Текст книги "Синдикат «Громовержец»"

Дрын тяжело вздохнул и опять отвернулся к окну. Мать у него была нестарая и неплохая, но слишком слабая. Обстоятельства гнули ее, как хворостинку.

Раньше она была проводницей. И отца встретила в поезде, когда каталась по маршруту Москва – Воркута. Отец ехал с Севера, его карманы пухли от денег, он был пьяный, щедрый, веселый, весь рвущийся к новой жизни на «большой земле».

А матери в то время уже исполнилось тридцать пять. И что-то в ней проснулось, когда она увидела этого сильного, большого, познавшего жизнь человека. Она тоже захотела новых дорог, новой жизни – светлой, веселой, богатой. И ей была нужна своя «большая земля». А поддатый «северянин» вроде был и не против такой попутчицы...

Так и получилось, что с поезда они сошли вместе. Осели в Зарыбинске, прикупили домишко. Большая не большая, а все ж своя земля.

Но деньги быстро таяли, а обещанная новая жизнь никак не наступала. Отец превратил свое возвращение в затяжной тяжелый праздник, из которого никак не мог выбраться. Однажды, случайно протрезвев, он вдруг понял, что женился, в общем-то, спьяну. Но уже поздно было что-то менять. И маленький Дрын тоже появился на свет, видимо, случайно. Как пьяная галлюцинация.

Деньги, конечно, кончились, а вкус к новой богатой жизни еще не угас. Отец связался с цыганами, что-то такое для них делал, пропадал ночами. Кончилось тем, что он снова поехал на Север, только уже в другом качестве. На этот раз в столыпинском вагоне, в черной телогрейке с номером. Где-то там он и пропал.

А мать осталась с крошечным писклявым мальчишкой, с горечью понимая, что все кончено. Шансов на новую жизнь больше не будет, надо привыкать к тому, что есть. Зарыбинская действительность быстро превратила ее в старуху, и она со всем смирилась. Абсолютно со всем.

– Когда домой придешь? – сварливо спросила она, когда Дрын уже возился со шнурками. – Опять мне ночь не спать?

– Не знаю, – сказал Дрын и вылетел из дома.

До водокачки было три минуты быстрой ходьбы. Здесь уже собрались Поршень, Удот со своим вечно сломанным кассетником, Бивень, Вано, Шерсть, Рваный. Да еще две пигалицы из «навозной академии», то бишь аграрного техникума. Обе, как близнецы, со своими обесцвеченными волосами, джинсовыми юбками, блузками с растянутыми рукавами. Дрын даже не знал, как их зовут.

– А еще есть такая примочка, – важно говорил малорослый Бивень, рассевшись у останков древнего насоса. – Если, к примеру, идеть обед в столовой, и вдруг где-то Пугачева или Леонтьев поють – все жрачку бросають. Под Пугачеву и Леонтьева хавать западло.

– А под Киркорова? – спросил Шерсть.

– Ну... – Бивень на мгновение растерялся, слазил в карман за «Примой». – Ну, под Киркорова ты и сам ведь жрать не станешь, так?

– А, ну да! – поспешно закивал Шерсть, хотя и не понял: почему бы не пожрать под Киркорова.

– А мне нравится, – с обидой за кумира заявила одна из девиц.

– А ты, дура, молчи, ты в тюрьме не сидела, – прошипел Бивень и свирепо сплюнул в ее сторону. – И ваще, заткнись, жопе слова не давали.

– Еще какие там приколы? – поинтересовался Рваный.

– Это не приколы, это Закон, – строго поправил Бивень. Затем, обкусив с руки несколько болячек, он продолжил: – Вот еще про столовую. Если фофанщик забегаеть...

– Кто-кто?

– Фофанщик. Тот, кто фофаны стережеть. Ну фуфайки. Так вот, если он забегаеть и кричить «Самолет!» – все бросають жрать. А плошки – на себя одевають, как каски.

– Как?! – в ужасе поморщился Шерсть. – А если там жратва, каша?

– Твоя беда, – развел руками Бивень. – Но чтоб башка была прикрыта. Правило такое – «Плошки на бошки».

– Вот же, блин... – Удота передернуло. – А я еще знаю, все красное западло. А вот, например, мясо – как?

– Мясо – западло, сало – западло, – начал перечислять Бивень. – Но бугры все равно их жруть. И баранки западло – потому что их на хрен одевали. И колбаса. И сыр.

– А сыр почему?! – с некоторым возмущением воскликнул Удот.

– А потому, что он воняеть... – Бивень покосился в сторону подружек, но дальше развивать эту мысль не стал.

Дрын поздоровался со всеми за руку и сел в тени дерева, вытащив сигарету.

– Писю сегодня не видели? – спросил он.

– Дома Пися сидит, – хмуро ответил Вано. – Его вчера на Слободе так отрихтовали, что почти не ходит. Рожа вся, как коровья лепешка.

– На Слободе? – удивился Дрын. В этом поселке жили только богатеи из областного центра, они строили там коттеджи. – Кто там мог?

– Вот, смогли... – сокрушенно развел руками Вано. – Вчера пацаны с Правобережного туда поперлись. И Пися с ними. Там линию телефонную кладут. Так вот, они по домам ходили и деньги собирали за телефон.

– И им давали? – не поверил Дрын.

– Давали. Они сначала по уму все сделали. В халаты переоделись, на столбы даже залазили, веревки там какие-то привязывали, с понтом, провода... Всем говорили, через три дня будет связь.

– И дальше что?

– И все... Когда обратно шли, их ребята на джипе догнали и...

– Жалко, – покачал головой Дрын. – Мне Пися обещал сегодня струны концертные принести.

– Его теперь самого носить надо. От кровати до толчка и обратно.

– Ну что... – Дрын пожал плечами. – За бабки чувак рисковал. За них и получил. Кстати, про бабки... Не узнавали, отдал Кира сбор Машке?

– Сказал, что отдал, – как-то напряженно ответил Поршень.

– Отдал? – с подозрением переспросил Дрын. – Как же он отдал? Ее, говорят, сейчас вообще в городе нет.

– Не знаю, – отрезал Поршень. – Сказал, что все отдал.

– Может, брешет? – неуверенно проговорил Удот.

– Не знаю... – Дрын озадаченно поскреб темя, собирая в кучу длинные рыжие волосы. – Не похоже, что он любит брехать.

– Да ладно! – воскликнул вдруг Поршень. – Гимназия – она и есть Гимназия. Любую подляну могут кинуть.

– В принципе да, – задумчиво проговорил Дрын. – Но странно все... Надо бы разобрать вопрос.

– Чего? Он наши баблы прижал? – выкрикнул Бивень и вскочил, словно был готов мчаться и дубасить маленькими кулачками любого лютого врага.

– Ладно, осядь, – махнул ему Дрын. – Разбирать надо... Потом.

«Потом, – подумал он. – Но странно. Очень странно».

* * *

– До чего ж подлая скотина! – негодовал Хрящ, прижимая к бревну тощую старую кошку, пойманную неподалеку в кустах.

Он и его одноклассник Моисеев по кличке Мося были заняты делом довольно своеобразным. Мося пытался удержать кошку в неподвижном состоянии, а Хрящ прыскал на нее оранжевой краской из баллончика, выводя неприличное словцо. Кошка вырывалась, своим несносным поведением она давала знать, что затея не очень хороша.

Хрящ страшно гордился, когда придумал эту штуку: написать на кошке матом, чтобы она бегала по городу и все читали плод самовыражения восьмиклассника. Но все оказалось не так просто. Кошка рвалась на свободу, Мосе пришлось обмотать руки майкой, чтобы уберечься от когтей. Да и баллончик прыскал как-то так себе, выдавая вместо букв одни кляксы и потеки.

– Да держи лучше! – взрывался Хрящ. – Чего ты ее ворочаешь! Это ж домашнее существо, а не бегемот. Держи руками!

– Руками?! – визгливо отвечал Мося. – Если руками – укусит! Сам держи, а я буду рисовать.

– Ага, ты нарисуешь... – злорадно прошипел Хрящ. – Так нарисуешь, что мы тут все будем в краске.

– Ты и так все краской залил. Вон, кошка уже масть поменяла на оранжевую.

Гена Цокотов радостно похрюкивал, наблюдая за кипением страстей. Кирилл же сидел чуть поодаль, ни на что не обращая внимания. У него были свои заботы.

– Пиши на боку! – надрывался Мося. – Хватит ей в рот краску пшикать!

– Поучи еще! – заносчиво ответил Хрящ. – Тебе бы в рот кой-чего напшикать. Да не елозь, держи...

Полумертвая от боли и ужаса кошка, пожалуй, уже мечтала только об одном – скорее сдохнуть.

– От-тана попала! – раздался торжествующий возглас. Хрящу удалось-таки нарисовать первую букву, да так, что ее даже можно было распознать. Мося со своей майкой ослабил захват, почувствовав момент для отдыха.

– Тяжело что-то дышит, – сказал Хрящ, успокаивая животное фальшивыми ласками. – И глазья навыкате. Может, больная...

– Это ты больной! – с негодованием вскричал Мося. – Сначала писать научись и буквы запомни, а то возишь, как курица лапой, целый час. Тебя бы так эмалью покрыть. Я говорил, что надо через трафарет.

– Ты, Мося, до хрена чего говорил, – спокойно возразил Хрящ. – Ты, между прочим, предлагал ее побрить, чтобы буквы лучше были видны.

Держа изнуренное существо за шкирку, Хрящ прошелся туда-сюда – ему надо было где-то оставить кошку и вытереть об траву краску с рук.

– Тебе не дам, – сказал он Мосе. – Ты ее угробишь.

Он подошел к Кириллу, который сразу отодвинулся с недовольным лицом.

– Подержи, а? – попросил Хрящ. – За шкибот возьми, она тебя не тронет. А краска уже высохла. Почти.

Кирилл после секундного раздумья все же взял кошку. Та, увидев в нем защитника, забилась на колени и мелко дрожала.

– Уроды вы, – сказал он. И вдруг, подняв глаза, увидел Машку Дерезуеву.

Она стояла на тропинке и глядела прямо на него. Остальные тоже заметили ее и замерли. Гена даже встал. И Кирил тоже поднялся, продолжая держать испачканное животное.

Все стояли и с осторожным любопытством смотрели на Машку, которую не видели со дня гибели ее родителей. Подсознательно от нее ждали чего-то особенного. Ждали, может быть, что она будет зареванная, бледная, ссутуленная, чуть ли не седая.

Но Машка была обыкновенная. Не радостная, конечно, не цветущая – обыкновенная. Разве что волосы подвязаны, а не распущены, как прежде.

Кирилл смотрел и силился понять, как и зачем она могла оказаться здесь, на Гимназии. Никогда еще ее нога не ступала в этих местах, где неторопливо вился табачный дымок и протекали такие разговорчики, от которых родители гимназистов впали бы в прострацию.

– Кирилл, – негромко сказала Машка. – Мне надо с тобой поговорить. Без посторонних.

Кирилл вдруг сообразил, что стоит как идиот с разукрашенной кошкой. Хорошо еще, Хрящ не довел творческий замысел до конца и не дописал словцо. Кирилл отдал кошку Хрящу, а сам приблизился к Машке.

Пока они выбирались из лабиринта акации, он перебирал версии, как могла оказаться здесь Машка.

Пришла благодарить за деньги, которые ей, видимо, передали мазутники? Но не бежать же из-за этого на Гимназию, куда приличные девушки стараются не заходить. Или, наоборот, хочет сказать, что не нужно ей никаких денег, и вернуть все обратно. Было бы неплохо...

– Кирилл, – спросила Машка, остановившись и пристально посмотрев ему в глаза, – твоя мама все еще работает в архиве?

– Да, – ответил удивленный Кирилл.

– Мне нужно там кое-что посмотреть. По делу. Как ты думаешь, она мне не откажет?

– Нет, не откажет. Какой разговор...

– А ты не проводишь меня к ней?

– Да пойдем! – обрадовался Кирилл и едва удержался от вопроса – отдали ли ей деньги? Впрочем, это он решил отложить на потом. На более подходящее время, когда можно будет эдак небрежно обронить: «Да, кстати, тебе передали?..»

Архив и городской отдел статистики находились на тихой улочке за рынком и автовокзалом. В школьные времена, бывало, Кирилл прибегал туда, чтобы порыться в мусорном ящике и накопать там использованных перфокарт. Плотные картонные листки очень нравились ему, хотя были совершенно бесполезны в ребячьем быту. Разве что иногда их использовали в качестве детских денег.

Идя рядом с Машкой, Кирилл чувствовал себя довольно неловко. Он никак не мог сообразить: о чем говорить с девчонкой, которая только что пережила такое несчастье. Легкомысленные разговорчики казались недопустимыми, а тем для тяжеловесных бесед Кирилл толком и не знал.

Он поискал повод заговорить об окружающем мире, но мало преуспел. Его окружали мужики, что кучковались возле баданянских палаток, Плюгаев со своим мухобойным арсеналом, старушки, несущие стеклотару на сдачу, лоточницы с семечками, крупой и консервами. Не говорить же с Машкой о консервах?

С другой стороны, Машка и не требовала развлекать себя разговорами. Просто шла и думала о чем-то своем, не глядя по сторонам.

И вдруг среди стройной картины мира Кириллу бросился в глаза чужеродный элемент, какой-то крошечный сигнал опасности, который сразу насторожил. В следующую секунду он понял: этим сигналом были рыжие патлы Дрына, мелькнувшие на другой стороне улицы.

Дрын был не один – с ним вышагивали Поршень, Бивень, еще несколько промзаводских колдырей. Они тоже заметили Кирилла, переглянулись, быстро обменялись какими-то репликами и пошли прямо на него, решительно и быстро, как танковая бригада.

Перейдя улицу, промзаводские остановились толпой, перегородив тротуар и не обращая внимания на недовольных прохожих. Машка и Кирилл вынуждены были притормозить.

Дрын уперся в Кирилла острым прищуренным взглядом, словно хотел просверлить насквозь и увидеть внутри все тайные помыслы. Потом перевел глаза на удивленную Машку.

– Очень хорошо. Заодно и вопрос разберем. Что, отдал он тебе деньги?

– Деньги? Какие? – Машка захлопала длинными изогнутыми ресницами.

– Ну ясно... – зловеще ухмыльнулся Дрын. Свора за его спиной пришла в тихое движение, словно вода в кастрюльке заколыхалась.

– Тебе не отдали деньги? – теперь уже спрашивал ошарашенный Кирилл.

– О чем вы говорите? – Машка окончательно растерялась.

Кирилл в упор посмотрел на Поршня.

– Да ты... ты ведь сам... – попробовал выговорить он, начиная задыхаться от возмущения.

– Что ты там квакаешь? – презрительно и агрессивно рявкнул Поршень, искоса глядя темными жесткими глазами.

– Ты... – еще раз начал Кирилл, но тут же замолчал. Он понял – бесполезно. Он стал жертвой подлейшего обмана, возможно, хорошо продуманного. Или даже заговора. А значит, жалким лепетом ничего не изменить – по крайней мере здесь и сейчас.

– Ты, сука! – взвизгнул Бивень, изготовившись уже броситься вперед, в бой. – За такое кидалово знаешь что...

– Стоять, – спокойно сказал Дрын, отодвинув Бивня за себя. Он продолжал держать Кирилла под своим бритвенным взглядом, как под прицелом. И при этом ухмылялся. – Потом. Без девочек...

Он неожиданно повернулся и быстро пошел дальше своей дорогой. Свита, естественно, последовала за ним, свирепо оглядываясь и корча рожи.

– Какие деньги? – проговорила Машка с заметным испугом. – Что случилось, Кирилл?

– Да так... – выдавил он. Во рту стало сухо, руки чуть дрожали. – Ничего. Местные разборки.

Все Машкины попытки что-то прояснить он далее пресекал. Она не обиделась, но, кажется, расстроилась.

Мать Кирилла, увидев у себя в архиве Машку, сразу запричитала:

– Ой, деточка, проходи, проходи... Как же ты? Ох, бедная... И что ж теперь? Тетя, да? А ты куда? Ах, осенью учиться... В город поедешь, одна-одинешенька? Ох, бедная деточка, ох, горе-то...

– Теть Галь, – спокойно и вежливо сказала Машка. – Мне очень нужно посмотреть архитектурные планы. Старые, до двадцатого года. Центр, площадь и еще четыре улицы.

Они начали обсуждать что-то такое, чего Кирилл не понял. Он-то думал, Машке понадобились какие-то сведения по поводу родителей – ну, может, наследственные права на дом, на гараж, мало ли что? А оказалось, какая-то ерунда.

Мать, подавленная горем девочки, не стала докучать ей лишними вопросами, а сразу отвела в хранилище.

Кирилл сидел в конторе и тупо шелестел каким-то журналом. После встречи с Дрыном и его приятелями мир стал каким-то померкшим, даже воздух потяжелел.

Довольно скоро Машка вернулась – сосредоточенная и задумчивая больше обычного. Стряхнув с юбочки пыль, она, глядя в пустоту, проговорила:

– Ну ясно... С центральной через столовую, потом через склад...

Они вышли на улицу. В руках у Машки уже было большое розовое яблоко, которое дала сердобольная Кириллова мать.

– Кирилл, – Машка вдруг остановилась и слегка коснулась его руки.

– Что? – удивился он.

– Ты, кажется, надежный человек. Да?

– Да, – подтвердил Кирилл. Только идиот стал бы уверять: «Нет, я ненадежный, брось...»

– Никому ничего не говори, ладно?

– А я и не говорю.

– И еще. Может быть, мне опять помощь понадобится. Ничего, если я снова к тебе подойду?

– Подходи, конечно. Какой разговор.

– Ну тогда я пойду. Спасибо тебе. Пока.

Глядя ей вслед, Кирилл думал, что ему самому сейчас не помешала бы помощь какого-нибудь надежного человека. Но, увы, он таких не знал.

* * *

При свете дня лики десантников уже не казались Пакле такими устрашающими. Мужики как мужики, только что в форме. Правда какие-то очень уж одинаковые, как братья. Нет, скорее как манекены из одной витрины.

Пакля находился с ними в пустынном месте за поворотом Подгорки. Недалеко отсюда они с Пельменем видели прямоходящую корову. Но сейчас Пакля про ту корову и не вспоминал. Нечто более интересное занимало его мысли. Замечательное и смелое открытие, которое он сделал еще тогда, в сарае, подтвердилось, и теперь душа Пакли радостно порхала в облаках.

Он сидел на пеньке, водрузив на голову шлем, и отдавал приказы:

– А теперь... Вот блин, что ж вам еще придумать? Ну давайте теперь, прыгайте по очереди друг через друга. Выше, выше...

И действительно, два здоровых мужика в устрашающей военной амуниции покорно принялись играть в чехарду, скача по траве, как веселые лягушата. Пакля, глядя на это, заливался смехом.

Сегодня утром он пришел сюда, притащив в сумке шлем. Надел, опустил зеркальный щиток. И буквально через несколько минут оба бойца примчались к нему, как два волшебных джинна по зову лампы Аладдина.

Оба их жутковатых тяжелых автомата Пакля велел оставить под кустиками – от греха подальше. Но и без оружия эти парни могли много чего натворить. Например, переломить ствол березки одним ударом руки.

– Теперь стойте! – повелевал Пакля. – Танец какой-нибудь знаете? Маленьких лебедей, а? Ладно, повторяйте за мной...

И он принялся сам прыгать по траве, по-идиотски взмахивая руками и ногами. Эти же идиотские движения начали воспроизводить и бойцы, причем с такими сосредоточенными лицами, что Паклю скрутил новый приступ хохота.

– Вот еще что... – ему в голову вдруг пришла умопомрачительная мысль. – Пельменя мне приведите. Только быстро, бегом!

Десантники застыли, ожидая более подробных указаний. Тогда Пакля снова надвинул щиток, зажмурил глаза и во всех деталях представил себе дорогу к дому, тесный заросший дворик, узкий темный коридор... А вот и сам Пельмень, сидит, наверно, в комнате, гоняет «селедок» прутиком.

Когда Пакля открыл глаза, бойцов уже не было. Он достал прибереженную сигаретку и растянулся на траве. Тут же от реки полетели слепни, которых пришлось отгонять струями дыма.

«Надо было оставить здесь одного, – подумал он. – Чтоб стоял с веткой и всех мух отгонял».

Пакля лежал и мечтал о тех удивительных возможностях, которые перед ним теперь открывались. У него была пара слуг – ни больше ни меньше. Да еще каких слуг – сильных, грозных, послушных. И все понимающих без слов.

Вдруг он вскочил, хлопнув себя по лбу. Надо же посмотреть самое интересное! Нельзя лишать себя такого удовольствия.

Он нацепил шлем, опустил щиток и, найдя нужный значок на вспыхнувшем табло, пристально на него уставился, напрягая зрение. Тут же все значки и цифры убрались, взамен появилась картинка бегущей назад тропинки. Изображение было несколько бледным, призрачным, но вполне разборчивым.

Шлем позволял видеть то, что видят десантники. Это было еще одно из его замечательных свойств. Должно быть, в их амуниции имелись какие-нибудь устройства, которые передавали изображение. Это еще больше расширяло горизонты, которые открывались перед Паклей. Можно, например, заслать одного в женскую баню, а самому лежать где-нибудь на лужайке и спокойненько смотреть, какой там поднимется визг и балаган.

Пакля смотрел на экран. Вот и дом, вот коридор. И точно: Пельмень сидит в комнате, вырезая картинки из старых газет. Вот он поднимает глаза, челюсть его отвисает, ножницы выпадают из рук...

Пакля зашелся в безудержном хохоте и пропустил тот момент, когда Пельменя вытаскивали из дома. Через минуту экран снова показывал бегущую навстречу стежку.

Пакля представил себе, какие разговоры пойдут по Зарыбинску, если кто-то увидит, как двое военных уносят в неизвестность жалобно вопящего Пельменя. Он усмехнулся, но не слишком весело. Пожалуй, с Пельменем он малость переборщил...

Сняв шлем, Пакля начал размышлять, как бы заставить этих молодцев раздобыть пачку курева – сигарета-то была последняя. Появляться в таком виде в магазине да еще затевать грабеж им, конечно, не стоит. Что-то надо придумать, потому что эти парни думать, похоже, вообще не умеют.

Пельменя приволокли довольно быстро. Сам он идти не мог, и его, полумертвого от ужаса, несли на руках. Он не кричал и не сопротивлялся, лишь вяло шевелил конечностями, как засыпающая рыбина.

– Что, обтрюхался, жирный боров? – захохотал Пакля. – А я специально хотел проверить, что ты будешь делать. Сразу умрешь или еще успеешь в штаны навалить?

Услышав знакомый голос, Пельмень начал извиваться и сползать с держащих его рук. Его отпустили, поставив на траву. Он поглядел на обоих бойцов, потом – на Паклю. Сделал шаг назад, другой. Так он отступал к реке, пока не зашлепал по воде.

– Охладись, охладись! – снова засмеялся Пакля. – Чтобы жир не расплавился.

– Ты чего делаешь?! – заблажил Пельмень, поняв наконец, что Пакля имеет непосредственное отношение к происходящему.

– А чо? Доставили с удобством, а он недоволен...

– Ты!.. – он сделал шаг вперед, но, бросив взгляд на бойцов, притормозил.

– Ладно, не сикай, – с добродушной снисходительностью проговорил Пакля. – Иди сюда, они тебя не обидят.

Пельмень неуверенно приблизился, готовый в любой момент удрать. При этом он прошел не между бойцами, а обогнул их, сделав приличный крюк.

– Страшно? – понимающе усмехнулся Пакля.

– Ну... неприятно, – пробормотал Пельмень. – Неожиданно просто.

– Нормально, нормально... – покровительственно проговорил Пакля. – Видал, какие у нас теперь друзья?

– Друзья? А я чего-то не понял...

– А тебе и не надо, жирный. Главное, я понял. Они все делают, что я им говорю, ясно? Захочу – обратно тебя унесут, хочешь? А захочу – порвут пополам.

Пельмень едва не расплакался, он сейчас все принимал всерьез.

– Ты что?! – зашептал он. – Ты что говоришь? Они ж тебя самого за такие слова порвут. Тише!

– Чего тише? – развязно сказал Пакля. – Я у них главный, понял?

Однако Пельмень не понимал, как недоделанный Пакля может быть у кого-то главным. Тот вскочил, сжимая шлем под мышкой, и встал между бойцами, как хрупкое божество среди суровых апостолов.

– Эти два болвана будут и прыгать, и плавать, и летать, если я скажу. Вот! – и он с размаху отвесил одному хорошего пинка. Боец даже не сморгнул.

– Понял? – торжествующе расхохотался Пакля. – Они – мои ребята.

– Я бы тебя за такое убил, – сокрушенно вздохнул Пельмень. – Они что, совсем дебилы, да?

– Вообще-то, да, – согласился Пакля и отошел в сторонку, разглядывая «своих ребят» со стороны. – Но по-моему, они какие-то зомби. Сам погляди: стоят, глазья лупят... Скажешь идти – идут, нет – стоят.

– Или роботы? – предположил Пельмень. – Видишь, какие похожие?

– Нет, они живые. От них какой-то тухлотой волокет, чуешь? Немножко, но есть. Я вот думаю: может, они и мыться сами не умеют? Может, это тоже им приказать надо?

– Если живые – тогда близнецы. Очень уж одинаковые.

Приятели немного помолчали, продолжая разглядывать бойцов-близнецов. Пельмень, как обычно, пребывал во власти тревожных предчувствий. Больше всего ему хотелось сейчас вернуться к «селедкам» и все забыть.

– Таких дел можем наворочать, – мечтательно проговорил Пакля. – Чего хочешь, то и будет. Чего ты хочешь, Пельмень?

– Не знаю. Ничего не хочу. Все у меня есть.

– Ни хрена у тебя нет! А хочешь машину? Вот прямо сейчас, прикажу – и пригонят. А бабу хочешь? Верку-Отличницу, а? Они приведут.

– Так прямо и приведут? – недоверчиво буркнул Пельмень.

– А что? Но я сейчас хотел опробовать, как эти ребята стреляют, – поделился Пакля. – Давай, может, отойдем в лесочек. Автоматики-то – вот они.

– Ты что? – Пельмень просто переменился в лице. – А если они по нам и опробуют? Слушай, Пакля, откуда они вообще взялись? Может, они нас специально заманивают? Ты хоть спрашивал, кто они? Могут они хоть говорить?

– Говорят они плоховато. Почти ничего не говорят. Мы вот через эту штуку с ними общаемся, – он похлопал по шлему. – Я какую-нибудь мысль напрягу, а они слышат. Даже не надо рот открывать. А откуда они, я так и не понял. Какой-то боевой отряд... Ну, пошли до лесочка. Постреляем...

Пельменя пришлось толкать, поскольку сам он идти боялся. Через несколько шагов он вдруг воскликнул:

– Стой! Там змея!

– Где? – изумился Пакля, выглянув вперед. И тут же его морщинистое лицо еще больше сморщилось от смеха.

– Змея! – выдавил он, корчась и хватаясь за живот. – Ну ты дал! Иди, понюхай эту змею.

В самом деле, на этот раз Пельмень крупно промахнулся. Впереди лежала, свернувшись кольцами, кучка фекалий. Кто-то навалил ее прямо на тропинке.

– Змея! – продолжал давиться Пакля. – Кучи говна испугался! Ну ты клоун...

Вдруг он перестал заливаться и придал лицу плутоватое выражение.

– Ты вроде не верил, что они меня слушаются и уважают? А вот смотри... – подозвав одного из близнецов, Пакля указал на кучку. – Жри говно! – приказал он. – И чтоб с улыбкой!

Улыбаться боец не стал, но в остальном послушался. К неизмеримому ужасу Пельменя, он наклонился, влез в кучу пальцами и сунул их себе в рот.

– Вот! – Пакля мелко рассмеялся.

– Меня сейчас вырвет, – безжизненно выдавил Пельмень.

– Ничего не вырвет. Привыкай. А захочу – они и тебя заставят котяхи жрать. Понял? Ну пошли, пошли... Шучу я.

* * *

На спортплощадке за общежитием училища механизаторов редко бывало многолюдно. Тем более летом, когда занятия по физкультуре проводить не с кем.

Турники, лестницы, брусья дошли до такого печального состояния, что напоминали скорее следы вымершей цивилизации, нежели символы спорта и здорового образа жизни. Обычно к этим ржавым кособоким конструкциям привязывали пасущихся коров местные жители. И лишь изредка здесь раздавалось человеческое разноголосье.

Сегодня, вопреки традициям, на площадке было оживленно. Несколько школьников, разжившись где-то тремя бутылками портвейна, устроили себе пикник. Не привыкшие к алкоголю, они очень быстро возбудились, завелись и теперь громко кричали, прыгали, затевали какие-то споры. Их звонкие голоса отчетливо доносились до Кирилла, сидевшего в полном одиночестве на другом конце площадки.

Он устроился на трухлявой скамейке под яблонями, где его никто не мог видеть. Сегодня он вышел, как всегда, из дома, чтобы поболтаться по городу, и вдруг понял, что уже не может просто и беззаботно ходить туда-сюда. Он испытал странное чувство, словно все на него смотрят и все про него знают. Кирилл шел по улице и прямо-таки чувствовал взгляды на спине. Вообще-то, на самом деле всем было на него плевать. У всех доставало своих проблем. Но история с деньгами, в которую влип Кирилл, являлась для него такой масштабной катастрофой, что казалось, в нее втянут весь город.

В конце концов, он нашел место, где можно побыть одному, и спрятался там. Школьники его не видели. Они в настоящий момент ползали по спортивным снарядам и демонстрировали физическую форму. Одни подтягивались, другие выполняли подъем-переворот и «склепку», третьи просто кувыркались. Иногда опускались на землю, чтобы принять стопочку, после чего снова лезли заниматься физкультурой. В юном возрасте алкоголь способен какое-то время придавать людям и силы, и бодрость.

В уединении Кирилл чувствовал себя безопасно и отстраненно от всего мира. Поэтому он слегка вздрогнул, когда услышал позади себя шаги. Но это был всего лишь Мося, который, видимо, тоже не искал шумного общества. Иначе пошел бы на Гимназию, а не сюда.

– О, привет, – грустно сказал Мося. – А Хряща нет?

– Нету, – ответил Кирилл. – Иди, не бойся.

– А я и не боюсь. Я так.

Лицо Моси украшал аккуратный по форме, сочный синяк. В прошлый раз на Гимназии он упустил-таки кошку с недописанным словцом на боку. Хрящ так расстроился, что от души сунул однокласснику кулаком. И обещал дать еще.

– Сидишь? – проговорил Мося, устраиваясь рядом. – А они чего?

Вопрос относился к школьникам. Те уже оставили спортивные упражнения и, выпив весь портвейн, с звонкими криками били кого-то из своих.

– Отдыхают люди, – вяло проговорил Кирилл.

Они помолчали некоторое время. Мося уловил в собеседнике какую-то напряженность и даже заерзал на месте.

– Кира, – сказал он, – а как ты будешь от армии косить?

– Не знаю, – Кирилл пожал плечами. – Я вроде не собирался.

– И чего, пойдешь, что ли, в строй?

– А что делать-то?

– Не-е... – Мося вздохнул. – Мне туда не надо. Я косить буду.

– Под дурика?

– Это вряд ли.

– А чего? Давай под дурика. У тебя хорошо получится.

– Не-е... Под дурика – это надо приколы всякие показывать. Слюни там пускать или в трусы налить.

– И налей! Первый раз, что ли?

– Не, там надо конкретно все показывать. Чуть не так – расколят. Надо, чтоб по-настоящему. Ногу, к примеру, сломать. Но ногу жалко.

– Бошку пробей. Не жалко.

– Я думал, ты способы какие-нибудь знаешь, – разочарованно вздохнул Мося. – Мне тут сказали кое-какие способы, но пока не знаю, что пробовать.

– Какие еще способы? – Вообще-то Кирилла это не очень интересовало, но разговор как-то тек и позволял проводить время.

– Способы есть. К примеру, курить чай.

– Чай? Это зачем?

– А от чая весь желтеешь. Как больной. Он на печень как-то действует. Что-то такое от него бывает... на «це». Цитрус?

– А может, цирроз?

– О, точно. Но это ж не страшно? Это ж лучше, чем два года мучиться? Легкая ведь болезнь?

– Ерунда, а не болезнь, – согласился Кирилл. – Только водку пить нельзя. И есть только с ложечки. И в туалет ходить через трубочку. А так – фигня...

– Ну вот. А еще – спичка, знаешь? Надо наточить спичку, поковыряться в зубах и в ногу ее воткнуть. Нога пухнет, а никто не догадается, от чего.

– Это знаю. Бабай рассказывал. У них на поселении один мужик себе так сделал, чтоб на работу не ходить. Подействовало – три месяца мучился, орал по ночам. Потом ногу, кажется, отрезали.

– Отрезали ногу? – Мося задумался. – Может, спичка была плохая?

Школьники тем временем уже закончили драться и теперь в соревновательном порядке отжимались от земли. Один куда-то побежал. Очевидно, наскребли мелочи еще на бутылку.

– Колбасный способ знаешь? – таинственно проговорил Мося. – Берешь кусок вареной колбасы грамм на пятьсот, завязываешь в целлофановый кулек – и на теплую печку. Она за неделю такая становится... ну, как бы зелененькая. Главное, дождаться, чтоб кулек сам лопнул.

– И что потом? – хмыкнул Кирилл. – Жрешь ее – и кишки вылазят?