Текст книги "Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте"

В Эстонии на улице подошли цыгане. Узнали, зачем мы приехали и откуда родом. Поинтересовались:

– А цыгане у вас в странах есть?

– Есть, – ответил парламентер.

– Мы везде есть, – подтвердила задавшая вопрос пожилая цыганка с серьгами-кольцами. Оба остались очень довольны.

Представитель КМО в Эстонии встречала нас цветами. Нет, не букетом, а единственным тюльпаном, красивым, ухоженным, со стеблем в наполненной водой прозрачной пластиковой пробирке. В свободную минуту попробовал заговорить с ней о литературе. Поинтересовался, читала ли она недавно изданную книгу Хемингуэя. Девушка ответила, что нет – ведь её еще не перевели на эстонский. Выяснилось: русскую классику она тоже читает только на эстонском языке.

В Ленинграде пришлось столкнуться с ненавязчивым отечественным сервисом. Утром парламентёр пожаловался, что не смог умыться – не течёт вода из крана над раковиной. Сообщил об этом дежурной по этажу. Та ответила – всё исправят. На следующее утро повторилось то же самое. Разозлившись, я отправился к директору. Тот первым делом спросил, в какой номер поселили парламентера, а узнав, побледнел:

– Там же декоративный умывальник!

«Декоративный» означало то, что он просто не подключен к водопроводу!

Самым неприятным отказался сюрприз, который преподнёс один американский учёный. Во время подготовки к форуму мне сообщили, что он находится в Москве, и предложили пригласить его выступить. Доцент, изучавший творчество русского поэта Майкова, охотно согласился и прочитал доклад, который, если не ошибаюсь, назывался: «Потеря гуманизма – кризис культуры будущего». Скандал разразился несколько месяцев спустя – вернувшись в США, учёный выступил с резкой критикой в адрес СССР.

КМО регулярно мобилизовал сотрудников молодёжной прессы для работы с иностранцами. Обычно их селили в гостинице «Юность». Если время года было холодное, приезжим из жарких стран выдавали пальто и шапки-ушанки. С питанием было сложнее. Одни не ели мясо, другим обычаи запрещали употреблять вино. При составлении меню легче всего было с коммунистами – они ели и пили всё. Сухое вино ставили на столики заранее. Иногда кто-то из «приписанных» к конкретному столу приходил раньше других и выпивал всю бутылку один. Как-то во время прогулки по Москве зарубежные гости захотели купить виски, которого, разумеется, в продаже не оказалось. Переводчик предложил взять коньяк. Но не в гостиницу же его с собой нести! Зашли в ближайшее кафе. Довольные гости раскупорили бутылку и попросили кока-колу. Находчивый официант предложил разбавить коньяк компотом, что и сделали. Всем понравилось. Переводчик пил только компот.

Любимая газета москвичей

Вы мне больше нужны…

Договорился, что выйду на работу в «Вечернюю Москву» на следующей неделе. Но буквально через полчаса позвонил редактор газеты Семён Давыдович Индурский.

– Со мной только что связался по телефону главный редактор «Юного техника» и посоветовал вас не брать: мол, журналист хороший, а вот характер у него… Я прошу: если возможно, выходите на работу завтра – вы мне больше нужны…

Так, прямо по телефону, я кое-что узнал о своём новом начальнике.

Первый день работы в «Вечёрке».

– Беглец вернулся, – поздоровалась со мной поседевшая гардеробщица издательства «Московская правда». – И где тебя столько лет носило?

Собрав заявки у сотрудников отдела, отправился на утреннюю планёрку, где уточнялось содержание текущего, то есть сегодняшнего номера.

– Смотрите, кто к нам пришел, – представил Индурский. – Новый заведующий отделом информации. Мог бы в первый день и не уточняться, но как видите, не выдержал. Очень хорошо!

И вдруг я почувствовал себя моряком, возвратившимся в родную чистопрудную гавань.

Коллектив «Вечёрки» сложный и противоречивый. Руководить им непросто, и Семён Давыдович взял за правило периодически беседовать с завотделами, выяснять волнующие их проблемы. Спустя время Индурский пригласил меня в кабинет, задал несколько вопросов и получил лаконичные откровенные ответы. С этого момента он вызывал меня только по текущим проблемам, и никогда для заранее запланированной беседы. Мы и так хорошо понимали друг друга. Число сотрудников отдела информации возросло до восьми, меня ввели в редколлегию. Я смотрел, слушал и учился.

Вечер начинается с газеты

В конце минувшего столетия самой любимой газетой москвичей стала «Вечерняя Москва». А в чём она была самая-самая?

Самая пунктуальная. К двум часам во дворе издательства собирались развозившие по киоскам тираж многочисленные такси. Если газета задерживалась на три минуты, водители дружно начинали гудеть, предупреждая: редакции придётся заплатить крупный штраф.

Самая оперативная – новости собирали по телефону и печатали в тот же день.

Самая лаконичная – так коротко нигде больше не писали.

Последний пункт нуждается в пояснениях. Срочная информация укладывалась в строгие временные рамки: вчера, сегодня, завтра и сообщала читателям, что, где и когда произошло или произойдёт. Новостей в подборке должно быть много, поэтому каждую из них приходилось сокращать до разумного предела.

Норма репортёра – две оперативные заметки в номер. Некоторые он готовил с помощью информаторов. Их фамилии и телефоны держались в секрете. Уходя в отпуск, репортёр прятал записную книжку в сейф или же отдавал на время товарищу – чтобы он тоже мог попользоваться. Выполнить норму было непросто, а если вдруг всплывали «сверхнормативные» сюжеты, их старались перенести на завтра. Но бывали, конечно, и урожайные дни. Как-то мы с Сашей Болотиным устроили показательные соревнования. За день он подготовил двенадцать информаций, я – одиннадцать. Пенсионер из числа внешатников сказал:

– От души поздравляю. Вы у нас, оказывается, нумизмат.

Так называли удачливых ловцов новостей. За первые две платили по два рубля с полтиной, за остальные поменьше. Репортеры трудились под девизом: каждый день по пятёрке. Сотрудников, получивших за месяц большие гонорары, ставили в пример – как лидеров.

В отделе трудились шесть мужчин и две женщины. Их присутствие было необходимо, чтобы «сильный пол» особо не важничал. Работали дружно – когда одна бабушка взялась за освещение ВДНХ с прицелом на выставочную медаль, ей помогал весь коллектив. Получив награду, бабушка уехала в Израиль, громогласно пообещав показать местному населению, что такое настоящие евреи… Когда отделу поручили подготовить положительные отклики на то, что магазины стали торговать алкогольными напитками лишь до семи часов вечера, мужчины пришли ко мне:

– Миша, ты знаешь, что мы все – «антисемиты». Поэтому решили – такие отклики готовить не будем. Об этом надо срочно сообщить в секретариат, но тебе туда идти нельзя, будут неприятности. Мы сами все вместе пойдём.

И пошли. Отклики поручили готовить отделу писем, где в основном работали женщины.

«Вечерняя Москва» – единственная из городских газет, выпуск которой не прерывался ни на один день даже во время войны. Ее первый номер вышел в декабре 1923 года. Название не меняла.

Дымная мгла

Я вошёл в приёмную за четверть часа до совещания.

– Прошу в кабинет, – неожиданно сказала секретарша.

Первый секретарь обкома КПСС Василий Иванович Конотоп стоял у окна. В кабинете было прохладно, а за стеклом 30 градусов в тени. Июль 1972 года.

– Ну и погодка, – удрученно сказал Конотоп. – Что с урожаем будет? Москвичам, конечно, картошку завезут, а нам в области откуда взять, если сами не вырастим?.. Ладно, не будем ждать, пока все журналисты придут, давайте сначала с вами кое-что обсудим. СМИ сообщают, что в столице запахло дымом. Но ведь дыма без огня не бывает, а в Москве ничего не горит. Это у нас в области торфяники горят. Надо бы успокоить читателей и то, что ветер сюда приносит, как-то по-другому назвать.

Стали думать. Дымка? Как-то легковесно.

– Может, дымная мгла? – неуверенно предложил я.

Конотопу слово понравилось, и с этого дня им стали в обязательном порядке пользоваться все СМИ.

Далее Василий Иванович сообщил об уже достигнутой договоренности: «Вечёрка» будет ежедневно печатать информацию о происходящем – чтобы жители столицы могли ознакомиться с нею раньше, чем получат утренние газеты. А узнать её можно в созданном обкомом штабе по борьбе с пожарами.

– С ним должен контактировать и кто-то из «Вечёрки», – сказал Конотоп. – Надеюсь, Михаил Васильевич, это будете вы.

В областном руководстве, в отличие от столичного, было принято обращаться на «вы» и по имени-отчеству.

Настало время уходить. Никто из областных журналистов в приёмной так и не появился. Видимо, пунктуальностью отличались не все.

Начались страдные знойные дни. Солнце палило нещадно. Публика щеголяла в футболках и легких платьях, беспрерывно утоляла жажду прямо на улице: у многочисленных автоматов по продаже газированной воды выстраивались очереди. А я, в дакроновом костюме, белоснежной сорочке и при галстуке, каждое утро шагал в штаб. Прохожие смотрели на меня как на сумасшедшего.

Между тем, ситуация ухудшалась. Огонь быстро распространялся. Начались лесные пожары. Гибли люди. Железнодорожники меняли расписание движения поездов. Конотоп и министр обороны Гречко выехали в Шатуру, в районе которой было особенно много торфоразработок. За происходящим внимательно следили не только у нас, но и за границей. Зарубежные голоса стали передавать сводки, в эфире они появлялись раньше, чем в «Вечёрке»!

Утечка информации обеспокоила «чекистов». Следы явно вели в штаб. И почему-то прежде всего заподозрили бывавших там журналистов. В одно прекрасное утро два офицера учинили мне целый допрос: кто, зачем, почему.

– Позвоните Индурскому, – посоветовал я, – он всё объяснит.

Общаться с редактором «Вечёрки» явно не входило в планы чекистов, но я твёрдо настаивал на своём. И они позвонили. Спустя минуту-другую говоривший передал трубку мне.

– Михаил Васильевич, – услышал я знакомый голос. – Срочно возвращайтесь в редакцию. Они в штабе там сами и без вас разберутся.

В редакции Индурский посмотрел на меня – злого, обливающегося потом и коротко сказал:

– Можете повесить костюм на вешалку. С сегодняшнего дня вы не обязаны являться в штаб. Пусть обком сам решает свои задачи.

Он был совершенно прав. Без меня утечка информации, разумеется, не прекратилась. Соревноваться с зарубежными голосами смысла не было.

Пожары нанесли огромный ущерб, но в конце концов кончились – торф просто затопили. Вода и сейчас спасает нас от подобных пожаров. Но не пришло ли время вспомнить, что торф – полезное ископаемое? На первом месте в мире по его запасам стоит Канада, на втором Россия (около 32 процентов). Конечно, торф – не газ, не нефть и даже не уголь, но спрос на энергию и химикаты растёт. Так не стоит ли, с учётом уже накопленного опыта, разработать современные экономически выгодные технологии? Выпускаемые сейчас торфяные брикеты удобнее угля. Торф можно использовать как удобрение, получать из него газ, кокс, битум, технический спирт и мало ли что ещё – химики подскажут. А если это полезное ископаемое будет широко применяться, трудно даже представить, сколько земли освободится.

Редактор-рекордсмен

Семён Давыдович Индурский прожил ровно 76 лет. Он появился на свет 15 января 1912 года и умер в 1988 году в день своего рождения. Врачи утверждали, здоровье идёт на поправку, у дверей палаты собрались посетители с поздравлениями…

Индурский руководил «Вечерней Москвой» 22 года – рекордный среди главных редакторов срок.

Перед тем как приступить к ведению номера, он расстилал на столе макетный лист обратной чистой стороной вверх и делал на нём короткие пометки – что необходимо сделать до подписания. К двум часам лист превращался в пёструю бумажную салфетку с перечёркнутыми крест на крест записями. Его контакты были обширны. Ссориться с «Вечёркой» чиновники побаивались. Представьте, вдруг в газете появится невинная заметка о не просыхающей луже на асфальте. И назавтра, на каком-нибудь общегородском совещании, кто-то пошутит в спину руководителя района: «У него прямо на улице рыбу ловить можно». Позор, да и выводы могут последовать.

Индурский верил, что кадры решают всё и к нерадивым журналистам относился жёстко. Когда я нашёл себе заместителя, Семён Давыдович сказал:

– Нужен такой человек, чтобы вы, например, могли пойти в кафе на Чистых прудах, поразмышлять, а отдел всё равно работал бы, как часы. Тот, кого вы предлагаете, не годится.

Я не прислушался к совету и был неправ. Талантливый протеже оказался ленивым. Вскоре он уехал вместе с женой в другой город и вернулся лишь через несколько лет. Редактор посчитал полученный блудным сыном жизненный урок достаточным и взял его на работу.

А как ещё мог относиться к бездельникам человек, чей путь в прессу начинался в 1930 году помощником курьера в «Рабочей газете» (будущей «Московской правде»)? Сколько труда и душевных сил отняло превращение в высококвалифицированного профессионала? И легко ли было отстоять уже завоёванные позиции?

Первый офсетный номер «Вечерней Москвы» повезли на показ в горком партии. Там посмотрели, одобрили и пошутили:

– А Индурского-то вы потеряли…

Увидев разом помрачневшие лица вечёрочников, шутник поспешил успокоить: оказывается, в конце номера второпях забыли указать фамилию редактора… Испуг не был наигранным. Ведь Индурского временно отстраняли от работы за публикацию некролога Высоцкому, а осенью в 1987 года предлагали подать в отставку от имени Ельцина… Говорили, будто поздравляя с назначением нового редактора одной из столичных газет, Индурский сказал: «Теперь, молодой человек, вы можете напечатать всё, что захотите. Правда, только один раз».

Многое случалось в жизни Индурского – и на работу не брали, и за «чужую ошибку» уволили, но он упрямо шёл вперед и вписал своё имя в историю столичной прессы как победитель, самобытный редактор, при котором «Вечерняя Москва» стала процветающей, самой популярной в столице газетой.

Судьба репортёра

– Хочу рассказ про слесаря написать. Он – мастер, виртуоз и носит инструмент в скрипичном футляре… Ладно, хватит байки травить – мне в номер про дюкер писать надо.

Александр Болотин смеётся, потому что дюкер не только укладываемое по дну реки водопроводное устройство, но и его, Саши, шутливое прозвище, присвоенное за то, что первый в «Вечёрке» стал писать о подводных артериях, пересекавших Москву и Яузу. Всё, что происходит у причалов, на воде и под водой, освещает он. Но сфера интересов Болотина неограниченна, бывший монтажник с Байконура готов искать темы где угодно, хоть под куполом цирка, и, кроме того, фактически является моим заместителем. Среди репортеров «Вечёрки» его имя на первом месте. Собрав информацию, долго думает, правит свой собственный текст и сдаёт заметку в последний момент. Отсюда – постоянные стычки с секретариатом. Однажды рассердившийся отсек даже вынул его большой материал из номера. Это было событие.

Через некоторое время после моего ухода из «Вечёрки» упрямого репортёра все-таки сделали заведующим отделом. Позднее он ушёл в газету «Труд», а затем в журнал «Огонёк». Каждый переход открывал новые грани творчества: Болотин стал писать в защиту несправедливо обиженных, занялся публицистикой. Один из его очерков вышел в «Библиотеке «Огонька» отдельной книжечкой. А как его любили читатели! Когда по телевидению показали эвакуацию журналистов с потерпевшего аварию вертолета, среди которых был и Болотин, сколько было звонков в редакцию!

Саша всегда принимал окончательные решения сам. Во время работы в «Вечёрке» авиаторы предложили ему купить оставшийся после разорившейся зарубежной фирмы Лендровер. Он быстро выучился водить, сел за руль. Единственный в Москве Лендровер знала вся милиция. Но скоро Саша понял, что его машина привлекает слишком много внимания, становится предметом пересудов. И избавился от шикарного автомобиля. Много лет спустя, услышав в «Огоньке» несправедливые, на его взгляд, обвинения в свой адрес, он не стал оправдываться, а ушёл в журнал «Человек и закон».

Несмотря на счастливый брак, личная жизнь репортера не была безоблачной. Его красавица-дочь влюбилась в интеллигентного состоятельного иностранца и уехала в Италию. Долгое время молодая семья была счастлива, но родственники выступили против заключения официального брака, так как в перспективе он неизбежно привёл бы к переделу наследства. Оскорблённая Юлия вернулась в Москву. Некоторое время спустя её отец неожиданно умер.

Собравшиеся на поминки, в том числе и мы с женой, застряли в лифте. Было тесно, воздуха не хватало. Позвонили в диспетчерскую. Нам пообещали, что приедут ремонтники, но не раньше, чем через час. Объяснения, что опаздываем на поминки, не произвели никакого впечатления…

За столом было произнесено много тёплых слов, а один из близких друзей сказал:

– У Болотина была особая судьба: по матери он еврей, по отцу русский.

– Давайте не будем об этом, – прервала Юлия. – Мой папа родился и вырос в России, он представитель русской культуры.

Я был знаком с Эсфирью Моисеевной, матерью Саши. А вот кто отец, он так и не узнал. Эсфирь Моисеевна и её сестра умерли, не открыв тайны. Мы с Сашей думали, что он репрессирован. Когда в перестройку открылся доступ к архивам, я предложил докопаться до истины.

Саша посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:

– Я бы тоже этого хотел. Но лучше не надо. Вдруг отец окажется не в списках расстрелянных, а в числе тех, кто расстреливал?..

С этой болью он прожил всю жизнь.

Александр Юрьевич Болотин – отмеченный Богом репортёр. За несколько лет до перестройки его премировали путешествием по Енисею. На борту – отличившиеся партийцы, чиновники, и, конечно, сухой закон. На стоянках страждущие посылали Сашу в магазин, и пустым он не возвращался. За бутылкой гадали, кто же будет очередным генсеком КПСС. Сосед наклонился к Болотину и негромко сказал:

– А я знаю, кто – нашенский, Горбачёв. Происхождение – из крестьян, комбайнёром был, молод. Настоящий коммунист и всё такое.

Про «всё такое» он объяснять не стал.

Вернувшись в Москву, Саша поделился прогнозом. Нам обоим он показался маловероятным. И вот спустя годы партийный трон, действительно, занял Горбачёв.

Расскажи мне кто-нибудь подобную мистическую историю, ни за что бы не поверил. Но ведь я сам при сём присутствовал.

Последний рабкор

Ежемесячный журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент» выходил до конца советской власти. Само это звание было почётным и уважаемым. Многие внештатники «МК» не без гордости именовали себя рабкорами. Они писали о товарищах по работе, «острые сигналы» о различных городских неурядицах, а также про сбор металлолома, охотно откликались на текущие события. Подобные заметки в отделе рабочей молодёжи чаще всего попадали на правку ко мне – младшему по званию литсотруднику на гонораре. Тогда я и познакомился с Бобом Журавским, трудившимся электриком на московском медеплавильном заводе. Он работал исключительно по ночам. Ночные смены выше оплачивались и давали возможность посвящать остальное время любимой Борисом журналистике, что, в свою очередь, делало его на заводе заметной фигурой. «День, прожитый без пива, я считаю прожитым зря», – говорил рабкор, но пьяным его никогда не видели. Ему подарили тяжеленную одно– или даже двухпудовую гирю, с которой он ежедневно упражнялся. Борис был вполне доволен собой и жизнью.

Рабкоровское движение наделило нашего журналиста-любителя необычайным чутьём, помогавшим находить темы для небольших заметок. В отделе информации «Вечёрки» Журавский не рвался к большим высотам, заметки про незаконно спиленное дерево или тополиный пух его вполне устраивали, но он понимал, что такое «вкусная» информация и мечтал увидеть её под своей фамилией. Как-то летом сообщил: в московских водах появились тропические рыбы. И рассказал, что в пруды-отстойники водоочистных сооружений полей орошения заселились популярные у аквариумистов гуппи.

– Если докажешь, то с меня премиальная бутылка «Жигулевского».

– Я только бочковое пью, – уточнил Боря, и, окрыленный, исчез из поля зрения.

На следующий день он явился в редакцию со стеклянной банкой, в которой плавали радужные гуппи. Банку тотчас показали ответственному секретарю, и он распорядился поставить информацию в номер «на видном месте, чтобы все сразу прочли».

Легендарный Рубен

Под конец жизни Рубен Багирян стал легендой «Вечерней Москвы». Он проработал здесь на одном и том же рабочем месте 40 лет. Чемпион! «Вечёрка» хотела создать отдел науки, но не могли найти заведующего. Я его на это место и сосватал.

Багирян происходил из состоятельной семьи, курил сигары, на обед заказывал солянку, обожал торты и немного выпить. К мужчинам он обращался не иначе как «старик», к женщинам – «мать». Был большой любитель поесть. Однажды ночью, прилетев из командировки, он по дороге с аэродрома заявился ко мне домой, успокоил: спите, я мешать не буду, и принялся опустошать холодильник. Собственно, таким он и оставался всю жизнь, только менялся внешне. Высокий, стройный, белокожий, черноволосый принц из европейской сказки превратился в благодушного толстого армянина, что, впрочем, не лишало его привлекательности. С виду неторопливый, на самом деле он был очень предприимчивым и энергичным, стал лауреатом премии имени Ломоносова, проявил себя как незаурядный специалист и автор в области рекламы. Его публиковавшиеся в «Аргументах и фактах» материалы об йодистых препаратах очень привлекательны – мне так не написать.

Несмотря на некоторую разницу во взглядах, мы полностью доверяли друг другу, хотя даже к работе относились по-разному. Когда Рубен пригласил моего сотрудника к себе в отдел науки, я сказал, что рад с ним расстаться, так как он выполняет минимальный для корреспондента объём работ – и никакого роста. Отделу нужен не ленивый, а перспективный сотрудник.

– А мне прежде всего исполнительный, – прокомментировал Рубен.

Разговор состоялся, разумеется, в присутствии «перебежчика». Ленивый корреспондент перешёл к Багиряну. Лучше работать он не стал, но поручения шефа выполнял скрупулезно. В перестройку уехал далеко от Москвы редактором какой-то местной газеты.

Как-то в лихие 90-е я зашёл в кабинет Рубена, и услышал, как он отчаянно ругается по телефону. Оказывается, рекламодатель предложил напечатать очень коротенькую заметку, будто в аптеках продаётся просроченный инсулин.

– Но ведь это неправда, – возразил мой приятель.

– Конечно, – ответила трубка. – Но мы тебя хорошо отблагодарим. А дня через три опубликуешь опровержение.

Багирян, конечно, отказался.

От пристрастия к вину Рубен избавился, а от сигар – нет. Отдыхать любил, где пожарче – в Сочи или, например, в Эмиратах.

На Еврейской улице

Это определение я впервые услышал от главного редактора журнала «Светиш Геймланд» («Советская Родина»), ежемесячного литературно-художественного и общественно-политического журнала на идише и на русском языке, издававшегося в Москве с 1961 года. Во время интервью спросил:

– Наверное, учитывая международную обстановку, вам не так-то просто устанавливать контакты при поездках за рубеж?

– Что вы, – удивился главный редактор. – Ведь я иду по еврейской улице, а тяга к внутринациональному общению у нашего рассеянного по свету народа не знает границ.

«Еврейская улица» проходит чуть ли не по всему миру. Есть она и у нас в стране. Моей первой любовью была только что окончившая школу еврейская девочка. Я подарил ей полевые цветы, и она заплакала – это был первый букет в её жизни. Мы, испуганные и счастливые, целовались в подъезде, и наши зубы стучали друг о друга так, что, казалось, слышно на восьмом этаже, где жила её семья. Девочка была дочерью приятеля моего отца.

Самый короткий анекдот советского времени – «еврей-дворник». Действительно, любителей махать метлой среди них не встречал. Еврейские мальчики и девочки хорошо учились в школе и могли рассчитывать на более интересную работу. Немало их было и среди моих газетных и журнальных наставников и учителей, начальников и подчинённых. Я с детства твердо знал, что люди могут быть разными, и все они, так же, как и я, заслуживают уважения. В моих представлениях всегда доминировало человечество –совокупность народов.

Но какая улица обходится без разборок? В «Вечерней Москве» работало много евреев. Некоторые из них почему-то не любили редактора и за глаза иронически называли его «главным евреем страны». Им не нравились наши хорошие взаимоотношения. Кто-то даже сказал:

– Миша, помни: Индурские приходят и уходят, а мы остаёмся.

Моего знакомого в «Литгазете» предупредили: «Учтите, вы у нас нацмен» (то есть национальное меньшинство). А один редактор поучал: «Не бери на работу евреев. Взять их легко, а уволить невозможно». Что ж, улицы чаще всего имеют двустороннее движение. Так же, как у каждого из нас, у наций есть свои достоинства и недостатки. Я бы, например, предпочёл, чтобы операцию мне делал хирург-еврей: евреи очень чувствительны к боли – своей, и чужой. Евреи всегда и во всём стремятся быть первыми – в науке, финансах, общественной жизни. Они – революционеры и консерваторы, атеисты и фундаменталисты. Среди них даже антисемиты встречаются, причём убеждённые. Что бы вокруг ни творилось, они всегда в рядах застрельщиков, причём – по обе стороны баррикад. Думаю, надо только радоваться, что евреи веками живут с нами – без их азарта, энергии, предприимчивости славяне потеряли бы многое. Они – бесценный человеческий капитал страны.

Помню, один мой знакомый чуть не плакал: в «Крокодиле» печатают только под псевдонимом – фамилия их, видите ли, не устраивает. Жена в глаза говорит, что не любит, развестись – денег нет. Я сам в тот момент находился на грани развода, и уже купил дорогую гербовую марку, без которой оформить его было невозможно. Неожиданно для себя пожалел товарища по несчастью, протянул марку ему: «Ступай и разводись немедленно». После развода он уехал в Америку и через несколько лет снова появился в Москве с намерением остаться, но передумал и вернулся в штаты.

Антисемитизм – недуг, опасный не только для семитов, а для государства в целом.

Шелестят страницы

Бои без правил

Он вошёл – спокойный, уверенный, улыбающийся и представился:

– Аркадий Удальцов. Решил не дожидаться завтрашнего дня и приступить к работе сегодня.

Удальцова прислали в «Московский комсомолец» на вакантное место редактора. Я лично был с ним незнаком, но наслышан, и потому радовался. Нынешний же и.о. редактора, заместитель, рассчитывавший на повышение, наоборот, загрустил.

День клонился к вечеру. Зам понёс сверстанные полосы редактору. Спустя некоторое время сообщил дежурной бригаде, что считает свою работу над номером завершённой и уехал домой.

Теперь Удальцов вызвал к себе в кабинет меня – руководителя дежурной бригады. Мы сразу же договорились по комсомольской привычке общаться на «ты». Его спокойствие и уверенность во многом оказались показными. На самом деле Аркадий сильно нервничал, и неудивительно – ведь работать в газете ему прежде не доводилось. На столе лежали все четыре полосы. Некоторые строки были подчеркнуты, на других красовались жирные вопросительные знаки.

– Я могу здесь поправить абзац? Эта информация неверна, а этот материал вообще не стал бы печатать.

Вопросы сыпались один за другим. Я не во всём был согласен с Аркадием, но решил помочь ему скорее освоиться с новым положением. К тому же, Удальцов мог располагать более точной и свежей информацией. Сказав: «Вы можете всё», – позвонил домой члену редколлегии Юре Некрасову. Тот связался ещё с несколькими сотрудниками. Вскоре в редакции собралась группа, способная, если потребуется, переделать номер.

Так мы, с учётом пожеланий нового редактора, и поступили. Но материалов не хватило, а набрать новые нет времени. Вместе с Удальцовым открыли отдел иллюстраций, у одного из сотрудников, которого разыскать так и не удалось, взломали ящик, где хранились уже готовые металлические клише фотографий. А вот подписи к ним так и не нашли. На снимках были представлены люди разных профессий – рабочий, медсестра, балерина…

Я предложил заверстать фотографии на четвертую полосу сверху, «чердаком» и поставить общий, заменяющий подписи, заголовок: «Дороги, которые нас выбирают». Предложение приняли. Других просто не было. Удальцов подписал в свет первый в его жизни номер, и, кажется, он вышел даже без опоздания.

Пожалуй, столь резкого нарушения профессиональной этики, как то, которое допустил зам, мне больше видеть не доводилось. А вот пишущая братия, наоборот, помогла новому редактору выйти из затруднительного положения. Зам вскоре ушёл из редакции, о чём мало кто пожалел. Зато Удальцов, напротив, снискал уважение, продемонстрировав умение держать удар в критической ситуации.

Инцидент не вышел за стены редакции. Если, конечно, не считать письма читателя, который разглядел в подготовленной нами подборке фотографий смазливое улыбающееся лицо и написал, что девушка явно идет по улице Горького к гостинице Метрополь.

Я бы с удовольствием продолжил работу с Аркадием, но уже был связан обещанием перейти в журнал «Юный техник».

В день расставания секретариат преподнёс сюрприз. Я увидел на четвертой странице фотографию: цирковой медведь куда-то уезжает на санях, и подпись: «До свидания, Миша!». «Комсомольцы» как будто в воду глядели: через несколько лет состоялось новое свидание, я вернулся в родные стены заместителем Аркадия Удальцова. Возвращение в «МК» было, как глоток свежего воздуха.

Ни дня без строчки

Скоро вечер. Можно будет и отдохнуть. Но любимый вид отдыха – интересная, необязательная работа. За окном кабинета вороны вытаскивают из мусорного контейнера пустые треугольные пакеты из-под молока, ловко раздирают острыми клювами в поисках скопившегося в уголках жира. Как же много их развелось. Надо созвониться с орнитологами, узнать, что делать с крылатым нашествием… Подобным образом, не выходя из-за рабочего стола, уже написал о рябинах, чьи пламенеющие гроздья украшали деревья осенью. При работе с такими материалами использую опыт «Вечёрки» – увидел, созвонился со специалистами и пиши себе спокойно, не покидая редакцию.

В предыдущей главке я рассказал, как познакомился с редактором «МК» Удальцовым в первый день его пребывания в этой должности. Затем наши пути надолго разошлись, а теперь пересеклись снова. Аркадий предложил мне уйти из «Вечерки», и стать его заместителем. Лицом он очень похож на человека, которого я уже знал, а вот внутренне сильно изменился. Повзрослел, освоил новую для себя профессию и теперь сам мог многое подсказать.

Первой, кого встретил из старых сотрудников, была завотделом искусства Наталия Дардыкина. Она, не подвергаясь никаким искушениям, проработала в «МК» всю сознательную жизнь и, вполне возможно, поступила правильно. Бережно храню когда-то написанный ею ко дню моего рождения модернистский сувенир – заключенный в грубую рамку от домоуправского объявления красочный пейзаж, о содержании которого, увы, не могу сказать ничего определённого. Дардыкина поздравила с назначением и предсказала: «Будешь теперь крутиться, как белка в колесе».