкино тёмно-бордовое пальто мелькало между стволов. Она шла уверенно, не глядя под ноги. Иногда каблук, попав на край кочки, свихивался набок, но уже при следующем шаге опять ступал ровно. Веньке нравилось, как она идёт, как двигаются из стороны в сторону полы её расклёшенного пальто, как несколько прядей волос поднимаются и опускаются над головой. Неожиданно снова возникли слова: «Я тебя подожду!», и только теперь дошёл их смысл. Ему стало жарко, он почувствовал, как ему стало жарко: шее, щекам, потом груди и рукам – оглянулся вокруг и понял, что произошло, пока его не было так долго: он стал взрослым.

– Бесер нит рейден аф идиш!66
  Лучше не говорить по-еврейски!


[Закрыть] – тихо сказала Эсфирь Яковлевна и кивнула головой назад, где стоял Кобзев. – Зей кукн!77
  Они следят!


[Закрыть]

– Я хотел… – начал было отец.

– Их вейс – эр форштейт алц!88
  Я знаю – он всё понимает!


[Закрыть] – прервала его Эсфирь.

Венька стоял рядом с ней и не обращал внимания ни на её опасения, ни на непонятливость отца, что этот Кобзя шпионит и сейчас же побежит к директору и доложит, что приходил к историчке Венькин отец, и они о чём-то говорили по-еврейски. И конечно, он, Венька, давно всё понимает, просто отец так мало бывает дома – уже после того, как четыре года отвоевал, что и не знает этого. Всё это проносилось как бы вскользь по Венькиному сознанию – он таял оттого, что так близко стоит с ней рядом и вдыхает этот запах, от которого можно сойти с ума, и отдать всё что угодно, и сделать всё что угодно, только бы всегда быть вот так рядом и так дышать…

– Ты понял? – дошёл до него голос отца… – Эр холемт!99
  Замечтался!


[Закрыть]

– Я с ним потом сама поговорю, – сказала Эсфирь спокойно, – не волнуйтесь, всё будет в порядке. Не волнуйтесь…

Глава V. Встреча

Смысл разговора дошёл до Веньки не сразу. Отец приходил в школу, потому что слухи о безобразной драке дошли до РОНО, директор вызвал его, намекая на что-то значительное, и объявил, что «ученика Марголина больше в своей школе держать не хочет». Два ремесленника пострадали так, что попали в больницу, а поэтому, конечно, могут быть сделаны оргвыводы и по отношению к родителям Марголина, ибо ремесленники живут в интернате! И уж ясно, что и его, директора, не помилуют. Время сложное, и ответственность за воспитание подрастающего поколения большая. Нет, он не фронтовик, не воевал, потому что государство поручило ему этот ответственный пост. Он не отсиживался и бронь не просил – его оставила партия! Или не всем понятно, что слово партии – закон?! Отец не хлопал дверью, он сжал челюсти так, что, когда скрипнули зубы, директор отшатнулся и испуганно уставился в его лицо.

Эсфирь высказывала свою точку зрения: что мудрость стратегии – в умелом применении тактики! Кутузов, вот, тоже сдал Москву, чтобы выиграть кампанию! И вовсе не всегда отступление – это то же, что поражение, а лезть на амбразуру совсем не обязательно, тем более если эту огневую точку можно просто обойти, не подвергая себя опасности.

Это всё Венька выяснил потом, много позже, а пока на него обрушилась страшная беда. Пострашнее его болезни – он вдруг узнал, что его переводят в другую школу, на ту сторону линии, чтобы он не таскался два раза в день через пути и, главное, не пересекался с ремеслухой. И жить они будут там же, на другой стороне, недалеко от стоящей на окраине посёлка школы – два километра от станции, от центра жизни. Сначала он не сообразил даже, что теперь у него не будет уроков истории, что он не сможет на пустыре поджидать её, как бы случайно там оказавшись, и что у него просто нет никаких возможностей видеться с ней.

Сразу так много неожиданного, в голове крутились разные мысли, варианты, планы – что делать. Он никак не мог сосредоточиться. Всё путалось, перемешивалось, никак не успокаивалось, только вызывало раздражение. От всего этого никаких решений не приходило – ну, хоть бы на следующий шаг…

Он сидел на корточках, прислонясь костлявым своим хребтом к сосне, и единственное приятное, что ощущал в этот момент, – шероховатую тёплую поверхность коры. Он откинул голову назад, поднял глаза и смотрел, смотрел на уходящий вверх ствол. Взгляд его пересекался с отмершими чёрными сучками, с бронзовыми ветками, с веерами зелёных иголок, добирался до выцветшей голубизны неба, скользил вместе с облаками сквозь чащу ветвей, доплывал до соседней кроны и возвращался назад, как будто он читал книгу, и взгляд мог двигаться только от одного до другого края страницы. Когда начало ломить затылок, Венька опустил глаза и увидел прямо перед собой Лизу.

– Пойдём, – сказала она, повернулась и пошла. Венька помедлил несколько мгновений и поплёлся за ней. Они подошли к дому, Лиза взошла на крыльцо, теперь внимательно посмотрела на него, призывно кивнула головой и открыла дверь.

В комнате воздуху было тесно от запаха перетрума, дуста, пыли и какого-то приторно-сладкого аромата. Лизка обернулась к Веньке, стащила с него пальто и шапку, взлохматила, а потом пригладила волосы, чмокнула в щёку, сказала: «Какой ты ещё дурачок», потом легонько толкнула его в грудь, и от неожиданности он мгновенно потерял равновесие и грохнулся на стоящий сзади стул. Лизка засмеялась и исчезла за занавеской. Там она загремела посудой, вышла в красивом платье с двумя чашками в руках и остановилась перед ним: «Ну?!». Венька сидел, не шевелясь. Он вообще плохо понимал, что происходит, – так много событий сразу он не мог переварить. Он думал о своём, глядя на Лизку, а где думать, не имеет значения. Не то чтобы он сам думал, заставлял себя или давал такое задание – ему думалось против воли, само собой.

– Ты чего такой? Что случилось? Пришёл к барышне и сидишь, как пень! Если ты из-за Генки, так не обращай внимания – мало ли что он наговорит. А нарешер!.. Их бин нит а шиксе…1010
  Дурачок!.. Я не шикса… (шикса – хабалка, нееврейка).


[Закрыть] Ему так хочется… а как будет, это только я знаю… Да не бойся ты! Ты что – и в самом деле маленький?.. – она стояла теперь так близко перед ним, сидящим на стуле, что его взгляд упирался только в широкий пояс, завязанный бантом со свисающими концами. – Я могу и на тебя обидеться, – капризно сказала Лизка и наклонилась так, что теперь их глаза были на одном уровне. – Ну!

Венька только чувствовал, что это «ну!» похоже на то, как понукают лошадь, но не знал, что надо делать, может, тоже бежать скорее. Он внимательно посмотрел прямо в её зрачки, которые, как всегда, двигались из стороны в сторону, и сказал:

– Меня переводят в другую школу…

– Ну и что? За драку?

– Да! Отец ходил к директору!

– Ерунда! Подумаешь… – фыркнула Лизка.

– И мы уезжаем отсюда… – сообщил Венька.

– Уезжаете? Как?

– На ту сторону… на Советскую… поближе к школе…

– Поближе к школе, – машинально повторила Лизка.

– Да… – в горле у Веньки стоял комок.

После грустного молчания Лизка опустилась перед ним на одно колено, вывернула голову так, что её лицо оказалось ниже Венькиного, и прямо выдохнула на него:

– Знаешь, это даже лучше – я буду приходить к тебе, ты ко мне, а то тут всё на глазах очень, – и поцеловала его прямо в губы. Венька отшатнулся. Лизка отошла и отвернулась. – А теперь уходи – скоро мать вернётся… Слышишь…

Глава VI. Новичок

Снег выпал неожиданно. Ночью, в первый день после их переезда. Из-под его тонкого слоя торчали высохшие травинки, кое-где даже зелёные ростки, кочки, ветки – всё, привычное вчера, теперь казалось незнакомым. Приятно было смотреть на эту новую и в то же время привычную картину.

Одноэтажное здание школы из толстенных стволов выделялось среди прочих. Его построили в прошлом веке и ни разу не ремонтировали. Чистые стёкла в переплётах огромных рам сверкали особенно ярко от белизны новой, может быть уже сотой, зимы, которую они видели. Внутри было тепло. По-домашнему скрипели широченные половицы. Попахивало дымком и сосновой смолой. И учителя были какие-то домашние, и классы не переполненные. Венька все уроки просидел молча. Его никто не задирал, как обычно – новичка. Он ничем не отличался от остальных: ни стрижкой, ни своими лыжными брюками из «чёртовой кожи» в чернильных пятнах.

На первый день работы у него было выше головы: прочитать все надписи на парте – и не только свежие, вырезанные и процарапанные в прошлом, а может, и в этом году, но главное, те, что заплыли чёрным лаком, наслоенным не одним десятилетием. Удалось расшифровать немногое: «Новик…» – может быть, Новиков. Потом наискось – ровно и не сбивая строки: «Нина +…». Кто был этот плюс, осталось тайной, зато сразу стало грустно по своему классу, Нинке Поздняковой, тараторке. Он высматривал по привычке заоконную жизнь. Но здесь она была много беднее, то ли дело обзор с задней парты со второго этажа. Тут взгляд упирался в маленький редкий штакетник забора. По лаге благополучно шествовала серая кошка и явно кого-то высматривала на ветке. Она делала шажок, замирала с поднятой и полусогнутой лапой, пригибала холку, вытягивала вперёд шею и снова делала крошечный шажок. Ещё было видно какую-то закутанную восемью платками тётку, тащившую санки с бидоном, – наверное, отправившуюся по воду. Венька стал придумывать, как она будет наполнять бидон и как повезёт, чтобы он не соскользнул. Делать было нечего. Скукотища. Его никто не трогал, не вызывал, не спрашивал. Он ждал последний звонок. И, как только тот раздался, побежал трусцой в свой новый дом. Отдельный, свой вход – это было так непривычно! Он открыл дверь ключом, висевшим на шее, бросил сумку, отрезал ломоть хлеба, посыпал его сахаром и, хотя ему строго-настрого было запрещено ходить одному на прежнюю квартиру, отправился по Советской к станции. Через две улицы он нагнал мальчишку, медленно и неохотно тащившегося с тощей полевой сумкой через плечо. Веньке показалось, что они только что были в одном классе. И точно – когда они поравнялись, тот спросил:

– Ты что, тут недалеко живёшь?

– За школой… а ты тоже на станцию?

– Мать велела хлеба купить…

– Ну, пошли…

– Я – Шурка Соломин, – он, как взрослый, протянул руку.

– Вениамин, – фамилию уточнять не стал.

До станции было два километра. Они шли, не спеша. Светлый день незаметно по-зимнему серел. Навстречу попадались только женщины с кошёлками, чем ближе к магазинам, тем чаще. Когда уже показались магазины, выстроившиеся в ряд вдоль платформы, и сгрудившиеся между ними палаточки ремонта часов, обуви, с сигаретами и консервами, из-за них вывалилась стая ремесленников.

Их было пятеро. Венька невольно притормозил. Шурка посмотрел на него, проследил его взгляд и тихо, помедлив, прошипел: «Я драться не умею, пошли, пошли», – и потянул Веньку в сторону. Тот отдёрнул руку и прирос к месту. Среди «чёрных» Венька заметил одного из тех четверых. Тогда он лёг сзади Нинки, и она через него полетела назад. Бил он или не бил, Венька не помнил. Силы были явно не равными. Холодок потянул по спине. Он стоял и смотрел на них в упор. Расстояние было достаточно большим, чтобы рвануть и забежать куда-нибудь, даже в двухэтажную синюю милицию, но такой вариант Веньку не устраивал. Драться тоже было нельзя, не говоря уже о том, что они впятером могли с ним сделать… он дал слово всем… кому всем? Да всем подряд! Родителям, старому директору Сковородкину, как мы его прозвали, Эсфири, Лизке, Нине и её бабке, даже доктору Фейгину… может, и ещё кому-то, кажется, соседям и даже Генке, потому что тот привязался со своей дружбой и взял с него слово, что если Веньке надо будет драться, то только с ним вместе против общих врагов.

Ремеслуха тоже притормозила, но не остановилась. Они на ходу о чём-то быстро спорили и пошли мимо вдоль платформы, киосков, магазинов к переезду.

– Мне в магазин, – тихо напомнил Шурка, – а ты?

– А мне на ту сторону, – решительно ответил Венька и шагнул тоже вдоль платформы, только в противоположную сторону: «Тут ближе перейти рельсы, – успокаивал он себя, чтобы самому себе доказать, что не струсил, и почему-то вспоминая разговор о стратегии и тактике. – Если б струсил – повернул бы назад. Может, конечно, и стратегия, и тактика, но если они поймут, что боюсь, – будут бить всё время».

– Ты меня навестить собрался?

Как она умеет неожиданно появляться, удивился Венька.

– Идём, я тут матери помогала. Идём же, а то она сейчас выглянет, – Лизка потянула его за рукав. Они проскользнули между двух ларьков и оказались как бы на заднем дворе среди куч мусора, консервных банок, разбитых и целых ящиков из-под водки и копчёной рыбы… – Я сама хотела тебя найти. Как устроились? Как в школе? – Лизка смотрела на него внимательно и серьёзно.

И вдруг он почувствовал, что ему хочется всё ей рассказать про переезд, про непривычное ощущение отдельного входа в жильё и отсутствие кухни с тринадцатью соседями, про собаку, которая охраняет двор, школу и новый равнодушный класс, про Шурку – ему некому было больше рассказать! Нинка начнёт учить, что так, что не так – друзьям… а кто друзья? Школьные товарищи, с которыми за полгода, что он здесь, ещё не успел подружиться… Отец всегда в отъезде, мама с утра до ночи на работе… Венька уже начал говорить, что он хотел всё ей рассказать сейчас, но здесь как-то…

Из-за палатки выскочил Генка:

– Вот ты где! А! Вениамин! Здорово! В гости, значит! Уже соскучился! Давай! Лиза, надо сумки отнести – мать велела!

– Вот и отнеси, – спокойно возразила Лизка.

– Темнеет уже… тут ремеслуха бродит…

– Ничего. Меня Венечка проводит, – Генка открыл рот, чтобы возразить, ему явно не по душе было оставлять их одних… – Ну! – поторопила Лизка.

– Ладно! – жёстко сказал Генка и перехватил тяжёлую, видно, сумку.

– Ты что насупился? Из-за него, что ли? Ой! Ротовет!1111
  Ой, спасите!


[Закрыть] Мне вырваться отсюда надо, – вдруг зашептала она, близко придвинув лицо, – вырваться, понимаешь! Я не могу больше при отце и своей мамаше. Спать с ними в одной комнате, выслушивать всё…

– Куда?

– Ин дер велт арайн!1212
  Куда глаза глядят!


[Закрыть] – она неопределённо махнула рукой.

– А зачем ты школу бросила?

– Семь классов есть – и хватит! Ты не думай о нём – он пусть сумки таскает… под мою мамашу подбивается. Его отец узнает – убьёт его, за то, что я еврейка, а мне-то что… ты не думай…

– Я сегодня опять с ремеслухой встретился, – неожиданно для себя сказал Венька.

– Ты что! – испугалась Лизка. – Когда? Сейчас?

– Они мимо прошли.

– Может, не заметили?

– Нет. Видели и мимо прошли.

– Как же ты обратно пойдёшь? Может, у тётки переночуешь?

– Нет. Родители с ума сойдут.

– Генку пошлём предупредить! – решительно сказала Лизка.

– Нет, – твёрдо ответил Венька. – Идём. Я тебя провожу.

– Вот ещё! Меня провожать не надо. Пойдём мимо переезда – там Арон торгует, в случае чего, у него спрячемся.

– Они и пошли к переезду!

– Не сторожить же!.. Пошли…

Они дошли до переезда, и, когда Венька хотел попрощаться, чтобы идти на свою сторону, он почувствовал, как Лизка крепко взяла его под руку и пошла вместе с ним: «Так надо!». На углу Советской она остановилась, встала перед ним лицо в лицо и быстро заговорила:

– Сейчас добровольцев набирают. Не перебивай. Мне Арон сказал, ему его дядя рассказал – танкист. Набирают добровольцев в Израиль строить там социализм. Как у нас. Помогать им. Там сейчас новое государство будет… Соображаешь? – она помолчала. – Не приходи, когда темнеет… я ведь тоже волнуюсь… – она хотела поцеловать Веньку. Он это почувствовал. Но, когда приблизила лицо, посмотрела ему в глаза, махнула рукой и быстро пошла обратно к станции.

Венька решил, что теперь самое правильное – зайти к Поздняковым. Не столько даже к Нинке, а к бабе Дусе. Очень ему нравилось, как она говорит, как угощает, как на всё у неё есть своя мудрость – и всё это неторопливо и совершенно независимо. И ещё ему очень нравилось, что она крестит его, равно как и всех остальных. И в то время, как её пухлая коричневая рука осеняет его голову, он чувствует еле уловимый тёплый запах – так пахнет летом в жару скошенная полянка, и от этого запаха ему каждый раз становилось спокойно и даже как-то радостно.

«Ты, милый, не тушуйся, что не крещён в веру нашу, которая пришла к нам от стен Иерусалимских и с гор Иудейских». Слова непонятно завораживали и открывали какую-то невидимую дверцу в мир, где всё так просто, понятно и точно, где на каждый случай жизни есть правило и молитва, и даже такая старая и неграмотная баба Дуся знает, что надо делать, и что будет, когда сделаешь…

Венька решил, во-первых, навестить бабу Дусю, во-вторых, если за ним следит ремеслуха, запутать следы – дом Поздняковых они всё равно знали, а где он сейчас живёт, ещё наверняка не успели установить. Он почувствовал себя немного разведчиком, о которых читал в книжках. Главное же, если мама спросит, – не врать, а сказать, что да, ходил к станции, чтобы навестить бабу Дусю и ещё, конечно, просить Нину объяснить, что пропустил… за время переезда и перевода в другую школу.