Текст книги "Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте"

Во саду ли, в огороде…

Первый, ошеломительный успех неожиданно настиг меня в подземном переходе у станции метро «Дзержинская». Увидел быстро двигавшуюся очередь, влился в неё, даже не успев узнать, за чем стоят. Но спрашивать не потребовалось. Зычный голос продавца гулко разносился под низким сводом: «Самоделки для сада и огорода! Вы узнаете, как защитить птичье гнездо от нападения кошки, правильно сажать хрен и выкопать на участке удобную земляную печку».

Да это же моя книжка! Протиснулся к прилавку:

– Дайте, пожалуйста, десять, нет, лучше двадцать экземпляров!

Очередь неодобрительно загудела:

– Ишь, выискался. Тогда нам всем не хватит.

Хотел было объяснить, что перед ними автор, но вовремя закрыл рот. На обложке стояло: М. Мишин. Да и сама обложка была другая, а не та, что показывали в издательстве «Московский рабочий».

Разъяренный, прибегаю к редактору – детскому поэту Виктору Мусатову.

– Поздравляю, – приветствует Виктор. – С тебя причитается – твоя книга хорошо идёт.

– Да не моя, а какого-то Мишина. И обложка другая.

– Успокойся. Ты ведь в газету вернулся как политический журналист. И вдруг какие-то «Самоделки…». Неудобно. Пришлось поставить псевдоним. А твой Скобелев, конечно, мастер, но в распространении ни бум-бум.

Витя Скобелев смертельно обиделся и доходчиво объяснил, что подобным ценителям искусства в книгоиздании не место. Отвергнутую обложку он бережно забрал с собой, а я так рассчитывал на памятный подарок…

Как уже говорилось, «Самоделки» были написаны в «Изобретателе». Я искал в специальных сельскохозяйственных изданиях интересную для читателей информацию, и заодно не проходил мимо того, что придумывали, дабы облегчить труд, бесчисленные владельцы шести соток. В результате под одной обложкой собрались и полезные мелочи, и устройства посложнее – ведь в магазинах тогда для «шестисотников» почти ничего не продавалось.

Книжка вышла большим для «Московского рабочего» тиражом – 100 тысяч экземпляров, и разлетелась моментально. Во всяком случае, купить её мне нигде так и не удалось. Почему «Мосраб», так хорошо разбиравшийся в распространении, не переиздал «Самоделки», понять не могу. Зато для себя сделал вполне определенные выводы и впоследствии выпустил ещё несколько книжек аналогичного содержания как минимум в двух издательствах: «Московская правда» и в Минске.

Подобная тематика меня не тяготила, а, наоборот, тренировала на точность и лаконичность стиля. Отец относился к таким изданиям с уважением. И не случайно. Он, например, своими руками построил в Домодедове небольшой домик из шлакобетона. Видимо, так уж повелось на белом свете – делают одни, а пишут другие.

Поэт Виктор Мусатов стал моим другом и заказчиком.

Не кури натощак

Не кури натощак,

Лучше выпей виноградного вина.

Если хочешь отдохнуть,

Приезжай к нам в Судак –

Здесь курортная целина.

Мы с завотделом информации газеты «Советская торговля» Олегом Евсиковым так и поступили – приехали отдыхать в Судак. Но непрерывно исполняемая по городскому радио песня намозолила уши, пришлось спасаться бегством в Ялту. Отдышавшись, в две руки написали фельетон в «Курортную газету» и, конечно, процитировали бессмертные строки. Своё творение мы узрели в газете уже на следующее же утро, а вечером получили гонорар. Потрясающая оперативность, в Москве бы так!

Вдохновлённые, решили прихватить кое-какой материал и для столичной прессы.

Быть в Ялте и не посетить знаменитые массандровские подвалы непростительно. Туда и направились. Осмотрели. Познакомились с уникальной коллекцией вин, вкусили замечательную марочную мадеру, что «доходила» в выставленных на солнце деревянных бочках. Собрались уходить, и увидели людей, явно поджидавших, когда, наконец, освободится сопровождавший нас винодел.

– Это грузчики, шофера, – смущенно пояснила винодел. – Зарплата маленькая, приходится добавлять натурой.

Натурой оказалась та самая мадера, которой цены нет.

В Москву вернулись не с пустыми руками. Мой материал «Солнце в бокале» (как делают «Шампанское») в «Советской торговле» поместили на доску лучших. Подстёгнутый успехом, напечатал там ещё несколько «лучших» репортажей.

С Олегом я подружился в лито «Московского комсомольца» и помог ему устроиться в редакцию «свежей головой». Когда эту должность упразднили, он перешёл в «Советскую торговлю». Крымские каникулы преподнесли обоим неожиданные сюрпризы. Фельетон разбудил во мне задремавшую было тягу к газетной работе, публикации в «Советской торговле» её укрепили. А у Олега перемена климата вызвала какие-то изменения в организме. Перед уходом на инвалидность он выдвинул на освобождающуюся должность мою кандидатуру. Её предварительно одобрили, и вдруг…

– Все было на мази, – взволнованно рассказывал Евсиков, – пока в редакции не появился пузатый небритый детина в годах, разведенный, с выговором по партийной линии и недавно уволенный откуда-то за пьянство. Его и взяли.

– Правильно поступили, – успокоил я товарища. Видишь, какая богатая биография, а мне всё это ещё только предстоит.

Как меня судили за хулиганство

Как-то вечером мой друг Рубен Багирян говорил по телефону-автомату. К будке подошёл толстый немолодой человек в форме и потребовал освободить кабину: ему необходимо срочно позвонить. Я попросил немного подождать.

– До того времени, когда ты дружка к себе на хату повезёшь? – неожиданно возвысил голос незнакомец.

Я вспылил. Рубен вышел из будки.

Незнакомец моментально куда-то позвонил, и за нами сразу приехали две машины. Одна из них повезла Рубена в вытрезвитель, а в другую посадили меня и незнакомца.

Назавтра мне предстояло сдавать в МОПИ выпускные экзамены. Поняв, что всё летит кувырком, я открытым текстом сказал незнакомцу, что о нём думаю, и почему-то обозвал его «толстобрюхой мордой» (за четверть часа до столкновения мы с Рубеном поужинали в кафе). Сидевшие в машине милиционеры слушали перепалку с интересом. Высокопоставленный незнакомец в форме был из какого-то другого правоохранительного ведомства. Они явно сочувствовали мне и даже не помешали в сердцах пнуть противника ногой.

Утром состоялся скорый суд, приговор со штрафом, и меня выпустили. Самое удивительное, что на улице поджидал Рубен со справкой о том, что вытрезвитель его не принял из-за недостаточной степени опьянения.

Я тут же вернулся к судье.

– А вы прочтите, что у вас на обороте полученного вами документа напечатано, – посоветовала она. Я перевернул его на другую сторону. Там значилось: приговор за хулиганство обжалованию не подлежит.

– Успокойтесь и отправляйтесь на экзамены, – добавила судья. – Желаю успешно их сдать. И впредь не будьте так опрометчивы.

Я удалился, но не на улицу Радио, где ожидали тяжелые испытания. Решил сначала час-другой подышать свежим воздухом на моих любимых Чистых прудах.

Учиться, учиться и учиться…

Уроки чистописания

– Учись писать без правки. За год не научишься, всю жизнь мучиться будешь, – говорит Игорь Бугаев. Я сижу по соседству и наблюдаю, как он пишет в номер. Мы оба приступили к работе в один и тот же день: он – завотделом «МК», я – корреспондентом на гонораре, или, как тогда говорили, на ставке «фикс». Игорь обладает завидной работоспособностью. Он пишет трудно, но зато выкладывается до конца. Делит бумажный лист по вертикали на две части, справа излагает основной текст, а слева делает возникшие в процессе работы вставки. Я не делю лист надвое, но всегда готов трудиться до победного конца. Принесенный из машбюро перепечатанный материал Игорь правит сам. Потом берётся за мой. Смотрю, учусь.

Когда пишешь в номер, время всегда ограничено, а учитель даёт его всё меньше и меньше. Как бы там ни было, сдаю материал в срок. Игорь читает и довольно улыбается:

– Ты, оказывается, и быстро можешь. Только вот штампы везде повыскакивали. Давай без них.

И я принимаюсь старательно (и быстро!) вылизывать текст.

В общем-то, ничего хитрого. Но работаем в связке. Это одна из характерных черт замечательного человека, с которым мы ещё встретимся.

Вместе мы вдвое сильней

В «Изобретателе» я нашёл своего главного, и при том универсального, учителя Бориса Зубкова. Что он только ни писал в своей жизни – фельетоны, очерки, фантастические рассказы, научно-популярные статьи. Сочинил, например, для малых детей интересную книжку про машины – нет, не автомобили, а о тех механизмах, что выполняют самые тяжёлые работы. И это вовсе не означало, что в тексте нет таких слов, как шестерёнка или приводной ремень, но все они истолкованы так, что не усложнят восприятие.

Боря очень хорошо правил и редактировал. Причём, иногда заходил достаточно далеко. Как-то он вставил в статью моего знакомого почти две страницы машинописного текста. Ленивый автор только обрадовался, а я искренне удивился:

– Зачем? Он бы и сам сумел.

– Конечно, – подтвердил Боря. Но мне пришлось бы вызывать его в редакцию, долго объяснять, ждать и править новый текст. А здесь сел за стол – и всё. Впрочем, с тобой я бы так не поступил.

Борис проложил мне дорогу к публикациям в журнале «Знание – сила», где стал заведовать отделом.

Зубков был ревнив. Я совершил очередной промах.

– Миша, ты бы сначала посоветовался. Я – твой учитель, и мы оба должны этому радоваться. Вместе мы вдвое сильней. Ты, конечно, должен принимать решения сам. Слушаться меня ни к чему, но слышать надо обязательно. Спрашивай больше.

На любые вопросы Борис давал исчерпывающие ответы. Назиданий терпеть не мог, зато любил приводить поучительные примеры из собственной жизни.

– Меня в «Крокодил» вызвали и говорят: прочитай-ка свой фельетон… Прочёл, всё правильно…

– А запятая где?

Действительно, на запятую внимания не обратил, а она меняла смысл.

Зубков заботился о своих друзьях как в мелочах, так и по-крупному. Увидев, как мы с женой и ребёнком кочуем по съемным квартирам, Борис предложил занять у него деньги на строительство кооператива.

– Новое жильё тебе ещё не скоро дадут, а так и мучиться не будете, и дешевле получится.

Я, совершенно ошарашенный, поблагодарил и отказался. Насчёт «дешевле» Борис немного ошибся. Когда мы, наконец, получили от редакции квартиру, то выяснилось, что на съём потратили ровно столько денег, сколько стоила бы кооперативная.

Инженерное мышление

Взявший меня к себе в отдел инженер Евгений Муслин и сам недавно пришел в «Изобретатель». Учеба началась, казалось бы, с пустяка. Я задал Евгению Салимовичу какой-то вопрос. Он, не переставая править чей-то материал, посоветовал:

– Ты в энциклопедии посмотри.

В «Комсомольце» мне, скорее всего, подсказали бы – ведь энциклопедия хранилась на другом этаже, в библиотеке. Здесь она стояла рядом, на книжных полках. Увидев, что сотрудник стал активно ею пользоваться, зав привёз из дома и поставил рядом еще одну многотомную дореволюционную энциклопедию «Гранат». Я быстро научился искать ответы в справочниках и иной вспомогательной литературе. Шеф проявлял в погоне за знаниями завидную настойчивость. Он, например, сам, по книжкам, выучил английский и немецкий языки.

Муслин подчеркивал, что инженеры – прежде всего специалисты с высшим образованием, и нужно научиться задавать им правильные вопросы и получать правильные, доступные ответы. Он, как и отец, оказался инженером до мозга костей, что сближало нас ещё больше.

Инженерное мышление шефа порой приводило его к неожиданным наблюдениям, а то и веселило. Вернувшись из турпоездки в ГДР, он подробно доложил о быте восточных немцев.

– А что же тебя больше всего поразило?

Шеф, не задумываясь, ответил:

– Идеально прямые углы между стенами во всех без исключения квартирах… И – пробки, которыми немцы затыкают слив воды в раковинах во время умывания.

Любопытный Муслин тщательно осмотрел такую пробку. Для сотворения этой, казалось бы, простейшей конструкции потребовалось несколько токарных операций.

– Мудрецы, – смеялся шеф, – рационализаторы!

Зав научил меня точности, лаконичности, и – не бояться браться за решение сложных задач, чем всегда славились отечественные специалисты. Муслин дружил с Зубковым, и они вместе писали быстро завоевавшие популярность научно-фантастических произведения. Впоследствии я тоже стал сочинять фантастические рассказы.

Мои отец и мать были, как бы теперь сказали, толерантны в национальном вопросе. Таким же оказался и Муслин. Он не делал предпочтения представителям своего рассеянного по миру народа. Из разговора:

– Миша, еврей-пьяница – уже не еврей…

– Мне неловко тебе говорить, но если еврей дурак, то это самый большой дурак на свете.

Передо мной был наставник, с которого хотелось брать пример. И вдруг он решил покинуть страну. Историческая родина его не привлекала. Своё будущее он увидел за океаном. Умом я всё понимал, а вот сердцем…

Несмотря ни на что, Муслин остался дорогим мне человеком. И о дальнейшей его судьбе расскажу, что знаю, в главке «Чекисты и их соратники». А пока ограничусь лишь одной, связанной с его именем постперестроечной историей.

Ко мне обратился незнакомый прежде журналист, похвастался, как ему хорошо работалось в газете «Сельская жизнь», где он каждый день после обеда запирался в кабинете, чтобы поспать – «тихий час». Сказал, что уезжает в Америку открывать нотариальную контору, а сейчас отправляется туда в ознакомительную поездку.

– Я потом и тебя туда работать возьму, с Муслиным снова увидишься. Ты ведь, кажется, с ним знаком? Что он за человек?

Я расхвалил своего бывшего начальника и среди особых достоинств отметил равнодушие к политике.

Вернувшись из-за океана, будущий нотариус рассказал о встрече с Евгением.

– Но ты оказался прав, – политику он не любит, не наш человек. Ничего, и без него справимся. Кстати, твои предки до революции кем были?

Стало ясно – нотариус считает меня евреем. Ответил заученной с детства фразой: «Один мой дед ямщик, другой – священник». Собеседник на миг потерял дар речи. Когда обрёл, то выразил сожаление, что взять меня с собой за океан, увы, не сможет.

А я об эмиграции никогда и не помышлял.

Борис и Боб

Не знаю, сохранились ли до нынешнего времени в редакциях литературные секретари. Судя по некоторым изданиям, о таковых и не слыхивали. Но когда-то они были и сыграли в моей жизни немаловажную роль.

С Борисом Иоффе я познакомился в первый же день работы в «МК». Он правил полученные из отделов материалы, за что был дружно нелюбим авторами. Сам Борис Евсеевич писал о театре. Одетый в плохо отутюженный пиджак и брюки с отличающейся по цвету заплаткой, он был далеко не молод и мечтал уйти работать во взрослую редакцию. Но в столице повсюду сидели выходцы из «МК»… Иоффе читал первый попавший ему на стол мой материал, и смотрел на автора сквозь очки в дешёвой круглой оправе большими грустными глазами. Я переживал молча. Тягаться с правщиком не приходилось – ведь за его плечами были не только школьные сочинения, но и институт, и многие годы работы в прессе.

Боб Бринберг был фельетонистом «МК», ему я принес опус под названием «Коктейль ромашка». Боб прочитал, одобрительно улыбнулся и пригласил прийти завтра вечером, когда материал уже будет стоять в номере. Назавтра редактор популярно объяснил Бобу, что печатать в газете о производимом на фабрике театральной косметики настоянном на цветах «укрепителе для волос» нельзя, так как в городе начнётся поголовное пьянство. Боб расстроился, подсказавшая тему моя жена обиделась, призыв «пора перестать любимому цветку нашей юности увеличивать волосатость в желудках алкоголиков» до читателей так и не дошёл.

Второй раз встретился с Бринбергом спустя несколько лет в редакции «Вечерней Москвы». Писать короткие материалы я не умел. И когда Боб моментально превратил раздутую информацию в лаконичную заметку под рубрикой «Сегодня», пришел в восторг. Мы опять сдружились. Боб писал хорошо, даже в «Литгазете» печатался. А правил ещё лучше. Это был неунывающий человек с искусственным стеклянным глазом, о чём почти никто не догадывался. Он, как и Иоффе, работал в «Вечёрке» литсекретарём и был почти так же нелюбим. Я же, наоборот, очень уважал Бринберга – за мастерство, умение передать его другим и принципиальный подход к творческим вопросам.

С миру по нитке

По большому счету – я учился везде, где только мог, и у всех, у кого мог. От моего школьного учителя Ильи Соломоновича (фамилии, увы, не помню) впервые услышал, что в сочинении обязательно должны быть вступление, основная часть и заключение. И поверил ему на всю оставшуюся жизнь. Пока ученики склонялись над листочками, Илья Соломонович катал по столу апельсин и внимательно следил, чтобы никто не списывал. На следующий день он оглашал оценки и цитировал «перлы»: «Наш герой не дотрагивался до женщин даже пальцами…». Класс заливался смехом, а учитель комментировал: писать надо не только ручкой, но и головой.

В дальнейшем учился писать сам, перенимая всё хорошее из книг, печатных изданий, наблюдая за коллегами. Чтобы делать сие целенаправленно, необходимо видеть свои профессиональные недостатки. Не стоит уделять внимание только признанным мастерам. Например, начинающие корреспонденты «МК», получив сложное задание, часто советовались, какие вопросы задали бы собеседникам их сотоварищи. Много лет спустя я с успехом использовал этот приём при подготовке интервью для журнала «Журналист». Первые репортёрские навыки мне подарило кино, где, как известно, принято не рассказывать, а показывать.

Когда речь идёт о руководстве, лучше просто приглядываться и брать пример. Я ещё могу догадаться об истоках редакторского обаяния Аркадия Удальцова из «Литературной газеты», а вот как быть с Семёном Индурским, сделавшим «Вечёрку» самым любимым в Москве периодическим изданием и бессменно руководившем ею столько лет, несмотря на непростые отношения с начальством? Думаю, что и сам Индурский мало что сумел бы сказать по этому поводу – кроме общих слов.

Студент бывает весел от сессии до сессии

МОПИ – попал и не вопи

Одна из абитуриенток, глядя на ребят, с завистью сказала: «Как бы я хотела родиться мальчиком! Не волнуйтесь, вас даже ни о чём спрашивать не будут».

И действительно, на экзаменах в Московский       областной педагогический институт нам лишних вопросов не задавали, а ответы как-бы подсказывали – мужчин на заочном и вечернем отделениях явно недоставало. Когда вывесили списки принятых, один из нас радостно прокричал «Ура!». Проходивший мимо студент дневного отделения похлопал его по плечу и назидательно сказал: «МОПИ – попал и не вопи!».

Нас, заочников мужеска пола, набралось лишь несколько человек. Мы сразу же перезнакомились, сдружились и отметили попадание. Рассудили – все где-то работаем, бегать на лекции времени нет. Раз к нам так доброжелательно отнеслись при приёме, значит и в дальнейшем поблажки будут. Надо не стесняться – вперёд и с песнями!

На первый зачёт я пошёл, предварительно изучив оглавление учебника, который затем засунул за поясной ремень. Девочки из группы уговаривали:

– Остановись! Тебя поймают и выгонят из института.

Я скрепя сердце улыбнулся и шагнул в распахнутую дверь. Найти в учебнике ответ на билет было несложно, и за моими тайными манипуляциями вроде никто не наблюдал. Когда вышел из аудитории, девочки замерли: сколько? Я поднял ладонь с пятью растопыренными пальцами. Девочки неодобрительно загудели – ведь они зубрили, писали шпаргалки не один день, а тут… Но никто не наябедничал.

Пример оказался заразительным. Больше того, мы решили не придерживаться общего графика. Я приезжал в институт, узнавал, кто сегодня принимает зачёт, шел в библиотеку, брал нужный учебник, читал оглавление – и в бой.

Просто удивительно – всё проходило без сучка и задоринки. Может, потому что знали – журналист и смотрели сквозь пальцы. Наши учителя видели во мне взрослого человека, занимавшегося хорошо понятным им литературным трудом. Но есть и другое, более прозаическое объяснение: каждый зачёт оплачивался преподавателю и стоил, если не ошибаюсь, 3 рубля. Преподаватель по истории КПСС, отец известного журналиста, вписал в мою зачётку размашистое «хорошо» молча, без экзаменационного билета или вопроса. Он знал, что у дверей аудитории толпится большая очередь желающих. Но я вдруг решил обидеться:

– А почему не «отлично»?

– Потому что я ни разу не видел вас на своих лекциях, – рассмеялся старик.

Насколько помню, лекций он не читал.

Преподавательница по русскому языку, прежде чем вписать «удовлетворительно», задумчиво сказала:

– Что-то вы многие предметы пропустили. Подтягивайтесь!

Выйдя из аудитории, я внимательно перелистал зачётку, и, увидев отметку «русистки» понял: сдал экзамен за курс выше, чем тот, на котором числился.

До сих пор иногда с грустью думаю, как много потерял, не занимаясь всерьёз. А что было бы, окунись я в эту пропасть знаний? Ясно одно: тогда жизнь, скорее всего, сложилась бы по-другому. И уж во всяком случае, не написал бы эту книжку.

Между тем, впереди поджидал готовый захлопнуться капкан.

Уроки старославянского

Преподавательница старославянского языка производила на мужчин неизгладимое впечатление. Во время приёмных экзаменов я случайно познакомился с абитуриенткой – её родственницей. Она рассказала, что прекрасная старославянка не замужем, и одна воспитывает ребёнка. И такая замечательная женщина нежданно-негаданно стала врагом.

На занятии проговорился, что дедушка учил меня старославянскому. Преподавательница одобрительно улыбнулась и дала текст, который надо было прочитать вслух и перевести. Но со временем дедушкины уроки выветрились из памяти. В глазах старославянки сверкнули молнии, однако гроза пока не разразилась.

При первой попытке сдать зачёт привычно списал ответ с учебника, а прокомментировать его не смог. При второй, только начал искать нужную страницу, как строгий голос произнес:

– Шпагин, уберите учебник за пазуху. Приходите, когда всё выучите.

Гроза разразилась на третьей попытке. Едва я успел присесть, как старославянка громко и раздельно, чтобы все слышали, сказала:

– Опять с учебником! Как не стыдно? Вы – журналист, взрослый человек, у вас есть жена и ребёнок…

Откуда и, главное, зачем она узнала, что у меня есть жена и сын? Я сорвался и ответил так же громко:

– А вы – кандидат наук, тоже взрослый человек, и у вас тоже есть ребёнок!

Старославянка схватила зачётку и крупно вывела жирную «двойку».

Ах, какой тут был скандал, который, впрочем, не вышел за пределы аудитории.

Вскоре представился случай парировать удар. В фойе Дома журналиста неожиданно увидел старославянку с неизвестным кавалером. Девушка тоже меня заметила и игриво произнесла:

– Оказывается, сюда моих учеников пускают!

Я попросил администратора проверить у сладкой парочки билеты, так как вход в клуб посторонним не разрешался. А если билетов нет, пусть покинут помещение. Администратор тут же переговорил с ними. Увидев, как менялось выражение их лиц, я сказал: «Ладно, пусть остаются». И они остались. За какую мзду – не ведаю.

Месть была сладкой, но проблема оставалась. Ставить в зачётную книжку двойку не полагалось. Однако теперь каждый экзаменатор видел, с кем имеет дело, и мог поступить со мною, как вздумается.

В конце концов строптивая девушка то ли заболела, то ли ушла в отпуск, и её заместила другая, вполне нормальная. Раскрыв зачётку, она удивленно вытаращила глаза, рассмеялась и поставила зачёт. Никаких вопросов ни по старославянскому, ни про появление двойки задавать не стала.

Операция «Плотогоны»

Жизнь заочника нелегка. Очень хотелось отдохнуть, а заодно посмотреть, как «простые» люди живут – часто вспоминал экскурсию по Тверскому краю. И вдруг студент Валя Долгополов говорит:

– Ребята, есть шикарная идея съездить на Север, а в Москву вернуться по воде, на плотах. Да ещё деньги за это получить!

Группа товарищей сходу обсудила предложение, единогласно проголосовала «за». Операцию «Плотогоны» приурочили ко времени летних отпусков. Каждому из заочников по месту работы полагался кроме очередного, ещё один учебный отпуск. Если соединить их вместе, получалась кругленькая цифра. Договориться с начальством особых проблем не составляло: тем, кто учился без отрыва от производства, всегда шли навстречу. Наметили маршрут: поселок Неверов бор на Вологодчине – здесь к началу сезона собирались сплавщики.

Поселок оказался невелик. Рядом – высокие подпирающие небо деревья, чуть поодаль – непроходимое болото. По ночам оно оживало: в наступившей тишине было слышно, как тяжко вздыхала трясина, громко кричали встревоженные птицы. Чем не пейзаж из «Собаки Баскервилей»?

Нас пустили жить в просторный сарай, но этим гостеприимство и ограничивалось. Зато мы сразу сдружились с другими плотогонами. Некоторые из них вообще не имели постоянной работы и переезжали с места на место. Сплав был им по душе – дело хорошее, заработки неплохие. У «кочевников» формировались свои взгляды на жизнь. Слово «бомж», по-моему, тогда ещё не придумали.

Открытие сезона запаздывало – подводили лесорубы. Захваченные из Москвы припасы и деньги быстро таяли. Хорошо, что картошку хозяева давали бесплатно. Тушёнка становилась НЗ. Каждое утро сын хозяина приносил нам пустую бутылку из-под водки, которую вечером выпивал его отец. Полученные за стеклотару копейки тратили на буханку чёрного хлеба. Однажды мы спросили мальчика, как вчера сыграл Спартак. Он ответил, что не знает – папа ещё год назад расстрелял телевизор из охотничьего ружья. Мы очень удивились, а мальчик рассказал, что точно так же папа его приятеля поступил с иконой Богородицы. В суровом краю встречались суровые люди. Кто-то поселился здесь, вернувшись из мест не столь отдаленных, от кого-то ушла жена. Каждый переживал горе по-своему.

Моё плавание на плоту так и не состоялось. Срок отпуска истекал, пришлось вернуться в Москву поездом. Потом с завистью слушал рассказы дождавшихся-таки сплава товарищей.

Диплом с поправками

Когда мне с женой и маленьким ребёнком стало невмоготу ютиться в комнате размером 5,37 кв. метра, я обратился в военкомат с просьбой отправить нас на работу в группу советских войск в ГДР. Военком читывал «Московский комсомолец» и встретил приветливо. Ознакомившись с документами, сказал:

– Ваша жена экономист, такие там требуются. А с вами сложнее. Отправить журналистом вас не могу из-за отсутствия соответствующего образования. Ведь вы – учитель. Может, попробуем что-то сделать в этом направлении? Будете преподавать в школе…

Пожалуй, это был единственный случай, когда диплом мог оказать реальную помощь. История его получения, увы, не красит ни меня, ни других действующих лиц.

В конце учебного года я сообщил друзьям, что диплом мне не нужен, и сдавать выпускные экзамены не стану: вполне достаточно будет и скромной справки, что прошёл курс обучения в МОПИ. Друзья переполошились: бригаду покидает, можно сказать, главный зачинщик и вдохновитель. Спустя несколько дней Гена Куликов сообщил:

– На экзаменах тебе не придется списывать. Всё уже подготовлено.

Гена крутил роман с молодой преподавательницей. Вдвоём они убедили членов комиссии, что институту не стоит терять престижного выпускника, лучше ему помочь.

– Ты заранее будешь знать содержание билетов, которые тебе достанутся, вопросов, которые зададут. И благодарить никого не придётся. Правда, вечером явишься вот по этому адресу с букетом роз. NN будет ждать тебя одна…

NN, начинавшая седеть блондинка лет под пятьдесят, была одним из авторитетнейших членов комиссии.

На экзаменах всё прошло как по маслу, только преподаватель литературы, видимо, не участвовавший в сговоре, чуть было не утопил меня детальными расспросами и поставил «удовлетворительно». Розы я не купил и на вечернее свидание не пошёл.

Дипломы вручали в порядке очереди, прямо в комнате, где трудилась методистка. Увидев вкладыш с оценками, я смутился: везде «отлично» и «хорошо», ни одного «уда». Тут же сообщил об этом методистке. Щёки девушки стали пунцовыми, и она, не стесняясь стоявших рядом выпускников, сказала:

– Ну что вы, Михаил Васильевич, никакой ошибки здесь нет. Ведь вы – журналист, литератор, в вашем дипломе не должно быть троек.

Никто из находившихся в комнате, не удивился и не возразил.

Несмотря на эпопею с МОПИ я ещё со школы храню глубокую любовь к педагогам, и мне было очень приятно, когда в «Вечёрке» один из приятелей прозвал меня Песталоцци – за кропотливую работу с начинающими авторами.

Finita la kommedia

Группа «ударников учебы» оказалась дружной и спаянной. Среди нас нашёлся лишь один дезертир. Только что демобилизовавшийся из армии парень поступил в МОПИ с надеждой получить высшее образование и увлекательную профессию. На лекциях он боролся со сном и, к тому же, скоро убедился, что хороший таксист зарабатывает больше, чем плохой учитель.

Остальные «ударники» отбыли учебный срок и получили дипломы. Один из них уехал в Израиль. Остались трое. Я и Гена продолжили заниматься журналистикой. Валентин Долгополов отправился трудиться на Шпицберген, а вернувшись, начал уверенно продвигаться по служебной лестнице в Интуристе. Трудолюбивый, настойчивый, он вырос в городе Грязи Липецкой области, в доме, что стоял неподалеку от всегда освещённой по ночам электричеством тюрьмы. Отец, инвалид войны, кровельщик, содержал семью. Валя был близким другом, мы вместе ездили в Грязи погостить. Там я в первый и, увы, последний раз ел пшеничные блины, приготовленные в русской печи. При выпечке они сначала надуваются, словно большие пузыри, а потом опадают.

Страна Московия

Там, за кольцевой

Перед первым выпускным экзаменом я для успокоения нервов прошёлся вдоль Чистопрудного бульвара. Непредсказуемая встреча произошла после того, «как меня судили за хулиганство» (см. главку под этим названием). Настроение – хуже некуда. И вдруг рядом затормозила чёрная «Волга».

– Здравствуй, Миша. Ты в «Изобретателе» кем работаешь? Зав сельским отделом? Сколько платят? 170 рэ? Я столько дать не смогу, но членство редколлегии и 140 рэ обещаю. Не тяни резину, приступай прямо завтра!

В «Волге» находился мой первый учитель и шеф Игорь Бугаев. Оказывается, его только что назначили редактором «Московского Комсомольца».

Московия – маленькая страна, раскинувшаяся вокруг столицы. Её обитатели похожи на москвичей, но в чём-то отличаются. Они беднее, спокойнее и склонны называть друг друга по имени-отчеству. Когда первый раз вернулся в столицу из дальней командировки, меня просто затолкали на улице – все куда-то бегут, спешат. Правда, спустя несколько минут стал передвигаться в том же темпе. В Подмосковье, как и во всём Союзе, ритм жизни был нормальный, без лишней спешки. Но главное отличие, конечно, в том, что область активно занимается земледелием.