Текст книги "Годы, как птицы… Записки спортивного репортера"

Письма с фронта

Солдатские треугольники, смятые открытки и надорванные конверты, пожелтевшие от времени листки с загнутыми углами, вырванные из блокнотов или тетрадей, а то и просто клочки попавшейся под руку бумаги, наскоро исписанные неровным почерком (не до каллиграфии, многие пишутся в короткие промежутки затишья меж боями), – сегодня все это священная реликвия едва ли не в каждой семье. Прикосновение к ним – как прощупывание пульса и соответствующая реакция на показания тонометра. Зашкаливают они или нет? Насквозь пронизывает нервный тик, сердце бьется так, что вот-вот выскочит из груди. Что там в этих корявых строчках, выведенных ручкой (где отыскались чернила, шариковых ведь не было тогда?) или карандашом в короткие промежутки затишья?

Долгожданная весточка с фронта. Их у меня дома, присланных отцом, хранится сорок одна. Сорок одно памятное письмо со штемпелем военной цензуры – «Просмотрено» и личным цифровым клеймом цензора. Первое датировано 10 октября 1941 года, последнее – 1 мая победного 1945-го. Может, были еще, но они не сохранились. Да и спросить не у кого – мама давно умерла…

Великая Отечественная застала нас с ней в городе Владимир-Волынский. Маме было 29 лет, мне – 4 года и 4 месяца. Владимир-Волынский (это по-русски, по-польски – Wladzimier Wolynski) – приграничный город (стык Западной Украины и Польши) на правом берегу реки Луга. Там служил мой отец, Шлаен Григорий Давыдович, туда передислоцировали его часть после войны с белофиннами, на которой отец командовал саперной ротой. Мама решила навестить его, из Москвы, по ее воспоминаниям, мы укатили где-то в начале июня.

С первых часов Владимир-Волынский, находившийся географически практически на одной вертикали с Брестом, подвергся мощной бомбежке с воздуха и артиллерийскому обстрелу. Нас, несколько семей с малыми детьми, погрузили на грузовую машину и отвезли на сборный пункт в Коростень, это тоже недалеко от границы. Дальше подогнали два эшелона для эвакуируемых. Нам повезло, наш товарняк умудрился проскочить, а другой весь разбомбили.

Путь для возвращения в Москву был отрезан. Эшелоном нас доставили в Сталинград, откуда потом отправили в Сальск Ростовской области. Там я заболел дифтерией в тяжелой форме, меня еле спасли. Наступала осень, а у нас с собой никаких теплых вещей, собирались ведь наскоро. Оставаться в Сальске было тоже небезопасно из-за наступления немцев на Кавказ, и нас в ноябре сорок первого перебросили в Грузию, сначала в Тбилиси, а затем в Сагареджо (это в Кахетии), где мы пробыли почти три года, пока наконец кружным путем смогли вернуться в Москву.

Большинство писем с фронта приходили от отца именно туда. Обратным адресом значилась полевая почта. Понять по их меняющимся номерам, где отец конкретно находится, естественно, было невозможно, лишь потом мы узнали про Юго-Западный, Донской, Сталинградский, 1-й Белорусский фронты.

Сорок одно письмо, я и сегодня читаю их с содроганием, но сдерживаю слезы, а вот жена не может, плачет. Я хочу привести выдержки из некоторых, ничего не меняя в этих драгоценных для меня строках. Это своего рода семейная летопись тех страшных лет, тяжелой доли, выпавшей на нашу страну.

«Дорогие мои Сонюся и Мишенька! Может быть, уже немного поздно, но лучше поздно, чем никогда, разрешите вас поздравить с новым 1942 годом, годом полного разгрома гитлеровских разбойников. (Такова была вера в нашу скорую победу. – М.Ш.). Может быть, 1943 год встретим уже все вместе.

Розыском вас я мог заняться, только начиная с ноября месяца 1941 года, до этого я ничего делать не мог, ибо находился в таких условиях, что писать в письме не могу. Куда только я не слал телеграммы, написал в переселенческое бюро при Совнаркоме СССР, ни ответа, ни привета. Тогда я написал в отдел радиовещания Юго-Западного фронта и в Москву, и на днях, я, правда, сам не слышал, но мне сказали, что по радио передавали мой привет вам и мой адрес, может быть, вы услышали, если у вас есть радио. В конце концов, получил от тебя письмо. Когда узнал, что вы в Сальске, а враг приближается к Ростову, я сильно волновался, хотя был уверен, что если и удастся гитлеровским бандитам захватить Ростов, то дальше он не пройдет, а Сальск все-таки находится от Ростова в 150 с лишним км… Будь мужественной, вот уничтожим заклятого Гитлера и его банду и снова заживем, как прежде, и даже лучше»

(14.01.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька!!! Ваше письмо от 3.1 я получил, за которое я вам очень благодарен. Дорогая Сонюся, ты пишешь, что настал холод и у тебя нет зимнего пальто, все осталось на месте. Я знаю это, и все время думаю об этом. Очень рад, что тебе хоть удалось достать пальтишко для сына. Постарайся, может быть, тебе удастся достать где-нибудь и себе. Я очень прошу тебя – не волнуйся, будем только живы, все у нас будет, дай только разделаться с ненавистным врагом… Я очень доволен, что, хоть не у себя, но все-таки наш сын был на новогодней елке.

Что касается меня, так не беспокойся, я здоров, чувствую себя хорошо, знай, что я сильно и крепко люблю свою Родину, а вместе с ней и тебя, моя дорогая, и нашего дорогого сыночка. Я делаю все, что от меня зависит, для скорейшей победы над гитлеровскими бандитами. Знай, хотя я и не хотел тебе писать, но пишу, что у меня было тяжелое время, но свой партийный билет я не выпустил из рук. Эта маленькая красная книжечка дала мне много сил для победы над врагом, и я победил. Подробно я писать в письме не могу, когда увидимся, тогда ты все узнаешь.

Дорогая Сонюся! Воспитывай нашего сына в духе преданности нашей большевистской партии…

Мишенька! Скоро мы увидимся, а сейчас прошу тебя, слушайся мамочку, напиши мне подробно о себе, как ты живешь, с кем и где играешься, как ты кушаешь, все-все напиши и скажи маме, чтоб она тебя сфотографировала, и пришли мне карточку. Крепко, крепко целую тебя, твой папа».

(27.1.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька! Два раза отправил вам деньги по 1000 рублей, т. е. всего 2000 рублей. Очень прошу не задерживаться с ответом. Еще удалось собрать небольшую посылочку и переслать вам. В посылочке несколько банок консервов (мясные и рыбные), пару кусков мыла, хоз. и туалетное, немного сахара, немного конфет для ребенка к дню рождения, и еще там кое-какая мелочь».

(7.2.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька! Очень прошу, Сонюся, писать мне чаще, буквально обо всем, о себе, о нашем сыночке. Слушается ли он тебя, как себя ведет?

Знаешь, и на войне бывают моменты, когда хочется знать больше.

Дорогая Сонюся! Через 13 дней будет 24-я годовщина нашей доблестной Красной Армии, ее в этом году придется нам встречать на далеком расстоянии друг от друга, но знай, я всегда с тобой, моя дорогая женушка, и сыночек. Я надеюсь, что 25-ю годовщину мы с тобой встретим вместе в условиях полной победы над немецким фашизмом. Крепись, моя дорогая, воспитывай нашего сына в духе непримиримости к врагу. Что-нибудь известно вам о маме, она в Москве? Люблю вас и жду фотокарточку, целую вас, ваш Гриша».

(10.2.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька! У меня есть новость, мне присвоили звание капитана перед праздником 24-й годовщины Красной Армии. Сегодня, 26.2. 42 г., я получил от тебя письмо. Спасибо. Кстати, может, ты позабыла, что сегодня мой день рождения. Я вспоминаю, как перед войной мы отмечали его в Москве, вечером собрались мои друзья, и ты своими умелыми руками приготовила для стола много хороших вещей. Я думаю, ты помнишь».

(26.2.1942 г.)

«Милая моя Сонюся! Через 4 дня будет 8-е марта. Поздравляю тебя с Международным женским праздником и желаю тебе самого лучшего в твоей жизни. В прошлом письме писал тебе, что мне присвоили звание капитана, а еще к годовщине Красной Армии получил благодарность от зам. Командующего фронтом».

(4.3.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие! Сонюся! Я тебе очень благодарен за твое поздравление с днем рождения. Сегодня как раз 8-е марта, и такая скука меня взяла, что я далеко от тебя. Ты, наверное, читала в газетах, что нашу старую дивизию переименовали в гвардейскую, учитывая ее заслуги с первого дня войны. Много есть, о чем рассказать, но это можно рассказать только устно, придется все отложить до хорошей встречи… Я наконец получил письмо от мамы, написанное ею самой, она в эвакуации в Туркмении, но рвется в Москву… И еще новость, Лева, сын ее сестры, уже лейтенант-зенитчик».

(8.3.1942 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька! Сегодня в день праздника 1 мая поздравляю вас с ним. Праздник 1 мая в этом году проходит в иной обстановке. Тов. Сталин в своем поздравительном приказе к 1 мая приказал уничтожить в 1942 году всех оккупантов, захвативших нашу родную землю. Ты обязательно прочтешь этот приказ, а также подробно и внимательно прочтешь ноту тов. Молотова от 28 апреля 1942 года. Милые вы мои, борьба предстоит еще жестокая и упорная, но мы победим, ибо мы боремся за правое дело, за свою собственную землю, за свой собственный народ. Кровь стынет, когда читаешь ноту тов. Молотова, да и без ноты я это крепко вижу и знаю».

(1 мая 1942 г.)

«Мои дорогие Сонюся и Мишенька!!! Сегодня вот уже год, как проклятый Гитлер напал на нашу страну. Как сейчас помню, как ровно в 4 часа утра начался обстрел, и ты, Сонюся, меня будишь и говоришь, что это стреляют, а я еще ответил спросонья, наверное, учеба, а потом поднялся, в окно посмотрел на границу, и видно было зарево, а через час снаряд оторвал угол у дома около магазина, что впереди нас, до него было метров 20–25. Ты помнишь, как все думали, что это какой-то инцидент, а это оказалась самая настоящая война и ей вот уже год. Обо всем остальном тяжело вспоминать. Не тужи, будем только живы, уничтожим этого злейшего врага человечества и у нас снова все будет».

(22.6.1942 г.)

«Милая Сонюся! Не забудь, что через 10 дней будет 25-я годовщина Красной Армии, а еще через три дня будет мой день рождения. Недавно видел моих сослуживцев из Владимира-Волынского Абрамова, Прилепского и Балицкого. Абрамов уже подполковник, награжден орденом Отечественной войны 2-й степени. Прилепский пока капитан, но скоро будет майор.

Его представили к ордену Красной звезды. Все передают тебе привет».

(13.2.1943 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька»! Делюсь радостной вестью, мне присвоили звание майора и наградили орденом Красной звезды. Что ж, надо отблагодарить свою любимую Родину еще лучшей работой по скорейшему разгрому врага. (Отец нередко в письмах использует это слово – работа, думаю, понятно, что он имеет в виду, что за работа на фронте. – М.Ш.)»

(7.9.1943 г.)

«Дорогой мой сыночек! Я очень рад, что ты хорошо учишься, что ты уже большой и сильный и можешь бить фашистов. Ты просишь в своем письме, чтобы я прислал тебе тетради. Я бы с удовольствием тебе, но посылки не принимают, если смогу послать, обязательно пошлю. Дорогой сыночек, напиши в Москву дедушке Ване и бабушке Розе, попроси их, чтобы они помогли тебе с мамой скорее вернуться в Москву. Крепко поцелуй мамочку, целую тебя, твой папа».

(22.1.1944 г.)

«Дорогой мой сыночек! Я рад, что ты с мамой уже в Москве, что ты уже ученик 2-го класса. Сейчас у тебя каникулы, играйся только там, где мама разрешает, на улицу не ходи, там трамваи, машины. Скоро мы разгромим ненавистного врага, и мы увидимся, твой папа вернется с победой. Передай от меня всем большой привет. Целую, твой папа».

(12.6.1944 г.)

«Здравствуйте мои дорогие Сонюся и Мишенька! Извини, что задержался с письмом. На том месте, где я сейчас нахожусь, самая горячая пора началась, именно на нашем участке фронта, гоним ненавистных фашистов с нашей земли, скоро освободим город, где тебя с Мишенькой застала эта проклятая война. Буду в том районе, если сумею, заеду, посмотрю, что там делается, думаю, там ничего не найдешь, все разбито. Я обязательно напишу».

(2.7.1944 г.)

«Дорогая Сонюся! Я уже за границей. Город освободили, ты, наверное, слышала об этом, но заехать не удалось, двигаемся дальше».

(28.8.1944 г.)

«Дорогие мои! Поздравляю с 27-й годовщиной Великой Октябрьской революции! Надеюсь, следующую годовщину мы отметим все вместе, делаем все для этого, для нашей Победы. (Отец оказался провидцем: именно 7 ноября 1945 года я увидел его впервые с того памятного дня 22 июня 1941 года, мне шел уже 9-й год)».

(10.11.1944 г.)

«Здравствуйте мои дорогие! Во-первых, сообщаю, что я жив и здоров, а во-вторых, дорогие, разрешите вас поздравить с наступающим Новым годом, годом наших окончательных побед! После Нового года меня ждет новое место службы, сейчас лишь могу сообщить, что нахожусь далеко-далеко за пределами нашей границы».

(30.12.1944 г.)

«Здравствуйте мои дорогие! Поздравляю вас с 1 мая! Сейчас нахожусь на такой работе на 1-м Белорусском фронте, что ни до праздников. Победа наша близка».

(1 мая 1945 г.)

* * *

Что добавить к этим письмам? А надо ли? Я ничего не менял, только кое-де проставил запятые.

Огненные стадионы

Оглядываюсь в прошлое. Копаюсь в старых, истрепанных временем, блокнотах. Медленно, чтобы не пропустить, листаю страничку за страничкой. Ищу нужные мне давние записи. Грядет очередная годовщина Великой Победы. Пометки эти, наскоро сделанные, чтобы поспеть за рассказчиком, или более подробные, неспешные – память о спортсменах-фронтовиках, с которыми в разных ситуациях меня свели годы корреспондентской работы. Хочется оживить их, что и делаю, и всплывают передо мной мужественные лица этих замечательных людей. Почти никого из них уже нет на этом свете, но вечная им благодарность, как и всем, кто отстоял на полях грозных сражений нашу свободу.

У кого-то, как поется в песне, привыкли руки к топорам, а для них было привычно держать в руках мирные спортивные снаряды, бить рекорды, добиваться победы в соревнованиях, но едва началась война, как многие сменили весла, ракетки, боксерские перчатки на боевое оружие. На долгие четыре года стадионом стало огненное поле. «Понятия – оборона и атака – приобрели совершенно иной смысл: это не был соперник по беговой, фехтовальной или конькобежной дорожке, на гимнастическом либо борцовском ковре, это был вероломно напавший на родную страну враг, и он должен быть уничтожен». Последнее предложение не случайно заключено в кавычки. На эти слова я натыкаюсь в одном из блокнотов, а принадлежат они Герою Советского Союза генерал-полковнику Глебу Бакланову, бывшему командующему 34-м гвардейским стрелковым корпусом. На Параде Победы Глебу Владимировичу было доверено возглавить сводный полк Первого Украинского фронта.

Памятная встреча с боевым генералом помечена апрелем 1975 года, а поводом послужило приближающееся 30-летие Победы; временами, правда, мы отвлекались от этой темы и переводили разговор, что называется, в спортивное русло. Конечно, не случайно. Один из лучших перед войной в стране гимнастов, Глеб Владимирович возглавлял всесоюзную Федерацию этого вида, был членом Олимпийского комитета, а еще ранее, занимая должность начальника Управления физической подготовки и спорта Сухопутных войск, активно участвовал в организации спортивной жизни в стране, содействовал продвижению СССР в олимпийское движение, побывав с этой миссией на Играх XIV Олимпиады в Лондоне.

О себе генерал Бакланов рассказывал скупо, зато не раз подчеркивал, что на фронте самые рискованные и ответственные боевые задания, он поручал спортсменам, особенно это касалось разведчиков. И обосновывал это так: у человека, занимающегося спортом, помимо обычных качеств, силы, выносливости, прекрасно развиты скорость принятия единственно верного в непредвиденной ситуации решения, быстрота реакции на мгновенно меняющуюся обстановку.

– А главное – все это они способны быстро претворять в активные действия, – заметил Глеб Владимирович и привел несколько примеров. Я записал один, поскольку он касался известного в прошлом боксера, неоднократного чемпиона страны Льва Темуряна.

Однажды так сложилось, что они вдвоем в населенном пункте неожиданно столкнулись лицом к лицу с фашистским офицером. Тот уже направил на них автомат. Решали доли секунды, и этих ничтожных мгновений Темуряну оказалось достаточно, чтобы сблизиться с гитлеровцем, отбить в сторону его вот-вот готовое выстрелить оружие и мощным ударом в челюсть нокаутировать противника. Темурян потом с улыбкой говорил, что это был, кажется, девятнадцатый нокаут в его боксерской карьере, но те 18 случались на ринге, а здесь был совершенно иной поединок.

– Как вы думаете, что было бы, если бы рядом не было Темуряна, а был бы другой солдат, не спортсмен? – хорошо помню этот, обращенный ко мне, вопрос Бакланова и его ответ: «Да вряд ли бы мы с вами сейчас так мирно беседовали…»

Я захлопнул блокнот с этой записью и принялся лихорадочно искать другую, со схожим сюжетом из тех фронтовых лет. Черт возьми, да где же она? Ведь точно должна быть, делал ее, когда оказался в дружной компании борцов ЦСКА, готовившихся к Спартакиаде Вооруженных Сил. Конечно, можно произвести по памяти, но лучше соблюсти точность, быть ближе к тексту. Слава Богу нашел, пометка: Г. Н. Звягинцев, засл. тр. СССР.

А рассказ о том, как Георгий Звягинцев вместе с еще двумя бойцами выполнял важное задание: для успеха задуманной операции на их участке фронта необходимо было срочно взять «языка».

«Была поздняя осень, дожди, грязь непролазная, – читаю подробно записанные воспоминания Звягинцева. – Под прикрытием темноты доползли до окраины какой-то деревушки, занятой гитлеровцами. Залегли, выжидаем, кто появится на улице. Я вдруг замечаю на околице здоровенного фашиста, как мы говорим, косая сажень в плечах. Подумал: если вдруг он борьбой занимался, как я, то определенно тяжелого веса, а я выше полулегкого никогда не поднимался».

Что было дальше? Улучив момент, Георгий рванулся к немцу и, не дав опомниться, приемом, которым он не раз на турнирах борцов-«классиков» припечатывал своих конкурентов лопатками к ковру, сбил его с ног. Пока пришедшие на помощь товарищи связывали фашиста, объявился еще один, он сзади навалился на Звягинцева, начал его душить. Контрприемом, теперь уже из самбо, Георгий освободился от захвата, перевернул немца и так вмял в грязь, что у того затрещали кости.

«Втроем еле дотащили их до наших, – читаю дальше, – чересчур грузные были, черти.

Когда стали допрашивать, выяснилось, что я не ошибся, оба действительно увлекались перед войной борьбой. Нам бы с ними в мирное время посостязаться, не мне, конечно, а Толе Парфенову, он у нас в тяжелом весе выступал, а пришлось вот на фронте столкнуться».

Звягинцев вспомнил Толю, Анатолия Парфенова, могучего, как Александр Карелин или Иван Ярыгин, русского богатыря, своего давнего товарища по спорту. Война разлучила их. Парфенов за форсирование Днепра удостоился ордена Ленина. Отличился он и во время Висло-Одерской операции, его танк Т-34 при наступлении на Варшаву, под городом Калиш, рискуя, первым проскочил по минному полю, проложив дорогу нашей боевой технике. Тот его подвиг был отмечен орденом Боевого Красного Знамени. Кто мог тогда предположить, что через 11 лет в Мельбурне Анатолий Иванович Парфенов совершит еще один подвиг, но спортивный: станет олимпийским чемпионом! И это с раненой на фронте рукой, которая не сгибалась.

У самого Георгия Николаевича боевой путь простирался от хорошо известной наполеоновской армии реки Березина, через Сталинград, Курскую дугу, Донбасс, а закончил он войну в Вене, кавалером двенадцати боевых наград. На ковер в родной армейский клуб Звягинцев уже вернулся не действующим борцом (помешали несколько тяжелых ранений, два осколка из груди так и не были извлечены), а тренером, и сколько же он воспитал замечательных учеников, которые с честью защищали честь страны на всех крупнейших международных турнирах. Возвращаясь же к фронтовым годам, нахожу еще один пример из его биографии, когда спортивная борьба была хорошим дополнением к винтовке, автомату, пулемету.

«Помню бой за одно село, было это в Белоруссии. С высотки за ним прекрасно просматривалась вся местность вокруг. Там решено было развернуть командный пункт перед готовящимся наступлением. Но сначала надо было во что бы то ни стала выбить оттуда врага. До него вроде рукой подать, однако фашисты вели такой шквальный минометный огонь, что не оторвать голову от земли. Но сколько мы можем лежать? Перебежками заняли позицию для атаки в какой-то ложбинке. Решили, как только стрельба немного стихнет, броском, быстро, не дав опомниться, ворвемся в их окопы. Дальше, как мы говорим в спорте, дело техники. Ребята в батальоне подобрались крепкие, в рукопашном бою одолеем фашистов. И одолели, приказ выполнили».

И сколько еще известных спортсменов довоенной поры, проявив мужество и отвагу, не щадя себя, с честью выполняли боевой приказ Родины: «Только вперед, ни шагу назад!» Приближали тем самым радостный День Победы. Уже на шестой день Великой Отечественной войны принял бой известный гребец Юрий Исаев, в 21 он командовал ротой. Через два плена, два побега пролегли его фронтовые дороги. В память о тех днях стихи Юрия Михайловича, который после войны был старшим тренером сборной страны:

 
Я помню бой – зимой в болоте,
По пояс в ледяной воде.
Нас меньше взвода было в роте,
Но враг не смог пройти нигде!
 

Что и говорить, и говорю это с грустью, время никого не жалует. С каждым годом тают ряды тех, кто ковал на фронте и в тылу нашу Победу. Участвуй мы в предвоенные годы в Олимпиадах, по уровню своей подготовки многие наши спортсмены смело могли претендовать на медали Игр. Но судьба распорядилась так, что эту смелость им пришлось демонстрировать не на спортивных аренах, а на полях боевых сражений. Извлекаю из своих блокнотов новые воспоминания.

Обновленный олимпийский канал в Крылатском. Начало июня. Гонки Большой Московской регаты. Наблюдаю за ними в окружении Алексея Комарова и Евгения Самсонова. Оба – хрестоматия и история этого вида спорта. Из экипажа той нашей знаменитой восьмерки, которая в пятидесятые годы не знала себе равных в Европе, а на дебютной для нас – Олимпиаде-1952 в Хельсинки завоевала серебряные медали. Ветераны расстроены, только что завершился финал у одиночек, никто из наших не попал в призеры.

– Эх, Сашу Долгушина бы сейчас сюда, – вздыхает Комаров, – показал бы он, как надо грести.

До войны это имя – Александр Долгушин – гремело на всю страну. Шестикратный чемпион СССР. Его рекорд прохождения классической двухкилометровой дистанции держался почти 15 (!) лет. Первый среди гребцов заслуженный мастер спорта. Он и на фронт ушел добровольцем первым среди них. Воевал в составе отряда «Славный» Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН), читай – диверсионном спецназе. На счету младшего сержанта Долгушина было немало успешно выполненных секретных заданий, но после одного из них он не вернулся на базу, попал под огонь фашистов.

– Алексей Филиппович, – обращаюсь к Комарову, – вы ведь тоже воевали, может, расскажете, а я запишу.

– Да что ты на меня насел, среди нас, гребцов, таких немало было. Вон спроси у Саши Тимошинина (Александр Тимошинин – двукратный олимпийский чемпион. – М.Ш.), его отец, Иван Тимошинин, даже в параде том участвовал – на Красной площади 7 ноября 1941 года. А Женя Зиновьев Берлин брал, на рейхстаге свой автограф оставил. Игорь Поляков и Володя Родимушкин из нашего хельсинкского экипажа, один связист, другой царице полей служил, слышал о такой? Славная наша пехота, без нее ни за что войну не выиграли бы. Розу Чумакову обязательно упомяни, она в авиаполку радисткой была. Женя (обращается к Самсонову), что сидишь, давай напрягай память, кто еще?

Евгений Борисович Самсонов (бывший многолетний главный тренер сборной страны, при котором наши мастера академического весла добились наивысших олимпийских успехов), в силу возраста не нюхавший пороха боя, но познавший в тылу все тягости трудового фронта, напрягает:

– Леша, ты Сиротинского Женю не назвал и Ипполита Рогачева, они в разведроте служили, Алексей Смирнов и Павел Санин вместе с Долгушиным в ОМСБОНе были…

– Алексей Филиппович, спасибо, что вместе с Евгением Борисовичем этих людей вспомнили, но все-таки хочу услышать, что вы о себе расскажете. Помните, где застала вас война?

– Конечно. На любимой «Стрелке», которую сейчас, к сожалению, уничтожили, и застала. А ведь это для нас, гребцов, святое место, сколько знаменитых ребят здесь выросло. Слава Иванов, трехкратный олимпийский чемпион, он эстафету у Долгушина и Юры Тюкалова принял. Ну, да ладно, ты сейчас о другом просишь рассказать. Мы к чемпионату Москвы готовились, конкретно наш экипаж восьмерки к принципиальному поединку с питерцами, это давний спор, как у Кембриджа с Оксфордом. Начало назначили на 22 июня. Все хорошо, тепло, солнечно, ветра нет, погода как раз для нас, раскатываемся, и вдруг ровно в 12 отключают музыку это объявление по репродуктору – война… Гонка все же состоялась, мы выиграли, но радости, конечно, не испытывали, мыслями были уже на пороге военкоматов. Если не ошибаюсь, Игорь Поляков и другие ребята из ЦДКА сразу со «Стрелки» рванули к себе в клуб. В общем, кто сразу на фронт попал, кто в партизанских отрядах воевал.

Боевой путь самого Комарова начался в августе сорок первого с Карельского фронта. Затем их 71-ю стрелковую дивизию перебросили под Ленинград. Из того времени в память врезались тяжелые бои под Синявиным и полученная контузия, от которой он излечивался почти год. А когда излечился – снова прямиком в военкомат. Теперь уже оказался не в пехоте, а попал в минометный полк. И опять в самое пекло – Курляндский котел.

– А война где для вас закончилась?

– Погоди немного, расскажу, сейчас лучше на воду смотри, восьмерки идут, – Алексей Филиппович замолчал, наблюдая за яростным соперничеством «линкоров» (так величают в академической гребле эти экипажи), которое закончилось в пользу гостей из Эстонии. Россияне финишировали чуть сзади.

– Вот так, немного, мы в Хельсинки американцам уступили, но потом выиграли Хенлейскую регату. Это в те годы как в чемпионате мира победить. Что ты спросил? Где войну закончил? В Прибалтике. Услышал о нашей победе в ночь с 7-го на 8-е мая. Прослужил в армии еще год и демобилизовался. Вернулся в Москву ранним утром, а вечером где уже был? Правильно, на «Стрелке». Можно сказать, уже в тот вечер начал готовиться к Олимпиаде. Но это я так, образно говорю, по-профессорски, будто читаю лекции своим студентам. Я ведь, может, ты не знаешь, доктор педнаук, а не только гребец. И еще люблю им декламировать строчку из стиха Юры Исаева: «И рядом с праздником великим стоит великая печаль».

«Наступил момент, когда надо вернуть долг Родине за все ее заботы, за все то, что она дала нам, ее сыновьям».

Это выдержка из заявления, с которым в первый же день войны прибыл в военкомат Александр Канаки, чемпион и рекордсмен страны в метании молота. Он храбро сражался под Сталинградом, командовал батальоном, когда форсировали Дон в районе станицы Клетской. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, Канаки был дважды ранен, но остался в строю, пока операция не была успешно завершена. Орден Красной звезды украсил после того боя грудь капитана Канаки. А уже спустя три года после войны ее украсила золотая медаль в честь очередной (всего их было 16!) победы в первенстве СССР, причем результат, показанный Александром, оказался лучше, нежели у чемпиона лондонской Олимпиады-1948.

В мой пухлый блокнот вписаны и немало других славных имен армейских спортсменов-фронтовиков – представителей «королевы спорта» Елена Карпович, Юрия Литуева и Феодосия Ванина, велосипедиста Владислава Ростовцева, мотогонщика Сергея Сергеева, волейболиста Константина Ревы, горнолыжников и альпинистов Михаила Боброва, Александра Гусева и Дмитрия Ростовцева, стрелка-снайпера Георгия Козлова. Легкоатлету Николаю Копылову и лыжнику Лазарю Папернику за мужество в боях с фашистами было присвоено звание Героя Советского Союза. В предвоенные годы что ни всеармейские соревнования по прыжкам с трамплина, то неизменно попадание в тройку призеров, а чаще победы, Виктора Харченко. От Москвы через Сталинград, Курскую дугу пролегли фронтовые дороги, завершившиеся в Берлине, маршала инженерных войск Виктора Харченко. И это не однофамилец, это тот самый мастер покорения трамплинов.

О чем еще рассказать, кого упомянуть? Давайте-ка, скажем, вспомним кинофильм «Небесный тихоход». С чего это вдруг, спросит читатель. Но вряд ли этот вопрос задаст человек моего поколения. Мы были влюблены в Николая Крючкова, а вместе с ним в главного героя картины, роль которого он исполняет, – летчика Булочкина.

Что-то знакомое имя, скажет истинный любитель лыж и биатлона, заглянет в справочник, и чутье его не обманет. «Георгий Иванович Булочкин. Заслуженный мастер спорта, многократный чемпион страны в лыжных гонках и соревнованиях патрулей» – это если кратко.

Не буду дальше интриговать, скажу, что роль летчика Булочкина писалась… со спортсмена Булочкина, причем по наводке Крючкова; они познакомились еще до войны на съемках фильма «В тылу врага», Георгий Иванович был дублером знаменитого артиста в тех эпизодах, когда по сценарию дело касалось спуска на лыжах с крутых гор, стрельбы на ходу и т. д.

В общем, когда приступили к съемкам «Небесного тихохода», Крючков настоял, чтобы его герою дали фамилию – Булочкин. На то была еще более веская причина, нежели обычное знакомство: за плечами у Георгия было овладение штурманским мастерством в авиаучилище. 22 июня 1941 года со своим командиром старшим лейтенантом Завьяловым они по приказу подняли свою боевую машину в воздух, защищая от врага небо над Тарту, а всего в первые месяцы войны совершили 70 боевых вылетов. Бомбили живую силу и технику фашистов, передовые порядки гитлеровских войск.

В одном из воздушных поединков их бомбардировщик был сбит, пришлось выбрасываться с горящего самолета. Пока спускались к земле, по куполу парашюта с вражеского «мессера» непрерывно раздавалась очередь за очередью. Слава Богу, пронесло. Булочкин с трудом разыскал в лесу своего командира, у того оказались простреленными оба бедра и плечо, передвигаться самостоятельно он не мог. Георгия почти у самой земли тоже ранило в ногу. Превозмогая боль, он 14 суток (питались лишь ягодами), тащил на себе Завьялова, пока не выбрались за линию фронта и не попали к своим. Булочкин участвовал в освобождении Польши, в Берлинской операции. На праздниках Победы в ЦСКА, где он был немало лет тренером по биатлону, я видел на парадном мундире Георгия Ивановича ордена Красного знамени, Отечественной войны I и II степени, Красной звезды, с десяток, наверное, боевых медалей.