Текст книги "Великий закон славян"

Разрывание на части нарушителя закона или основанного на нем договора было свойственно и некоторым другим индоевропейским народам. Особо показателен в этом отношении приговор, вынесенный третьим римским царем Туллом Гостилием своему союзнику альбанскому диктатору Меттию, предавшему заключенный договор и на поле боя изменившему римлянам: «Тогда Тулл говорит: „Меттий Фуфетий, если бы и ты мог научиться хранить верность и соблюдать договоры, я бы тебя этому поучил, оставив в живых, но ты неисправим, а потому умри, и пусть твоя казнь научит человеческий род уважать святость того, что было осквернено тобою. Совсем недавно ты раздваивался душою меж римлянами и фиденянами, теперь раздвоишься телом“. Тут же подали две четверни, и царь приказал привязать Меттия к колесницам, потом пущенные в противоположные стороны кони рванули и, разодрав тело надвое, поволокли за собой прикрученные веревками члены. Все отвели глаза от гнусного зрелища. В первый и в последний раз воспользовались римляне этим способом казни…»[99]99
  Тит Ливий. История Рима от основания города. – М., 1989. – Т. 1. – С. 36.


[Закрыть]. Исключительная редкость этого вида казни, назначенной в VII в. до н. э. царем Рима лишь за самое тяжкое вероломство, свидетельствует о более чем архаичном характере данного наказания, предназначенного лишь для осквернителей сакрального. Точно такой же казни путем разрывания Александр Македонский подверг и Бесса, предавшего и убившего своего бывшего повелителя Дария и совершившего тем самым в глазах великодушного победителя правителя Персии самое гнусное из всех возможных предательств: «Александр подошел к трупу и с нескрываемою скорбью снял с себя плащ и покрыл тело Дария. Впоследствии Александр нашел Бесса и казнил его. Два прямых дерева были согнуты и соединены вершинами, к вершинам привязали Бесса, а затем деревья отпустили, и, с силой выпрямившись, они разорвали его»[100]100
  Плутарх. Избранные жизнеописания. – М. 1987. – Т. 2. – С. 406.


[Закрыть].

Вновь сопоставляя индийские данные с русскими, мы можем восстановить один из зримых образов, в котором вселенский закон представлялся нашим далеким предкам. В одном из гимнов о рите говорится как о нити:

 
Нить закона протянута в цедилке
(И) на кончике языка благодаря волшебной силе Варуны.
 

(РВ IX.73.9)

Вселенский закон, установленный в мироздании благодаря майе (колдовской силе) Варуны, в данном контексте отождествляется с нитью в цедилке для очищения сока сомы, дающего поэтическое вдохновение. Поскольку ритуал выжимки сомы одновременно являлся и жертвоприношением, в сознании ведийских ариев нить была не только инструментом очищения священного напитка, но и средством соединения всех частей мироздания, с помощью которого пожертвованный богам сок сомы достигал неба:

 
Эти (соки сомы), разделяясь по мере продвижения вперед,
Достигли поверхности двух, половин мироздания,
А также этого высшего пространства.
 
 
По нити, протянутой вверх,
Они достигли высот
И того (пространства), что в самом верху.
 

(РВ IX.22.5–6)

Связь вселенского закона, воспринимавшегося уже в виде цепочки (ниже в этой главе мы увидим, что цепь у ряда индоевропейских народов была вторым зримым символом этого закона), с языком встречается нам и в кельтской традиции. Римский писатель II в. н. э. Лукиан оставил нам описание виденной им в одном из городов южной Франции одной фрески, которая очень удивила его. На фреске был изображен Геракл со своими обычными атрибутами – львиной шкурой, палицей, луком и колчаном, – однако не в виде героя в полном расцвете сил, как его обычно представляла греко-римская традиция, а в виде седого и лысого старика. Сюжет картины также не имел ровным счетом никакого отношения к классической античной мифологии: старый Геракл вел за собой большое число людей, скованных ушами тонкими золотыми цепочками, конец которой был прикреплен к языку героя. Тем не менее, ни о каком порабощении ведомых речь идти не могла: люди не оказывали никакого сопротивления и следовали за своим вождем с сияющими и радостными лицами, а бог, в свою очередь, улыбаясь, оборачивался к ним. Когда Лукиан, потрясенный столь необычным сюжетом, стоял в изумлении перед этой картиной, к нему подошел мудрый кельт и объяснил путешественнику, что его народ Слово называет не Гермесом, А Гераклом, потому что последний гораздо сильнее. «С другой стороны, – продолжал кельт, – не удивляйся, что из него сделали старика, поскольку именно в старости красноречие достигает своего кульминационного развития, если, по крайней мере, ваши поэты говорят правду… Мы думаем, что сам Геракл, став мудрым, совершил все свои подвиги благодаря силе красноречия и убеждением преодолел большую часть препятствий. Его стрелы, по моему мнению, это речи, острые, бьющие в цель, которые ранят души». Исследовавшие это сообщение Лукиана специалисты пришли к заключению, что под видом античного Геракла жившие на юге современной Франции кельты изобразили своего бога Огмия. Этот один из великих богов кельтской мифологии был изобретателем священной огамической письменности, а само его общеизвестное имя выводится из др.-греч. ογµοζ – «дорога», «тропинка» и буквально означало «тот, кто ведет». Как отмечает Н.С. Широкова, владеющий цепочками или путами кельтский Огмий относится, наподобие родственных ему скандинавскому Одину или индийскому Варуне, к категории «богов-связывателей»[101]101
  Широкова Н.С. Культура кельтов и нордическая традиция античности. – СПб., 2000. – С. 317–319.


[Закрыть]. Мы видим, что цепочка в кельтской традиции, равно как и нить вселенского закона в приведенном выше ведийском гимне, оказываются присоединенными к кончику языка, что свидетельствует об индоевропейских истоках данного образа. Следы его неоднократно встречаются нам в кельтской традиции. Так, на некоторых армориканских монетах, найденных в Бретани, изображается голова молодого безбородого человека, от которой отходят унизанные жемчужинками веревочки, к концам которых прикреплены маленькие человеческие головы.

Сам Сома, проводя последние предписания риты, при этом опять-таки протягивает нить:

 
Вот он окутался лучами солнца,
Протягивая тройную нить, как (это ему) свойственно.
Проводя самые новые предписания закона,
Как муж он приходит на свидание с женами.
 

(РВ IX.86.32)

Данные примеры свидетельствуют, что в Индии вселенский закон был тесно связан, а временами и отождествлялся с протянутой нитью. Это обстоятельство также позволяет понять, почему, как было показано в предыдущей главе, из всех видов оружия с вселенским законом связывался именно лук, а точнее, натянутая тетива (РВ II.24.8). Подобно тому, как космический закон организует и поддерживает всю Вселенную, так и тетива придает силу и форму деревянной части лука и направляет в полет его стрелу. Упоминание этих двух объектов материальной культуры позволяет нам хотя бы приблизительно определить время возникновения этих ассоциаций, связанных с вселенским законом. Хотя точное местонахождение прародины индоевропейцев до сих пор не установлено, тем не менее благодаря археологическим находкам мы знаем, что прядение и ткачество возникает во время неолита, а луком древние люди начали пользоваться еще раньше – в мезолите. На основании этого мы с известной долей уверенности можем утверждать, что лук и прядение вошли в жизнь индоевропейцев в эпоху каменного века и вскоре после их изобретения были включены в мифопоэтическую картину мира. Поскольку обе рассмотренные ассоциации могли возникнуть под влиянием уже имеющихся религиозных представлений, из этого следует, что представление о вселенском законе существовало у индоевропейцев во время каменного века и возникло у них до появления в их обиходе лука и нитей.

Образ нити, причем в космогоническом контексте, встречается нам и в восточнославянской традиции. Одна украинская колядка так описывает весьма интересный спор апостола Петра с богом:

 
Петро каже: земля бiльше;
Господь каже: небо бiльше.
Посучимо шнур, змiряймо небо!
Небо бiльше, що скрiзь воно рiвне,
Земля маленька, що гори, долини,
Гори, долини, всяки могили[102]102
  Костомаров Н. Историческое значение южно-русского народного песенного творчества // Беседа. – 1872. – Кн. IV. – С. 49–50.


[Закрыть].
 

Как видим, два сверхъестественных персонажа с помощью шнура измерили небо и землю, установив превосходство первого элемента данной космической пары над вторым. Нечего и говорить, что подобная операция, определяющая размеры, а первоначально, возможно, и границы Неба и Земли носит сугубо космологический характер. Данная колядка XIX в. позволяет нам лучше понять и знаменитый Тмутараканский камень XI в. Измеривший расстояние между Тмутараканью и Корчевым, да еще по морю, стихии Перуна, князь Глеб, по сути дела, на земном уровне воспроизвел космологическое деяние небожителей, и потому счел нужным навечно запечатлеть это свое свершение на камне для потомков. Можно предположить, что главным предназначением Тмутараканского камня была именно фиксация самого княжеского дела, повторявшего дело божественное, а не его утилитарная функция в качестве простого дорожного указателя расстояния между двумя городами.

Во-вторых, нить в восточнославянской традиции не только измеряет Небо и Землю, но и связывает их между собою в вертикальной плоскости. Так, например, в белорусской песне умершая мать девушки просит спустить ее с неба на землю, причем в качестве связующих элементов между двумя мирами фигурируют золотой прут и шелковый шнур:

 
Палагейкина мамухна
Просилася у Бога,
У Духа Святога:
– А спусци мяне, Божухна,
По золотому пруточку,
По шоуковым шнурочку
С неба на землю —
Поглядзеци дзицяци…[103]103
  Шейн П.В. Белорусские народные песни. – СПб., 1874. – С. 293.


[Закрыть]
 

По нитке с Неба на Землю спускаются не только души умерших, но и души новорожденных детей. В полесской традиции второй половины XX века этнографами был зафиксирован мотив «ребенка спускают с неба по нитке»: «Бог на нитоццы спустиу»; «Цябе з неба на золотой вяроуцы спустили»; «Бог пачовочками спустил з неба»; «Бог з неба на красной нитачки спустиу»[104]104
  Виноградова Л.Н. Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян. – М., 2000. – С. 351


[Закрыть].

Данный факт заставляет нас предположить славянское влияние на один финский мифологический сюжет: «Между аллегорическими мифами чуди и финнов встречаем у Моне следующий рассказ: Лаунаватар, будучи беременной в продолжение десяти лет, не могла родить до тех пор, пока св. Георгий (по-чудски св. Прьене – явно отголосок имени Перуна) не бросил ей из туч красную нитку (молнию!) на живот; она родила тогда девять сыновей, но Христос не захотел их окрестить, и они сделались мучением для человечества, младший из них – животная боль колика»[105]105
  Шеппинг Д. Мифы славянского язычества. – М., 1997. – С. 15.


[Закрыть]. В пользу славянской первоосновы мифа говорит и само имя святого, явно созвучное имени славянского Перуна, бывшего одним из двух верховных богов-хранителей вселенского закона, равно как тождество нитки и молнии, притом что Перун в отечественной мифологии был именно громовержцем, и, наконец, то обстоятельство, что в индийской традиции, как будет показано далее, рождение потомства однозначно отнесено к земным проявлениям вселенского закона. Славянское влияние на финноугорскую мифологию исследователями отмечалось неоднократно. В книге «„Голубиная книга“ – священное сказание русского народа» уже приводились примеры не только заимствования финнами таких важных понятий как волхв и гусли, но и присутствия отдельных элементов образа Великого Гусляра наших далеких предков у главного героя карело-финского эпоса Вяйнямейнена. Как русское, так и скандинавское влияние в религиозной сфере фиксируется и у северных соседей финнов – лопарей: «Преобладал у лопарей промысловый культ – почитание духов-хозяев отдельных отраслей хозяйства и природных явлений. Оленеводство находилось под покровительством Оленьего хозяина и особенно Оленьей хозяйки (Луот-хозин, Луот-хозик; хозин, хозик – слова русского происхождения). Луот-хозик будто бы живет в тундре, „ходит на ногах как человек и лицо человечье, только вся в шерсти, словно олень“. Ей приносили в жертву кости заколотых оленей. Когда лопари, по старому обычаю, летом отпускали своих оленей на вольный выпас в тундру, они верили, что Луот-хозик охраняет стада, и молились ей: „Луот-хозик, береги наших оленей“. ‹…› Под скандинавским влиянием сложился образ повелителя всех животных – Сторьюнкаре (Стурра-Пассе – великий святой)»[106]106
  Токарев С.А. Религия в истории народов мира. – М., 1976. – С. 179.


[Закрыть]. Все эти факты в своей совокупности свидетельствуют в пользу заимствования финнами у славян рассмотренного выше мифологического представления о связи нити с родами, приуроченного ими к персонажам своего фольклора.

Наконец, веревка в средневековую эпоху, а возможно, и в гораздо более ранний период, служила средством измерения земли, причем значимость данного орудия была столь велика, что вервь, производное слово от веревки, стало еще одним термином для обозначения крестьянской общины. Этот факт был давно уже отмечен лингвистами: «Ср. др.-русск. вьрвь, название семейной, затем территориальной общины, развившееся из значение „веревка“, ср. русск. веревка, литовск. virve…»[107]107
  Трубачев О.Н. История славянских терминов родства, – М., 1959. – С. 171.


[Закрыть]. Слово вьрвь употреблялось в древнерусском языке в нескольких значениях. Во-первых, оно обозначало просто веревку или шнур, ср.: «Аже перетнеть вьрвь въ перевестѣ, то 3 гривне продаже, а за вьрвь гривна кунъ»[108]108
  Словарь русского языка XI–XVII веков. – М., 1975. – Вып. 2. – С. 82.


[Закрыть] или «Створи яко бичь отъ вьрви»[109]109
  Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. – М., 1989. – Т. 1. Ч. 1. – С. 461.


[Закрыть]. Во-вторых, уже в ту эпоху она могла обозначать не просто свитые вместе волокна, а измерительную веревку: «В руцѣ его вервь и тростяна мѣра и измѣри вышнюю стену»[110]110
  Словарь русского языка XI–XVII веков – М., 1975. – Вып. 2. – С. 82.


[Закрыть]. Третьим значение слова вьрвь была «мера земли»: «И всей земли двѣ верви шесть сажен три локтя»[111]111
  Там же. С. 83.


[Закрыть]. И наконец, последним значением интересующего нас термина выступает крестьянская община, упоминаемая под таким названием в связи с возлагавшейся на нее круговой порукой уже в «Русской Правде»: «Аще убиють княжа мужа въ разбои, а убоиника не ищють, то вервьную платити, в которои же верви голова лежить, то 80 гривенъ; пакы людинъ, то 40 гривенъ. Котораа ли вервь начнеть платити дикую виру, колико лѣтъ за то платять вину, занеже безъ головника имъ платити»[112]112
  ПСРЛ. Т.III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. – М., 2000. – С. 489.


[Закрыть]. По поводу переноса значения веревки на крестьянскую общину, то следует вспомнить еще высказанное Е.Ф. Карским мнение, что первоначально данный термин обозначал «участок земли, отмеренный веревкой», что подтверждается и приведенным выше свидетельством древнерусской письменности. Подтверждает это мнение и сделанное Э. Гаспарини наблюдение, когда он связал данное древнерусское название общины с упоминавшейся у Гельмольда под 1156 г. у полабских славян веревкой для измерения полей, что лишний раз проливает свет на происхождение названия верви на Руси. В пользу этого развития значения интересующего нас термина говорят и более поздние данные восточнославянского быта. Как отмечал еще В.И. Даль, вервь представляла собой подразделение общины, куда по собственной воле вступали за круговой порукой. В свете измерение земли веревкой, в результате чего и сам отмежеванный участок земли, подчеркивает В.И. Даль, назывался вервию, то еще в XIX в. у архангельских крестьян слово веревка означало поземельную меру в 1850 квадратных сажень, а вервием называлась мерная веревка землемера, откуда произошло арх.-сиб. вервить – «мерить землю веревкой и отводить во владение», арх.-шенк. веревные книги, т. е. межевые книги, где записывались границы угодий, измеренных по веревке, да и сам человек, занимавшийся измерением земли, в северном диалекте назывался веревщик. Видный ученый-славист Е.Ф. Карский отождествлял вервь как название общины с др.-русск. вервь, обозначавшим веревку, исходя из значения «участок земли, отмеренный веревкой».

Веревка означала тесный союз или дружбу, ср. поговорку о дружных людях «Словно их черт веревочкой связал», «Одной веревкой связаны». С другой стороны, о неладящих друг с другом супругах говорили «Веревкой не свяжешь».

В связи с этим вспомним то примечательное обстоятельство, что другим названием крестьянской общины на Руси было слово мир, другим значением которого выступало все окружающее человека пространство, вся Вселенная. В свете того, что именно шнуром-веревкой в украинской колядке бог и апостол Петр измеряют Небо и Землю, т. е. тот же самый мир, подобная синонимическая связь между миром и веревкой, приравниваемых друг к другу на уровне человеческой общины, оказывается более чем показательной и вновь свидетельствует о первоначальной космогонической значимости одного из древнейших измерительных инструментов. Представление о боге, измеряющем пространство, встречается нам уже в гимнах РВ (VIII, 42, 1):

 
Он укрепил небо, (этот) всеведущий Асура,
Он измерил протяженность земли.
Он завладел всеми мирами как вседержитель.
Все ведь это заветы Варуны.
 

В свете нашего исследования о нити как образе вселенского закона, особую ценность представляет тот факт, что измерителем земного пространства оказывается один из двух верховных богов-хранителей риты. Измерение протяженности земли в данном четверостишье оказывается тесно связанным с укреплением неба, а оба этих космологических по своей природе действия символизируют собой распространение власти вседержителя Варуны на оба мира. Отнесение функции измерителя мирового пространства именно к этому божеству далеко не случайно. Варуна, как уже отмечалось выше, был богом луны, а само название ночного светила еще в эпоху индоевропейской общности, как это следует из данных сравнительного языкознания (ст.-слав. мѣсяць, др.-инд. mah, masah, авест. ma, перс. ma «луна, месяц», гр. дор. µηζ, лат. mensis, др.-ирл. mi, род.п. mis, арм. amis, лит. menuo, menesis, «месяц, луна», др.-в.-нем. mano «луна»), было образовано от глагола «мерить»: «Большинством исследователей и.-е. слово для названия луны производится от основы me – „мерить, измерять время“. Луна мыслилась как мерило времени»[113]113
  Этимологический словарь славянских языков. – М., 1992. – Вып. 18. – С. 193.


[Закрыть].

Следы этого представления остались в названии данного небесного тела у ряда народов нашей языковой семьи: авест. mah «луна», но арм. mek «один»; др.-инд. candra – «луна», но и.-е. kuetuor – «четыре». Данное обстоятельство позволяет нам безошибочно определить имя бога-измерителя у славян в языческую эпоху, замененного затем на христианского бога в украинской колядке. Им мог быть только генетически родственный индийскому Варуне громовержец Перун, точно так же связанный с ночным светилом. Поскольку ведийский гимн, сложенный во II тысячелетии до н. э. по своей семантике оказывается явно родственен украинской колядке, записанной в конце II тысячелетия н. э., это обстоятельство наглядно показывает, что представления как о верховном боге-измерителе пространства, так и о вселенском законе в виде нити, на соответствие которому в конечном итоге проверяются Небо и Земля, восходят к эпохе индоевропейской общности.

В более позднюю эпоху, с изобретением кузнечного дела, рота на Руси стала представляться и в виде цепи, причем в таком контексте, который уже не оставлял сомнения в связи этого предмета со вселенским законом.

Возникновение этого образа вселенского закона было связано с переходом человечества на следующую ступень своего развития и изобретением им кузнечной ковки металлов, что впервые произошло в эпоху энеолита (медного века), хронологически занимающего промежуточное положение между каменным и бронзовым веками. Показательно, что и славянские мифы связывают возникновение царской власти (предполагающей установление новых законов в общественной жизни) с богом-кузнецом Сварогом и его сыном Дажьбогом-Солнцем, при которых произошел переход от каменного века к более высокой стадии материальной культуры. По всей видимости, именно в ту эпоху и возникло представление о роте как о цепи, оказавшееся настолько устойчивым, что связанное с ним предание сохранилось у потомков псковских кривичей вплоть до XIX в., когда его записал местный собиратель Г. Сырохнов: «…В Порховском уезде (Псковской губернии) есть гора Судома, о которой сохранилось следующее поверье. Над этой горой висела с неба цепь. В случае споров или бездоказательных обвинений соперники приходили на Судому и каждый поочередно должен был достать цепь рукою; а цепь позволяла себя взять только праведной руке. Однажды сосед у соседа украл деньги и засыпал их в толстую палку, выдолбленную в середине. Обкраденный как раз попал подозрением в виновного. Оба пошли на Судому, причем вор, вместо путевой дубинки, взял свою палку с деньгами. Сперва цепь достал хозяин, торжественно складывая вину покражи на своего товарища. Потом вор отдал хозяину подержать свою палку и, доставая цепь, сказал: „деньги у тебя“. Цепь и ему далась, но с тех пор неизвестно как и куда исчезла»[114]114
  Кавелин К.Д. Некоторые извлечения из собираемых в И.Р.Г. Обществе этнографических материалов о России, с заметками о их многосторонней занимательности и пользе для науки // Географические известия. – 1850. – Вып. 3. – С. 327.


[Закрыть]. Целый ряд обстоятельств указывает на то, что цепь эта и была рота. В пользу этого говорит как само название горы, так и проходившая там процедура, являвшаяся божьим судом. Цепь спущена с неба, и именно небо и живущие там боги определяют правого в споре. Как мы увидим ниже, сами обстоятельства, при которых в легенде прибегали к помощи цепи, точно соответствуют обстоятельствам, при которых приносилась рота согласно «Русской Правде» и другим юридическим документам Древней Руси. Ритуал касания цепи рукой находит свое соответствие на языковом уровне у некоторых индоевропейских народов: «Типологически ср.: праформа pri-sega „клятва“ буквально означает „касание рукой“; др.-англ. ad „клятва“, но др.-ирл. do-aidla (3 Sg.) ‹ to-ad-ell „приблизиться, трогать, дотронуться“…»[115]115
  Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. – М., 1996. – С. 187.


[Закрыть]. К этому перечню можно добавить ирл. tong «клятва» при лат. tango «трогаю, прикасаюсь»; обозначающее в санскрите слово am – изначально означало «хватать, брать»; наконец, в пьесе Плавта «Rudens» описывается процедура принесения клятвы в Древнем Риме: «Прикоснись к алтарю Венеры. – Прикоснулся. – Теперь ты поклянешься Венерой. – В чем мне клясться? – В том, что я скажу»[116]116
  Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. – М., 1995. – С. 309.


[Закрыть]. Наконец, на глубокую архаику описанного ритуала указывает исчезновение цепи под влиянием товарно-денежных отношений.

Кроме того, именно с этой горой было связано другое предание, подтверждающее предложенную в предыдущей главе реконструкцию образа двух верховных богов – хранителей вселенского закона. В XX веке оно было записано в тех же краях И. Ларионовым: «На Кокшином городище на горе Судоме жили два русских богатыря, два по крови родных брата. Зорко стерегли и оберегали они родную Псковскую землю. Готовы были каждую минуту броситься в бой на врага.

Денно и нощно несли братья верную сторожевую службу: если один отдыхал, то другой бодрствовал. Но когда враг подступал, то оба не знали сна.

Владели богатыри одним чудесным боевым копьем, передавали его в случае надобности друг другу. Это копье в руках братьев подсекало врагов, как серп спелую рожь.

…Много столетий живет в народе легенда о братьях-богатырях и их чудесном копье! Слывет молва, что братья похоронены вместе под одним холмом на высокой горе Судоме и с ними лежит их верный товарищ – боевое копье»[117]117
  Ларионов И. Легенды озера Чудского, преданья Псковской старины. – Псков, 1959. – С. 49–50.


[Закрыть]. Понятно, что здесь перед нами не языческий миф в чистом виде, а его отголосок, трансформировавшийся в местное топонимистическое предание. Несмотря на это, ряд древних черт, особенно при сравнении с ведийской мифологией и древнерусским язычеством, хорошо различаются, хотя Перун и Волос трансформируются здесь из богов в богатырей. В РВ Варуна и Митра являются родными братьями, чему полностью соответствует указание русской легенды. Эти боги соотносятся с днем и ночью, и о подобном же соотнесении Перуна с ночной порой говорят русские материалы. В легенде же братья по очереди днем и ночью несут сторожевую службу, и разновременность их действия дополнительно подчеркивается тем обстоятельством, что у них только одно копье на двоих. Если в Индии Варуна защищал общину ариев от внешней опасности, а Митра – от внутренней, то в псковском предании, где оба верховных бога превратились в богатырей, они, в силу этого, отражали одну только внешнюю угрозу. В высшей степени показательным является то обстоятельство, что отголосок памяти о двух богах – хранителях космического закона оказался приуроченным народным сознанием именно к тому месту, где в старину была протянута людям цепь этого закона. Подобное географическое совпадение обоих преданий доказывает существование внутренней связи между этими двумя мифологическими образами, бережно сохраненными народом даже в сниженных формах фольклора.

О силе народной памяти красноречиво свидетельствует и другой, хорошо знакомый каждому с детства образ, также происходящий из окрестностей Пскова. Речь идет о прологе к знаменитой поэме «Руслан и Людмила»:

 
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит[118]118
  Пушкин А.С. Сочинения. – М., 1949. – С. 209.


[Закрыть].
 

Как известно, этот пролог, отсутствовавший в первом издании поэмы, А.С. Пушкин написал в 1824 г., прожив некоторое время в селе Михайловском (Псковская область), где вечерами любил слушать народные сказки своей няни Арины Родионовны. Именно на основании взятых из них образов поэт и составил пролог к своей поэме. Хотя ко времени записи их А.С. Пушкиным их истинный смысл уже давно забылся, тем не менее, сами образы прочно хранились в сокровищнице народной памяти, передаваясь от поколения к поколению. Дуб, судя по всему, является в данном контексте мировым деревом, символизирующим все мироздание, а висящая на нем златая цепь – ротой. Что касается поющего песни и рассказывающего сказки кота, то в других народных сказках он называется котом-баюном, и это название вновь отсылает нас к образу вещего Бояна, о поэтическом творчестве которого «Слово о полку Игореве» говорит следующее:

 
Боянъ бе вѣщий,
аще кому хотяше пѣснь творити,
то растѣкашеся мыслию по древу…[119]119
  Повести Древней Руси. – Л., 1983. – С. 378.


[Закрыть]
 

То обстоятельство, что во время исполнения своих произведений кот-баюн ходит по цепи-роте, указывает на то, что все произнесенное им является истинным, правдивым и возвещается в соответствии с вселенским законом. Так запечатленный великим поэтом фрагмент русского фольклора еще на одну деталь расширяет наши знания о характере поэтического творчества языческой Руси.

Само понятие цепи означает ряд сцепленных, связанных друг с другом предметов, являющихся одновременно и единством, и множеством. Другим значением этого слова в русском языке является непрерывность ряда действий. Данная семантика позволяет понять, почему именно в этом предмете древние русы увидели один из зримых образов роты. Следует отметить, что образ вселенского закона в виде цепи имел даже астральную проекцию. Одним из диалектных названий цепи является слово «кичага»[120]120
  Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. – М., 1955. – Т. 4. – С. 579.


[Закрыть] – цепь или молотило, заменяющее цепь. Как отмечает А.Н. Афанасьев, именно Кичагой русские крестьяне называли созвездие Плеяд или пояс Ориона (последнее созвездие поляки и некоторые другие славянские народы называли «палицей», в чем тот же исследователь не без оснований видел влияние образа Перуна). Название Кичага засвидетельствовано в Архангельской, Костромской, Вятской областях, а также в Сибири. В Вятке данное название созвездия настолько распространено, что встречается даже в народной песне:

 
Уж ты зоренька вечерняя,
Ты Кичага полуночная!
Ты зачем рано в восход взошла[121]121
  Святский Д.О. Очерки истории астрономии в Древней Руси // Историко-астрономические исследования. – М., 1961. – Вып. 7. – Ч. 1. – С. 122.


[Закрыть].
 

Судя по всему, это название возникло достаточно рано, поскольку, как отмечает Д.О. Святский, оно было заимствовано даже венграми: «Замечательно, что у венгров название Ориона Kaszahugy очень похоже на русскую Кичагу»[122]122
  Там же. С. 123.


[Закрыть]. Однако в предыдущей главе уже отмечалось, что другое славянское народное название Плеяд связывает это созвездие с Волосом (примечательно, что аналогичное чередование мы видим в болгарском языке, где слово власците обозначает и Орион, и Плеяды), а авестийский язык свидетельствует, что некогда Плеяды соотносились и с Перуном. Таким образом, как и в случае с Судомой, народное сознание упорно связывает одни и те же объекты и с вселенским законом в виде цепи, и с богами – его хранителями.

Параллель этому образу космического закона мы видим не только в Индии, где Митра и Варуна совместными усилиями натягивают нить риты, но и в древнегреческой орфической теогонии. Перед началом творения Вселенной Зевс входит в оракул Ночи и спрашивает ее, как ему устроить власть над бессмертными и как «сделать, чтобы все вещи были одно и (в то же время) каждая отдельно». Прокл сохранил нам фрагмент произведения Орфея, где говорится:

 
…Согласно назиданиями Ночи:
Но когда ты протянешь по всему миру крепкие оковы,
Повесив с неба златую цепь…[123]123
  Фрагменты ранних греческих философов. – М., 1989. – Ч. 1. – С. 54.


[Закрыть]
 

Показательно, что спустить с неба цепь советует Зевсу Ночь, и именно с ночью были связаны Перун и Варуна. Второй раз этот мифологический образ возникает в «Илиаде», где Зевс запрещает подвластным ему богам и богиням вмешиваться в ход сражения и предлагает потенциальным ослушникам следующим образом испытать его силу:

 
«Или дерзайте, изведайте боги, да все убедитесь:
Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба,
Все до последнего бога и все до последней богини
Свесьтесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю
Зевса, строителя вышнего, сколь бы вы ни трудились!
Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю, —
С самой землею и с самым морем ее повлеку я
И моею десницею окрест вершины Олимпа
Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет —
Столько превыше богов и столько превыше я смертных!»[124]124
  Гомер. Илиада. – Л., 1990. – С. 104.


[Закрыть]
 

Хоть во времена Гомера высшее божество и собирается использовать цепь космического закона для состязания типа перетягивания каната, все равно в этом отрывке просматривается древнее ее назначение – силы, охватывающей всю Вселенную. Стоит отметить, что помимо золотой цепи греческая традиция знает и золотую нить. Правда, она упоминается в гораздо более поздний, по сравнению с Гомером, период и впервые встречается нам у Платона, причем в весьма интересном контексте, а именно относительно сущности человека: «Об этом мы станем размышлять так: представим себе, что мы, живые существа, – это чудесные куклы богов, сделанные ими либо для забавы, либо с какой-то серьезной целью, ведь это нам неизвестно; но мы знаем, что внутренние наши состояния, о которых мы говорим, точно шнурки или нити, тянут и влекут нас каждое в свою сторону и, так как они противоположны, увлекают нас к противоположным действиям, что и служит разграничением добродетели и порока. Согласно нашему рассуждению, каждый должен постоянно следовать только одному из влечений, ни в чем от него не отклоняясь и оказывая противодействие остальным нитям, а это и есть златое и священное руководство разума, называемое общим законом государства. Остальные нити – железные и грубые; только эта нить нежна, хотя она и златая, те же подобны разнообразным видам. Следует постоянно помогать прекраснейшему руководству закона. Ибо разум, будучи прекрасен, кроток и чужд насилия, нуждается в помощниках при своем руководстве, так, чтобы в нас золотой род побеждал остальные роды. Этот миф о том, что мы куклы, способствовал бы сохранению добродетели; как-то яснее стало бы значение выражения „быть сильнее или слабее самого себя“. Что же касается государства и частного человека, то этот последний принял бы за истину слово о руководящих нитях и счел бы нужным жить сообразно ему; государство же, приняв это слово от богов или же от познавшего все это человека, сделает его законом, как для своих внутренних отношений, так и при сношениях с остальными государствами. Таким образом, порок и добродетель будут у нас яснее разграничены»[125]125
  Платон. Законы. – М., 1999. – С. 93.


[Закрыть].