Текст книги "Богини славянского мира"

Еще больший интерес представляет второй элемент народного наименования Земли. В.А. Меркулова, отмечая, что в русском языке корень сыр– имеет два значения – «сырой, мокрый, влажный» и «свежий, зеленый, незасохший», – первая высказала следующее интересное предположение: «Может быть, в старых устойчивых словосочетаниях сыр-бор и мать сыра земля прилагательное сыр несет именно это значение? Сыр-бор в значении «зеленый бор, не засохший на корню», а земля сырая, т. е. «свежая, зеленая, цветущая», «не сухая, не бесплодная». Торжественная ритуальность обращения к матери-земле противоречит современному значению слова сырой в русском языке. Ср. еще фольклорное сырой дуб («Возле дуба, дуба сырова…»), как синоним выражения зеленый дуб. Все эти реликты, кажется, подтверждают мысль о том, что и в восточнославянских языках у слова сырой было значение «свежий, зеленый»²⁵⁰.

О существовании образа Матери Сырой Земли у наших далеких предков как минимум в эпоху индоевропейской общности говорит то обстоятельство, что похожая богиня с трехчастным наименованием и, что особенно важно, с рассматриваемым корнем на втором месте в ее имени, засвидетельствована у одного из народов данной языковой семьи. Это иранская богиня Ардви-Сура Анахита, имя которой означает буквально «влага сильная, чистая (незапятнанная)»²⁵¹. Если разделить ее имя на три части, то ее средняя часть этимологически совпадает со средней же частью славянского имени Мать Сыра Земля. В иранской мифологии Ардвисура Анахита была богиней вод и плодородия и, в посвященном ей «Яште», характеризуется как широко разлившаяся, целебноносная, покровительствующая стадам, дому, имуществу, стране, выращивающая семена всех мужей, подготавливающая к родам лоно всех жен, наполняющая молоком женскую грудь и удовлетворяющая желания прославляющих и почитающих ее. Так, иранские богатыри и их противники молят ее о победе в бою и об обретении власти. Следы ее былого владычества отражаются в том, что к ней с молитвой обращается даже Ахура Мазда, верховный бог созданной Заратуштрой религии. Впоследствии часть ее имени в форме Нахид в фарси стало обозначать планету Венеру и ее персонификацию. Хоть Ардвисура Анахита является богиней вод, а не земли, однако трехчастное строение имен обеих богинь с общим средним элементом говорит о существовании этих образов уже в эпоху контактов наших далеких предков с иранцами. Как отметил В.В. Иванов, с иранской и славянской богинями можно сопоставить и трехчленный эпитет Юноны в римской мифологии – Juno Sespes Mater Regina²⁵², что также свидетельствует о значительной древности подобного наименования великих богинь.

Интересно отметить, что славяно-иранские параллели на этом не кончаются. Анахита описывается как богиня, одетая в бобровую шубу:

 
Бобровую накидку
Надела Ардви-Сура
Из шкур трехсот бобрих,
Четырежды родивших
(Когда они шерстистей,
Когда их гуще мех)…²⁵³
 

Однако бобры ни на территории современного Ирана, ни на территории Средней Азии, откуда далекие предки современных иранцев могли прийти на Иранское нагорье, не водятся. Кроме того, общеиндоевропейское слово b(h) ib(h) er/b(h) eb(h) er первоначально означало просто «коричневый», «блестящий». Живущее в воде животное оно стало означать только у ограниченного круга народов: авест. bawra-, bawri-, лит. bebrus/ bebras, прус. bebrus, русск. бобер, др.-в. – нем. bibar, др. англ. beofor. Весьма показательно, что в санскрите данный корень продолжал означать просто определенный цвет, а не бобра, что говорит о том, что название бобра появляется у иранцев относительно поздно, уже после распада индоиранской общности. Кроме того, в этом же ареале он оказывается связан с нижним миром: в «Авесте» бобер связан с богиней вод Анахитой, в славянских песнях «черные бобры» соотносятся с корнями мирового дерева, а в латышских народных песнях божественные близнецы пляшут в шкурах бобра и выдры. Отметившие все эти особенности Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. констатируют: «Эти особенности балтийской, славянской и авестийской традиций, не находящие параллелей в других индоевропейских традициях, подтверждают в культурно-историческом плане вторичность приобретения особой значимости этими видами животных…»²⁵⁴ Н.Л. Членова, рассматривая древние контакты иранских племен, выдвигает гипотезу, что данная характеристика богини появилась в Восточной Европе: «Бобровая шуба Ардви-Суры Анахиты в цитированном описании – реликт ее доахаменидской сущности, когда она была богиней-рекой, олицетворением Волги, и бобр был ее священным животным»²⁵⁵. В связи с тем, что Ардви-Сура Анахита была богиней любви, следует отметить, что бобер упоминается и восточнославянских свадебных песнях, что вряд ли является случайным. Высокая сексуальность бобра, равно как и образование им семьи наподобие людей вполне объясняет его эротическую символику в фольклоре. Однако анализ свадебных песен привел В.Н. Топоров к следующему выводу: «В целом семантика образа бобра противоречива и парадоксальна и поражает поверхностного исследователя неожиданностями. Бобр – завидный жених, но невесте на свадьбу почему-то нужна бобровая шуба, которую можно получить, только убив того же бобра. С бобром собираются вступить в брак и строить совместную жизнь, но о том, что случилось после свадебного обряда (да и состоялся ли он вообще?) почти ничего не говорится. При этом бобра, которого собираются сделать мужем, членом семьи, бьют, гонят, ловят, убивают»²⁵⁶. Подобные совпадения позволяют предположить значительную древность подобной символики, восходящей к периоду древнейшей эпохи славяно-иранских контактов. Славянская книжная традиция отмечает трудолюбие бобра («Бобръ трудолюбиво»), а также обитание его в двух стихиях: «Бобръ звѣрь вѣздѣ пребывает и в воде и на суше». Кроме того, в переносном смысле бобер обозначал человека, отвергающего от себя дьявола²⁵⁷.

Хоть богинь с корнем сыр-/сур– в их имени в индоевропейской традиции больше нет, данный корень играл настолько важную роль в религиозных представлениях не только нашей языковой семьи, но даже встречался за ее пределами, что стоит отстановиться на нем несколько подробнее. Следует отметить, что он присутствует в имени Ахуры Мазды – верховного бога созданной Заратуштрой монотеистической религии. Поскольку в иранском языке буква с заменяется на х, это объясняет произошедшее в исторический период изменение рассматриваемого корня при том, что в древнеиндийском языке генетически родственный персонаж по-прежнему именуется асурой. Обращаясь к этимологии этого слова, мы видим, что авестийское прилагательное sura означает «сильный, мощный» и, как отмечает Э. Бенвенист, является силой полноты и разрастания. Родственными ему словами являются ведийский глагол su-, sva-, обозначающий «надуваться, увеличиваться», а также такие греческие слова, как κυεϖ «быть беременной, носить во чреве», κυροζ «сила, господство» и κυριοζ «господин».²⁵⁸ Отмеченная данным исследователем связь рассматриваемого корня, присутствующем в именах двух богнь, с древнегреческим понятием, обозначающим беременность, наводит на мысль, что первоначально данный корень относился именно к женскому персонажу. Поскольку другие значения этого корня указывают на силу, мощь и господство, логично предположить, что они возникли именно тогда, когда всеми перечисленными характеристиками обладал женский персонаж, т. е. во времена матриархата.

С другой стороны, в индийской мифологии целый класс богов носит собирательное имя асуры, что буквально означает «обладающие жизненной силой»²⁵⁹. К их числу относится целый ряд ведийских богов, однако в более позднее время под этим названием начинают пониматься противники богов, а за самими богами закрепляется наименование дева. Аналогичное деление божеств на две группы мы видим и в Иране, однако там религиозное развитие в этом отношении пошло по прямо противоположному пути, в результате чего дэвы стали восприниматься как демоны, а верховное божество зороастрийской религии стало именоваться Ахура Мазда. В скандинавской мифологии также присутствует класс божеств под названием асы (др. – исл. aesir, ед. число ass), которые если не этимологически, то, во всяком случае, типологически вполне соответствуют индоиранским асурам-ахурам. Кроме того, одна руническая надпись первой половины ХI в. фиксирует в Скандинавии личное имя Ассур²⁶⁰.

Однако распространение данного корня не ограничивается индоевропейским миром и встречается нам применительно к божествам в ряде древних ближневосточных цивилизаций. Во-первых, это древнеегипетский Осирис, само имя которого было образовано от слова усер – «сильный». О том, что это не было случайным созвучием, говорят различные древнеегипетские тексты, прославляющие силу этого бога. Весьма показательно, что отождествляемый с созвездием Ориона Осирис в одной из своих ипостасей оказывается и богом растительности. В гимне Осирису, высеченному на стеле Амонеса в XV в. до н. э., прямо говорится:

 
Растут растения по воле его,
И родит ему поле пищу.
Покорно ему небо и звезды его,
И открыты ему врата великие.
Владыка восхвалений в небе южном
И прославлений в небе северном.
Незаходящие звезды пред лицом его,
И жилище его – неподвижные²⁶¹.
 

Еще в одном гимне, помещенном в египетскую «Книгу мертвых» и посвященном этому богу, так же говорится: «Благодаря тебе мир расцветает пышной зеленью…»²⁶² В другом месте «Книги мертвых» покойник, уподобляясь живущему после своей смерти Осирису, говорит: «Я – Осирис… Я живу как зерно, я расту как зерно… Я – ячмень»²⁶³. О более чем тесной связи этого бога с растительностью говорят и археологические данные: «На эту же связь Осириса с зерном указывают и очень интересные предметы, находимые при раскопках: это – полотно, натянутое на раму с ножками, на котором лежит сделанное из дерева контурное изображение Осириса, заполняемое землей с посеянными зернами. Последние, быстро взойдя, давали зеленеющий силуэт Осириса»²⁶⁴. Земля с зерном в ритуальных целях закладывалась так же в деревянные саркофаги в виде мумии Осириса, в результате чего этот бог «прорастал».

Восприятию образа Осириса как идеального примера перехода от звездного культа к поклонению богини Земли на первый взгляд как будто препятствует то обстоятельство, что, как правило, у большинства народов Земля олицетворялась в образе женщины, а Осирис был мужчиной. Однако в данном случае следует иметь в виду то обстоятельство, что египтяне были одним из немногих народов, который обожествлял Землю в мужском обличии: богиней неба у них была Нут, а богом земли – Геб. Кроме того, другой гимн, посвященный Осирису как богу плодородной почвы, именует его «отцом и матерью человечества»²⁶⁵. Хоть древнеегипетский язык и не относится к индоевропейской языковой семье, а во время возникновения культа Осириса древние египтяне явно не имели никаких контактов с индоевропейцами, однако и у них корень ср оказался связанным с понятием силы.

Вторым подобным примером является ассирийский бог Ашшур, давший свое имя сначала названному в честь него городу, существовавшему уже в XX в. до н. э., а затем и всей стране. Начальные стадии его культа, равно как и этимология этого имени, до сих пор не ясны. Название города пробовали связать с семитским šurr – «пуп, центр», в смысле «пупа земли». Что же касается бога, то на древних ассирийских рельефах он изображался как божество-дерево, в позднюю эпоху – как священное дерево новогоднего ритуала, в связи с чем С. Смит осторожно предположил, что Ашшур был «умирающим и воскресающим» богом наподобие шумерского Таммуза или египетского Осириса. Вместе с тем нередко встречаются изображения Ашшура в виде охотника с луком в крылатом диске²⁶⁶. Однако Таммуз и Осирис в соответствующих мифологиях считались олицетворениями созвездия Ориона. Сходство это усиливается как за счет того, что в более поздний период женой Ашшура считалась Иштар, бывшая женой Таммуза-Ориона у шумеров, так и за счет охотничьей ипостаси самого Ашшура. Весьма показательно, что и у ассирийцев бог-охотник, ставший затем богом войны и верховным богом, обладал чертами бога растительности, а его имя включало интересующий нас корень.

Третьим характерным примером является древнесемитская богиня Асират (Асирту, Ашера, Ашерту), которая в западносемитской мифологии почиталась как супруга или дочь верховного бога Илу, мать богов и людей, владычица всего сущего. В угаритских текстах она также упоминается как владычица моря великая Асират Морская, что отражает древнейшие представления о связи между водой и женским началом. В йеменской мифологии она также верховная богиня и мать богов, характеризующаяся как «всеблагая»²⁶⁷. В Ветхом Завете фигурирует и второй сын Иакова Асир или Ашер, чье имя буквально означает «счастливый». Более поздние источники добавляют, что за праведное поведение Ашера его потомство было благословлено особой красотой своих женщин и плодородием полей²⁶⁸ – две черты, которые вновь указывают на связь носителя данного имени с плодородием в его природном и человеческом значении. К этому перечню можно также добавить тюркское esar «бог» и мужское божество Asura, ставшее служить олицетворением зла в японской мифологии²⁶⁹.

Поскольку корень сыр-/сур- с похожими значениями присутствует не только в индоевропейской мифологии, но уже на самых ранних стадиях египетской, ассирийской и семитской религий, когда эти народы не имели контактов с индоевропейцами, это приводит нас к выводу, что данный корень образовался и вошел в религиозный оборот этих народов в ту далекую эпоху, когда их далекие предки общались между собой. В лингвистике данный период относится ко времени ностратической языковой макросемьи, которая распалась примерно в XII–X тысячелетиях до н. э. Выдающийся отечественный ученый В.М. Иллич-Свитыч относил к ностратическим алтайские, картвельские, дравидийские, индоевропейские, уральские и афразийские языки, однако относительно недавно С.А. Старостин, основываясь на собственных глоттохронологических подсчётах, вычленил из этой макросемьи афразийский праязык, который распался приблизительно в одно время с ностратическим праязыком. Соответственно, общего предка афразийских и ностратических языков сейчас называют «пара-ностратическим», который должен был распасться еще ранее указанной выше даты. Поскольку древнеегипетский относится к афразийским языкам, интересующий нас корень должен был образоваться в ту далекую эпоху каменного века, когда далекие предки древних егпитян, семитов и индоевропейцев еще жили вместе. На основании приведенных выше мифолого-лингвистических параллелей мы можем предположить, что изначально корень сыр-/сур- означал «силу», в первую очередь силу растительную, и применялся к высшим божествам соответствующих пантеонов. Значение «силы» в данном слове в историческую эпоху фиксируется для соответствующих богов в египетской, иранской и индийской религиях и восстанавливается для верований славян и ассирийцев. В отечественной мифологии покрытая зеленью Мать Сыра Земля обладает не только силой плодородия, но и дает силу защищающим ее богатырям. У ассирийцев Ашшур должен был точно так же обладать как силой растительности, так и силой как бог-охотник, а впоследствии как бог войны. Кроме того, указанная этимология связывает имя этого бога с «пупом», а живот, где находится пуп, издревле у многих народов считался средоточением силы в человеческом теле. Все эти археологические, фольклорные и этимологические данные, взятые в своей совокупности, указывают нам на то, что культ Матери Сырой Земли, равно как и ее наименование, возник у наших предков очень давно, еще в эпоху каменного века во время господства матриархальных представлений. Именно ее образ стал у нашего народа одним из наиболее древних и устойчивых проявлений архетипа Матери.

Приведенные в этой главе факты помогают понять причину этого. Уже самим фактом своего существования Мать Сыра Земля давала порожденному ею человеку место на ней, место для жизни, место под солнцем и место в человеческом обществе. Она простиралась всюду, куда только не падал человеческий взгляд, и уже в силу этого у ее детей возникало чувство ее необъятного величия, многократно превосходящее самого человека, его силы и способности. Благодаря регулярной смене сезонов, когда поверхность земли то застилалась снегами, то вновь покрывалась пышной растительностью, у человека точно также естественно формировалось связанное с нею чувство времени. При этом даже в самый разгар зимы Мать Сыра Земля скрывала в своих недрах великое таинство неиссякаемой силы жизни, благодаря которому каждый год на земле вновь и вновь возрождалась после зимы вся растительность, которая, в свою очередь, обеспечивала пищей людей и животных. Земля одновременно оказывалась и порождающей матерью, дарящей своим детям не только жизнь, но и место для жизни, их доброй заботливой кормилицей и целительницей, была тесно связана не только с пространством, но и со временем, внутри неразрывного единства которых существовал человек. Особенности ее календарного цикла, в который человек органически вписывался, в значительной степени формировал весь уклад жизни общества, занимавшегося сначала охотой и собирательством, а затем скотоводством и земледелием, ритм его жизни, многие обычаи и традиции. При этом Мать Сыра Земля являлась для него источником неиссякаемой жизни и источником святости. Как Мать, она являлась высшим нравственным авторитетом и хранительницей закона родовой жизни, одаривая своей благодатью следующих ему людей и отказывая в ней отступникам. При соблюдении нравственного закона она дарует женщинам силу материнства, а мужчинам – силу для одоления врагов, а нарушающим его отказывает после их смерти в приеме в свое материнское лоно, оставляя их тела без погребения. С неизменной добротой Мать Сыра Земля помогала порожденным ею людям во всех их праведных делах, начиная от обработки своей поверхности для получения пропитания или продолжения человеческого рода вплоть до его защиты от внешних врагов. Таким образом, Мать Сыра Земля одновременно была и жизненным пространством для нашего народа, обеспечивающим само его существование, и источником силы для защиты его внешних границ. Чувство материнской любви к своим детям у Матери Сырой Земли не прекращалось в момент человеческой смерти, а продолжалась и после нее, когда именно земля принимала в свои объятия и укрывала тело умершего. Таким образом, на определенном этапе развития для древнего человека Мать Сыра Земля была если не всем, то почти всем в его жизни. Именно поэтому с родной землей человек чувствовал глубокую и неразрывную связь, которая действительно была подобно родственной связи матери и ребенка. В силу всего этого на Матери Сырой Земле и сосредоточились представления о богине-матери, которая совершает чудо рождения новой жизни, зримо выражающей в нашем мире архетип Матери. Самоотверженная материнская любовь к своим детям, лелеющая нежность и забота о них образовывали ту вечную и незыблемую основу, опираясь на которую этот древний языческий образ богини-матери смог пережить насильственную христианизацию и дойти практически до наших дней.

Со своей стороны и человек действительно ощущал к ней чувство сыновней любви и привязанности. Родная земля стала для нашего народа и Матерью, и верным залогом собственной жизни, и бесценным сокровищем, которое он берег и, если он и далее хочет существовать на своей земле, вечно должен беречь как зеницу ока от многочисленных врагов, пытавшихся и пытающихся ее у него отнять. Пока это мирочувствование сохраняется у нашего народа, у него, несмотря на любые тяжелые испытания, будет будущее, но при утрате этого врожденного и естественного чувства он будет обречен.

Глава 7
Дети Земли, или «растительный» миф индоевропейцев

В предыдущей главе было показано, что образ Матери Сырой Земли в отечественной традиции следует воспринимать буквально, в том числе и как матери людей. На этот миф недвусмысленно указывают и данные некоторых индоевропейских языков: лат. homo «человек» (этому родственно и готск. guma), но humus «почва, земля», лит. zmones «люди», но zeme «земля». Как полагает итальянский ученый В. Пизани, первоначально в праславянском языке также присутствовал индоевропейский термин g’hemon «человек», связанный с именем земли g’hom, который впоследствии исчез из языка наших предков под воздействием иранского влияния²⁷⁰.

То обстоятельство, что матерью человека в отечественной традиции оказывается не просто Земля, а Земля свежая, цветущая, покрытая зеленью, оказывается еще одним доказательством существования у славян мифа о происхождении человека из травы или растения. У западных славян следы этого мы видим на примере чешского идола Зелу-Зелени-Травы. Так, например, чешский автор ХVI в. Неплах из Опатовиц упоминает идола Zelu (о том, что это не плод фантазии этого автора, говорит то, что в более поздних источниках он фигурирует как Zelon), чье имя этимологически связано с др. – чеш. zele – «трава»²⁷¹. О наличии женского прототипа данного языческого божества говорит то, что у поляков 15 июля был праздник, посвященный Matka Boska Zielna, т. е. Травяной²⁷². Вацлав Гаек из Либочан уточняет, что данный идол имел вид сидящей на троне человеческой фигуры: «За эти несметные богатства обильнейшие жертвы горным и воздушным богам были принесены, <…> статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу. Ее поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти», а вещая правительница чехов Либуша, «свершив своим богам жертвоприношения в святилище Зелу, узнала о своем смертном часе»²⁷³. Достаточно показательно, что о своей грядущей смерти правительница узнает в святилище Зелу, генетически связанного с зеленеющей Матерью Сырой Землей. Насколько мы можем судить по этим отрывочным источникам, данный бог был связан не только с растительностью и богатством, но и со смертью. Интересно отметить, что в другом месте Вацлав Гаек указывает на этого бога как на покровителя амазонок наряду с некой богиней Дирцеей, что также может свидетельствовать о первоначальной связи Зелу с эпохой матриархата: «[Пржемысл] из оракулов узнал, что коварные боги уже прогневались на девушек [амазонок] и что через восемь дней богиня Дирцея отвернется от них и бог Зелу отвратит от их судеб свой дух <…>»²⁷⁴. Представление о человеке-растении было достаточно укоренено в славянской традиции, и в одной южнославянской средневековой рукописи подобным образом был изображен месяц апрель.

Следы некогда существовавшего мифа о рождении человека из Матери Земли и его последующем туда уходе, равно как и обусловленного им семантических параллелей между людьми и земной растительностью, неоднократно встречаются нам как в отечественной, так и в индоевропейской традиции. Проанализировав древнерусские летописи вместе с другими источниками, В.Л. Комарович пришел к выводу о существовании в среде Рюриковичей представления о том, что в новорожденного вселяется душа умершего предка (деда), прибывавшая до этого в земле. Этим, по его мнению, и был обусловлен культ земли: «Земля чтится вдвойне: и за то, что принимает умерших дедов, и за то, что обратно отдает их души новорожденным внукам; чтится вдвойне и род этот, как теперь только выяснилось, переходящий из поколения в поколение предок, то возвращающийся в землю, то из нее же, с первым криком младенца, возникающий вновь для дальнейшей надземной жизни, как επιχτονιοζ в точном смысле этого слова, или, если угодно, как трава, дерево или злак. Видно наконец и то, до какой степени унаследованные от языческой старины воззрения близко соприкасались с сферой княжеского обычного права…»²⁷⁵

Археологические материалы показывают, что подобные представления были глубоко укоренены в отечественном сознании: «С глубокой древности в языческом мировоззрении образ женщины, ожидающей рождения ребенка, переплетался с образом прорастающего в земле зерна. Привески в виде молодого ростка-крина, встречаемые в курганных захоронениях и входящие в состав некоторых древнерусских кладов домонгольского времени, символизировали рождающую жизненную силу женщин»²⁷⁶. Эта же идея фигурирует и в русском духовном стихе, фрагмент которого приводит А.А. Коринфский:

 
Человек на земли живёт —
Как трава растёт.
Да и ум человечь —
Аки цвет цветёт…
 

Все это объясняет тот факт, что у многих славянских народов процесс зачатия описывается в терминах земледельческой терминологии: «засеять поле» (рус. арханг. засевать, ср. украинское обращение мужа к жене: «Я вкидаю тiко зерно, а ти выведi з нього чоловiка», пол. «Он на печи пахал, жито сеял; она плакала, он смеялся»)²⁷⁷. Однако ассоциация человека с хлебом, как уже отмечалось ранее, является достаточной поздней, и ей предшествовала ассоциация с дикорастущей зеленью вообще. Так, например, в северорусских причитаниях о молодце, забранном в рекруты, последний отождествляется не только с деревом, но и с травой, т. е. земной растительностью вообще: «И молодешенек, наш свет, да как травиночка, и зелен стоит быв он да деревиночка, и не доросла, как кудрявая рябинушка…»²⁷⁸ О существовании у славян представлений о происхождении человека от культурных растений свидетельствуют такие фамилии, как Хмельницкий, Хлебников или Гречко. Что касается последней, то данная фамилия напрямую перекликается с русской легендой о превращении в гречиху души праведной девушки, которая будет приведена чуть ниже. Этот же «растительный» миф о происхождении человека объясняет и укоренившееся в европейской культуре традиционное изображение Смерти в виде скелета с косой. Данный образ также предполагает если не отождествление, то, по крайней мере, аналогию умирающих людей скашиваемой траве и в который уже раз свидетельствует о существовавшей некогда ассоциации человека с земной растительностью. Данная ассоциация нам встречается уже в древнерусской литературе. Так, повествуя о нашестви татар в 1238 г., Новгородская летопись так описывает их зверства: «Тогда же гнашася оканьнии безбожницы… а все люди сѣкуще акы траву, за 100 верстъ до Новагорода»²⁷⁹. Рассказывая об очередном вторжении татар, теперь уже в 1408 г., та же летопись вновь подчеркивает, что на своем пути варвары «все крестианъ сѣкуще, аки траву»²⁸⁰. Подобный устойчивый образ в отечественном летописании на протяжении ряда столетий свидетельствует о наличии достаточно глубоких корней у интересующей нас ассоциации.

Данные примеры подводят нас к более общему явлению, когда растение ассоциируется с человеком не только в случае его рождения, но и смерти. На Руси часто связывали зелень и с умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла»²⁸¹. Одним восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с «того света» души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев… По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень… Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра) в народных названиях травянистых растений»²⁸². С другой строны, и у западных славян слово zelonka означает одновременно «свежую зелень» и «олицетворение смерти или кладбища»²⁸³. Интересно отметить, что на традиционных словацких деревянных крестах мы видим не только изображения небесных светил, но и растений. Отразившийся на них религиозный синкретизм наглядно показывает куда, по мнению «двоеверно живущих» словаков, отправилась душа умершего. Представление о связи человеческой смерти с растительностью отразилось и на лингвистическом уровне: с русск. диал. бужать «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание» может быть соотнесен праславянский корень buzъ (русск. диал. буз «кустарник, бузина красная», макед. диал. бус «куст, кустарник», с.-х. bus «куст, кустарник»)²⁸⁴. Приведенные русские диалектизмы подтверждают, что аналогичная семантическая связь растительности и смерти присутствовала и у восточных славян. Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «где ты будешь зацветать – в садочке или в лесочке?»²⁸⁵ Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли то выцветешь?»²⁸⁶

Установленный выше мотив возникновения человеческого рода из земной растительности, в которую он возвращается после смерти, заставляет нас внимательно рассмотреть наиболее распространенный в восточнославянской традиции сюжет, где растения и человек оказываются тесно связанными. Это предание о любви брата и сестры, обычно именуемых в фольклоре Иваном и Марьей, многократно описанный в приуроченных ко дню летнего солнцестояния песнях: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать, —

 
Стала дiвка постiль слать,
Постiль стеле, хлыстае,
А вiн еi пытае:
«А звiткi мiщанка?»
«По имени Карпянка».
«А звiткi мiщанин?»
«По имени Карпов сын».
«Бодай, попы пропали:
Сестру з братом звiнчали!
Ходим, сестра в монастырь,
Нехай нам Бог простит!»
«Монастырь каже: не прiйму,
А Бог каже: не прощу!»
«Ходим, сестра в темный лiс —
Нехай же нас звiрь поiст»…
«А лiс каже: не прiйму!
А звiрь каже, выжену!»
«Ходим, сестра в море,
Потопимся обое!»
«А море каже: не прiйму!
А рыба каже: выкину!»
«Ходим, сестра, горою
Разсiемсь по полю.
Разсiемось по полю
Шелковою травою.
Будут люди зiлье рвати
Сестру з братом споминати.
Я зацвiту жовтый цвiт,
Ты зацвiтешь синiй цвiт.
Буде слава на весь свiт».
 

Таково происхождение цветка иван-да-марья²⁸⁷.

В белорусском фольклоре присутствует более древний вариант сюжета, где уже отсутствует указание на сам обряд церковного венчания, о котором говорится в первом варианте: