Текст книги "Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте"

Пророчество сбылось. Ведение номеров, ночные дежурства, правка и засыл материалов впрок, улаживание мелких конфликтов – всё свалилось на мою голову. А когда и что писать? Времени для выездов из редакции практически нет. Но от девиза Олеши «Ни дня без строчки» никто отказываться не собирался. Удальцов придумал своеобразное юмористическое обозрение. Я написал что-то про необитаемый остров, где советовал потерпевшему кораблекрушение герою поискать на берегу крышечку от бутылки с кефиром и по ней узнать, какое сегодня число. Удальцов прочитал, даже не улыбнувшись, вздохнул и отправил опус в набор.

Со времени нашего первого знакомства я тоже сильно изменился. Во-первых, научился быстро читать и править. Во-вторых, расширил творческий диапазон: даже несколько фантастических рассказов опубликовал и мечтал о книжке. Но, чтобы запустить ракету воображения, необходим подходящий фантастический сюжет. А придумать его – муторное дело.

Лёгкая рука

Аркадий задумчиво смотрел на листок по учету кадров.

– Пришёл юный провинциал. Очень просится. Худой, с бородкой, без прописки. Ну как я такого возьму? Но хочется – что-то в нём есть.

– А ты рискни. Не потянет – уволишь.

Удальцов рискнул. А немного времени спустя в газете заиграла рубрика «Звуковая дорожка», после чего талантливого провинциала переманила «Комсомольская правда».

С Аркадием работалось легче, чем с кем-либо другим из редакторов. Уж очень располагающий у него был характер. Он не столько требовал, сколько как бы шёл тебе навстречу. И я старался понять и перенять, что ему в этом помогало.

Удальцов моложе меня на пару лет. Инженер, комсомольский работник из города Жуковский развивал демократические начала в работе с молодёжью – в то время активисты охотно обсуждали свои проблемы за чашкой чая. В газете сразу проявил себя как прирождённый организатор, действовал всегда мягко, без нажима. Серьёзные решения принимались редколлегией. Её члены имели по одному голосу, а он – два. Если же редколлегия выступала против предложенного, редактор был вправе её решение отменить.

Из «Комсомольца» Аркадий ушёл в «Литературную газету» – сначала замом, потом стал главным редактором, членом Союза писателей, опубликовал несколько книг. Он настойчиво звал меня к себе в «Литгазету», заведовать уж теперь не помню каким отделом.

Хорошее, престижное было место, но я отнекивался: состязаться с вашими писателями не смогу. Аркадий очень удивился.

– Ну раз так, писателя возьму. Есть один на примете.

Через месяц-другой позвонил:

– Как видишь, взял. И что, газета лучше стала?

Как я стал ио.

Быть или казаться

Иногда персональная машина – большое благо. Летним утром садился на метро у проспекта Вернадского, ехал до станции Ленинские горы, проникал на территорию Парка Культуры и шёл вдоль берега Москвы-реки и дальше, к выходу. Пели птицы, садовники приводили в порядок клумбы, а милиция будила заночевавших на травке пьяниц. Некая загостившаяся под сенью деревьев до утра блондинка умылась, черпая воду ладошкой прямо из реки.

У главного входа в парк поджидала редакционная машина и везла на Чистые пруды. Отличная прогулка! После такой можно вкалывать хоть до полуночи.

Объём работы возрос. После ухода Удальцова меня назначили ИО – исполняющим обязанности редактора «МК». Это было одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что я хоть на время получил полноту власти. Плохо оттого, что стало ясно: утверждать меня редактором горком комсомола не торопится, а может, и вовсе не собирается. Место не слишком престижное, очень хлопотливое, не денежное, зато какие перспективы! Один из прежних редакторов работал директором центрального стадиона имени Ленина. Трое стали помощниками Гришина, а Удальцов – заместителем главного редактора «Литгазеты».

Вторая причина – в Москве «МК» и «Комсомольская правда» поневоле соперничали. ЦК комсомола смириться с этим не мог. Если тираж ленинградской «Смены» из года в год рос, то подписка на «Комсомолец» оставалась ограниченной. Ну как тут не возжелать посадить на трон своего человечка!

МГК КПСС придерживался иной точки зрения. Утверждение исполняющим обязанности было компромиссом между заинтересованными сторонами. Когда и чем оно закончится – неизвестно. Сам ИО об этом особо не задумывался. И старался руководствоваться девизом древнеримского императора Марка Аврелия: «Делай, что должно, и будь что будет». Начал с первого, что попалось на глаза.

Двигатель торговли

Лучшая, на мой взгляд, в своём роде реклама советского времени у шоколада «Алёнка». Давным-давно кто-то придумал его название, кто-то заказал и поместил на обёртке изображение лупоглазой девчушки. Благодаря им и не самой высокой стоимости шоколад популярен до сих пор.

Рекламу в столичные газеты поставляло издательство «Московская правда». И вдруг звонит Инна Титова:

– У меня дочь хорошо рисует. Может, подкинешь ей какое-нибудь задание?

Пообещал. А что подкинуть? Пригласить в отдел иллюстраций, где сидят мужики? Девушка юная, красивая… Нашел местечко в рекламной полосе, которую обычно даже не читал: какое-то швейное ПТУ набирает учеников. Попросил Иннину дочку нарисовать картинку к этому объявлению. И она нарисовала: танцует нарядная парочка. Добавил в объявление: «Окончив ПТУ, вы не только станете мастерами, но и сможете сшить себе модную одежду».

После выхода номера разразился скандал. В училище телефон разрывался от желающих поступить. Конечно же, кто-то «накапал» в горком партии. Из горкома обратились ко мне: ты что наделал? Реклама не принадлежит редакции, значит ты не имел права вмешиваться, а на картинке – джинсы. Директор ПТУ чуть не плачет.

– Но народ пошёл?

– Пошёл. Ты уж больше так не делай…

После оттепели

Сталин в дудочку играет,

Берий пляшет гопака…

В уличном автобусе поёт, подыгрывая на балалайке, очень довольный собою мужичок. В троллейбусе студенты под гитару исполняют невесть кем написанную песню об оппозиции. На дворе – наступившая в середине пятидесятых «оттепель». Как грибы, растут пятиэтажные «хрущёвки», колхозникам выдали паспорта. Сталина извлекли из мавзолея и перезахоронили у Кремлевской стены, хотя это не всем понравилось. Социальные перемены налицо. И культурная жизнь заиграла новыми красками. Выступления молодых поэтов в Политехническом музее. Вселяющие надежду новые фильмы, театральные постановки, публикации «Нового мира» и «Юности» (начала выходить в 1955 году). С каким волнением я прочитал напечатанную там повесть полузабытого ныне писателя Анатолия Гладилина – словно обо мне написано. Распахнули двери различные кружки и литературные объединения, университеты культуры, физкультурные и спортивные клубы. Градус жизни повышается!

Стенгазета, которую выпускал в «почтовом ящике», тоже была пусть совсем крошечным, но всё же детищем оттепели. Само это название, как известно, – заголовок популярной повести Эренбурга. Любимый писатель и поклонник Сталина на этот раз не углублялся в политику. Его интересовало, как происходившее отражалось на обыденной жизни общества. Попытаюсь следовать его примеру. О диссидентах, внутренних волнениях и международных конфликтах – ни слова.

Считается, что оттепель продлилась до середины шестидесятых – то есть, 10 лет. Когда Хрущёва сместили, я плакал пьяными слезами. Но он в отставке, остался жив. Значит, ещё не всё потеряно. Нашего старшего сына мы с женой назвали Никитой, и это имя было одним из самых популярных. Отцы простили бывшему генсеку участие в кровавых репрессиях сталинского времени: после ликвидации культа личности он сделал для народа больше, чем кто-либо другой из вождей, с его уходом на пенсию постепенно наступило похолодание. Выслали за границу Солженицына. Евтушенко и Аксёнов теперь защищали советскую власть из США. Стали преследовать за анекдоты – между прочим, единственный (не считая частушек) активно развивающийся в стране фольклорный жанр.

Похолодание затронуло и «Московский комсомолец». Еженедельный воскресный выпуск печатался в две краски половинным форматом (как современные газеты). Запретили: «МК» не забава для читателя, а орудие пропаганды. Раз в год мы проводили день открытых дверей – читатели к условленному часу приходили в большой зал издательства свободно, без каких-либо пропусков. Здесь их поджидали журналисты. И начинался откровенный (не политический) разговор о содержании издания, о том, как нам жить и дружить дальше. Проводя такую встречу, я очень волновался. И не случайно – она оказалась последней. Так же, как и проводившаяся редакцией традиционная гонка велосипедистов вокруг Кремля. Аплодисменты, одобряющие крики публики. Помню завал. Пострадавшим спортсменам смазывают раны зелёнкой, и они истошно голосят от боли.

В самой редакции все было спокойно. Одной из любимых песен по-прежнему оставалась «Любо, братцы, жить…». На работу устроился некий странный человек, который охотно показывал всем желающим фотографии «Белой гвардии», рассказывал о её героической борьбе и о замечательном генерале Деникине. Возможно, это был провокатор, так как его, несмотря на невысокую квалификацию, скоро пригласили в партийную газету.

Пишите письма

Выступил в неожиданном для себя жанре – под рубрикой «письма читателей». Указатели переходов и другие объявления в любимом виде транспорта были путаными. Газета не раз писала об этом – и безрезультатно. Выручил смелый эксперимент. Простым и ясным неинтеллигентным языком я обратился к руководству метрополитена с вопросом, когда же дело сдвинется, и закончил: «Жду ответа, как соловей лета». Подписался: «Читатель». Письмо поставили в номер. На следующий день раздался телефонный звонок:

– Что вы там каких-то идиотов печатаете? Люди смеются. Ну да ладно. Срок ответа месяц. За это время все поправим.

Дерзкое слово «читателя» подействовало сильнее, чем обычная критическая публикация.

Заведующий отделом писем – вот должность, на которой мне всегда хотелось поработать, но не довелось. Письма в СМИ играли в жизни страны важную роль. Лишь ничтожное их количество увидело свет, остальные пересылались, увы, главным образом тем, на кого жаловались. Сначала срок ответа был две недели, потом его увеличили до месяца. Но в любом случае полагалось сообщать редакции о принятых мерах.

Меня интересовало, что, помимо острых сигналов, волнует читателей. Разобраться в этом можно было только публикуя присланное.

Некто призывал к скупости. Сам он экономил на всём – покупал яйца там, где они дешевле, торговался на рынке, донашивая уже вышедшую из моды одежду. Напечатали. И что же – от жителей пришло рекордное количество посланий в поддержку автора. Казалось, вся Москва населена «скупыми рыцарями».

Некая молодая, модная, по-видимому, красивая девушка работала дворником и выходила мести улицу в джинсах. О, ужас! – на неё заглядывались все мужчины, а некоторые даже спрашивали телефончик. Тоже напечатали, и опять обвал откликов. Молодёжь писала, что в джинсах выходить с метлой правильно, если, конечно, они есть, а приставать к миловидному дворнику – хуже некуда.

Зная ревнивый характер редакционных поэтов, норовивших печатать в первую очередь своих друзей, я сам просматривал присланные стихи и порою отправлял в набор удачные, на мой взгляд, фрагменты.

Со временем родившаяся при Советах система работы с письмами рухнула. В коридорах редакции журнала «Человек и Закон» стояли мешки с письмами заключённых. Взял пачку наугад. Большинство жаловалось на то, что их содержат в камерах вместе с больными туберкулёзом. Разослать письма по колониям невозможно – у редакции просто денег на это нет. Передать в Минюст? Но там и так обо всём знали.

В нынешних условиях письмо обретает силу только тогда, когда предаётся гласности. Яркий тому пример – борьба телезрителей с нерадивыми ремонтниками дорог.

Фото в номер

Забрёл в редакцию отставник, бывший редактор армейской газеты, интересуется:

– Как у вас дело с ретушью обстоит? Вот у меня был ретушёр – мастер. Скажешь – смени летнюю форму одежды на зимнюю – мигом сварганит.

– А у нас никак не обстоит. Современная фототехника позволяет обойтись без ретуши.

В «МК» я познакомился, возможно, с одним из последних представителей этой вымиравшей профессии. Седоватый человек с парализованной рукой, почти безвылазно сидел в отделе иллюстраций. Его ремесло хорошо оплачивалось. Во всяком случае у Овчинникова (он же «Овчина») всегда можно было попросить взаймы. Отказ от ретуши, так же как широкое распространение цветной фотографии, – два замечательных события минувшего века в нашей профессии. У меня лично отношения с камерой не сложились. Купил «Зенит», попробовал – не понравилось. И кто только из друзей потом не ездил с ним в отпуск или командировку.

Наступило время, когда фотографии стали во многом определять лицо газеты. Но это понимали не все. Редакции обвиняли в том, что они печатают слишком много снимков в ущерб актуальной информации. «Известия» приняли вызов и выпустили несколько номеров, на первых полосах которых вообще не было фото. Но зато какая шикарная вёрстка, какая игра шрифтами и «воздухом»! Тем не менее стало ясно – без фотоиллюстраций жизни нет.

Фоторепортёры – особая, очень разноликая, среда. Один из них потряс меня, сопроводив снимок подписью: «Вратарь за принятием мяча». Другой после смены власти признался, он – «чекист». Но камера не была для него прикрытием, капитан трудился, как ломовая лошадь, и приносил отличные кадры. Третий приезжал к началу встреч ветеранов, быстро возвращался в редакцию со снимками в номер, а другие кадры размножал на автомате и спешил с готовыми отпечатками на место съёмки. Ветераны расплачивались щедро. Фамилии всех трёх по понятным причинам называть не буду.

В «МК» отдавали свои снимки известные мастера. Однажды Владимир Мусаэльян принёс замечательный зимний деревенский пейзаж. Напечатали, поблагодарили, выписали гонорар побольше. Пейзаж словно стоял у меня перед глазами. Решил: сделаю копию. Наведался в отдел иллюстраций – увы, оригинал кто-то уже стащил. Несколько дней спустя в редакцию позвонил сам Мусаэльян, у которого тоже не осталось ни кадра на пленке, ни отпечатка… Интересно, как он стал личным фотографом главы государства. Брежнев заботился о тех, с кем когда-то вместе работал. Согласно легенде, на каком-то совещании или приёме он увидел знакомого по прежним годам репортёра и сказал:

– А сейчас нас сфотографирует товарищ Мусаэльян…

В постсоветское время многие газеты стали печатать снимки размером крупнее прежнего. А зря. Фотография, если она носит чисто информационный характер, как правило, крупной быть не должна. Журналисты за рубежом это хорошо понимают и блюдут баланс.

Мы были первыми

У станции метро 1905 года выросло новое здание издательства «Московская правда». Редакция «МК» переехала туда первой. Я пересел в огромный кабинет с огромным столом, хоть президиум за него сажай. Напротив – как в театре, ряды стульев, на которых могла разместиться вся редакция. Позади стола – «потайная дверца», сквозь которую редактор мог незаметно удалиться, если, например, в приёмной появился нежелательный посетитель. Отделы получали отдельные помещения. Но ещё больше потрясла типография. Ни громоздких машин для высокой печати, ни линотиписток в белых халатах, – «горячий» набор в прошлом. На смену пришёл офсет.

Мы справили новоселье первыми, потому что испытать новый способ печати решили на нашей газете. Жаль, не сохранил снимок дежурной бригады. Все стоят с напряжёнными лицами, ждут, что получится. Получилось нормально, даже не опоздали.

Справила новоселье и семья – нам дали двухкомнатную квартиру в построенном напротив издательства доме. Представляете, как удобно: перешёл улицу – и на работе. В том же доме получил жильё и ответственный секретарь, ощущавший себя важной персоной. Утром его отвозил в «МК» редакционный автомобиль, что отнимало больше времени, чем путь пешком. Хороший был человек, но амбициозный. Когда под конец смены я заглядывал в цех к верстальщицам, он потом упрекал:

– Ну зачем тебе туда ходить? Верстальщицы должны твердо знать, что у них один начальник – я.

Номера регулярно подписывались с опозданием – отделы задерживали сдачу текстов в набор. На то, чтобы прекратить это форменное безобразие, ушло три дня, стал, невзирая на протесты, заменять припозднившиеся материалы другими.

Неприятный сюрприз преподнёс заведующий редакцией – он подделал на приказе мою подпись и несколько месяцев получал повышенную зарплату. Испугавшись, что дело может дойти до суда, завред организовал прослушку моего рабочего телефона. Узнав об этом, уволил его в тот же день.

Вот такие пирожки

Чуть не забыл рассказать о водителях, которые сопровождали редактора с утра до вечера.

В распоряжении редакции «МК» было три автомобиля – две чёрные «Волги» и «газон» для поездок по области. Обслуживала нас автобаза МГК КПСС. Шофёры здесь служили опытные, проверенные, но иногда с – небольшими странностями.

Один водитель пришёл в горкомовский гараж из посольства: его раздражала необходимость при посадке и высадке распахивать двери перед «буржуями».

Другой, заядлый охотник, держал на балконе своей квартиры лайку. Однажды он пришёл на работу с исцарапанным, усеянным ссадинами лицом и коротко пояснил: «асфальтовая болезнь».

Третий, из Подмосковья, несправедливо обиженный главой местной администрации, каждый вечер звонил ему домой с угрозами. Обидчик был вынужден регулярно менять номер телефона.

«Газон» часто ломался, при поездках страшно трясло, и водитель использовал любые доводы, лишь бы отправиться куда поближе со стоянкой подольше.

Мои предшественники на закреплённых за ними машинах охотно ездили по выходным вместе с домочадцами в театр, по грибы или просто в гости. Решил освободить шофёров от поездок личного характера. Думал, водители обрадуются, но через неделю они пришли с просьбой восстановить прежний порядок.

Из откровенного разговора понял, что лишил их дополнительного заработка, а иногда и отдыха. Ведь на время, которое редактор проводит в театре или кино, машина остаётся в полном распоряжении шофёра, он может заниматься частным извозом, причём без всякого риска – какой милиционер захочет остановить чёрную «Волну» с горкомовским номером? Та же история – и при поездках в гости. А отправиться вместе с редакторской семьей в лес по грибы – бесплатное удовольствие.

Беспокоило и то, что водитель неизбежно накапливал информацию о личной жизни пассажира, которой мог с кем-то поделиться, что казалось недопустимым. Об одном я договорился твёрдо: после окончания рабочего дня до дома или ещё куда-либо добираюсь сам.

Общественный транспорт и пешие прогулки иной раз приносили неожиданные результаты. Разве плохо отведать прямо на улице пару пирожков? Особенно много их продавалось у станции метро Электрозаводская. Съел с рисом и яйцами – хорошо, с печёнкой – ещё лучше, а вот с мясом не понравились. Напечатал про «вот такие пирожки»: мол, торговля идет бойко, а над качеством товара стоит ещё поработать. Из Моссовета пришёл ошеломляющий ответ, что забота о здоровье населения – прежде всего. Отныне торговля выпечкой у Электрозаводской запрещена… Хоть стой, хоть падай – то ли силу удара не рассчитал, то ли умственные способности чиновников недооценил. Разогнать лотошников оказалось всего проще.

Обидная история. Тем более что в мэрии ко мне относились хорошо и даже загодя обозначили в справочнике не ИО, а редактором газеты.

Годы или всё-таки грозы?

У редакции свой гимн

О главной из моих ошибок. Газета напечатала новый текст гимна Советского Союза (1977 г.), перепутав слова: вместо «Сквозь годы сияло нам солнце свободы» напечатали «сквозь грозы». Об этом сообщил шофёр, приехавший утром в понедельник забрать меня после выходного, проведённого на редакционной даче. Первое, что пришло в голову – незваное слово залетело не случайно. Ведь солнцу логичнее сиять именно сквозь грозы. Путь от Малаховки до Москвы проделали молча.

В редакцию позвонил помощник Гришина Юрий Петрович Изюмов.

– Ты что, не мог в субботу поработать корректором? – мрачно пошутил он. – Отдохнуть захотелось?

Перед тем как уехать на дачу, я договориться, что набранный текст гимна дежурная бригада, во избежание возможных ошибок, возьмёт в расположенной этажом выше областной партийной газеты «Ленинское знамя». Номер вела очень ответственная девушка – заведующая отделом, член редколлегии, опытная журналистка, прежде возглавлявшая корректуру. То есть корректор был квалифицированный. Но она решила: сами наберём, и при вычитке текста доверилась не присланному ТАСС оригиналу, а своей памяти.

После разговора с Изюмовым я взял сигарету, щёлкнул зажигалкой и вдруг почувствовал, что больше не хочу, не могу курить. Тут же выбросил пачку в корзину и не прикасался к табаку несколько лет.

Не знаю, как в гимне, а в редакции воцарилась предгрозовая атмосфера. Сделал правильный, на мой взгляд, ход – созвал партийное собрание, на которое пригласил и остальных сотрудников редакции. Явка была стопроцентная. Выступая, возложил всю ответственность на себя и просил собрание вынести мне выговор по партийной линии. «За» были далеко не все, но, трезво оценив ситуацию, согласились. На душе стало легче. К вечеру один из друзей предложил наведаться в Дом журналистов. В ДЖ было шумно и тесно, но для нас сразу освободили место за столом. Кто-то сочувственно произнес: «У этой редакции – свой гимн». Расплатиться нам не позволили.

Журналистская братия отнеслась к нашей беде сочувственно. Телефон охрип от звонков. Утешительные и неутешительные прогнозы, советы, как избежать неизбежного наказания, или по крайней мере его ослабить. Заодно сообщили, что в некоторых других газетах тоже прошли ошибки, небольшие, почти незаметные. Так, в «Ленинском знамени» в одной из фраз перепутали заглавные (прописные) и строчные буквы.

Шемякин суд

На следующий день ко мне пожаловал гость из МГК ВЛКСМ.

– Вам необходимо срочно провести партийное собрание.

– Уже провёл, – ответил я, – и протокол есть.

Гость читать протокол не стал, а сухо повторил «директиву».

На собрание также пришли работники МГК ВЛКСМ, издательство «Московская правда» представлял заместитель директора. Газетчики дружно повторили то, что уже говорили раньше. Зам. директора, видимо, задремал во время однообразных высказываний. Когда ему предоставили слово, сказал, что «Московский комсомолец» – хорошая, всеми любимая газета и пожелал нам новых успехов. На решение собрания столь неожиданное выступление никак не повлияло.

Спустя несколько дней меня заслушали на бюро ЦК ВЛКСМ. Это был хорошо подготовленный поединок с заранее предопределенным исходом. Никакой поддержки или сочувствия. Причём, если бы разбирали ошибку – полбеды. Так нет же – строгие судьи обрушились на газету в целом, стали критиковать её содержание, выискивать промахи руководства. И вообще – туда ли «МК» ведёт молодежь?

Держать удар никакой возможности не было. Например, вопрос:

– Почему вы опубликовали стихи Евтушенко, причём именно эти?

– Нам порекомендовал их МГК КПСС.

Секундная передышка и сразу же:

– А кто такой Ежи Лец, которого вы тоже печатаете?

Объяснять, что Станислав Ежи Лец – известный польский поэт, философ, юморист опасно, в ответ услышу: а где же наши советские юмористы?.. И так далее – кто знает, что ещё придумают вошедшие в раж высокопоставленные комсомольские чиновники.

В часы, когда заседало бюро, комсомольский чиновник более низкого ранга случайно встретил в коридоре моего приятеля и радостно ему сообщил: «Сейчас за этой стенкой Шпагина чистят – не выскользнет»… «Шемякин суд» преследовал единственную цель – освободить вакантное место редактора для кого-то из своих, стоявших в очереди на повышение.

Настала пора получить по заслугам. И тут возникло неожиданное осложнение. Горком партии предоставил комсомолу разобраться с ошибкой самому, но его кровожадной позиции вовсе не разделял. Комсомольское руководство намеревалось вынести мне строгий выговор по партийной линии, но МГК КПСС возразил, что с такой оценкой не согласен, раз Шпагин проштрафился, работая в рамках молодежной организации, пусть там и ответит за содеянное.

Не знаю, враг или друг придумал такое вполне безопасное для виновного наказание: невзирая на возраст, его заново принять в ряды ВЛКСМ и вынести строгий выговор по комсомольской линии. Расправа не удалась. Пушечный выстрел заменила хлопушка. ИО снова стал замом, а редактором назначили секретаря одного из райкомов Льва Гущина.

Как оживили мертвеца

Прежде чем закрыть тему, поговорим о газетных ошибках вообще, о том, почему они появляются.

Пренеприятнейшая, хотя и смешная, история приключилась с корреспондентом «МК» Зиной Деникиной (см. главку «Острая фамилия»). Зина упорно расспрашивала заводчан, что мешает им перевыполнять план.

– Шатуны, – пожаловался разговорчивый паренёк. – Только всё пойдет на лад, как они норовят весь ритм поломать…

Зина обладала богатой фантазией. Из её опубликованной в газете корреспонденции выходило, что делу мешают некие отлынивающие от работы ленивые «шатуны». Но оказалось, что это вовсе не бездельники, а механизм, который мял и размешивал вязкое сырьё. Яркий пример ошибок, авторами которых являемся мы, журналисты.

Самую серьезную, на мой взгляд, такую ошибку я совершил, работая в «Вечерней Москве». Звоню на крупный завод, прошу позвать секретаря парткома.

– Это я и есть, – отвечает трубка.

– Иванов?

– Да. Меня только что избрали.

– Поздравляю!

Беру информацию. Готовую заметку вычитываю по телефону всё тому же Иванову.

Наутро ранний настойчивый телефонный звонок. Грустный голос:

– Спасибо вам большое, всё в заметке правильно. Только ведь я не Иванов.

– Как так? Вы же сами подтвердили!

– Да, но поймите, такой день! Я очень волновался и автоматически отозвался на фамилию своего предшественника. Извините.

– Это я извиняться должен – за то, что не перепроверил.

Мы оба чувствовали себя виноватыми и договорились: никаких опровержений! Публичной огласки история не получила. Хороший оказался мужик. Поэтому не называю завод, фамилия тоже не настоящая.

Если это была самая серьёзная авторская ошибка, то самая громкая оказалась другая, причём, ничуть не менее смешная, чем у Зины Деникиной. Я вернулся в «МК» заместителем редактора и вёл первый в этом качестве для себя номер. Принесли вёрстку. Всё вроде бы нормально, но хоть что-то поправить хочется. Вижу небольшую заметку о бедолагах-пьяницах под каким-то унылым косноязычным заголовком. Поменять! Ставлю: «А выпить хочется!».

Наутро раскрываю газету. О, ужас! Над моим заголовком красуется рубрика: «Пьянству бой». Когда читал вёрстку, её ещё не выставили. Вот и вышло: «Пьянству бой. А выпить хочется!», о чём не без ехидства сообщил в очередном номере журнал «Крокодил».

А вот и трагическая история. В местной газете заверстали рядом поздравление юбиляру и некролог. Фотопортреты случайно поменяли местами. Читатели отреагировали эпиграммой в адрес журналистов: «Ради красного словца оживили мертвеца».

Сразу два Ворошилова

Один из классиков советской литературы написал: хоть и старались, всё равно напечатали «Энциклопудия». Как известно, в каждой шутке лишь доля шутки. Появление опечаток остаётся тайной психологии. В «МК» про каждую из них говорили грустно и загадочно: как-то вкралась… На самом деле, если хорошенько покопаться, причина всегда отыщется.

Например, на панорамном снимке оказались два Ворошилова сразу, по одному на обоих концах длинного стола – поторопились при склейке фотографии. В ТАСС ошибку не заметили и послали снимок в редакцию, а здесь в присланный из столь авторитетного учреждения оригинал особо всматриваться не стали.

В другой раз в набранном с тассовского оригинала тексте помощником Брежнева назвали Гришина. Когда наборщицу спросили, почему, она расплакалась и сказала: «Да я только его одного в Москве и знаю!». Времена были уже не слишком строгие, разбор полётов происходил на уровне издательства, меня лишь поставили в известность. А ведь могло быть и по-другому. Достаточно вспомнить заголовок «Коммунистов – в море!» ещё довоенного времени. Он стоял над статьёй, призывающей укрепить кадры рыболовецких судов перед путиной. Второго смысла редактор газеты в спешке не уловил, и, возможно, был наказан по полной программе.

Ошибки в заголовках и текстах, набранных крупным шрифтом, часты – видимо, потому, что корректоры читают их не слишком внимательно. Обычно это грамматические опечатки, пропуски букв. Между прочим, этим грешат и художники, поэтому написанные ими от руки слова на плакатах и особенно карикатурах надо читать очень внимательно. Любопытно, что однажды автор этих строк чуть было не пострадал за чужие орфографические ошибки. Некий чиновник считал, что в школе недооценивают способности его дочки и бомбардировал учителей безграмотными укоризненными записками. Фельетон о нём дали поправить мне – только что влившемуся в коллектив юному сотруднику. Прочитав его, ответственный секретарь вписал заголовок: «Садитесь, папа. Двойка!», поощрительно улыбнулся и отправил в набор.

Наутро он меня вызвал и попросил прихватить записки. В кабинете сидела шикарная брюнетка в умопомрачительной шубе:

– Мальчишка! – вскричала она, – как ты посмел? Безграмотный! Да мой муж для Самого доклады пишет!

Отсек мгновенно выпроводил меня из кабинета. О чём они долго беседовали за закрытыми дверями, не знаю, но ослепительная брюнетка больше в редакции не появлялась.

С фактическими ошибками воевало бюро проверки. Мой друг Олег Евсиков читал вёрстку, сверял всё, что удавалось, с Большой Советской Энциклопедией. Потом начальство рассудило, что это должны делать готовящие материалы сотрудники. Подобное бюро в журнале «Советский Союз» работало примерно так же. Для проверки отсутствующей в энциклопедии информации полагалось предъявлять официальные печатные источники. Трудно без Интернета!

Пока что речь шла, главным образом, об опечатках. В изданиях, выпускавшихся в дореволюционные и довоенные годы, уже набранную рукопись ещё раз читали корректоры, и составляли список опечаток, который помещали перед оглавлением в конце книги. Техред журнала «Изобретатель и рационализатор» был библиофилом с причудами. Купив старую книгу, он первым делом открывал список опечаток и поправлял текст. Уговаривать его не портить страницы было бесполезно.

Сила слабого пола

Академик, не отвлекайтесь!

Выражение «слабый пол» ни что иное, как укоренившаяся мужская шутка. Ну, какие же они, женщины, слабые, если продолжают род человеческий – рожают и себе подобных, и нас, мужчин, воспитывают детей и даже лидируют в балете?