Текст книги "Зло той же меры"

Глава 4

Среда, 4 дня до…День

«Офис» представлял собой громоздкое длинное здание в двадцать четыре этажа. Внешне серое и унылое, словно выбравшееся из времён советского конструктивизма, захватившего умы архитекторов с его блёклыми невзрачными хрущёвками, которые в своё время пришли на смену как величественным сталинским высоткам, так и классицизму, рококо и – к особому сожалению – готике. Внутри него, как в самом настоящем муравейнике, проходили вереницы бесчисленных коридоров, которые наподобие кровеносной и нервной систем человеческого организма связывали ещё более многочисленные маленькие кабинетики госслужащих и распределённые по этажам столовые. У каждого работника был допуск лишь на определённый этаж. Самые элитные – последние: там располагалась администрация города. Здание «Офиса» было построено практически в самом центре города, на центральной площади имени всеми уже давно забытого, но почему-то всё ещё зиждившегося в умах неким образом народного единства и равенства Ленина. Столько раз уже происходило переосмысление Октябрьской революции и принципа социализма, менялся режим государственного устройства, даже название страны, но, как и во многих других городах, от центральной площади можно было пройти по улице Карла Маркса и выйти на Первомайскую. Интересно, такой скупой выбор в названиях от недостатка воображения или от незнания истории своей страны и непонимания причин и следствий тех или иных событий? Лично я бы чувствовал себя более свободным на площади имени Керенского… Хотя кто знает, как бы повернулась история в таком ключе, и можно ли быть уверенным в том, что и он не скатился бы к тирании в какой-то момент?

У всех госслужащих в «Офисе» одинаковая форма – серые брюки и синие пиджаки, надетые поверх белых рубашек, чёрные лакированные туфли. Я знал некоторых работников по именам, иногда обедал или ужинал с ними в столовой – в зависимости от времени патрулирования города, но понятия не имел, кто кем работает, что делает и за что отвечает. Это было первое и самое главное правило, как я всегда думал, нужное для сохранения инкогнито как раз нас, полицейских, и сотрудников других силовых структур. Никогда не знал, опять же, как у других, но в полицейском отделе весь документооборот производился только в электронном виде, хотя я часто и видел в коридорах работников, нёсшихся куда-то с кипой документов в руках. Единственное, что могло выдать нас в этом хаотично движущемся муравейнике, – это объёмные сумки со снаряжением, которые мы таскали по коридорам из кабинета в раздевалку до и обратно после патрулирования.

В небольшой комнатке размером максимум два на два метра было всё же весьма уютно. Доступ осуществлялся по карточке, потому можно было не переживать, что нечаянно или же с какими-либо намерениями зайдёт посторонний. Письменный стол во всю стену со стоящим на нём одиноким компьютером и кружкой из-под чая, облезлый потёртый тканевый стул – между прочим, с регулировками во всех плоскостях, – решётка вентиляции, врезанная в стену под самым потолком, из которой едва-едва тянул поток летом тёплого, а зимой морозного воздуха, люминесцентная лампа и дверь за спиной. Прямо у входа – металлический пузатый шкафчик для снаряжения. На дверце замок, открыть который можно было лишь при совокупности верно введённого шифра и совпадения биометрии. Несмотря на то что я выполнял лишь работу полицейского, патрулировавшего улицы, помимо необходимых мне для этого вещей в шкафу хранились различные устройства по типу взламывателя замков, жучков для слежения, взрывпакеты, опять же для дверей, целый набор различных наручников, которому позавидовал бы любой клуб БДСМ-любителей. При добавлении в снаряжение каких-то новых аксессуаров они оказывались в плотно замотанной коробке под дверью кабинета, а на служебную почту приходила презентация и видеоматериалы о том, как их использовать. Это всё было необходимо в обязательном порядке изучить и сдать обыкновенно длинный и монотонный тест. Слегка давили на психику выкрашенные, как и у всех остальных, в тёмно-коричневый однотонный цвет стены кабинета и, разумеется, едва заметный объектив камеры слежения, которая из-под самого потолка смотрела в экран монитора. И всё это – мой кабинет. Лучше уж быть здесь и сидеть в удобном мягком кресле, чем стоять посреди толпы, жаждущей выпустить тебе кишки. Потому я с удовольствием завалился в это самое кресло и, сладко потянувшись, включил компьютер. И ввёл свой табельный номер сотрудника и пароль.

После загрузки на экране сразу же высветилось уведомление. Чёрт возьми, я совсем забыл о поданном прошении о разрешении взять отпуск для недельного отдыха за границей – последние три года на законодательном уровне была введена необходимость указания планируемого места отдыха. Пока грузилась внутренняя почта, я чувствовал, как в груди сердце ускорило своё биение. Лиза уже как с месяц назад получила разрешение в своей адвокатской конторе, а я всё никак не решался – как раз из-за переживания, дадут или всё же не дадут разрешение. Ведь вроде как официально нам, госслужащим, отдых за границей не запрещён – поезжай на неделю-две в любую точку мира, пожалуйста. Загрузился интерфейс почты, и я нажал напряжённой рукой на непрочитанное сообщение…

«Уважаемый Артём Левинский, сообщаем Вам, что Ваш запрос на допуск за границу не одобрен. Для получения разрешения на отпуск на территории страны сформируйте новое обращение. Хорошего Вам дня!»

– Твою мать… – прошипел я сквозь зубы, откидываясь спиной на спинку кресла и сцепив руки за головой на шее, сдавливая её от разрывавшего меня изнутри гнева.

Отказ… На некоторых дежурствах мне попадались особенно болтливые напарники, которые от нечего делать ныли о том, что им такие разрешения не подтверждают. И я не верил им, был уверен, что они сами в чём-то допускали ошибку: по форме подачи, по данным, датам… да в чём угодно. А теперь вот сам сидел в кабинете, упёршись пустым взглядом в монитор, на котором было раскрыто треклятое письмо с отказом. Вот почему, в чём опасность или проблема моего выезда за границу? Я простой полицейский, моя задача – стараться поддерживать хоть какой-то порядок на улицах. А не какая-либо работа с секретными документами и государственными планами. Да даже если бы и знал какие-то серьёзные и важные секреты – ведь не собирался же я, приехав в Лондон или Нью-Йорк, да куда угодно, сразу же направиться в их службы внешней разведки и там убить пару часиков на то, чтобы потрепаться о том или ином стратегическом государственном секретике? Или предполагается, что какой-нибудь церэушник заглянет вместе со мной в бар, подойдёт ко мне со словами: «Эй, русский, расскажи-ка мне все ваши секреты!» При этом с акцентом, коверкая слова наподобие карикатурных персонажей дешёвых боевиков. Ну бред же. Кто захочет продать информацию и свою страну – найдёт способы. Даже не выезжая за границу. Почему-то предотвращению утечек данных не помог ни «железный занавес» во времена СССР, ни даже руководство Сталина.

Я провернулся на стуле, больно скользнув коленкой о стену, вновь посмотрел на экран. Моя рука зависла над мышкой – может быть, послать на авось ещё один запрос? Идентичный первому… Нет, нельзя, могут же и штраф немаленький впаять. А нам с Лизой к сентябрю собирать Наташку Артёмовну в первый класс. Ей же как раз исполнится летом шесть лет. Как же обидно… Когда-то давным-давно, в детстве, я был в Польше, когда меня ещё не отобрали у родителей… Хотелось вновь посетить очень хорошо сохранившиеся замки тевтонского ордена. Мальборк, Фромборк, Квидзын. Такие старинные, настоящие, полноценные – гуляя там, чувствуешь, словно прикасаешься к столь манящей истории тех лет. И жене с дочкой мне так хотелось показать всю эту красоту, познакомить их с жизнью там, за границей. Интересно, а каково пограничникам? Если меня не выпускают, то их и подавно – при том, что каждый день они видят орды людей, перебирающихся через погранпереходы. Рукой подать, а нельзя… Хотя хрен с ними, почему я жалею кого-то, когда сам в их же положении. Я постарался выкинуть из головы все эти горестные мысли и взяться за необходимый после патрулирования отчёт. Нужные слова не шли в голову, а работы предстояло много: всё же сегодняшний день был насыщен событиями и в том числе серьёзными происшествиями, которые необходимо отразить теперь в электронном письме начальству. Я ненавидел всю эту бумажную волокиту и отчёты, но в тот день понимал, что как можно более точное описание может спасти жизни патруля, который будет направлен в тот сектор завтра. Интересно, а что происходит сейчас с арестованными? Их будут допрашивать, как будут судить и когда? Да что со мной сегодня! Чёрт с ними. Если я хочу сегодня появиться дома не после полуночи, то обязан не думать о них, а писать.

– Пошли все к чёрту! – вновь выругался я, сдержавшись от того, чтобы от злости стукнуть кулаком по столу, и наконец застучал пальцами по чуть уже потёртым клавишам клавиатуры, составляя треклятый отчёт, который, как надеялся, всё же хотя бы прочтут.

Глава 5

Среда, 4 дня до…Вечер

В принципе, можно было сказать, что рабочий день прошёл весьма и весьма неплохо. Всё же при патрулировании мне не проломили голову и не всадили в бок нож. А от всей этой потасовки днём остались лишь парочка синяков и боль в локте левой руки, видимо, после неудачного на неё падения. Да и бо́льшую часть дня я провёл, сидя в своём кабинете во вполне мягком офисном кресле, набивая одну строчку отчёта за другой. Никакого чёртового тяжёлого «скафандра», никакого разошедшегося после обеда дождя, после которого теперь остались многочисленные грязные лужи. Да и из «Офиса» я вышел, задержавшись всего лишь на полчаса, а не как обычно – минимум на час-полтора… И всё же настроение было каким-то поникшим, словно нечто тяготило меня, давило на сознание. Но я не мог понять, что же. Словно я предчувствовал что-то дурное… что-то страшное.

Прошлёпав по мокрому асфальту до ближайшей остановки (которая была в квартале от центральной площади – видимо, чтобы не портить вид последней преимущественно старыми, плюющимися чёрным дымом автобусами), теперь я стоял перед электронным табло с расписанием, сверяя время на своих также электронных часах, подаренных мне Лизой на день рождения два года назад. Рядом со мной толпились по большей части госслужащие – редких чужаков-гражданских было легко отличить по одежде свободной формы и расцветки. Разумеется, в большинстве случаев много более приятной глазу, чем вся эта «штатская».

На удивление опоздав лишь на две минуты, к остановке подъехал электробус – к моему теперь уже совсем крайнему ошеломлению. Тоже старенький, с потёртой краской и свистящими тормозами, но с гордой огромной надписью «Это электробус» и несколькими, почти нечитаемыми от налипшей грязи и опять же стёртости «как электромобиль, только автобус», «питается от батареи на крыше». Как и всегда в вечернее время, сиденья были заняты, да и в проходе было уже тесновато, но мне удалось прошмыгнуть к окну и теперь стоять, опёршись локтями о поручень, и смотреть в пыльное грязноватое окошко, «любуясь» чередой унылых новоградских высоток.

Ещё в детстве, как я помню, во всём мире собирались вот-вот избавиться от двигателей внутреннего сгорания и перейти на всё-всё-всё работающее от одного только лишь «экологичного» электричества. Как будто электроэнергия берётся из воздуха, да ещё и стоит учесть огромные потери при передаче её на расстояния. Тем не менее из года в год сообщалось об успешных разработках новых двигателей и улучшении аккумуляторов, прорабатывалась инфраструктура «заправок», анонсировались новые линейки и модели машин… Буквально армии зелёных совершали многочисленные митинги в поддержку отказа от нефти и газа в пользу экологически чистых источников энергии. В какой-то момент дошло до того, что поползли кличи бойкотировать марки машин, которые не имели в своём модельном ряду электрокары… А потом случилась страшная эпидемия, за ней война, чуть не ставшая Третьей мировой. Мировая экономика, которая еле сводила концы с концами и намеревалась воскреснуть после массовой вакцинации, ухнула уж совсем на глубокое дно. Ей стало не до экологичности, а мировой общественности – не до экоактивистов. Вроде как в развитых странах за границей вновь понемногу, со скрипом возвращаются к этим вопросам, но у нас – нет. Совсем не до них…

Я вынырнул из захвативших меня мыслей и теперь смотрел в окошко не пустым взглядом, а стараясь рассмотреть действительность вечера буднего дня Новоградска. Вообще Новоградск, по сути, молодой город. Что такое пятнадцать лет, когда той же Москве скоро 898 (если опираться на общепринятый 1147 год основания)? Потому интересных мест с точки зрения истории здесь не найти. Даже центральные улицы и площадь, на которой располагается «Офис», совершенно обыкновенны для современного провинциального города: асфальт, тротуары, выложенные абы как плиткой, ничем не примечательные здания-коробки. Про окраины города я просто молчу – в них можно находиться, только если ты там живёшь или же при патрулировании города. Хорошо, что мне как детдомовцу выдали квартиру довольно близкую по расположению к центру, да ещё и в более-менее «цивилизованном» районе. Быть может, потому что все живущие там люди, как и я, госслужащие, многие из которых к тому же наверняка и полицейские. Для прогулок и отдыха в Новоградске топорно организованы несколько парков и скверов, но все они уже давно сидели у меня глубоко в печёнках из-за своего однообразия. А также из-за количества людей по вечерам в будни и в выходные – единственные промежутки времени, когда и я сам мог туда прийти в силу своей загруженности на работе. Толкотня, беготня, вытоптанные клумбы и ободранные деревья, изрисованные и поломанные лавочки… А самое «прекрасное» происходило с этими местами отдыха в конце осени и тем более весной, когда дорожки и клумбы размывались в котлованы глиняной грязи из-за отсутствия с умом спроектированного дренажа. И всё же мы нередко ходили туда гулять с Наташкой: сначала везя её в колясочке, затем держа её за маленькую нежную ручку, пока она шлёпала своими крохотными ножками, обутыми в непромокаемые галоши или же розовенькие сандалики… Я улыбнулся краешком рта, осознав, что совсем скоро увижу своих любимых девочек, смогу обнять их и расцеловать.

Тем временем за окном электробуса начинало темнеть, но фонари ещё не зажигались, как когда-то в детстве. Наверное, в целях экономии электричества. Тем не менее центр города был наполнен всеми цветами радуги: от вывесок магазинов и кафе; огромных рекламных щитов и экранов на зданиях, на которых также проигрывалась реклама товаров и услуг. Всё это искрило, мигало, резало глаз и… раздражало. Не только фактом своего существования, но и тем разрывом с реальностью, которую нельзя было не заметить на этом пёстром фоне. По тротуарам вдоль дороги брели потоки людей, перемешиваясь, сбиваясь, сходясь и расходясь. Уставшие после работы, в большинстве своём они спешили домой. Редко на каком лице можно было отыскать эмоцию хоть какой-то радости, тем более улыбку. И уж точно не на лицах тех, кто был одет в схожие своей серостью и унылостью официальные костюмы. Одинаковые меж собой как на мужчинах, так и на женщинах. Внезапно мой взгляд выцепил в толпе молодого парня, одетого в светло-бежевую кожаную куртку и синие джинсы, казавшиеся столь яркими на фоне толпы. Он привстал на основание фонарного столба и явно старался высмотреть кого-то, вытягивая шею и часто-часто вертя головой. Его лицо было одновременно напряжено и наполнено каким-то притягивающим счастьем. Счастьем от ожидания. Интересно, кого он ждёт? На светофоре загорелся предупреждающий жёлтый свет, и электробус начал снижать скорость. И тут я заметил, что в правой руке парень сжимал небольшой букетик полевых цветов. Узнаю ли я развязку? Таймер на светофоре показывал ещё двадцать три секунды. Ну же, скорее… Я, словно вампир, жаждущий крови, хотел увидеть хоть что-то радостное в этом проклятом унылом городишке. Энергетический вампир… На стекло электробуса вновь упали первые капли возобновляющегося дождя и теперь стекали вниз, смывая пыль и оставляя за собой чистые дорожки. Десять секунд. И тут на лице парня расплылась широкая искренняя улыбка, он спрыгнул на землю и, виляя меж спешащих серых фигур, устремился к кому-то. Буквально прильнув к стеклу, я пытался рассмотреть, к кому же он направился… Но в этот момент электробус начал движение, а парень двигался от него в обратную сторону. И теперь я вновь видел лишь спешащих безликих людей и грязный асфальт, покрывавшийся точками от капель. Начали раскрываться зонтики: один, второй, третий… Почти все чёрные или тёмно-синие, реже грязно-серые. Про́клятый город живых мертвецов… Моё и без того весь день паршивое настроение ухудшилось ещё сильнее, я достал из кармана наушники и, листнув плейлист, включил что-то с весёлой картинкой альбома – но музыка едва доходила до моего поникшего сознания. И тут разом включились тусклые городские фонари, в свете которых отчётливо были видны полосы неистово разразившегося ливня.

И вот наконец я стоял перед столь знакомой мне коричневой металлической дверью с выкрашенной в золотой цвет ручкой и старым механическим замком. Мы давно планировали с Лизой установить электронный, но цены на них росли, а семейный бюджет каждый месяц находил новые причины для своего уменьшения. Быть может, на эту цель пойдёт часть денег, отложенная на отдых за границей, – вздохнув, подумал я. В любом случае, только теперь я почувствовал себя уютно и комфортно, особенно после прохождения обшарпанного подъезда дома и казавшегося бесконечным подъёма на скрежещущем лифте с оплёванными стенками и разбитым зеркалом. Которое на удивление продержалось довольно долгое время и даже, похоже, способствовало сохранению чистоты в кабине в тот период времени. И мне нравилось в него смотреться по утрам, хоть из зеркала на меня и смотрел не самый приглядный я: заспанный, осунувшийся, с синяками под глазами. Но зато время поездки в лифте пролетало почти не заметно, не то что теперь.

Постаравшись выкинуть из головы все негативные мысли, я выдохнул и, представив своих любимых, вновь наполнил освобождённое в сердце пространство счастьем. Провернул в замке ключ ещё раз… нажал на ручку… И лишь только приоткрыл дверь, как на меня, громко топоча по ламинату маленькими ножками, напрыгнула, обнимая за ноги, Наташка, весело крича во весь голос: «Мама! Папа пришёл, папа дома!» Я присел на колено и крепко обнял дочь, зарывшись лицом в её макушку и смешно трепыхающиеся две косички с розовыми резинками. Вслед за дочерью с кухни вышла меня встречать и Лиза. Одета она была в простое серое, по колено, платье – когда-то выходное, теперь же, выцветшее и потёртое, использовалось в роли домашнего наряда, – с накинутым поверх фартуком. Отпустив дочь, я подошёл к жене и легонько чмокнул её в губы, в лоб и обе щёки, затем спустился к шее…

– Артём! – засмеялась Лиза, игриво отстраняясь, и, подмигнув, добавила: – Ужин почти готов. А остальное потом. И да, ты не забыл разуться?

– Прости, искренне каюсь, – ответил я, стягивая туфли и ставя их на невысокую банкетку для обуви.

– А ты почитаешь мне сегодня сказку? Ту самую… – смотря на меня своими широко распахнутыми, точь-в-точь как у матери серо-зелёными глазами, спросила Наташа.

Как же она была похожа на Лизу – как две капли воды. И глаза, и вьющиеся мягкие русые волосы, и острые черты лица. От меня ей достался лишь слегка большеватый, с горбинкой, нос, тем не менее очень идущий Наташе, в отличие от меня самого.

– Ту самую? Эту какую? – изобразил я недоумение, пока снимал и вешал пиджак в старый деревянный шкаф с зеркалами в створках, встроенный прямо в стену и располагающийся напротив входной двери.

– Про кололя… ой, короля. Короля Артёма.

– Короля Артура, быть может?

– Ой, – Наташа зарделась, – да.

– Хорошо. А пока беги, помоги матери накладывать ужин.

Наташка резво устремилась на кухню, полная готовности помогать, а я же свернул из коридора направо, в нашу родительскую комнату. Вообще при передислокации в Новоградск мне повезло, ведь квартиру выдали сразу двухкомнатную, пусть и с маленькой кухней в шесть квадратных метров и без балкона. Быть может, потому что к распределению я был уже женат на Лизе, и мы считались так называемой молодой семьёй. И в итоге мы прожили наедине три года, используя теперь уже детскую как комнату для развлечений. Эх, было время, когда телевизор стоял там, как и мой любимый настольный хоккей, в который Лиза изредка – из-за моих постоянных побед, – но всё же соглашалась поиграть со мной. У стены тогда была прикручена шведская стенка, на которой висела груша, посередине стоял мягкий, хоть и быстро продавившийся диван… Хорошие были времена, но сегодняшним днём дома я был доволен и счастлив не меньше. За деревянными дверьми со стеклянными непрозрачными вставками по левую руку стоял недавно купленный диван-кровать – к слову, нехило ударивший по пресловутому семейному бюджету, – прямо перед ним – плоский телевизор диагональю в тридцать дюймов. Справа после долгих споров о том, как лучше, был размещён огромный шкаф, в котором мы держали что-то наподобие спортивного инвентаря: доставшиеся от прошлых жильцов лыжи, велосипед, два наших самоката, купленные на первую же зарплату, и различные мячи, гантели и тому подобный хлам, освободивший как раз таки теперь детскую комнату. Рядом с ним ещё один, со стеклянными дверцами, за которыми мы хранили и накапливали бумажные книги, из года в год становившиеся всё более и более дорогими, из-за чего ещё с детства я нередко читал с экрана мобильного телефона. Напротив же дверей было оборудовано небольшое рабочее место – простые офисное кресло и стол, на котором громоздился довольно уже старый компьютер. На стенах красовались нежно-бежевые обои, от которых так и веяло ностальгическим уютом из детства – я был безумно рад, увидев такие в магазине. Ведь точно такие же были в детстве в родительском доме, в комнате папы и мамы…

Переодевшись в домашние штаны и растянутую длинноватую футболку цвета хаки с камуфляжным узором, оставшуюся у меня ещё со времён «заточения» в детском доме, я, нырнув в тапочки, потягиваясь и зевая, поплёлся на кухню, где меня ждали, не приступая к ужину, уже сидевшие за столом мои самые любимые в жизни девочки.

После совместного ужина мы оставили Наташку играться в любимые куклы, выделив ей ровно час перед сном, – мы приучали дочь к близящемуся началу учёбы в школе ложиться не позднее девяти часов вечера. А сами, развалившись в обнимку на диване, включили в своей комнате телевизор, по которому как раз начиналась новостная сводка. Мы его смотрели, несмотря на наличие в интернете новостных порталов и различных социальных сетей, в которых чаще всего можно было найти альтернативные, зачастую даже почти запрещённые оппозиционные мнения. В последние дни мы особенно внимательно следили за новостными выпусками, ведь во время них могли с большой вероятностью показать ставшие уже практически регулярными интервью с Леонтием Керчевым, кандидатом на должность главы полиции Новоградска. Быть может, мой будущий самый главный начальник, ведь до выборов оставалось всего каких-то три дня. Статный, подтянутый, державшийся с всегда расправленными плечами, моложавый, несмотря на начинавшие седеть виски, он всегда чётко, понятно и уверенно в пух и прах разносил проводимую внутреннюю политику действующего начальника полиции Пантелея Иванова. Последний за шесть лет службы не убедил никого в своей компетенции. Вверенная ему полиция теперь была скорее посмешищем с вереницей пережитков прошлого, тянувших структуру лишь на самое глубокое дно. Обрюзгший, полноватый – на интервью он всегда скорее походил на загнанную в угол крысу, часто-часто стреляя по сторонам своими маленькими заплывшими глазками. Короче говоря, со своим слабым характером и неказистой внешностью, он не имел ни единого шанса. По мнению Лизы. Я же хоть и хотел всей душой победы Керчева, но всё же не до конца верил в то, что система позволит Иванову проиграть, в конце концов, он был одним из её винтиков. А последние пару десятков лет люди даже такого местечкового ранга покидали своё высокопоставленное место лишь ногами вперёд… Если только не переходили дорогу кому-то ещё более значимому. Иванов же явно был на все сто процентов человеком системным. Но тогда почему Леонтию Керчеву позволялось столь многое говорить против него, осуждать и представлять проекты изменений? Да ещё и транслировалось это по всем местным каналам, которые давно уже целиком и полностью были подвластны всё той же системе.

После традиционных, во весь экран, часов, отсчитывающих время до восьми, появилась ведущая, тезисно представив темы выпуска. Первым же было анонсировано как раз таки выступление Керчева, которое, по словам ведущей, было записано в одном из неблагоприятных районов на окраине Новоградска. Также обещали рассказать о резком повышении цен на хлеб, бензин и газ в Европе, вследствие которого в Германии, Чехии и Франции на улицы массово выходят люди; о беспорядках в США на волне противостояния сторонников и противников нового ЛГБТ-закона о гендерном равенстве.

– Интересно, а у нас вообще в стране ни событий, ни происшествий? – саркастично заметила Лиза, скрестив руки на груди. – Помимо Керчева, конечно.

– Всё как обычно. Посмотрите, как плохо у них, не думайте, что и как у нас…

Тем временем запустили первый сюжет, в котором Леонтий Керчев и в самом деле стоял на тротуаре напротив многоэтажки явно из спального района – витрина магазина на первом этаже была заколочена досками, а на окнах квартир навешаны решётки. Да и многие из них измалёваны граффити. Я обратил внимание на то, что это явно был репортаж, а не интервью: за окном нашей спальни было уже темно, а с экранов лилась светлая дневная картинка города. Глаза Керчева пылали праведным гневом. Многозначительно осмотрев творившуюся вокруг нищету, грязь и беспорядок, он начал декламировать свою речь:

– Уважаемые жители Новоградска и его окрестностей, просто взгляните на то, во что скатывается наш некогда прекрасный молодой город! Разруха, отсутствие порядка и спокойствия на улицах. Образование новых и новых банд, в которые втягиваются наши же молодые ребята – ваши сыновья и дочери! Всё это ведёт нас даже не к стагнации, нет. Ведёт к самой настоящей деградации. Из людей цивилизованных, двадцать первого века, мы превращаемся в средневековый люд, где правят лишь грубая сила и «авторитет». Нельзя этого допускать… Нет, нет и нет! Не в нашем городе; в конце концов, мир мы создаём для своих детей и для себя. К сожалению, мой предшественник, Пантелей Иванов, не справился с задачей, которую вверили ему, лелея в себе надежду, наши прекрасные и честные жители Новоградска! Прежде всего я настаиваю на срочном проведении реформы структуры полицейского корпуса. Преступники и бандиты должны знать, что им противостоит самая настоящая сила, способная остановить их по щелчку пальцев. Что практически невозможно в сегодняшней ситуации, когда полицейский в Новоградске – это профессия неуважаемая и скованная множеством совершенно идиотских и неправильных законов и правил, отмену которых я не просто собираюсь обсуждать на самом высоком уровне, но и начинал работу над предложениями о внесении поправок. А также требую проведения этих действий уже сейчас от Иванова…

– Нет, ну он же правильно говорит… разве нет, Артём? Каждый раз, когда у тебя смена на патрулирование города, моё сердце весь день словно сжато от волнения. И мне ничего не остаётся, кроме как молиться за тебя, чтобы Бог защитил, если вдруг что… Сам понимаешь, – повернувшись ко мне и заглядывая прямо в глаза, произнесла шёпотом Лиза.

В ответ я лишь пожал плечами, поцеловал жену в высокий нежный лоб и крепче прижал к себе. После чего она вновь легла ко мне головой на грудь, продолжив слушать пламенную, как и всегда, речь Леонтия Керчева. Чтобы Бог защитил меня… Интересно, это хоть как-то возможно даже в том случае, если Он существует? В чём, в принципе, я и так очень и очень сильно сомневался. Ведь, во-первых, я совершенно неверующий человек: некрещёный, в церковь не хожу, свечки не ставлю, грехи не отмаливаю… И всё остальное по бесконечным спискам религиозных приверженцев, без которых, как мне помнится, душа обречена на вечные муки в Аду – так зачем же Ему защищать меня здесь, в мире живых? Моих родителей он не спас… Да и, в принципе, много ли Он защитил тех, кто до крайнего фанатизма был Ему верен? Помнится, во все времена монастыри и храмы были объектами особенно сильного притяжения мародёров и захватчиков. Люди грабили, а вместе с этим, бывало, и лишали жизни священников и монахинь. В том числе и мучительно. Почему же Он не защищал их? Я уж молчу о тех ужасах, болезнях, мутациях и вечных страданиях, что царят на Земле испокон веков. Конечно, иногда хочется верить, что там есть некто, кто может тебе помочь, подсказать, как поступить правильно, направить на путь истинный. Помочь, в конце концов, в самую трудную минуту. Но… «Сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Если мы – наполненные вечной злобой, алчностью, желанием власти, жаждой крови, зачастую психически нестабильные – всего лишь Его подобие, то я боюсь, сколь страшен может быть всемогущий оригинал. Потому пусть лучше его не будет вовсе.

Тема религии практически табу в нашей семье – зачем нам с женой ссориться из-за того, что мы не можем ни доказать, ни опровергнуть мнения друг друга? Да и я никогда в жизни не осуждал верующих – ненавидел лишь крайних фанатиков… думающие не головой или хотя бы сердцем, а ведомые, как стадо, но вместе с этим готовые убивать и рвать «чужих», подобно голодным гиенам. Презираю их и боюсь одновременно. Но это проблема не только религии – фанатики страшны в любой области и сфере. Если Лиза верит и для неё религия – это опора и некий источник спокойствия, то и ладно. Пусть так и будет. К тому же я прекрасно понимаю, откуда это происходит. Как зачастую бывает у людей, корни мнений, идей, да и некий базис знаний произрастают из детства. У Лизы была сложная семья: всегда тихая, забитая мама, чья нежная и полная добра улыбка передалась и дочери. Зачастую она была накрашена толстым слоем косметики, чтобы скрыть следы после очередных побоев неврастеника-мужа, отчима Лизы. Полноватый и уже в тридцать лет лысоватый мужчина с образованием в девять классов и незаконченным колледжем по специальности то ли повара, то ли автомеханика, он перебивался временными заработками, был всегда полон уверенности, что он самый умный и всезнающий человек во всём белом свете, и страшно самозабвенно пил. И вот тогда он становился по-настоящему страшен – обыкновенные спокойствие и равнодушие к происходящему вокруг сменялись ревностью, яростью и распусканием рук. Этой особенностью, помимо многочисленных приводов в полицию, он и заработал себе билет в загробный мир, уже после того, как меня отправили в детский дом. Лиза мне рассказывала, что он возвращался с очередной попойки и что-то не поделил с прохожим. Принялся орать, угрожать, а когда тот послал пьяного психа куда подальше, отчим Лизы бросился на него с кулаками. А случайный прохожий оказался мастером спорта каких-то единоборств и переборщил с самообороной, приложив отчима затылком об асфальт. Лиза меня всегда уверяла, что на неё отчим руки не поднимал, хотя, признаться, я в это верю не до конца – несколько раз я видел лиловые гематомы у неё на запястьях и проступающий отпечаток ладони на щеке. Мама защитить её не смела – а вот дедушка по линии отца как раз и стал тем щитом, что, как только имел возможность, сразу же заступался за внучку. Он любил её всем сердцем, ведь видел в ней единственную свою кровинушку, своё наследие, оставшееся после смерти жены при рождении сына, а затем и потери сына в треклятой автокатастрофе спустя всего три года после рождения Лизы. Дедушка Лизы был священником: носил длинную густую бороду, читал проповеди зычным гулким басом, а в мирской жизни говорил всегда тихим и размеренным полушёпотом. Жил он бедно, в небольшом деревянном домке, напоминавшем скорее пристройку при храме. Денег с прихожан на содержание самого себя никогда не брал – за каждую копейку обязательно отчитывался перед теми, кто жертвовал на поддержание храма, представляющего из себя даже историческую ценность, ведь построен был ещё в девятнадцатом веке и выжил, хоть и потеряв своё первоначальное величие, после революции 1917 года и следующих, а также выстоял и после войны. Уверен, что именно благодаря нему у Лизы в сознании и сложился светлый образ религии, а в совокупности и зародилась вера в Бога.