Текст книги "Бриллиант и крот"

Михаил Светланин
Бриллиант и крот

www.napisanoperom.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© М. Светланин, 2014

© ООО «Написано пером», 2014

Глава 1

– Знаешь, сколько я могу рассказать тебе таких историй? Сколько я их выслушал про бывших мужей или про дружков старых. Одна женщина рассказала, перед тем как лечь со мной в постель, про своего женатого любовника, которого прождала всю молодость. Он приезжал, когда вздумается, видимо, без предупреждений. Он мог появиться в любой момент. И поэтому она ждала его всегда, вечно сидела дома, никуда не ходила с подругами. Огромная женщина метр девяносто. Рядом с ней я чувствовал лёгкую робость и мальчишеский азарт.

– Долго вы с ней?

– Нет. Хватило одного раза.

– Почему?

– Подумал: зачем её травмировать? После третьего раза она станет уверена, что у нас отношения. Начнёт планировать общее будущее, покажет мне семейные фотографии… Знаешь, сколько я посмотрел фотоальбомов?..

– То есть ты думаешь, после первого раза бросил и ты – молодец?

– Ну, не то чтобы… – Воронцов заметно смутился. Вопрос, очевидно, был не из приятных.

– А на самом деле вот что, по крайней мере, мне так объяснили. Я цитирую: «Если мужчина не позвонил на следующий (после первого секса) день, он либо умер, либо ему не понравилось». Таким образом, если бы ты пересёкся со своей высокой бабой ещё пару раз, а затем исчез навсегда, что ж, все мужики – козлы, поматросил и, как водится… то есть всё нормально. А ты что сделал?! Она же осталась уверена, что тебе не понравилось! Иначе говоря, она не нравится мужикам! Одно из самых горьких для женщины разочарований. Добавил комплексов романтичной, пусть крупноватой, даме, способной всю жизнь ждать… ждать чуда.

– А кого это ты процитировал, скажи, пожалуйста?

– Женщину психолога!

– А вы с ней долго?..

– Нет. Также хватило одного раза…

– Вот, то-то.

– При других обстоятельствах я бы сбежал, вообще не притронувшись. Суди сам. Едва войдя в её жилище, я поневоле вспомнил время, когда мы были юношами. Наша жизнь проходила тогда в трущобах деревянных бараков. Жили там, конечно, разные, но большей частью с самого детства пьяные люди. Весёлые и пьяные. Все друг друга знали. Все почти ставили брагу в шифоньере, кто-то торговал по ночам водкой. Воровали друг у друга картошку по ночам прямо с грядки. Дружили. Через общих подруг ребята заражали один другого триппером. Ревновали.

Теперь мало кто остался в живых из той компании. Недавно на очередных похоронах мы встретились вместе. Мы вообще собираемся по большей части на похоронах… Я сидел, разглядывал моих бывших собутыльников, какими они стали за тридцать лет… Ты знаешь, их восковые лица нагнали на меня тоски-печали много больше, чем вид чистенького, в белой сорочке и в галстуке в горошек виновника собрания, лежавшего в гробу. Я его таким, кажется, никогда при жизни не видел. А лицо какое!!! Обычно уставшее от мелких страстишек, от злорадства. А тут смотрю на него: выражение спокойное и, знаешь, даже торжественное.

Машина тронулась. Вершинин пристегнулся ремнём и устроился поудобней. На улице темнело, в открытые окна старенького авто потянуло тёплым ветром, лёгким ароматом сирени. Вершинин вдруг почувствовал прилив тихой радости – наверно, уже несколько лет он не ездил на пассажирском сиденье вот так, чтобы просто прокатиться. Обычно ему много приходилось гонять по городу, жечь бензин по этим вечным пробкам, торопясь и опаздывая. Вечерами же он всегда был дома. Уставший, готовил, потом ужинал в большой комнате за письменным столом, расстелив старую газету. Потом убирал посуду и доставал из верхнего ящика рукописи и авторучку. Или, разлёгшись на диване, читал что-нибудь про набеги кочевников, как они покоряли оседлые народы, без предупреждений нападая на мирное население. Как убивали мужчин, а лучших забирали с собой, чтобы бросать их в бой на передовую на верную гибель. Насиловали женщин, грабили и опять, опять скакали дальше, вперёд огромной, не побеждённой ещё никем армией, владевшей, казалось, целым миром. В крови Вершинина было много азиатской примеси. Читая, он, как ему думалось, всё лучше понимал себя, свой суровый, весьма жестокий нрав, свою хитрость, лукавство и заносчивость…

Так проводил время Вершинин. Но сегодня почему-то всё было иначе и не надо было крутить руль, притормаживать, спешить на зелёный светофор. Вершинин смотрел в густую уже темноту, как в ней загорались цветные огоньки. Старенькая «Волга» мягко покачивала на рессорах, поскрипывая, катила по знакомым улицам. «Хорошо всё-таки иногда побездельничать», – подумал он и от удовольствия тихонько мурлыкнул.

– Вот прямо у всех всё так плохо-преплохо?

Вершинин задумался. Через несколько мгновений его взгляд замер, а на губах появился оттенок улыбки.

– Нет. Пожалуй, есть одно приятное исключение. Была там среди прочих одна пара: она повар, он тоже где-то работает. Работает очень много, сильно устаёт, зарабатывает большие деньги. Раньше, по обыкновению, они с женой пили после работы. Он принесёт водки, она со столовой разных закусок…

– Ну, огурчики, там, уже нарезанные солёные, кусочки сыра, правда, чуть подсохшие с одной стороны…

– Два салата в баночке, один рыбный. Литр рассольника в другой баночке… Не перебивай!.. Как назло, наш герой пьяный становился злым и чуть не каждый раз супруги в былые времена дрались. И хоть жена и научилась мало-мальски отмахиваться, хвататься вовремя за нож, звать на помощь своим хриплым, пропитым голосом, проблема становилась всё ощутимей.

Вершинин замолчал ненадолго, пока машина стояла на перекрёстке. По пешеходной зебре, покачиваясь, прошла молодая подвыпившая женщина. Проводив её взглядом, исполненным цинизма и похоти, он снова продолжил повествование.

– Но вот что такое настоящая семья! Что такое совет да любовь! В один день они сели и обсудили на трезвую голову назревшую проблему. И решение было принято! Зачем, собственно, пить? Станем лучше курить траву! И всё сразу изменилось! Жизнь началась весёлая, никаких драк, скандалов. Появился, не побоюсь этих слов, семейный очаг, символ тепла, уюта и счастья! Маленький такой очаг, в виде огонька папироски, набитой заботливыми руками поварихи.

– И к огоньку этой самой папироски наши супруги спешили теперь каждый вечер… Шли напрямик, проваливаясь по колено в снег февраля, а в октябре перепрыгивали огромные серые лужи, уединялись с ним под навесом старенькой веранды в жаркие июльские выходные… Ясно. Подожди-ка, ты мне, кажется, начал рассказывать про психолога…

– Да?… Даа… Вот я, стало быть, вошёл в её хрущёвскую квартиру… Господи, какой бардак! Грязь не убиралась месяцами, вещи набросаны кучами, посуда – не хочется прикасаться. Я вошёл и почувствовал такой родной запах прокуренного притона. Добавь к этому другой факт – я потом весь измазался её месячными… А так всё начиналось прилично. Кафе, робкие взгляды, от которых перехватывает дыхание, осторожные слова, Фрейд, Веласкес. Диссертация. Зимние сады. Она рассказывала, что ухаживает за тропическими растениями, я представлял, как в декабрьской темноте моя новая подруга открывает стеклянную дверь зимнего сада и красивой длинной ногой ступает в абсолютную и таинственную тишину, наполненную неслышным дыханием магнолий, кипарисов.

– А диссертация?

– Давно уже занимается изучением шизофрении. Кстати, на своих друзьях, преимущественно. Один из них, как я понял, её научный руководитель, даже позвонил как раз во время моего посещения и полчаса нес в трубку ересь. Она только ахать успевала в ответ. Потом вдруг запел! Затянул песню какую-то безумную… Доктор наук, скалолаз…

– Что тут сказать? Нормальная, даже хорошая современная женщина. Работает, зарабатывает, двигает российскую науку, старается организовать личную жизнь. Это всё нелегко. Сумасшедший ритм мегаполиса…

– Сумасшедшие друзья.

– Пусть так, но она всё равно идёт, ни перед чем не останавливается. Ни бытовуха, ни месячные…

– Она мне почти что-то в этом роде и написала в своё оправдание. Хотела выяснить, почему я не звоню: умер или мне не понравилось? Я уж не стал говорить, что она замарашка безумная, написал просто, что мы не подходим друг другу. Она ответила, что может измениться, что это разве проблема, потом спросила: может, тебе парикмахерша нужна или дура продавщица?

– И в самом деле?

– Как знать, очень может быть… Только таких уже, наверно, нет. На них можно посмотреть лишь в чёрно-белых советских фильмах.

– Опять всё плохо?

– Суди сам. Как-то на днях позвонил я ночью по объявлению в газете. Привезли девушку. Лет двадцать. Знаешь, за час волей-неволей разговоришься. Что же выяснилось: работает как раз продавщицей в большом супермаркете. График – сутки через двое. И пришла ей однажды мысль в белокурую голову – два дня что дома-то сидеть?!! Вот она и обратилась в организацию «Весёлые девчата». «Я, говорит, тут зарабатываю нормально и с людьми можно пообщаться…» Я едва не схватился двумя руками за голову от такой простоты и рассудительности. Знаешь, едва сдержался.

– У тебя есть выдержка. Ты, наверно, лишь загадочно улыбнулся едва заметной улыбкой, как Джоконда.

– Ну. А ты говоришь, простую бабу продавщицу. А вот интересно, сколько среди этих девок, студенток дневных отделений наших вузов, будущих врачих или преподавательниц?..

– Да, я тоже заметил, даже как таксист, новое какое-то поколение пошло…

– В чём новизна?

– Универсальное какое-то. Сядет паренёк, с виду вроде хулиганистый, вороватый. Разговоришься, точно: всё по фене, с интонациями блатными. Едешь, слушаешь, нет, работяга обычный, оказывается. Приехал из Невьянска, тут строит что-то. Там у него жена с ребёнком, тут тоже есть у кого остановиться. Пацану лет 25, весь тёртый такой, стреляный. Слушаешь дальше – нет, вор всё-таки. Предложит тебе плиточки кафельной недорого, штучного паркета, даже унитаз! Я подумал тогда: раньше тоже, конечно, воровали, но первому встречному этим не хвастались. Раньше этого в общем даже стеснялись, а теперь этим гордятся… Вот что важно. Или девчонок двух посадишь. В машине запахнет духами, пудрой французской. Студентки, вроде, даже филологи. Про сессию говорят. Едем, они про меня забудут, про лето разговорятся, про отдых, понеслось: «в натуре, лох вологодский» – про дружка своего курортного… Наверно, правда, все они по ночам в выездных борделях подрабатывают. Учёба теперь платная, за общагу отдай… В общем, новое какое-то поколение, универсальное…

– Может, придумают новое что?

– Может… Кстати, смотрел тут, надо было, на одном сайте фонтаны, как раз подумал: ну ни хрена нового. Всё те же дельфины по трое со струями изо рта, писающий мальчик, тетка с кувшином… За двадцать веков могли бы хоть что-то придумать, а?

– Писающую девочку, например?!

– Писающую студентку! Она бежала, торопилась на экзамен и тут поняла: не добежит! Присела. Раннее утро. У студентки сосредоточенное лицо. Она старается представить себе, о чём её будет спрашивать преподаватель, но разве это легко сделать?! В голове всё еще не смолкают другие вопросы, те, что задавали всю ночь её капризные, неугомонные клиенты…

– Тогда чтобы в мраморе и водах наших фонтанов отразилось всё новое поколение целиком, поставим ещё один. Он называется «Пацаны». Их двое. Один парень вдруг потерял равновесие, его сильно качнуло, из полуторалитровой бутылки полилось пиво. Чтобы не упасть, правой рукой юноша машинально оперся о поясницу второго парня. Тот склонился и, упираясь руками в оградку каслинского литья, блюёт на чугунные завитки…

– И мы, старшее поколение, очень, очень надеемся, что это он случайно опёрся о задницу приятеля…

– И что это совсем не они шли давеча гей-парадом по улицам нашего стихшего, ошеломленного города.

Два писателя, два старых друга, таких давнишних, что никто теперь не вспомнил бы, когда же они впервые разговорились. Жизнь когда-то развела этих двух, расселила по разным городам. Потом, через десяток лет, вдруг снова свела в том же доме, в том же старом дворе.

Было о чём поговорить.

Те десять лет, что они не виделись, были периодом с тридцати до сорока. А в это время человеку много что приходится понять и почувствовать. Например, что первая молодость уже прошла и ты стал другим, совсем другим каким-то человеком. Не таким, каким привык себя чувствовать. Приходится много и мучительно учиться добывать свой хлеб, сталкиваясь на каждом шагу со своими болезнями и слабостями, с изъянами души и ума. Держаться, всё равно гнуть свою линию и так становиться чуть-чуть опытней и сильней. В эти десять лет приходится также понять, что жизнь кончится. Сколько бы ни осталось, всё равно эти годы пройдут, так же, как промчались первые сорок лет, или ещё быстрей.

Конечно, бывает по-разному, но с нашими героями произошло именно так. И вот ещё что, эти двое, впрочем, как и многие из их поколения, выросшего в Советской России, теперь никак не могли ни понять, ни принять Россию новую. Воронцов как-то сказал: «Я как будто попал за границу, и очень мне хочется домой».

Встречались часто. За кружкой пива, не без этого, вспоминали ребят, какими они были тогда. Рассказывали, как потом у общих друзей сложилась жизнь, и историям этим не было конца. Так можно было провести целую вечность за воспоминаниями (и за светлым пивом), но всё-таки писательское начало постепенно стало брать верх над сантиментами и болтовнёй. Однажды наши герои решили вместе написать стихотворение. Получилось вот что:

 
Пойду. Теперь как раз волшебный вид,
Там новый снег на улице горит,
Искрится. Чистый. Вечный и простой.
И душу греет дивной красотой.
(Как изменилась жизнь за тыщу лет!
Остался прежним только Солнца свет,
Лишь облаков невозмутимый вид,
Да так же снег под каблуком хрустит).
Одежду пёструю возьму и твёрдым шагом
Отправлюсь на пустырь, отдам бродягам.
И пусть цветное, пёстрое тряпьё
Украсит чуть их дикое житьё.
Сам стану в строгие одежды одеваться.
Куда-то в них пойти, куда податься?..
Где щегольнуть красотами обнов?
На кладбище, проведав пацанов?
В бандитском кабаке, в табачном дыме,
С приятелями злыми и седыми?..
Выходит, некуда. А жизнь зачем зовёт
И под руку толкает сделать ход
Из сумерек моих на белый свет,
Ведь биты все поля и хода нет?
С каким из королей в поход пойти?
Когда тобой пожертвуют в пути?
У края вдруг какой фигурой стать?
В которой клетке срок докоротать?
 

– Что-то многовато вопросительных знаков… Может, лучше повесть напишем, а? – после прочтения поинтересовался Вершинин.

Глава 2

Олег Анатольевич читал.

«Нам известно не так много о жизни огранщика камней. О жизни, благодаря которой окружающие считали его затворником, хотя, по мнению автора данной работы, он был лишь человеком, одержимым своим ремеслом и, быть может, был смелым человеком. Фрагменты дневниковых записей – это по сути всё, что у нас есть для того, чтобы сделать попытку понять чувства и переживания мастера, услышать вопросы, видимо, никогда не смолкавшие в его душе.

«Осколок красной яшмы. Скоро он примет форму дракона. Сколько лет этому камню? На моей ладони покоится существо возрастом в миллион лет, возможно, больше… Всякий раз, когда я думаю о возрасте камней, меня охватывает восторг и трепет».

«Фрагмент далёкой истории этой планеты. Её застывшая память. Сейчас в человеческих глазах он не стоит почти ничего, лишь несколько медяков. Я обработаю камень, употребив всё своё мастерство, все знания, собранные за эту долгую жизнь… Осколок станет красным драконом. Тогда в глазах людей цена его вырастет несказанно. Тогда его можно будет обменять на мелкую золотую монету. Это цена моего мастерства, цена вдохновения художника. Но что же произойдёт потом? Потом дракон попадёт в руки пятилетнего ребёнка, став игрушкой маленького принца (которому, судя по всему, никогда не унаследовать престола). О, тогда явится чудо, едва карапуз прикоснётся к дракону! Цена вырастет в сто, в тысячу раз! Поделку из яшмы станет возможным обменять на маленькое поместье, если, конечно, мальчик, заигравшись, не отломит статуэтке голову… Тысяча золотых монет! Это цена человеческой глупости и тщеславию, которые выходят всего дороже».

Олег Анатольевич Крохин отложил в сторону книжку и, задумавшись, как-то вдруг перенёсся в один хорошо ему знакомый старинный французский переулочек. «Вот в таком каком-нибудь тихом уголке и проводил свою жизнь огранщик», – подумал Крохин.

Олег Анатольевич был психологом, в самом глубоком и первозданном смысле этого древнегреческого слова. Можно без преувеличения сказать, ничуть не кривя душой, он был классный специалист и весьма, весьма опытный. Кроме книг по специальности Крохин читал ещё много всего, что порой и не имело к психологии прямого отношения. Крохин любил беллетристику, у него была очень хорошая большая библиотека, которую он часто и с удовольствием пополнял новыми, обычно дорогими изданиями. Любил путешествовать. Средства позволяли.

Эту историю про огранщика, про его странный и когда-то наделавший много шума бриллиант он перечитывал неизвестно в который раз, с каждым прочтением задаваясь какими-то новыми вопросами. Теперь ему подумалось: «Занятный человек. Нелюдимый, угрюмый… Ему ночами снились бриллианты, это точно… А вот интересно, что ещё ему могло присниться и могло ли?»

Но прозвенел будильник и напомнил своим бодрым, отрезвляющим перезвоном, что пора Олегу Анатольевичу от людей давно ушедших вернуться к ныне здравствующим, ведь через тридцать минут появится его давняя клиентка Любовь Ивановна Ес.

Бывают разные категории посетителей у психологов. Кто-то устал жить в хаосе своих мыслей и переживаний и отправился к специалисту. Тот-то сумеет разложить по полочкам весь громоздкий скарб болезненных эмоций, а то, что ни на какие полки не лезет, поможет отнести на свалку. У кого-то, не переставая, ноет старая-престарая рана, чей-то глубокий, ядовитый, гноящийся укус. Что ж, психолог, подобно знахарю, заговорит, зашепчет боль. И затянется рана от волшебных премудрых слов, только шрамик останется, да и то из тех, что лишь украшают… Любовь Ивановна работала журналисткой. Будучи также искусствоведом, она освещала культурную жизнь родного города. А к психологу стала ходить на первых порах просто потому, что так посоветовала одна её подруга – это входило в моду.

Раздался телефонный звонок.

– Алло.

– Здравствуйте, Олег Анатольевич. Я сегодня не смогу прийти, извините, пожалуйста. Как бы нам на другой день встречу перенести?

– А что такое случилось?

– Выставка ювелирных изделий. Мой организовал. Мне там надо быть, делать репортаж.

– Сейчас прямо?

– Выставка? Нет, завтра открытие, сегодня встреча с организаторами…

– Ну, ясно, ясно… Как освободитесь, сразу звоните. Я в эти дни как раз незанят. С удовольствием послушаю о ваших впечатлениях.

– Значит, вот и до нас докатился этот камушек… – подумал Крохин. После некоторого замешательства Олег Анатольевич обвёл залу несколько рассеянным взглядом и, увидев на журнальном столике красного дерева отложенную книжку, в который уже раз потянулся к ней пухленькой мягкой рукой.

«Что я могу? Всего лишь правильно прикоснуться. Правильно прикоснуться с тем, чтобы камень, нет, не стал лучше, но вся его волшебная красота стала явной. Лишь правильно прикоснуться. Этому я учусь всю жизнь».

«Я, почему – не знаю, часто вспоминаю ту прогулку в Альпах. Тогда я долго ходил по цветным склонам гор. Ходил совершенно один. Отдыхал, любовался неописуемой красотой природы, слушал тишину, слушал голоса птиц, голос ветра. Я про всё забыл. Не осталось и следа моих обычных угрюмых мыслей. Впрочем, так бывает почти всегда. Наверно, за этим и возвращаемся мы всякий раз. И всё же в тот день было что-то необычное. Во всём, что окружало меня, виделся некий смысл, какое-то предназначение. Я подошёл к ручью. Мне захотелось пить. Странно, я впервые заметил: у воды почти совсем не было того, что принято называть вкусом и запахом. Какой он простой и чистый, этот ручей, без которого не было бы травы, причудливых цветов, без которого невозможна вся эта жизнь вокруг! В тот день и в тот вечер не мучила меня моя вечная боль, проходящая лишь ненадолго. Этот вопрос – зачем я служу злу? Как так вышло, что всю жизнь я служу злу?»

«Лекарь, мой давний приятель, всегда говорил, что меня убивает алмазная пыль. Едва ли это так. Я думаю об оставшихся днях. Их ровно столько, сколько нужно для огранки камней, которые уготованы мне небесами. При чём здесь алмазная пыль?.. Самого лекаря убил сок виноградной лозы, перебродивший и настоявшийся в бочке. Лекарь был весельчак и балагур… Смерть от вина, по совести сказать, не самая плохая смерть. Я думаю так, когда вспоминаю знакомых мне людей, убитых дружеским предательством, коварством столь любимых ими женщин… Что же до алмазной пыли, она по-своему даже полезна. Иначе как бы я узнал вкус камня? Вкус камня, вкус алмазной пыли на губах. Я давно знаю: алмаз – это что-то очень простое, что-то чистое. Ещё проще и чище, чем вода того ручья в Альпах».

Крохин подумал:

– Да, правильно прикоснутся… Учимся всю жизнь? Наверно. А ведь этот чудак всю жизнь провозился со своими камешками в мастерской и, кажется, ни разу не пробовал «правильно прикоснуться» к человеку.

В голове Крохина промелькнула Любовь Ивановна, пара талантливых уголовников, пылкие и глуповатые подростки – все они были клиентами Олега Анатольевича, – он подумал: «С людьми работать интереснее. Это не камни. И сложнее, чёрт подери! Попробуй прикоснуться к Стасу, хотя бы. Отец в тюрьме, мать торгует наркотой. Он от неё что видел? Какое тепло получал кроме дозы по льготной цене? Не любит он, когда к нему прикасаются».

Любовь Ивановна тоже хорошо понимала, как это важно – правильно прикоснуться. Понимала и умела. И всё же, как бы искусна ни была она в прикосновениях, но, чтобы не потерять своего дружка (Крохин для себя прозвал его олигархом), советы психолога использовала. Переживала Люба и не очень-то полагалась на свои женские таланты. Сколько крутится возле него молодёжи и, видимо, не менее способной… Всё же молодость, её свежий аромат, эта энергия, так легко и весело сводящая с ума мужчин… с этим не поспоришь. Как же быть?! Ей, Любе, которая очень неохотно собралась отмечать свой тридцать пятый день рождения.

Крохин услышал этот вопрос пару лет назад и попросил тайм-аут. Надо же было хорошо подготовиться, выяснить кое-что про повадки и характер её дружка. Дело-то ведь тонкое, ювелирное, можно сказать. А между тем, психология богатых людей весьма и весьма проста. Олег Анатольевич это хорошо знал.

Ты и деньги, очень большие деньги. И другие люди, те, что вокруг тебя. И каждый из этих людей, каждый, бедный ли, богатый хочет двумя руками, да по самые локти, залезть тебе в карман. Родственники, даже самые дальние, друзья школьные, друзья дворовые, разномастная стая приближённых сотрудников, всевозможные случайные люди, возникающие неожиданно, кто угодно, даже бывший участковый милиционер, рыхлый и седоусый, все они, кого ни встреть, с кем ни поздоровайся, приветливо и ласково улыбаются. Задерживают бережное рукопожатие, по-детски невинным, добрым-добрым взглядом заглядывают в глаза – такова магия денег.

Может быть, они любят тебя? Может быть, ты им хоть сколько-то симпатичен? Нет и нет! Ненависть и презрение – вот что на самом то деле испытывает каждый, оказавшись на расстоянии рукопожатия. Увы. Да и те, кто прорвался гораздо ближе, эти воздушные и беззаботные существа, улыбчивые, такие ласковые, и они во всякий момент готовы разодрать тебя на части своими красными когтями… Хочешь по-настоящему порадовать эту шайку лицедеев? Не трать денег, ничего не обещай, просто расскажи им что-то про себя, про свою настоящую жизнь. Расскажи, например, какими никчёмными людьми выросли твои дети. Да, это обрадует. Даже развеселит. Это вселяет восторг, наполняет блаженством. Иногда кажется, что твои беды радуют окружающих даже больше, чем их собственные удачи. Дочь твоего подчинённого вышла замуж. Долго он будет этому радоваться? А ты расскажи ему, как твоя дочь, бестолковая и депрессивная бездельница, недавно вернулась «в родное гнездышко»! И это уже третий раз. И даже твои деньги тут не помогают. О, эта история будет сохранена твоим соратником и с ликованием пересказана даже правнукам…

Так жил и Любин друг. От того, наверно, не любил он долго оставаться дома. И, видимо, поэтому с удовольствием гостил у Любы в её богемной, холостяцкой квартире, уставленной книжками, альбомами репродукций, в которой на стенах висели картины общих друзей-художников, где порой гремел старый добрый рок-н-рол и вечно пахло индийскими благовониями.

Олег Анатольевич, выдержав недельную паузу, говорил Любе:

– Никогда не просите у него денег! Никогда! Все хотят приоткрыть его кошелёк, все, а вы – нет! Понимаете? Вы ведь не бедная, так? Далеко не бедная… Вот, и не просите, наоборот, постарайтесь быть ему полезной по его делам. Бескорыстно полезной. Тем более, это нетрудно будет сделать: пресса и капитал прямо созданы друг для друга. И попробуйте иногда быть ему как мать или, скажем, как сестра. Добрая, любящая, которая примет любым и не станет спрашивать лишнего. Это, конечно, всё в общих чертах, и не так всё это просто и однозначно. Но я буду помогать в каждой конкретной ситуации. Вы только вопросы ставьте как можно более чётко и не упускайте нюансов. – Крохин добродушно улыбнулся. – Думаю, у нас получится надолго сохранить ваши отношения.

Люба подумала: «Он похож… На кого же он похож? Невысокий, толстенький, седоволосый и седобородый, с умными карими глазами. Во всём облике что-то необычное такое, как будто его Брейгель нарисовал. Он похож на какого-то гнома, который всё на свете знает. Все тайны и секреты!»

После этой беседы сотрудничество Любы и её доктора приняло предельно конкретные очертания. Крохин вёл Любу только что не за руку, просчитывал с ней каждую ситуацию, выслушивал долгие рассказы о характере и вкусах её друга. И ведь получалось! Работало. Люба старалась, делала всё, как советовал Крохин, и, ничего не прося, получала гораздо больше. Олигарх давал ей кататься на своих авто, в Любино распоряжение предоставлялись дачи с бассейнами. Она нередко ездила с другом в деловые поездки за границу, иногда получала подарки. Однажды Люба поймала себя на мысли, что она счастлива, наверно, как никогда в жизни.

Они стояли вдвоём, запрокинув головы, любовались безумным творением Гауди. Был солнечный день. Они просто стояли, держа друг друга за руку, в Испании, далеко-далеко от их родного заснеженного городка.

А Любин друг? Кстати, его звали Степан. Как он относился к такому общению? Может быть, через пару месяцев знакомства он стал замечать, что в присутствии Любы он как-то внутренне расслабляется, отдыхает и даже набирается сил. Какие-то новые эмоции стали набегать, словно тёплые волны, на Стёпину нервную систему. Поразмыслив, Степан далеко не сразу, но понял всё-таки, от чего это происходит. Он чувствовал, собственно, интерес Любы, но интерес к нему самому. Ведь обычно окружающие – среди них и его дети – интересовались исключительно деньгами Степана Сергеевича. Если когда и обращали внимание лично на него, то воспринимался он только как помеха, досадное препятствие на пути к этим самым деньгам. Живая же часть Степана Сергеевича давно уже никого не интересовала и оттого, наверно, становилась всё меньше, всё незаметней. С некоторых пор он и сам себе, причём не без удовольствия, казался огромным, страшным и неприступным замком, вселявшим лишь страх и отвращение всякому прохожему. Замком, хранящим за своими толстенными стенами ужасы злодеяний и беззакония. Стоит заметить, что таковым Степан Сергеевич виделся сам себе не без оснований… А Люба – она одна-единственная из всех стала интересоваться им самим, его внутренним миром, вкусами, симпатиями. Она, и только она одна, порой даже спорила, не соглашалась и пыталась переубедить. И как она в таких случаях была умна, как красиво, интеллигентно и вместе с тем убедительно отстаивала свою позицию, например, в недавнем споре о Достоевском. (Любе больше всех из классиков нравился Тургенев). Новые, точнее, старые, совсем почти забытые эмоции оживали в душе. Почему-то Степану стали всё чаще вспоминаться студенческие времена, порой в мельчайших подробностях. Тогдашние серьёзные разговоры о том, какую музыку надо слушать, какой фильм нельзя пропустить. Вспомнились длинные коридоры институтской общаги, вкус портвейна, образы великих хиппи, бывших тогда богами, их священные имена на пёстрых плакатах.

Степан был благодарен Любе. Он невольно любовался этой красивой и умной женщиной в самом расцвете ее женского очарования. Он чувствовал, как что-то тихонько меняется в его жизни. В страшном старом замке кто-то зажигал свечи. Кто-то один за другим затапливал камины в сыром и холодном зале. Дрова потрескивали, тепло проникало в самые недоступные уголки. Становилось уютно и светло.

И Крохин тоже был доволен собой и тем, как развиваются события. Он как будто всегда был рядом и всё видел. Даже то, что не увидишь просто так. Даже то, что не видели ещё Степан и Люба. Два взрослых, искушённых жизнью человека, по большому счёту, не веривших в то, что любви ещё есть место в этом циничном и подлом мире, в их ожесточённых или разочарованных сердцах. Крохин видел: эти два человека стояли теперь как раз у самой черты, перешагнув которую, теряешь способность рассуждать, становишься счастливым, рассеянным и непредсказуемым.