Текст книги "Сердце Арктики"

Глава десятая
Суровые будни

Снегоходы походили на длинные мотоциклы, снабженные парой лыж вместо переднего колеса и гусеницей вместо заднего. Продвигались вперед они так же шумно, но несравненно медленнее. Езда на них была утомительной и тряской, как для водителя, так и для седока.

Сначала Алекс планировал обзавестись аэросанями, позволяющими идти с приличной скоростью, но ему посоветовали забыть об этой идее. Такие сани не были приспособлены для езды по пересеченной местности и должны были неизбежно застрять среди торосов.

Снегоходы или, как их еще называют, мотонарты были сложнее, тяжелее, неповоротливее, но зато выносливее. Их существенным недостатком являлась плохая устойчивость, так как гусеничная лента позади не могла служить достаточно прочной опорой. Зато снегоход был раза в два у´же аэросаней и легко маневрировал между нагромождений льда, прыгая мячиком по кочкам и впадинам. Естественно, прыгать приходилось и седокам. Кожаные сиденья с подогревом смягчали толчки, однако в первый же день путешественники отбили зады и начали ходить слегка враскорячку, как кавалеристы, проделавшие долгий путь в седле.

За рулем всех трех «снегомотоциклов» сидели мужчины. Быков вез Юлию, Волоколамов – Катюшу, а дорогу прокладывали Алекс и Горбунков, периодически меняясь местами. Как первопроходцам, им приходилось тяжелее, чем спутникам.

В отличие от Антарктиды, являющейся континентом, Арктика представляет собой огромный потрескавшийся и изрезанный слой льда, плавающий по океану вокруг полюса. Массивные льдины напирают друг на друга и громоздятся десятиметровыми барьерами. Через такие препятствия снегоходы и груз приходилось переносить на собственном горбу либо искать объезды, удлиняя путь в два, а то и в три раза.

Кроме ледяных заторов, попадались и трещины, некоторые из которых простирались на сотни метров. Опаснее прочих были те, что успевали затянуться тонким слоем льда. Очень часто Алекс и Горбунков проверяли застывший покров впереди лыжными палками, чтобы не утопить снегоход и санки с грузом, прицепленные сзади.

Быков использовал каждую вынужденную остановку для съемок, привлекая товарищей, которые по очереди и каждый на свой манер комментировали происходящее. Потом он опять садился за руль и продолжал движение.

За пять дней экспедиция приблизилась к цели всего на шестьдесят километров, фактически преодолев в два раза больше, о чем сообщил Алекс, получивший эти сведения по рации.

– Зато горючего не много сожгли, – сказал Быков, всегда стремившийся найти положительные стороны в любой ситуации.

– Мы должны кормить не только наших железных коней, но и питаться сами, – напомнил рациональный Волоколамов. – А провизии взято в обрез. Если и дальше пойдем с такой скоростью, то есть будет нечего. Свалимся.

Это совещание проходило перед очередной баррикадой, протянувшейся влево и вправо, насколько хватало взгляда. Все дружно посмотрели на нее, прикидывая высоту и свои силы.

– Предлагаю рубить, – сказал Горбунков.

– Выдохнемся, – покачал головой Волоколамов.

– А мне кажется, надо попробовать, – подала голос Юлия. – Не помню где, но я читала, что именно так поступали настоящие полярники.

– А мы, выходит, не настоящие? – обиделась Катюша.

– Пока мы только учимся, – сказал Алекс. – Ну что, парни? Давненько я не держал в руках ледоруб…

Измерив ширину снегоходов и грузовых прицепов, мужчины взялись за работу. Тоннель, прорубленный ими, шел зигзагами, отклоняясь то в одну сторону, то в другую, чтобы использовать естественные углубления и впадины. Быков очень скоро наловчился откалывать большие глыбы, которые можно было выкатывать из прохода. Когда мужчины отдыхали, девушки выгребали лопатами ледяное крошево.

К концу светового дня барьер был пробит насквозь.

– Поздравляю, – сказал Алекс. – Вовремя справились. Сегодня ночью обещают резкое снижение температуры, так что предлагаю поторопиться.

Это оказалось не так-то просто, как представлялось. Снегоходы вписывались не во все повороты, сани постоянно застревали, их приходилось подталкивать и подтаскивать, так что с путешественников сошло семь потов, пока они выбрались на открытое пространство. Пот немедленно превращался в лед даже под одеждой, стоило им хоть на минуту остановиться. Катюша сломала ноготь на среднем пальце, но не почувствовала боли, так закоченели руки. Юлия, взявшаяся утолять жажду сосульками, оцарапала щеку и плевала кровью. Горбунков так изнемог, что, уронив ледоруб, сумел поднять его только с третьей попытки.

– Вот когда спирт пригодился бы, – натужно выдавил он из себя шутку.

– Отдыхай уж, гуляка, – беззлобно сказал ему Алекс.

Он понимал, что должен служить для всех примером, поэтому не мог позволить себе даже малейших проявлений слабости. Между тем, он ведь тоже был не железный, не пластиковый, не кристаллический и не виртуальный. Он был живой человек из плоти и крови, из костей (которые ныли) и кожи (которая натиралась, прела и саднила). И ему, как всем остальным, приходилось отогревать пальцы ног над примусом. И бороться с замками комбинезона, чтобы справить нужду за каким-нибудь сугробом. И тосковать по городскому комфорту и домашнему – пусть спартанскому – уюту.

Забравшись в палатку, он отвернулся лицом к торцевой стенке, чтобы позволить лицу принять то выражение безразличной, отупляющей усталости, которую он испытывал. За его спиной возились, переговариваясь Горбунков и Волоколамов.

– Все мокрое насквозь, – бурчали они. – Трусы, кальсоны, носки.

– У меня рубаха смерзлась… Воротник как жестяной. Царапается, блин!

– Сколько часов мы шли сегодня?

– Это ты называешь идти?.. Ползли мы, Женя! Ползли!

– Я здорово ухайдокался, когда пришлось поклажу на горбу таскать…

– А я ледорубом так намахался, что спину не разогнуть…

– И крепатура…

– И запор, будь он неладен! Второй день не могу сходить. Пучит уже…

Обмениваясь репликами, они не забывали стаскивать с себя одежду, чтобы развесить на просушку. Места в палатке было маловато, так что по ночам постоянно звучал шорох и перестук капель, падающих на спальные мешки и разложенные вещи.

Просушиться полностью еще ни разу не удалось. Путешественники уже начали привыкать к тому, что они всегда одеты в сырое или мокрое, иных вариантов не существовало. Но привычка не отменяла тот факт, что это влажное и полувлажное существование доставляло массу неудобств.

Алекс тоже переодевался, отстраненно прислушиваясь к голосам за своей спиной. Десяти минут ему хватило, чтобы овладеть собой: и лицом, и психикой, и голосом.

– Сильно устали? – спросил он.

– Есть немного, – сдержанно ответил Волоколамов.

– Нормально, – сказал Горбунков.

Алексу вдруг захотелось признаться им, что он находится на грани срыва. Они бы поддержали его, ободрили, похлопали по плечу. А завтра? А завтра усомнились бы в его праве принимать решения и отдавать распоряжения. Нет, командир не имеет права проявлять слабость перед подчиненными…

Но командир имеет право немного расслабиться под благовидным предлогом.

– Накрывайте на стол, – сказал Алекс. – А я примус растоплю.

– На ужин дегидрированные деликатесы! – уныло провозгласил Волоколамов. – И калорийные смеси из крупы с рыбьим жиром.

– А также по две пилюли поливитаминов на закуску, – добавил Горбунков.

– Остаток вечера проведем за такими увлекательнейшими занятиями, как починка лыжных креплений и штопанье носков…

– Можно еще липкой лентой прожженные дыры заклеивать…

– Предлагаю сегодня регламент изменить, – улыбнулся Алекс.

– Будем в города играть?

– Страшные истории рассказывать?

Волоколамов и Горбунков тоже заулыбались, отчего их заросшие, обветренные и распухшие от мороза физиономии приобрели определенное сходство. В зеленоватом свете люминесцирующих гранул в мешочке под потолком они походили на покойников, умерших насильственной смертью. Например, на утопленников.

– Прибавь огоньку, Леша, – попросил Алекс, кивнув на примус, плюющийся керосиновыми брызгами. – Нужно натопить воды побольше.

– Я свою дневную норму выпил, – поспешил сообщить Горбунков.

Чтобы организм не обезвоживался при повышенных нагрузках, каждому мужчине предписывалось вливать в себя три с половиной литра воды в сутки. Женщинам можно было пить на литр меньше. Без этого все они ослабели бы очень быстро. Вода помогала поддерживать себя в форме.

– Я тоже напился, как верблюд, – сказал Волоколамов. – Мне лишнего не надо. Потом бегай ночью, пипку морозь.

– А если так?

Порывшись в рюкзаке, Алекс выставил на импровизированный стол фляжку, весьма похожую на ту, что была уничтожена в вертолете.

Брови Горбункова подпрыгнули на середину лба.

– Что это? – спросил он недоверчиво.

Алекс засмеялся:

– Не мираж, не бойся. И не лекарство. Спиритус ординариус.

– Медикус? – машинально перешел на латынь Горбунков.

– Угадал, – подтвердил Алекс, довольный произведенным эффектом.

– По-моему, это лишнее, – заявил Волоколамов.

Товарищи уставились на него.

– Ты против?

– У нас сухой закон, насколько я помню.

– У меня день рождения, – сказал Алекс и едва не поморщился, так неприятна ему была собственная жалкая ложь.

– Странно даже напоминать командиру про его обязанности, – сухо произнес Волоколамов. – У нас дисциплина или как?

– Женя, – проникновенно произнес Горбунков. – Сейчас я тебя прошу, прошу как друга. Но если ты не прекратишь выеживаться, у нас с тобой другой разговор пойдет. У командира день рождения, а ты в позу становишься.

Волоколамов бросил взгляд исподлобья на одного, на другого и сказал:

– Мне очень важно, чтобы мы дошли до полюса и получили свое вознаграждение. Это вопрос жизни и смерти. Не моей. – Он поджал губы. – Одна очень хорошая девушка рассчитывает на меня. Я не имею права ее подвести.

Злость по отношению к нему как дождем смыло. Алекс положил ладонь на плечо Волоколамова и сказал:

– Во фляжке чуть больше трехсот грамм. Получается по сто на брата.

– Или по двести пятьдесят, – быстро сосчитал Горбунков, – в переводе на стандартный сорокаградусный напиток.

– Воздух более чем свежий, – подхватил эстафету Алекс. – Завтра как огурчики встанем. – Поколебавшись, он добавил: – Честно говоря, я день рождения выдумал. На самом деле повод другой. Устал как собака и все обрыдло. Думаю, вам тоже.

Волоколамов кивнул, давая понять, что выслушал доводы и принял их. Но все же какие-то сомнения у него еще оставались, потому что он спросил:

– А остальные? Как-то не очень красиво получается.

– Димка и так на привилегированном положении, – сказал Горбунков. – У него гарем. У нас суровый мальчишник. Все по-честному.

Волоколамов махнул рукой:

– А, уговорили. Лейте свой спиритус.

Они натопили снега, разложили нехитрую снедь и с наслаждением поужинали, обсуждая все мужские темы, какие только приходили им в головы. Засиживаться допоздна не стали, памятуя о том, что завтра предстоит новый день, который потребует огромных усилий и быстрых решений.

– Отбой, – скомандовал Алекс.

– Сейчас, – заторопился Волоколамов. – Бачок примуса заправлю, чтобы завтра время не терять.

– Давай, – согласился Алекс.

– Только осторожней, – предупредил Горбунков.

Осторожней не получилось. Видимо, количество градусов и граммов было подсчитано неправильно. Пролившийся керосин воспламенился на спальном мешке, который пришлось спешно выбрасывать из палатки, тушить снегом, а потом накладывать на него липучие заплатки.

Наконец и с этими делами было покончено. Укладываясь, Алекс с наслаждением вытянул ноги и подумал, что жизнь была бы просто прекрасной, если бы не нужно было дышать. Как только он со всеми удобствами устроился внутри спального мешка, завязав поплотней завязки над головой, то от его дыхания тотчас образовался густой иней, который начал сыпаться на лицо и в ухо. Алекс приоткрыл мешок, выставил нос и почувствовал покусывания морозца, потому что тепло от примуса давно улетучилось из палатки.

«Ладно, сыпься», – сказал он инею мысленно и снова затянул мешок.

Прежде чем заснуть, он подумал о том, что всего лишь полметра льда отделяет его от черной бездны Северного Ледовитого океана, и несколько миллиметров от арктической ночи, раскинувшейся вокруг.

От осознания этого сон был особенно сладок.

Глава одиннадцатая
Призраки прошлого

Быков тоже спал сладко и крепко. А вот просыпаться не хотелось. Все тело ныло от перегрузок, требуя отдыха и качественной, жирной, калорийной пищи, насыщенной белками, углеводами и витаминами.

– Девочки, – пробормотал он из своего мешка. – У вас случайно котлетки не завалялось? Или хотя бы пирожка. Начинка любая.

– С фигой пойдет? – спросила Катюша.

– Фи, как грубо!

– Это еще ласково, Дима, – сказала Юлия. – Ты зачем про вкусную еду девушкам напоминаешь? Теперь мы будем злые и раздражительные. На твоем месте я бы сматывалась поскорее, пока не поздно.

Кряхтя и кашляя, Быков стал одеваться.

– Сапоги холодные, – пожаловался он.

– Можно подумать, вчера теплые были, – хмыкнула Катюша. – Я десять минут вокруг палатки прыгала и бегала, пока ноги отошли.

– Пойду и я бегать, – буркнул Быков, а сам подумал:

«Эх, если бы было можно мочиться, не снимая рукавиц!»

«На дворе», если так можно выразиться, валил снег. Полукруг солнца на горизонте смотрелся как помидор, плавающий в молочном супе. Путешественники расхаживали между палатками, прогревали двигатели, хрипло переговаривались.

– Сашка, мне кажется или от тебя действительно перегаром несет? – спросил Быков у Алекса, приторачивающего груз к саням.

– Арктический воздух настолько чист, что вызывает обонятельные галлюцинации, – был ответ.

– Что-то я никогда раньше не слышал про обонятельные галлюцинации.

– Тем не менее они существуют, – авторитетно заявил приблизившийся Горбунков. – Вот мне, например, от тебя чебуреками пахнет, Дима. Или беляшами. Но это же не значит, что ты действительно ел их.

Аргумент показался Быкову достаточно убедительным. Вздохнув, он отправился к своему снегоходу. Юлия уже пританцовывала рядом, хлопая себя большими варежками.

– Поехали скорее уже! – сказала она, пристукивая зубами, как кастаньетами.

– Куда ты торопишься? – проворчал он. – В пути холоднее.

– Зато к цели все ближе, – сказала Юлия. – А потом домой… Горячая ванна, кофе, чистое белье… Ты хочешь домой, Дима?

– Еще бы, – вздохнул Быков, усаживаясь на переднее сиденье.

После смерти матери родительская квартира перешла в его распоряжение. Она находилась в старом доме с проржавевшими водопроводными трубами, грохочущим лифтом и уродливыми застекленными балконами, но Быков не поменял ее на современную и не собирался никуда переезжать. Это означало бы расстаться с отцовским кабинетом со всеми его книжными шкафами, африканскими масками, океанскими раковинами и прочими сувенирами из дальних стран. Он так любил эту комнату, что частенько располагался там на ночь, довольствуясь старомодным кожаным диваном с высокой спинкой и круглыми валиками.

Отец Быкова был профессором медицины. Он никогда не совершал экспедиций и не заезжал дальше Черного моря, однако в нем жила неиссякаемая страсть к странствиям. Зная об этом, благодарные пациенты одаривали его разными диковинками вроде засушенного геккона или австралийского бумеранга. В результате кабинет выглядел так, будто принадлежал заядлому путешественнику. Благодаря этому Быков и стал путешественником. В детстве он часами просиживал возле глобуса, выискивая на нем места, где ему хотелось бы побывать, а годы спустя те мысленные путешествия осуществились в реальности. Вот только разве мог он предположить, развалившись под торшером с книгой Майн Рида или Луи Буссенара, что порой это будет так трудно?

Так мучительно трудно…

– Держись, – сказал он Юлии. – Поехали.

И они поехали. Снегопад усилился, солнечный свет растворился в бесцветном мареве. В этой белой пустыне стояла величественная, мертвая тишина, нарушаемая лишь рычанием трех двигателей.

Однообразный пейзаж активизировал память, сделавшуюся необычайно яркой. В то время как Быков механически ехал по колеям, оставленным передним снегоходом, мысленно он унесся назад, в далекое прошлое. В голову лезли всякие пустяки, мелочи и давно позабытые детали. Вся жизнь прокручивалась в голове, словно кинофильм.

Например, в его сознании сохранились отчетливейшие воспоминания о посещении цирка в детстве. Его повел туда отец, добывший по знакомству билеты в первый ряд, возле самого барьера. Он полагал, что дети должны обожать цирк. Маленький Дима Быков тоже так считал. Он старался не обращать внимания на тяжелый запах, исходящий от манежа, пытался не замечать нелепо раскрашенных лиц артистов, заставлял себя хохотать над глупыми проделками двух пожилых дядечек, называющихся клоунами.

А потом на арену вывели бегемота. Он был совсем не такой, как на картинках и в мультиках. В нем не было ничего забавного. Это был тупой и довольно злой зверь, которого заставили бегать по кругу ударами длинного, хлесткого бича. На опилках оставались отвратительные кучи. Дрессировщик вступил в одну из них своим блестящим сапогом, чем вызвал дружный хохот публики. Это его разозлило. Быков видел, как покраснел этот человек с седой шевелюрой и неправдоподобно черными бровями и усами. На его лбу проступили жилы, похожие на веревки. Он хлестнул бегемота так сильно, что тот рванулся с места, как ошпаренный.

А публика не унималась, и нервный дрессировщик стал совершать ошибку за ошибкой. Сначала он не сумел заставить бегемота открыть пасть, чтобы сунуть туда голову. Потом зверь, неожиданно развернувшись, побежал по манежу против часовой стрелки. Наконец, не обращая внимания на удары бича, бегемот полез на барьер, отделяющий его от публики.

Это был передвижной цирк шапито, маленький и допотопный. Между зрительскими рядами и барьером было не более полутора метров, а сам он вряд ли доставал взрослому человеку до пояса. Таким образом, когда бегемот пожелал познакомиться с публикой поближе, ему удалось сделать это удивительно легко.

Маленький Быков увидел перед собой необъятную красную глотку с открытым зевом посередине. Он понял, что сейчас окажется там, внутри. Разинутая пасть приблизилась, заслонив собой весь остальной мир. Оттуда пахнуло таким зловонием, что Быкова едва не стошнило. Он, как завороженный, смотрел на редкие, желтые зубы, длинные и кривые, как ножи. Отец закричал высоким, женским голосом и, неуклюже задрав ногу, стал отталкивать бегемота. Туфля была начищена до блеска, а на штанине виднелась наглаженная стрелка.

Пасть сомкнулась, едва не прихватив отцовскую ногу. Вторая попытка могла оказаться более удачной, но тут набежали мужчины в золотистых жилетках, воткнули в бегемотью тушу крюки, стали оттаскивать и наконец оттащили. Минут через пять представление возобновилось, но Быкову совсем не хотелось смотреть на облезлых медведей, косолапо бегающих по барьеру. Он понял, что цирк ему совсем не нравится, как нравится тем детям, которые счастливо смеются и хлопают в ладоши, когда их показывают по телевизору. Он попросил отца немедленно увести его оттуда.

С этого и началось его отличие от сверстников. Быкову часто приходилось прикидываться таким же, как все, но в душе он всегда оставался другим. Кроме того, по натуре своей он был, скорее, одиночкой. Компания требовалась ему, чтобы пошалить, подурачиться или совершить что-нибудь рискованное. Прыгнуть со второго этажа, устроить дуэль на рогатках или раздразнить пьяного так, чтобы тот потом гнался за тобой целый квартал, выкрикивая проклятия.

Но примерно в двенадцатилетнем возрасте Быков остался без своей ватаги. Это случилось после переезда в новый район. Там Быкова повадилась обирать шпана, отирающаяся возле местного гастронома. Стоило родителям отправить его за хлебом или за молоком, как малолетние грабители были тут как тут. Вначале он хитрил, выбирая другие магазины, подальше, но его отлавливали и там. В результате приходилось возвращаться домой с пустыми руками и карманами, выдумывая всякие бредни про потерянные деньги. А в один прекрасный день ему надоело. Он отправился к прямиком к шайке, обхватил главаря рукой за затылок, отклонил корпус назад и боднул в растерянное лицо. Этот прием был освоен им после просмотра французского боевика с длинноволосым еще Депардье, который таким образом сокрушал всех своих врагов. Быков перенял трюк и очень точно применил его в критической ситуации. Противник, придерживая расквашенный нос, прогнусавил угрозы, и Быков снова ударил его – на этот раз по-простому, без затей, кулаком. Несколько раз его подстерегали и колотили в отместку, но постепенно как бы перестали замечать. С тех пор Быков беспрепятственно заходил в магазин и выходил оттуда.

Эту модель поведения он сохранил на всю жизнь. Всегда шел навстречу опасности, даже если поджилки от страха тряслись. И это срабатывало. Опасность или оказывалась не такой уж страшной, или вообще рассеивалась. Так случилось, например, в минувшем году, когда Быков и Алекс прошли экзамен на выживание в Антарктиде. Чего-чего, а белых медведей они там встретить не ожидали. Эти звери там не водились…

Что однажды показалось неправильным корифеям советской науки. Охваченные страстью познания, они задались вопросом: почему так называемые белые или полярные медведи обитают исключительно на Северном полюсе, тогда как Южный вполне мог бы обеспечить их всем необходимым для проживания и размножения? Некоему академику взбрело в голову, что он мог бы сорвать Ленинскую или какую-нибудь другую премию, если слегка подкорректирует природу. Центральный Комитет КПСС инициативу одобрил, и в Антарктиду поехало шестнадцать белых мишек, подобранных по возрастному и половому признаку так, чтобы за две пятилетки их поголовье увеличилось вдвое.

Руководителем проекта был назначен некий морально неустойчивый профессор, который имел несчастье узнать во время командировки о регулярных изменах своей законной супруги. В результате он запил и махнул рукой на дисциплину, что возымело самые плачевные последствия. Половина медведей передохла от неизвестной инфекции, а семеро вырвались из незапертого загона и разбежались по округе. Выжили не все, но образовалась пара, давшая потомство.

Все это выяснилось уже позже, а вначале путешественников ожидал шок при встрече с редкостными «южнополярными» мишками. Как-то утром, проснувшись от холода возле погасшего костра, Быков выбрался из мешка, чтобы подбросить дров. Первое, что он увидел, продрав слипшиеся от инея глаза, это громадного белого медведя, застывшего в угрожающей позе. Голова его была опущена, шея сильно вытянута. Глядя на человека, он несколько раз переступил с одной лапы на другую, потом косо открыл пасть и пошел вперед.

Единственное, что сумел придумать Быков, находящийся в пяти шагах от зверя, это подхватить рюкзак и поднять его над головой. Где-то он читал, что стоящий во весь рост человек воспринимается четвероногим хищником как существо более высокое, а следовательно, очень вероятно, что и более сильное. Даже поднятая палка как бы увеличивает рост человека, заставляя зверя отступить. Рюкзак выглядел куда убедительнее.

Как бы там ни было, увиденное пришлось медведю не по нраву. Издав глухое ворчание, он приготовился подняться на задние лапы – явно намереваясь помериться с человеком ростом, а потом и силами. Допустить этого было нельзя. Сравнение оказалось бы не в пользу Быкова, поэтому, не давая медведю встать на дыбы, он закричал и пошел вперед, продолжая подпирать рюкзак макушкой. Озадаченный зверь развернулся на сто восемьдесят градусов и припустился галопом, виляя толстым задом.

Однако праздновать победу было рано. Когда товарищи отправились дальше, они обнаружили, что их преследует несколько медведей, постепенно сокращая дистанцию. Даже издали звери выглядели грозными и огромными, особенно когда открывали красные пасти и вздыбливали шерсть на холках. Оружия против них не было, и Быков мысленно приготовился к худшему. Но Алекс вовремя вспомнил рассказ Джека Лондона «Сказание о Кише». Следуя инструкции, он взял тонкие пластинки китового уса, заострил на концах, скатал в кольцо и упрятал в комках тюленьего жира, моментально застывшего на морозе. Осталось только разбросать эти аппетитные шарики за собой. Медведи, преследующие путешественников, естественно, не смогли пройти мимо угощения. Через некоторое время с ними начали происходить странные вещи. Они стали останавливаться, кружить на месте и рычать, но не устрашающе, а, скорее, тревожно. Вожак упал на снег и принялся кататься с бока на бок, издавая душераздирающие вопли. Очень скоро то же произошло со вторым его собратом, потом с третьим.

Северные индейцы в таких случаях приближались и, пользуясь беспомощным состоянием зверей, убивали их копьями. У наших героев копий не было. Все, что они могли, это поскорее уйти подальше, чтобы не слышать медвежьего рева. Это был единственный способ выжить, и они воспользовались им, но потом долго еще вздыхали и успокаивали друг друга, говоря, что внутренние раны могли оказаться не смертельными. Угрызения совести еще долго мучили их, и Быков до сих пор просыпался в холодном поту, когда ему снилось, что он смотрит на корчащихся медведей, а те грозят ему человеческими голосами.

Почему он вспомнил об этом теперь, находясь на противоположном полюсе планеты? Какое-то гнетущее, суеверное, тяжелое чувство охватило Быкова. Он вдруг отчетливо понял, что ему еще предстоит встретиться с белыми медведями, потому что у него перед ними должок.

Во время дневного привала он поделился своими соображениями с Алексом и внутренне напрягся, ожидая, что друг пренебрежительно отмахнется или начнет зубоскалить. Быков ошибся. Выслушав его, Алекс невесело вздохнул и сказал:

– Карма, Дима, карма. Что заслужили, то получим, и поделать с этим ничего нельзя.

– Разве воздаяние следует не в следующей жизни? – спросил Быков с надеждой.

– Не знаю, дружище, не знаю. Но полярные медведи появятся, будь уверен.

В этом Алекс ошибся. Появился только один медведь. И момент он подгадал очень подходящий.